Текст книги "Дьявольский вальс"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Итак, – начал Чип, опять окуная печенье, – позвольте мне рассказать вам о моей дочери. Превосходный характер, прекрасный аппетит, отличный сон – она спала фактически в течение пяти недель. Для кого-нибудь другого было бы замечательно, согласны? Но после того, что случилось с Чэдом, это перепугало нас до смерти. Мы хотели видеть ее бодрствующей – по очереди ходили к ней и будили нашу несчастную крошку. Но что меня удивляет, так это ее способность быстро восстанавливать свои силы, то, как она каждый раз моментально возвращается в норму. Трудно поверить, что такая малышка может быть такой выносливой. Я считаю, – продолжал Чип, – что просто смешно обсуждать ее состояние с психологом. Она ведь еще младенец, Господи, какой вообще у нее может быть невроз? Хотя, конечно, учитывая то, что с ней происходит, все может закончиться всяческими нервными заболеваниями, правда? Все эти потрясения. Вы считаете, что она обречена до конца жизни серьезно лечиться у психотерапевта?

– Нет.

– А кто-нибудь занимался изучением этого вопроса?

– В этой области довольно много научных исследований, – объяснил я. – Хронически больные дети умеют справляться со своим состоянием намного лучше, чем предполагают эксперты – да и не только эксперты.

– Умеют справляться?

– Большинство из них.

Он улыбнулся:

– Ну да, понятно. Это не физическое состояние. Ладно, позволю себе немного оптимизма.

Он весь напрягся, затем расслабился – сознательно сделал это, будто был знаком с приемами медитации. Уронил руки вниз, покачал ими, вытянул ноги. Закинул голову назад и помассировал виски.

– А вам не надоедает? – поинтересовался он. – Целый день выслушивать людей? Понуждать себя одобрительно кивать, сочувствовать им и уверять, что у них все в порядке?

– Иногда, – ответил я. – Но обычно вы скоро узнаете людей и начинаете видеть их человеческую природу.

– О да! Это место как раз очень подходит для того, чтобы напоминать вам о ней: «Возвышенный дух не мог разбудить человеческую природу; но вы, боги, дали нам наши недостатки, чтобы сделать нас людьми». Слова Вилли Шекспира, курсив мой. Знаю, это звучит довольно претенциозно, но я нахожу, что этот старый бард успокаивает меня – у него всегда найдется пара фраз для любой ситуации. Интересно, приходилось ли ему лежать в больнице.

– Возможно. Он жил во времена, когда свирепствовала чума, так ведь?

– Да, так... Ну что ж, – Чип выпрямился и развернул второй пакетик печенья, – вы заслуживаете всяческой похвалы, я бы не смог так работать. Мне в любом случае нужно что-нибудь точное, чистое и теоретическое.

– Я никогда не думал, что социология – трудная наука.

– По большей части нет. Но формальная организация имеет множество изящных моделей и определенных гипотез. Иллюзия точности. Я постоянно ввожу сам себя в заблуждение.

– А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?

Он покачал головой:

– Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю – по сути, феноменологически – модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.

– Где именно?

– В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. – Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. – Жутковато, – заметил он.

– Что жутковато?

– Это место. – Он зевнул, посмотрел на часы. – Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.

Мы поднялись.

– Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.

Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу – кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.

На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:

«Тигры МКУВ»

Чуть ниже:

Муниципальный колледж Уэст-Вэлли Отделение общественных наук (818) 509-3476

Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:

ЧИП ДЖОНС добавочный номер 2359

– Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.

Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.

Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?

Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.

– Прошу прощения, джентльмены, – тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя – Перкинс.

– В чем дело? – спросил Чип.

Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:

– Вы врач?

Я кивнул.

– Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?

Чип ответил:

– Минут пять – десять. А что случилось?

Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.

– Вы что, тоже врач?

– Он родитель, – ответил я. – Навещает своего ребенка.

– Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?

Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.

Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.

– Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?

– Что, например? – спросил Чип.

– Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.

– Неуместен, – переспросил Чип. – Наверное, кто-нибудь из здоровых?

Глаза Перкинса превратились в щелочки.

– Мы ничего не видели, сержант, – произнес я. – Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?

– Благодарю вас, – ответил Перкинс и ушел.

Я заметил, что он немного замедлил шаг, проходя мимо прозекторской.

* * *

Мы с Чипом поднялись по лестнице в вестибюль. Толпа работающего в ночную смену медперсонала скопилась в восточной части холла, люди теснились у стеклянных дверей, ведущих наружу. По другую сторону дверей ночная темнота пересекалась вишнево-красным пульсированием полицейских мигалок и белыми огнями софитов.

– Что здесь происходит? – осведомился Чип.

Какая-то медсестра ответила, не поворачивая головы:

– На кого-то напали. На автостоянке.

– Напали? Кто?

Медсестра взглянула на Чипа. Увидела, что он не из числа персонала, и отошла.

Я огляделся, отыскивая хоть одно знакомое лицо. Никого. Слишком долго меня здесь не было.

Какой-то бледный и худой санитар с коротко остриженными волосами цвета платины и с белыми усами, как у Фу Маньчу[16]16
  Усы, свисающие до подбородка. Подобные усы носил герой фильмов 20 – 30-х годов, снятых по рассказам английского писателя Сакса Ромера (1883 – 1959), опасный преступник из Юго-Восточной Азии.


[Закрыть], проговорил гнусавым голосом:

– Все, чего мне сейчас хочется, это отправиться домой.

Кто-то поддакнул ему.

По вестибюлю пронесся неразборчивый шепоток. По ту сторону стеклянной двери я увидел фигуру в униформе, загораживающую выход. Снаружи просочился внезапный всплеск переговоров по радио. Оживление на улице. Какой-то автомобиль на мгновение осветил фарами дверь и умчался прочь. Я успел прочесть промелькнувшую надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Но ни гудков, ни сирены не было.

– Почему они просто не принесут ее сюда? – спросил кто-то.

– А кто сказал, что это она?

– Это всегда она, – проговорила незнакомая мне женщина.

– Разве вы не слышали? Отъехали без сирены, – заметил еще кто-то. – Может быть, на этот раз не неотложный случай.

– А может быть, – заявил блондин, – в сирене уже нет необходимости.

Толпа вздрогнула, как гель в чашке Петри. Кто-то произнес:

– Я пытался выйти через заднюю дверь, но они и ее закрыли. Мы как в ловушке.

– Мне показалось, что один из полицейских сказал, что это был доктор.

– Какой доктор?

– Я больше ничего не слышал.

Гудение. Шепот.

– Изумительно, – проговорил Чип и, внезапно повернувшись, начал пробираться сквозь толпу обратно в вестибюль. Прежде чем я успел что-либо сказать, он исчез.

* * *

Через пять минут стеклянные двери открылись, и толпа хлынула на улицу. Сержант Перкинс проскользнул сквозь нее и поднял желтовато-коричневую ладонь. Он выглядел как вышедший на замену учитель перед недисциплинированным классом средней школы.

– Прошу минуту вашего внимания. – Он дожидался тишины и в конце концов примирился с весьма относительным спокойствием. – На вашей автостоянке произошло нападение. Нам нужно, чтобы вы выходили по одному и отвечали на кое-какие вопросы.

– Что за нападение?

– Что с ним?

– На кого напали?

– Это доктор?

– Где это случилось?

Глаза Перкинса опять превратились в щелочки.

– Эй, друзья, давайте сделаем это как можно быстрее, тогда все вы сможете отправиться домой.

Мужчина с усами Фу Маньчу заявил:

– Как насчет того, чтобы сообщить нам, что же произошло, чтобы мы могли защитить себя, а, офицер?

Одобрительное гудение в толпе.

– Давайте-ка просто успокоимся, – предложил Перкинс.

– Нет уж, сами вы успокаивайтесь, – возразил блондин. – Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что штрафуете за переход бульвара в неположенном месте. А когда происходит что-то серьезное, вы задаете свои вопросики и смываетесь, оставляя нас расхлебывать кашу.

Перкинс не двинулся с места и не сказал ни слова.

– Послушай, приятель, – начал другой мужчина, чернокожий и сутулый, в форме медбрата. – У некоторых из нас есть, между прочим, своя личная жизнь. Скажи нам, что произошло.

– Да! Скажи!

Ноздри Перкинса раздулись. Он еще некоторое время разглядывал толпу, а затем открыл дверь и попятился наружу.

Толпа в вестибюле гневно гудела.

Кто-то громко проговорил:

– Собака!

– Чертовы копы, только пешеходами-нарушителями и занимаются.

– Ага, шайка грабителей – больница ткнула нас на автостоянку через улицу, а эти подлавливают, когда мы спешим на работу.

Шум одобрения. Никто не сказал больше ни слова о том, что произошло на стоянке.

Дверь вновь открылась. Появился другой полицейский – молодая суровая белая женщина.

– Итак, – заявила она. – Сейчас вы просто будете выходить по очереди, друг за другом, полицейский проверит ваши удостоверения личности, и вы сможете отправиться домой.

– Да что ты? – воскликнул чернокожий мужчина. – Добро пожаловать в Сан-Квентин[17]17
  Федеральная тюрьма.


[Закрыть]. Что дальше? Личный досмотр?

Ворчание в том же духе продолжилось, но вскоре толпа задвигалась и притихла.

Для того чтобы выбраться на улицу, мне потребовалось двадцать минут. Полицейский списал мое имя со значка-пропуска, спросил подтверждающий документ и записал номер моего водительского удостоверения. Шесть машин полицейского отделения стояли прямо у входа в больницу, за ними виднелся автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Посредине наклонной дорожки, ведущей к автостоянке, расположилась кучка людей.

– Где это произошло? – поинтересовался я у полицейского.

Он указал пальцем на стоянку.

– Я ставил машину там же.

Он поднял бровь:

– Когда вы приехали сюда?

– Около девяти тридцати.

– Вечера?

– Да.

– На каком этаже вы поставили машину?

– На втором.

Он поднял глаза на меня:

– Вы заметили что-нибудь необычное, когда парковали машину? Может, какой-нибудь подозрительный тип там вертелся?

Вспомнив странное ощущение, будто за мной наблюдают, я тем не менее ответил:

– Нет, но освещение было неровным.

– Что вы подразумеваете под «неровным», сэр?

– Неравномерное. Половина пространства была освещена, а другая – находилась в темноте. Там было легко спрятаться.

Полицейский посмотрел на меня. Сжал зубы. Еще раз взглянул на мой значок и сказал:

– Можете идти, сэр.

Я пошел вниз по дорожке. Проходя мимо кучки людей, я узнал одного из них. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности больницы курил сигарету и поглядывал на звезды, хотя небо было затянуто тучами. Другой мужчина в костюме с золотым щитом[18]18
  Эмблема высокого полицейского чина.


[Закрыть] на лацкане пиджака что-то говорил. Казалось, что Хененгард не слушает его.

Наши глаза встретились, но его взгляд не задержался на мне. Он выпустил дым через ноздри и огляделся вокруг. Для человека, чья служба потерпела такое фиаско, он выглядел поразительно спокойно.

10

Из газет, вышедших в среду, я узнал, что случилось не просто нападение, а убийство.

Жертвой – ограбленной и забитой насмерть – действительно оказался врач клиники. Его имя мне ничего не говорило: Лоренс Эшмор. Сорок пять лет. Всего год проработал в Западной педиатрической. Преступник ударил его сзади по голове и украл бумажник, ключи и магнитную карточку-ключ от автостоянки для врачей. Представитель больницы, чье имя не упоминалось, подчеркнул, что все въездные шифры изменены, но пройти в клинику своим ходом по-прежнему так же легко, как подняться на один лестничный пролет.

Преступник неизвестен. Никаких предположений.

Я отложил газету и начал рыться в ящиках письменного стола, разыскивая групповую фотографию сотрудников больницы. Но снимок был сделан пять лет назад, задолго до того, как в ней появился доктор Эшмор.

Чуть позже восьми я подъехал к больнице и обнаружил, что автостоянка для врачей отгорожена металлической гармошкой, а машины стоят вдоль круговой подъездной дороги перед главным входом. У въезда на дорогу висело объявление «МЕСТ НЕТ», и охранник вручил мне размноженную на принтере инструкцию для получения новой магнитной карточки-ключа.

– А где мне сейчас поставить автомобиль?

Он указал на изрытый колесами открытый участок через дорогу, где парковали свои машины медсестры и санитары. Я дал задний ход, объехал квартал и закончил тем, что пятнадцать минут простоял в очереди на стоянку. Еще десять минут ушло на поиски свободного места.

Нарушая правила, я пересек бульвар и бегом направился к больнице. В вестибюле – два охранника вместо одного, но больше ни единого признака того, что в двух сотнях футов отсюда вчера угасла чья-то жизнь. Разумеется, я понимал, что в подобном месте смерть человека – не новость, но все же мне казалось, что убийство вызовет большую реакцию. Я взглянул на лица проходивших мимо людей. Да, ничто не способствует ограничению восприятия так, как тревоги и горести.

Я направился к задней лестнице и прямо за справочным бюро заметил более свежую фотографию сотрудников. Лоренс Эшмор в верхнем ряду слева. Он специализировался в токсикологии.

Если снимок сделан недавно, Эшмор выглядел моложе сорока пяти лет. Худое серьезное лицо. Темные непокорные волосы, тонкие губы, очки в роговой оправе. Вуди Аллен, страдающий расстройством пищеварения. Не из тех, кто может оказать сопротивление преступнику. Я подумал, зачем нужно было убивать его из-за бумажника, и осознал всю глупость подобного вопроса.

Когда я собрался подниматься на пятый этаж, мое внимание привлек шум в дальнем конце вестибюля. Множество белых халатов. Вся эта группа направилась к лифту для перевозки пациентов.

Везли ребенка. Один санитар толкал каталку, второй поспевал за первым и держал капельницу.

В женщине-враче я узнал Стефани. За ней следовали двое без халатов. Чип и Синди.

Я бросился за ними и нагнал, как раз когда они вошли в лифт. С трудом втиснувшись в кабину, я пробрался к Стефани.

Она дернула губами, показав, что заметила меня. Синди держала Кэсси за руку. И она, и Чип выглядели совершенно убитыми и даже не взглянули на меня.

Мы поднимались в полной тишине. Выйдя из лифта, Чип протянул мне руку, я молча сжал ее на мгновение.

Санитары провезли Кэсси через отделение, миновали тиковые двери, за считанные секунды переложили девочку в кроватку, подвесили капельницу к контрольному прибору и подняли боковые стенки постельки.

История болезни Кэсси лежала на каталке. Cтeфaни взяла ее и сказала:

– Спасибо, ребята.

Санитары вышли.

Синди и Чип наклонились над кроваткой. Свет в комнате был погашен, и сквозь щели между закрытыми шторами пробивались полосы серого утреннего света.

Лицо девочки распухло, но все равно казалось истощенным. Синди опять взяла дочку за руку. Чип покачал головой и обнял жену за талию.

– Доктор Богнер зайдет еще раз, – обещала Стефани. – Должен прийти и этот шведский врач.

В ответ еле заметные кивки.

Стефани махнула головой в сторону двери. Мы вышли в холл.

– Новый припадок? – спросил я.

– В четыре утра. И с тех пор мы были в неотложке, пытались привести ее в чувство.

– Как она?

– Состояние стабилизировалось. Вялая. Богнер применил все свои диагностические трюки, но ничего не добился.

– Была опасность?

– Смертельной не было, но ты же знаешь, как опасны повторяющиеся припадки. И если они пойдут по нарастающей, то можно ожидать многократного повторения.

Она потерла глаза.

– А кто этот шведский врач?

– Нейрорадиолог по имени Торгесон, опубликовал массу работ по детской эпилепсии. Он читает курс лекций в медицинской школе. Я подумала: а почему бы не пригласить?

Мы подошли к сестринскому посту. Сейчас там сидела темноволосая девушка. Стефани внесла запись в историю болезни и обратилась к ней:

– Вызовите меня немедленно, если будут какие-либо изменения.

– Хорошо, доктор.

Мы прошлись по коридору.

– А где Вики?

– Дома. Надеюсь, отсыпается. Она сменилась в семь, но оставалась в неотложке до семи тридцати. Держала Синди за руку. Хотела остаться еще на одну смену, но я настояла, чтобы она пошла домой, – выглядела совершенно изнуренной.

– Она видела сам припадок?

Стефани кивнула:

– Его видела и регистраторша. Синди нажала кнопку вызова, потом выбежала из комнаты и позвала на помощь.

– Когда появился Чип?

– Вскоре после того, как мы справились с припадком. Синди позвонила ему домой, и он сразу же приехал. Наверное, около половины пятого.

– Ничего себе ночка, – вздохнул я.

– Да, но зато мы получили подтверждение постороннего лица. Девочка явно страдает эпилепсией.

– Значит, все теперь знают, что Синди не сошла с ума.

– Что ты имеешь в виду?

– Вчера она говорила мне, будто люди считают ее помешанной.

– Она так сказала?

– Конечно. Синди имела в виду то, что только она одна видела начало болезни Кэсси и что, как только Кэсси попадала в больницу, тут же выздоравливала. То есть как бы стали подвергать сомнению правдивость ее слов. Конечно, это может быть от расстройства, а возможно, она знает, что находится под подозрением, поэтому и заговорила об этом, чтобы посмотреть на мою реакцию. Или просто чтобы поиграть со мной.

– Ну и как ты отреагировал?

– Надеюсь, что спокойно и убедительно.

Стефани нахмурилась:

– Гм. Вначале она волнуется по поводу недоверия к ней, а потом вдруг у девочки появляется что-то органическое, и нам нужно выводить ребенка из кризиса?

– Время выбрано исключительно удачно, – заметил я. – Кто, кроме Синди, был вчера вечером с Кэсси?

– Никого. Во всяком случае, постоянно. Ты думаешь, она ей что-то подсунула?

– Или зажала ей нос. Или сдавила шею – нажала на сонную артерию. В той литературе о синдроме Мюнхгаузена, что я читал, упоминались оба эти факта, кроме того, я уверен, что существует еще масса трюков, которые пока не обнаружены.

– Трюки, которые могут быть известны специалисту по дыханию... Черт! Ну и каким же образом можно все это обнаружить?

Она сняла стетоскоп с шеи. Обвила вокруг руки и вновь развернула. Повернувшись к стене, прижалась к ней лбом и закрыла глаза.

– Ты собираешься давать Кэсси что-нибудь снимающее конвульсии? – спросил я. – Дилантин или фенобарб?

– Я не могу. Если ее болезнь не настоящая, то лекарства могут принести больше вреда, чем пользы.

– Не заподозрят ли они что-нибудь, если ты не будешь лечить девочку медикаментами?

– Возможно... Я просто скажу им правду. Электроэнцефалограмма – это не истина в последней инстанции, и я, прежде чем назначу какой-либо курс, хочу найти подлинную причину припадков. В этом меня поддержит Богнер – он просто из себя выходит от того, что не может понять, в чем дело.

Тиковая дверь распахнулась, и в нее ворвался Джордж Пламб, его челюсть была выдвинута вперед, а полы халата развевались. Он придержал дверь, пропуская вперед мужчину лет под семьдесят, одетого в темно-синий костюм в тонкую полоску. Мужчина был намного ниже Пламба, пяти футов шести – семи дюймов роста, коренастый и лысый, с кривыми ногами, быстрой семенящей походкой и с постоянно меняющимся выражением лица, которое выглядело так, будто по нему нанесли серию прямых ударов: сломанный нос, свернутый на сторону подбородок, седые брови, маленькие глазки, от которых во все стороны разбегались морщины. На нем были очки в стальной оправе, белая сорочка с отложным воротничком и шелковый зеленовато-голубой галстук, завязанный широким виндзорским узлом. Кончики воротничка сверкали.

Мужчины направились прямо к нам. Коротышка казался очень занятым, даже когда стоял неподвижно.

– Доктор Ивз, – начал Пламб. – И доктор... Делавэр, правильно?

Я кивнул.

Коротышка, видимо, предпочитал не представляться. Он оглядывал отделение – таким же оценивающим взглядом, как Пламб два дня тому назад.

– Как чувствует себя наша крошка, доктор Ивз? – поинтересовался Пламб.

– Сейчас отдыхает, – ответила Стефани, уставившись на коротышку. – Доброе утро, мистер Джонс.

Быстрый поворот лысой головы. Мужчина посмотрел на Стефани, затем на меня. Пристальный взгляд. Как будто он был портным, а я куском сукна.

– Что именно произошло? – спросил он глухим грубым голосом.

– Сегодня рано утром с Кэсси случился эпилептический припадок, – ответила Стефани.

– Черт побери. – Коротышка сунул кулаком в ладонь другой руки. – И все еще неизвестна причина?

– Боюсь, что нет. В прошлый раз, когда она поступила к нам, мы проводили все соответствующие анализы, сейчас мы провели их повторно, и скоро сюда придет доктор Богнер. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда шведского профессора. Его специальность – детская эпилепсия. Во время нашего разговора по телефону он сказал, что мы все сделали правильно.

– Черт побери. – Окруженные морщинами глазки остановились на мне. Мужчина быстро ткнул мне свою руку. – Чак Джонс.

– Алекс Делавэр.

Крепкое быстрое пожатие. Его ладонь была похожа на зазубренное лезвие. Все в нем, казалось, спешило дальше, вперед.

– Доктор Делавэр психолог, Чак, – проговорил Пламб.

Джонс заморгал и уставился на меня.

– Доктор Делавэр работает с Кэсси, – пояснила Стефани. – Он помогает ей преодолеть страх перед процедурами.

Джонс издал неопределенный звук, затем процедил:

– Ладно. Держите меня в курсе дела. Давайте наконец доберемся до сути всей этой дребедени, черт бы ее побрал.

Он направился к палате Кэсси. Пламб следовал за ним, как щенок.

Когда они зашли в комнату, я спросил:

– Дребедень?

– Хотел бы иметь такого дедушку?

– Ему, должно быть, нравится сережка Чипа.

– Кто ему точно не нравится, так это психологи. После того как сократили психиатрическое отделение, к нему направилась целая делегация врачей, чтобы попытаться восстановить хоть какую-нибудь службу по наблюдению за психическим здоровьем. С таким же успехом мы могли бы попросить его дать в долг без процентов. Пламб только что подставил тебя, сказав Джонсу о твоей специальности.

– Старые грязные корпоративные игры? Почему?

– Кто знает? Я просто говорю тебе, чтобы ты был начеку. У этих людей своя игра.

– Учел, – ответил я.

Она взглянула на часы:

– Время приема.

Мы покинули «палаты Чэппи» и направились к лифту.

– Ну так что мы собираемся делать, Алекс? – спросила Стефани.

Я хотел было рассказать ей о том, что поручил Майло, но решил не впутывать ее.

– Из прочтенного мной следует, что единственный выход – это либо поймать преступника за руку, либо впрямую обвинить его и вынудить тем самым признаться.

– Впрямую обвинить? То есть вот так взять и предъявить обвинение?

Я кивнул.

– Сейчас я не могу сделать это, согласен? Теперь, когда у Синди есть свидетели, которые видели настоящий припадок, и когда я пригласила специалистов. Кто знает, может быть, я абсолютно ошибаюсь и это на самом деле какой-то вид эпилепсии? Не знаю... Сегодня утром я получила письмо от Риты. Экспресс-почтой из Нью-Йорка. – Рита сейчас прогуливается по художественным галереям. «Как продвигаются дела?» Достигла ли я «прогресса» в установлении «диагноза»? У меня такое чувство, что кто-то позвонил ей и наябедничал.

– Пламб?

– Ага. Помнишь, он говорил о встрече со мной? Она состоялась вчера. Все казалось таким приятным и светлым. Он распространялся, как высоко ценит мою преданность нашему учреждению. Сообщил, что финансовая ситуация весьма паршива и будет еще хуже, но намекнул, что если я не буду создавать трудностей, то могу получить работу получше.

– Место Риты?

– Он не конкретизировал, но имелось в виду именно это. Похоже на него – потом пойти позвонить Рите и настроить ее против меня... Ладно, все это неважно. Что мне делать с Кэсси?

– Почему бы не подождать, что скажет этот Торгесон? Если он почувствует, что припадки были подстроены, у тебя будет больше оснований для прямого обвинения.

– Все-таки обвинение, да? Не могу дождаться.

* * *

Когда мы приблизились к комнате ожидания, я обратил внимание Стефани на то, какое незначительное впечатление произвело убийство Лоренса Эшмора.

– Что ты имеешь в виду?

– Никто даже не говорит об этом.

– Да. Ты прав – это ужасно. Как мы очерствели. Заняты только своими проблемами. – Через несколько шагов она продолжала: – Я в общем-то его не знала, я имею в виду Эшмора. Он держался замкнуто – как-то необщительно. Никогда не присутствовал на собраниях и никогда не отвечал на приглашения на вечеринки.

– К такому угрюмому человеку не очень-то шли пациенты?

– Он не занимался приемом пациентов. Чисто научная работа.

– Лабораторная крыса?

– Да, глазки-пуговки и тому подобное. Но я слышала, что он очень умный – хорошо знал токсикологию. Поэтому когда Кэсси попала к нам с проблемами дыхания, я попросила его проверить историю болезни Чэда.

– Ты назвала ему причину такой просьбы?

– Ты имеешь в виду, что у меня возникли подозрения? Нет. Я не думала об этом. Просто попросила его обратить внимание на что-либо неординарное. Ему очень не хотелось заниматься этим. Даже можно сказать, он был против – как будто я навязывалась ему. Через пару дней он позвонил мне и сообщил, что ничего особенного не обнаружил. Как если бы сказал, чтобы я больше не приставала!

– Как он получал деньги на свои исследования? Субсидии?

– Думаю, да.

– Я считал, что руководство клиники не приветствует деньги, проходящие мимо их рук.

– Не знаю. Возможно, он сам оплачивал свои исследования. – Стефани нахмурилась.

– Не имеет значения, какой у него был характер, ужасно то, что с ним произошло. Раньше, какие бы безобразия ни творились на улицах, человек в белом халате или со стетоскопом на шее всегда был в безопасности. Теперь не так. Иногда кажется, что вообще все летит к чертям.

Мы подошли к кабинетам, где проводился прием приходящих пациентов. Приемная была переполнена. Шум стоял невообразимый.

– Хватит ныть, – заявила Стефани. – Никто меня не заставляет. Но я бы не возражала против небольшого отпуска.

– А почему бы тебе не взять его?

– Я взяла ссуду под заклад.

Несколько мам приветственно помахали ей рукой, она ответила им тем же. Мы направились к кабинету Стефани.

– Доброе утро, доктор Ивз, – поздоровалась ее медсестра. – Ваша бальная карточка заполнена до отказа.

Стефани игриво улыбнулась. Подошла еще одна медсестра и передала ей истории болезней.

– И тебя с Рождеством, Джойс, – пошутила Стефани. Сестра рассмеялась и поспешила по своим делам.

– Скоро увидимся, – попрощался я.

– Конечно. Спасибо. Да, между прочим, я узнала еще кое-что о Вики. Одна из сестер, с которой я когда-то работала в четвертом отделении, сказала, что у Вики сложная ситуация в семье. Муж-алкоголик грубо с ней обращается. Поэтому, возможно, она обозлилась – на всех мужчин вообще. Она все еще огрызается на тебя?

– Нет. Вообще-то мы объяснились и установили в некотором роде перемирие.

– Хорошо.

– Возможно, она и настроена против мужчин, но не против Чипа.

– Чип не мужчина. Он сынок босса.

– Согласен. Муж-грубиян может служить объяснением того, что я вызывал у нее раздражение. Наверное, она обращалась за помощью к терапевту, но из этого ничего не вышло, вот она и обозлилась... Конечно, серьезные домашние проблемы могут привести к самовыражению каким-нибудь другим способом – стать героем на работе, чтобы подпитать чувство собственного достоинства. Как она держалась во время припадка Кэсси?

– Со знанием дела. Я бы не назвала это геройством. Она успокоила Синди, удостоверилась, что с Кэсси все в порядке, и вызвала меня. Не растерялась, делала все, как положено по инструкции.

– Образцовая медсестра, образцовый случай.

– Но ты же сам говорил, что она не может быть причастна к этим припадкам, потому что все предыдущие кризисные ситуации начинались дома.

– Но этот – нет. Все-таки если быть до конца честным, то я не могу сказать, что подозревал ее в чем-нибудь подобном. Просто меня настораживает то, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, она с блеском выполняет свою работу... Но, возможно, я придаю ей такое значение только потому, что она меня задевала.

– Занятная точка зрения.

– Запутанная интрига, как ты выразилась.

– Я всегда выполняю свои обещания. – Стефани вновь взглянула на часы. – Мне нужно пройти утренние испытания, а потом поехать в Сенчери-Сити и забрать Торгесона. И сделать так, чтобы он не потерялся в этой неразберихе на автостоянке. Куда ты приткнул свою машину?

– Через дорогу, вместе со всеми.

– Сожалею.

– Вот так-то, – я притворился оскорбленным, – некоторые из нас международные знаменитости, а некоторым приходится парковать машину через дорогу.

– Этот тип большой сухарь, если судить по телефонному разговору, – заметила Стеф. – Но он действительно крупный специалист – работал в Нобелевском комитете.

– Ого-го!

– Ого-го в высшей степени. Посмотрим, сможем ли мы обескуражить и его.

* * *

Я позвонил Майло по платному телефону и после первого сигнала оставил еще одно сообщение: «У Вики Боттомли муж пьяница, он, скорее всего, бьет ее. Это, может, и не имеет значения, но проверь, пожалуйста, не было ли зарегистрировано вызовов полиции по поводу домашних скандалов, а если были – добудь мне даты».

Образцовая медсестра...

Образцовый случай передачи синдрома Мюнхгаузена.