Текст книги "Деревянное море"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Я вдруг вспомнил, что как раз накануне всех этих событий она мне сообщила, что расстается с мужем.

– Надо ее разыскать. Надо с ней поговорить. Гас, где она? Ты знаешь, где сейчас Сьюзен?

Он взглянул на часы. Странная это была вещица. Больше смахивала на черный резиновый браслет, чем на часы. Цифры на них тоже мне ничегодге говорили, во всяком случае время по ним я бы не смог определить. Он поднес эту штуковину ко рту и сказал:

– Вызываю Сьюзен Джиннети. Парнишка восхищенно присвистнул.

– Так это телефон?

Брови Гаса взлетели вверх, но он ничего не сказал – видно, ждал ответа из своего странного телефона. Внезапно он начал говорить:

– Сьюзен? Привет, это Гас Гулд. Ну да, я за ним присматриваю, а еще за этим вашим внуком. Что? Ну да, вашим внуком. Нет, постойте, постойте. Фрэнни тут, рядом. Сказал, что хочет с вами о чем-то поговорить. – Он мне улыбнулся. Я нахмурился. – Ну, Фрэн, валяйте, говорите.

– Каким образом?

Он указал пальцем на мое запястье, и тут только я увидел и понял, что на мне точно такой же браслет, как у Гаса. Такой же был и у малыша. Я нерешительно поднес его ко рту, но я понятия не имел, на каком расстоянии следует его держать во время разговора. Со стороны могло показаться, что я боюсь, как бы эта браслетка меня не укусила.

– Сьюзен?

– Привет, Фрэнни. Что случилось?

Голос ее звучал совершенно отчетливо, но как, черт побери, я ее слышал? Я неуверенно ощупал оба своих уха, но там ничего не было,– Как я ее слышу? Как эта штука работает?

– Линейный матричный тюбинг,– без запинки ответил Гас.

– Что-что?!

– Линейный матричный тюбинг. В общем, усовершенствованный оптоволоконный трубопровод, проложенный в свободном экистическом пространстве…

– Все, забудем об этом! Сьюзен, где ты? Мне срочно надо с тобой поговорить.

– В кафе, Фрэнни. Ты что, не помнишь? Вы с Гасом сказали, что хотите пойти…

– Да, да, забудем об этом. Я должен поговорить с тобой немедленно!

Последовала долгая пауза, потом тяжелый вздох – ну ни дать ни взять мученица на последнем издыхании.

– Надеюсь, это не очередная порция жалоб насчет путешествия? Мне до смерти надоело выслушивать твои тирады…

– Никаких тирад, Сьюзен, и это не имеет никакого отношения к путешествию. Просто надо тебя кое о чем спросить. – Я слышал, как в моем голосе появились нотки безумия и отчаяния. Еще немного – и он будет похож на свисток кипящего чайника.

– Мы в кафе. Ты же знаешь.

– Нет, Сюзи, не знаю. Я даже о том, где нахожусь, узнал всего пять минут назад. Но не будем об этом. Что за кафе?

– «Сперл».

– Перл? Ты в кафе, которое называется «Перл»?

– «Сперл», Фрэнни, «Сперл». Включи свой слуховой аппарат, дорогой.

– Хорошо, я его разыщу. Какая ты теперь?

Она хмыкнула в свойственной ей манере. Мне часто доводилось слышать эти ее смешки во время наших еженедельных обсуждений текущих проблем Крейнс-Вью.

– Как выгляжу? Не хуже и не лучше, чем нынешним утром. На случай, если ты забыл. Пока-а-а!

Гас Гулд решил, что ничего смешнее в жизни не слышал, и снова разразился смехом, напоминавшим рев осла в загоне. Я и забыл, что он мог слышать не только меня, но и Сьюзен.

– Я вам ее покажу, Фрэн.

– Правда? Вот спасибо. А где это кафе «Сперл», или «Перл», или как там его?

– Рядом с нашим отелем.– Гас зашагал прочь, жестом пригласив нас следовать за собой.

Я посмотрел на малыша.

– Наш отель? Что еще за отель? Ни черта не понимаю, что здесь творится! Что не так на этой картинке?

Я пустился за Гасом.

– Все могло быть совсем иначе. Ты сам виноват! Не будь ты таким болваном и не ударь Астопела…

– Переключи канал, сынок. Ты это уже говорил раз сто. Если ждешь, что я извиняться начну, то не дождешься. И вообще, ты еще не сказал, ты-то здесь что делаешь?

– Не знаю. То живу себе своей жизнью, ни в чьи дела нос не сую, то вдруг – бах! – ё-моё, я уже погряз в твоих, как вот сейчас.

– Я тебе не верю. И потом, если мы оказались в таком далеком будущем, почему все выглядит как прежде?

И правда. Если мне теперь семьдесят -восемьдесят, то прошло минимум три десятка лет. Но и по тому немногому, что я видел вокруг, можно было заключить: мир мало изменился. Магазины как магазины, автомобили ездят по улицам, а не летают по воздуху, типа как в фильме «Назад в будущее». В большинстве они стали более плоскими и обтекаемыми, но по-прежнему оставались машинами.

Малыш прервал ход моих мыслей:

– Со мной было точно так же. Когда я попал в твое время, сразу подумал: что-то не больно тут все изменилось. Та же одежка, тот же телик…

– Кто тебя послал в мое время?

Он покосился на меня, на секунду лицо его приняло вороватое выражение, потом отвел глаза и стал удаляться пугающе стремительным шагом. Маленький сукин сын решил смыться. Я заковылял следом со всей скоростью, на какую был способен, нагнал его и тронул за плечо. Он стряхнул мою руку.

– Астопел! Это все Астопел устроил, да?

Звук этого имени произвел на мальчишку магическое действие, он так бешено от меня рванул, что, будь он автомобилем, его покрышки разлетелись бы на куски. Я смотрел вслед ему и Гасу, и тут до меня кое-что дошло.

– Потому что и ты ему двинул! Ты заехал Астопелу по физиономии, верно?

Мальчишка не реагировал, но я-то знал, что угодил в яблочко! Вот почему его так беспокоила моя реакция на этого чернокожего. И по той же причине он принялся вопить, когда я сшиб Астопела с ног. Потому что знал, чем это кончится. Потому что сам проделал в точности то же самое, и его швырнули в его собственное будущее, вот как меня сейчас.

– Почему ты меня не предупредил?

Он шел не оглядываясь и ничего не отвечал.

– Слышишь, ты, жопа, что ж ты мне не сказал, что будет, если я ему врежу?

Прохожие начали замедлять шаг, поглядывая на старого пердуна в красном, орущего вслед мальчишке, который явно пытался его не замечать.

– Я с тобой говорю!

Теперь и Гас смотрел на меня, как и половина прохожих, но малыш и в ус не дул. Будь у меня другие ноги, я бы врубил скорость… Фрэн-младший вдруг остановился, подбоченился и медленно повернулся ко мне лицом, на котором застыла гримаса отвращения.

– Неужто ты еще не допер? Я ничего не могу для тебя сделать! Думаешь, я не сказал бы что-нибудь, если 6 мог? Думаешь, мне нравится тут торчать? Неужели ты настолько глуп?

– Так хоть объясни, почему не можешь!

– Потому что не-мо-гу!

Мы перекрикивались друг с другом издалека. Рано или поздно мы должны были привлечь внимание полиции; оказалось – рано. Полицейские в Вене одеты в зеленую форму и белые фуражки, отчего они больше похожи на пограничников, чем на полицейских. К нам подошел здоровенный детина с соответствующими здоровенными усами. Его к вам нерасположенность угадывалась за милю и без знания языков. Допрос он решил учинить мне. Вот ведь сукин сын – выбрал немощного старика. В красном.

– Na, was ist?[52]52
  Ну, в чем дело? (нем.)


[Закрыть]

– В чем проблема, господин полицейский? – Возможно, потому, что ответил я по-английски и, ни мгновения не колеблясь, встретил его взгляд, выражение на его лице сменилось на угрюмое и туповатое – дрянное сочетание, когда из двух общающихся один – полицейский и этот один – не ты.

Он ответил на ломаном английском из разговорника.

– Что вы кричать? Не разрешается так кричать в Ви-ина.

– Но я и не кричу. Просто зову внука. – И я указал на Младшего. Я надеялся, что коп заметит семейное сходство. Малыш пожал плечами. Коп поджал губы, и щетина его усов забралась в ноздри. Боковым зрением я заметил, что к нам на всех парах спешит Гас Гулд. Видно, решил, что я совсем уж рехнулся.

На именной табличке копа значилось: «Люмплекер». Мне понадобилась минута, чтобы это переварить, а потом я едва удержался, чтобы не расхохотаться[53]53
  На именной табличке копа значилось: «Люмплекер». Мне понадобилась минута, чтобы это переварить, а потом я едва удержался, чтобы не расхохотаться, – Lump (нем.) – болван, тупица; lecker (нем.) – вкусный.


[Закрыть].

– Полицейский Люмплекер?

– Ja?[54]54
  Да? (нем.)


[Закрыть]

– Какой сейчас год?

– Bitte?[55]55
  Зд.: Простите? (нем.)


[Закрыть]

– Год. Этот год, сейчас. Какой сегодня год? Люмплекер лупанул меня тяжелым взглядом, словно говоря: не валяй-ка дурака.

– Я вас не понимаю. По-английски плохо говорить. Вот ваш друг. Можете у него спрашивать ваши вопросы.

– Пошли, Фрэнни, нам нужно в кафе.

Гас легонько толкнул меня в бедро, одарив патрульного Люмпи желтозубой улыбкой. Один из зевак в кожаных шортах и зеленых гольфах спросил:

– Was ist mit ihm?[56]56
  Что с ним? (нем.)


[Закрыть]

Коп не преминул излить свое раздражение на ни в чем не повинного фрица и заорал на него по-немецки – как пулемет застрекотал. Мы с Гасом отчалили, не сказав даже «ауф видерзеен».

– Что это с вами сегодня, Фрэнни? Вы, часом, не того? Ничего такого сегодня не принимали?

Мой отец без конца задавал мне этот допрос, когда я был мальчишкой, не вылезавшим из дерьма.

– Ты, часом, не того? – так он спрашивал. Надеялся, что если я колюсь, то хоть есть оправдание моему скверному поведению. А если он поможет мне «соскочить», то я снова приду в норму. Какое там! В то время я сам был хуже любого наркотика.

– Погоди-ка? Как это ты его видишь? – Я указал на Младшего, футах в десяти от нас.

Гас развернул жвачку и сунул в рот.

– Как я его вижу? А как же мне его не видеть? Я догнал Младшего.

– Почему это он теперь тебя видит? В Крейнс-Вью ты мне говорил, что тебя никто не может видеть, кроме меня и кота.

– Потому что мы оба теперь не в своей временной нише. Мы принадлежим другой.

Стояла весна. Мимо нас скользили девушки в платьях цвета шербета, их духи дразнили обоняние влекущими ароматами. И хотя я был чертовски стар, мой нос оставался прежним. Пары бесцельно бродили туда-сюда, наслаждаясь приятной, теплой погодой. Уличные музыканты играли на самых разных инструментах – от классической гитары до музыкальной пилы. Вена. Австрия. Моцарт. Фрейд. Винервальд. Захерторт.[57]57
  Вииервальд. Захерторт. – Wienerwald – Венский лес. Sachertorte – шоколадный торт с абрикосовым джемом и шоколадной глазурью, традиционно подается со взбитыми сливками; создан в 1832 г. Францем Захером (1816-1907) для австрийского премьер-министра Клеменса Меттерниха (1773-1859). Отель «Захер» с одноименным рестораном, открытый в 1876 г. Эдуардом Захером, сыном автора «захерторта», процветает в Вене до сих пор.


[Закрыть] Я ни за что бы сюда не приехал даже в те времена, когда меня одолевала страсть к путешествиям, потому что этот город ничуть меня не волновал. Лондон – я там пробыл некоторое время. Париж. Мадрид. Другие экзотические места. Но Вена означала оперу, которую я ненавидел, встающие на дыбы лошади липпицанер[58]58
  Липпицанер – австрийская порода лошадей, по названию знаменитой венской школы верховой езды.


[Закрыть] наводили на меня тоску, вдобавок именно в этом городе Гитлер начал становиться Гитлером. Кому все это нужно? К тому же Джордж Дейлмвуд, который не преминул здесь побывать, говорил, что нигде не встречал таких недружелюбных, неприятных людей, как в Вене. Так какого же черта я тут торчу на старости лет? Да еще женатый на Сьюзен Джиннети. – А вот и оперный театр. Я думал, он больше. На фотографиях он выглядел куда как больше.

Мы подошли к прославленному зданию, но я ровным счетом ничего не почувствовал. Считается, что сердце должно так и подпрыгнуть в груди, когда видишь воочию какую-нибудь из знаменитых достопримечательностей – Большой каньон, Биг-Бен, Венский оперный. Но мое сердце в такие моменты давало задний ход, потому что оно терпеть не может, когда им командуют.

– Не забудьте, Фрэнни, у нас сегодня экскурсия по городу.

– Угу. Далеко еще до этого кафе?

– Ну, минут десять.

– Другой конец света!

Мое тело было как свинец, как глина, камень, дерево, как будто земное тяготение удвоилось; не тело, а дерьмо. Вот, значит, что такое быть старым? К чертям собачьим! Я хочу обменять себя на современную модель! Немедленно. И как только старики это терпят? Как им удается изо дня в день отрывать от земли свои негнущиеся, тяжелые как чугун ноги и переставлять их? Мои руки горели огнем из-за артрита, ноги были ледяными бог знает из-за чего. Казалось, все, кто нас обгонял, катились на роликах, но на самом деле они просто принимали свои молодые, здоровые тела как само собой разумеющееся. Мне хотелось идти быстрее, и передохнуть, и зарыдать от бессильной досады – все сразу.

– Эй, погодите-ка немного! Мне надо передохнуть.

Гас и малыш обменялись взглядами, но все же остановились. Мне хотелось прикончить обоих. Как они могут идти, когда я себя чувствую так, будто у меня на голове валун?

– Фрэнни, вы в порядке?

– Ни в каком я не в порядке. Погодите минуту.

– Не проблема, приятель.

– В этом киоске хот-доги продают? Что такое wurstel?[59]59
  Сосиска (нем.).


[Закрыть]– Малыш указывал на маленький ларек неподалеку, стекла которого были украшены изображениями всевозможных разновидностей хот-догов. – Есть хочу. Куплю себе один.

Борясь с одышкой, я спросил, есть ли у него деньги.

– Не-а. Может, у тебя найдутся?

Ни чуточки не удивляясь, я сунул руку в карман и нащупал там целую стопку пластиковых карточек. Вынул их и стал разглядывать.

– Воспользуйтесь «визой»,– подсказал Гас.

– Они что же, принимают карточки в киосках с хот-догами?

Он скорчил гримасу – не прикидывайся, мол, не настолько же ты глуп.

– Уж не пятидолларовой ли бумажкой хотите расплатиться? Когда вы в последний раз видели бумажные деньги?

– У меня тоже карточка есть. Такая же. Она у меня все время была. – Малыш помахал в воздухе розовой карточкой и двинул к киоску.

Я никак не мог перевести дыхание. Мой организм протестовал против такой быстрой и длительной прогулки. При этом я прекрасно понимал, что прошли мы совсем немного. Мало мне было всех прочих потрясений, вихрившихся вокруг меня множеством смерчей, так я еще никак не мог поверить, что внутри меня и вправду я – недужный, хнычущий, сварливый, обессилевший, старый… говнюк.

– Расскажите мне про своего внука, Фрэнни. Симпатичный малый.

Мы смотрели, как симпатичный малый покупает себе хот-дог – отчаянно жестикулируя, тыча пальцем в стекло, пока продавец наконец не понял, что тому нужно. Как давно я не бывал в местах, где говорят на чужих для меня языках. А теперь вот оказался в двух одновременно – в Австрии и в Старости.

Прикидывая, какую бы чушь рассказать Гасу Гулду о моем «внуке», я вдруг услыхал высокий резкий звук. Я сразу же его узнал, потому что столько раз сам его производил на моем «дукати» – так ревет мотоцикл, когда включаешь пониженную передачу. Повернувшись от Гаса в сторону улицы, я увидел последнее, что мне было суждено увидеть в жизни: великолепный, отливающий серебром мотоцикл, взмыв в воздух, летел прямо на меня. Конец.

ПРОРЕХИ В ПЕЛЕНЕ ДОЖДЯ

А потом вдруг оказалось, что я снова смотрю на свои руки. В них был старомодный рифленый стакан с коктейлем из молока и клубники. Они опять стали «моими» прежними руками – никаких тебе пигментных пятен, никакой тебе кожи, которая, словно дрожжевое тесто, висит усталыми складками, ни выпирающих костяшек пальцев величиной с грецкий орех. Вместо всего этого – кожа здорового цвета, а не лоскутное одеяло, сшитое из светлых проплешин и темных пятен, какой она была в Вене.

Я был счастлив, как ребенок, когда медленно сжал одну из ладоней в кулак и ее не пронзила боль. Но я себя пока охолаживал – прежде нужно было медленно разжать руку и посмотреть, работает ли она в другую сторону. Успешно! Значит, я вернулся? Значит, я – снова я? Положив возрожденную ладонь на красную стойку, я ощутил прохладу пластика. Я повозил рукой по гладкой поверхности, потом приподнял руку на пару дюймов и исполнил пальцами маленький танец – отпраздновать наше возвращение.

– Будете пить свой коктейль или решили его загипнотизировать?

Я как чувствовал: все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я знал этот голос и не испытывал ни малейшего желания видеть того, кому он принадлежит. Но, невзирая на протесты, бушевавшие в каждой клеточке моего тела, я повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть.

Я находился в столовой Скрэппи в Крейнс-Вью. Заведение никогда не пустует – с самого своего открытия в шесть утра и до закрытия в полночь. Но сейчас тут никого не было. Кроме меня, разумеется, и старины Астопела, который устроился на другом конце стойки. Наблюдая за мной, он улыбался, как настоящий сукин сын.

– Неужели нельзя было дать мне хоть тридцать секунд счастья без вашей компании? Разве не существует закона, ограничивающего ваше присутствие в чьей-либо жизни?

– Располагайте своим временем на здоровье, мистер Маккейб. Но помните, часики-то ваши тикают.

В горле у меня запершило, и я глотнул молочного коктейля, который в тот момент был не хуже секса. Я просто не мог от него оторваться и в несколько глотков опорожнил стакан. Даже моя глотка помолодела, она с радостной готовностью пропустила сквозь себя сладкую влагу и направила ее дальше по пути следования.

Я вытер рот тыльной стороной ладони.

– Ну, так что там за часы тикают?

– Как вам понравилась ваша смерть? Согласитесь, впечатляющее зрелище.

– Я и в самом деле вот так умру?

– Ну да, мотоцикл размозжит вам голову.

– Мне в Вене размозжит голову мотоцикл, когда я стану столетним старцем, жалкой развалиной, которой давным-давно следовало бы убраться на тот свет. Неплохая перспектива.

– Боюсь, до сотни вам все же будет далековато.

– Насколько?

– Не могу вам сказать. Все это вы сами должны выяснить. Но что-то вы не чешетесь – смотрите, а то и это узнать не успеете, прежде чем ваше время истечет.

– Объясните понятнее.

Соскользнув с табурета, он встал за стойку, взял мой стакан и снова наполнил его молочно-клубничным коктейлем из металлического шейкера. Он поставил стакан передо мной.

– Клубника, верно? Вам нравится ее вкус?

– Это вы готовили? Здорово.

– Благодарю. «Подумай о конце света и тогда ты перестанешь мечтать о нем». Знаете, откуда это? Из Корана. – Он вытащил из автомата стакан кока-колы и, к моему изумлению, сунул его в микроволновку. Поставил печь на максимальную температуру, дождался сигнального свистка. Достав стакан, он отхлебнул кока-колы, подогретой градусов до шестисот, и удовлетворенно облизнулся.

– Астопел, скажите, что мне это приснилось! Может, у вас язык асбестовый? Или вы сам дьявол и тогда все становится на свои места?

– Вы всё ищете простые ответы, мистер Маккейб. К сожалению, их не существует. Вам, видимо, следует искать иначе.

– Неужели? Всего минуту назад я был стариком с убийственным мотоциклом на голове вместо шляпы.

– Все это достойно сожаления. Потому что вы до конца недели сможете еще только четыре раза вернуться в свое будущее. Когда именно вам туда возвращаться, решайте сами, но в вашем распоряжении только эти шесть дней…

– Почему только шесть?! Вы сами сказали: семь! Обещали неделю!

– Посмотрите в окно. Снаружи было совсем темно.

– Сегодня уже прошло?

– Сегодня уже прошло.

– Сегодня вторник.

– Был.

– И я до следующего вторника должен обо всем этом узнать здесь или в моем будущем?

– Верно.

Я постучал кончиками ногтей по своему стакану.

– В противном случае?…

– Вспомните, что вам сказала Антония Корандо.

– Что она себя не убивала. Это сделал кто-то другой.

Астопел кивнул.

– Речь идет не только о вашем благополучии. А многих, многих других тоже. У вас есть семь дней, потому что у вас есть семь дней. Можете потратить оставшееся время на выяснение того, почему так, но я думаю, так вы потратите его впустую… Возможно, вас утешит, если вы узнаете, что в эту самую минуту в точно таком же положении находятся и другие, мистер Маккейб.

– И от них требуется то же, что и от меня?

– Да.

– Они в Крейнс-Вью?

– Нет, они разбросаны по всему миру.

Я допил вторую порцию клубничного коктейля. Он больше не казался мне таким уж вкусным.

– Еще два момента, мистер Маккейб. В течение нынешней недели вы можете возвращаться в свое будущее, когда пожелаете. Достаточно произнести фразу «Прорехи в пелене дождя» – и вы уже там. Но очутиться в настоящем времени по своему желанию вы не сможете. Это просто произойдет само по себе… И второе. Когда бы вы ни отправились в будущее, это окажется день, предшествовавший тому, в каком вы побывали в прошлый раз. Таким образом, ваш следующий визит придется на день накануне вашей смерти.

– Но это же бред какой-то!

– Надеюсь, что в конечном счете вы увидите в этом смысл.– Допив свою колу, он обогнул стойку. Не оглядываясь, он двинулся к двери.

– Погодите! Я вот о чем хотел спросить: почему я женился на Сьюзен Джиннети? С Магдой что-то случилось? С ней что-то случится?

Он поднял голову и скользнул взглядом по потолку.

– Со всеми что-то да случается, мистер Маккейб, – сказал он и исчез.

Я шел домой из закусочной по тихим, пустынным в этот час улицам Крейнс-Вью. Ночь держит свои звуки при себе – ведь большинство из них рождается по ту сторону тишины. После полуночи становится так тихо, что обострившийся слух с напряжением ловит любой самый слабый шум. Мы так привыкаем к дневному изобилию звуков, что даже не умеем расслабляться. Наши уши не без труда свыкаются с тишиной – это не их стихия. Потому они усиливают далекий рокот одномоторного самолета, гул автомобильного двигателя, доносящийся за несколько ночных кварталов. А когда к ним присоединяется писк кошки, подвернувшейся под ноги в ночной час, ощущение такое, что вам в уши сунули ножницы. Но все эти шумы раздаются здесь и сейчас, в этот самый момент, не в каком-то там будущем, а в настоящем. Я был им рад, я хотел, чтобы они стали громче, подтверждая тем самым, что я вернулся во время, где и хочу быть.

Как это часто происходит, когда я пребываю в замешательстве, я начал говорить сам с собой. Этой полезной привычкой я обзавелся во Вьетнаме – в тамошнем аду я все перепробовал, чтобы не сойти с ума.

С неподдельным участием я спросил сам у себя:

– Ты как?

Пауза. Морщится лоб.

– Как?! Жив. Вот и все. Жив, и понятия не имею, что делать. Что я, мать-перемать, должен делать? Не знаю ни хера, но за неделю должен разобраться во всей этой лабуде. Иначе – «Да будет земля ему пухом».

Я поглядывал на лежащие в тишине знакомые окрестности, и от злобы и замешательства, соединившихся в моем сердце с любовью к тому, где я нахожусь, у меня чуть не закружилась голова.

– Вот что делает вся эта фиговина – у меня от нее кружится голова.

Мне в ту ночь, чтобы восстановить душевное равновесие, нужно было как можно больше Крейнс-Вью, а потому я, несмотря на поздний час, двинулся домой кружным путем. Я специально прошел мимо дома Скьяво, чтобы поглядеть, не стряслось ли там чего-нибудь еще. На пожарище было темно и тихо. Через несколько минут я стоял у дома Джорджа Дейлмвуда. Как всегда, внизу у него горела лампа, потому что Джордж не любит ночь. Говорит, зажженная лампа составляет ему компанию. Мне хотелось постучать и засидеться у него за долгим разговором, но я не сделал этого. Я знал, что, прежде чем обсуждать с ним это, мне надо хорошенько все обдумать самому. Я был уверен, что мне еще понадобится его помощь, значит, важно будет выложить ему все детали спокойно и доходчиво. Джордж был терпеливым малым, без всяких предрассудков, но, услышав мой рассказ в ту ночь, в особенности если бы я рассказал что-нибудь не так, даже мой добрый друг потянулся бы за сачком для бабочек.

– Шел бы ты домой, Фрэн,– вздохнул/сказал я. – Давай-ка домой, к семье.

Смит изваянием восседал на верхней ступени веранды нашего дома, словно в ожидании моего возвращения. Я от усталости даже не в силах был сказать ему «привет». Просто наклонился, погладил несколько раз по голове и открыл входную дверь.

Родной запах домашнего очага. Голландцы говорят, что дома самое милое – это звук тикающих часов. Но еще милее – домашние запахи. Втянул носом воздух, и душа уже знает, где ты находишься, хотя разумом еще и не успел это понять. Я остановился в холле и закрыл глаза, наслаждаясь запахами своего дома. После всего пережитого это был просто райский аромат. В этом воздухе была моя жизнь. Запах людей, с которыми я жил, вещей, которыми владел, запах моего кота, попкорна, приготовленного совсем недавно, одеколона «Си-Кей-один»[60]60
  …одеколон «Си-Кей-один»...– популярная марка мужского одеколона от Кельвина Кляйна.


[Закрыть], которым пользовалась Паулина; даже запах пыли был здесь знакомым.

Наверху спали две женщины: Магда в пижамных штанах и одной из моих футболок колледжа Макалестер, раскинувшись чуть ли не на всю постель; Паулина в ночной рубашке лежит, сжавшись в комок у края кровати, словно боится занять слишком много места. В отличие от матери спала она чутко, порой ее мучили кошмары, глаза ее под сомкнутыми веками дергались из стороны в сторону.

Я был вконец измотан и пуст, как почтовый ящик покойника. Мысль о том, что я сейчас скользну в теплую кровать, где спит моя жена, грела меня не меньше, чем и само это действо. Но стоило слову «жена» всплыть на поверхность моего сознания, как я представил себе Сьюзен Джиннети, которая через икс лет станет миссис Маккейб. От мысли об этом мезальянсе мои глаза открылись.

Кот мурлыкал у моих ног. Внезапно он как стрела пролетел через всю комнату и запрыгнул на подоконник. Раздался визгливый крик, с оконного карниза слетела потревоженная птица и взмыла ввысь. Два белых пера, падая вниз, неторопливо качнулись в воздухе и исчезли из виду. Я, глядя на них, подумал – перья. Теперь мне в голову стали приходить перья – татуировка над мягким местом Паулины, перо, которое я нашел и похоронил вместе с Олд-вертью, и… У меня в голове словно бомба разорвалась – я вспомнил кое-что из своего будущего. Это так на меня подействовало, что я не колеблясь произнес: «Прорехи в пелене дождя!» Надо было немедленно туда вернуться, чтобы найти перо, которое я где-то там видел,– ведь оно может оказаться ключом ко всем ответам.

Я был голый, я голый лежал в постели. Я голый лежал в постели с женщиной. Которая была голая. И старая. И это была не моя жена Магда. Ее рука прикасалась к моему телу, вовсю орудовала пальцами, старалась поставить моего старого бойца по стойке «смирно».

Я встал на кровати и прикрылся, успев, однако, заметить, что усилия ее оказались не вполне тщетны.

Старуха Сьюзен Джиннети посмотрела на меня с торжествующей улыбкой.

– Я же тебе говорила, что его подниму, Фрэнни! Иди ко мне. Хватит глупить!

Шестьдесят лет назад мы с этой женщиной занимались сексом в самых невероятных позах, какие только способны были принять два молодых гибких тела, я уж не говорю о том, что все имеющиеся у нас полости и отверстия использовались на всю катушку. Теперь же, возвышаясь над ней на подгибающихся старческих ногах, я чувствовал себя как монашка в мужской школьной раздевалке.

– Ну хватит в самом деле, Сьюзен! Ты в своем уме?

Она встала на своей стороне кровати, уперев ладони в тощие бедра и демонстрируя мне нагое тело, которое я не желал видеть.

– До сих пор я была терпелива, Фрэнни. Но я женщина. И у меня есть определенные потребности!

Стоит мне сейчас ошибиться, и я никогда не получу от нее ответов на мои вопросы.

– Да ты глаза-то разуй, Сьюзен! Ты хочешь заняться любовью с этим телом? С этим свитком Мертвого моря[61]61
  С этим свитком Мертвого моря?! – Свитки Мертвого моря (Кумранские рукописи) – древние документы, найденные в израильских пустынях в сороковых – шестидесятых годах. Первые свитки были случайно обнаружены молодым пастухом-бедуином в пещере на северо-западном берегу Мертвого моря близ Кумрана в 1947 году. Рукописи (списки Ветхого Завета, различные документы на иврите, арамейском и греческом, в т. ч. связанные с сектой ессеев, перечень сокровищ Иерусалимского храма и мест их укрытия, канонические, апокрифические и прежде неизвестные псалмы, письма Бар-Кохбы – руководителя антиримского восстания 132-135 гг. н. э. – и др.) позволили реконструировать историю Палестины IVв. дон. э.– 135 г. н. э., пролили новый свет па возникновение христианства и раввинической традиции в иудаизме. Большая часть свитков находилась в очень плохом состоянии и восстанавливалась по фрагментам.


[Закрыть]?!

Она стояла не шелохнувшись.

– Зачем ты на мне женился, если знал, что так будет?

– Хороший вопрос,– не сдержался я.

Она стукнула меня по колену. Хорошо, что я стоял на кровати, – я рухнул на бок, а моя голова подпрыгнула на матрасе, как шарик для пинг-понга.

– Ублюдок! Ты сделал мне предложение! И зачем только я согласилась? Как я могла надеяться, что из этого хоть что-то получится?

Пока она ворчала, мое внимание было поглощено всемирным коленным катаклизмом. Даже когда боль опустилась чуть ниже опасной зоны, я все еще продолжал перекатываться по кровати с боку на бок и сдавленно стонать. Словно не старуха меня стукнула, а мафиози прострелили коленку.

Раздалось два отрывистых стука в дверь, и мы замерли. Мы переглянулись, будто нас поймали на чем-то зазорном. Через короткий промежуток раздались три новых стука. Я натянул одеяло до подбородка. Сьюзен завернулась в зеленый махровый халат, висевший на спинке стула.

Я впервые, с тех пор как «проснулся» здесь, бросил взгляд по сторонам. Мы находились в одном из самых роскошных гостиничных номеров, какие мне когда-либо доводилось видеть. Такой впору занимать главе государства или, на худой конец, парню, которого ожидает в аэропорту собственный самолет «гольфстрим», но уж никак не бывшему начальнику полиции из Крейнс-Вью. Моя первая жена (первая? а эта, стало быть, третья!) любила пожить шикарно, так что роскошных гостиниц я повидал немало. Но все они в сравнении с этими покоями были залами ожидания на вокзалах в какой-нибудь Верхней Вольте. Как же, черт побери, вышло, что я в конце концов оказался здесь в компании со столетней нимфоманкой? А главное – кто за все это платит?

– Привет, Гас,– мрачно сказала она.

Это был совсем не тот Гас Гулд, каким я его видел в прошлый раз. Джентльмен, вошедший в наш номер, был похож на главу государства – вполне под стать таким хоромам. На нем был черный костюм, так безупречно облегавший его фигуру, что с первого взгляда было ясно – пошил его портной, которому потребовалось не меньше четырех примерок, чтобы закончить работу. Белоснежная рубашка, запонки, тонкий черный галстук, отливавший дорогим шелком. Я приподнялся на локте – посмотреть на его обувку. Она сразу же испортила картину. На нем были черные ковбойские ботинки из змеиной кожи, хотя и довольно стильные.

– Что ж это вы, ребята, до сих пор валяетесь в постели? У нас впереди горячий денек, столько надо успеть!

– Мы с мужем тут заболтались. – Сьюзен бросила на меня взгляд, который наверняка мог бы испепелить змей на голове Медузы.

– Ну, так теперь пора уж и вылезти из-под одеяла. Знаете же, как Флоон не любит, если кто опаздывает.

– Кто такой Флоон?

– Не прикидывайся идиотом, Фрэнни.– Сьюзен, скользнув в ванную, захлопнула за собой дверь – чуть громче, нежели полагается.

– Замечательная женщина, Фрэнни. Вам повезло.

– Угу. Я готов уступить ее в обмен на несколько ответов.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего.

Гас подошел к одному из больших стенных шкафов и раздвинул дверцы. Он вытащил костюм – такой же, какой был на нем: черный, дорогущий, элегантный. Целое состояние, вложенное в тряпку.

– Давайте-ка я вам помогу. Надо поторапливаться. Где у вас рубашка и туфли?

– Мы будем одеты одинаково?

Он оглядел костюм, снял с лацкана пылинку и сказал:

– Я и не представлял, что мужской костюм может стоить десять тысяч долларов. До этого путешествия не представлял. – Он выставил вперед ногу. – Джон Уэйн тоже носил ботинки «лукчиз» вроде этих[62]62
  Джон Уэйн тоже носил ботинки «лукчиз» вроде этих.– Джон Уэйн (1907-1979) – американский актер, звезда вестернов и исторических эпопей; прославился исполнением главной роли в «Дилижансе» Джона Форда (1939); был известен своими правыми убеждениями. «Лукчиз» – известная обувная фабрика в Техасе, специализировавшаяся на производстве обуви для верховой езды.


[Закрыть]. Раз Флоон хочет, чтобы я сегодня был в этой одежде, так тому и быть. Он за нее заплатил, но она останется нам после поездки.

Я встал с постели голым. А что мне оставалось? Прикрыть срам подушкой?

– Гас, у меня сегодня что-то неладно с памятью. Так что извините, если я задам вам пару дурацких вопросов.

– Валяйте. Вот ваше исподнее.– Он протянул мне коричневую коробку.

Я ее открыл, развернул превосходную белую оберточную бумагу и уставился на содержимое.

– Я не ношу боксерских трусов.

– Но сегодня вы их наденете, дружище. В этом весь Флоон – все до мельчайшей детали. Не удивлюсь, если эти трусишки стоят больше, чем мой первый автомобиль.

С тяжелым вздохом я влез в них. Натянул на себя белую сорочку, черные кашемировые носки, потом костюм. «Лючано Барбера»[63]63
  «Лючано Барбера» – известная марка итальянской мужской моды, синоним высочайшего качества и изысканного вкуса.


[Закрыть]. Всегда хотел иметь его костюмчик. Да, я был стариком, но качество материала, прикасавшегося к моему телу, оценить вполне мог.

– Этот костюм и вправду стоит десять тысяч зеленых?