Текст книги "Дьявольский вальс"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

26

Мы вместе поднялись в канцелярию отделения, и Янош попросила Мэрили достать личное дело Дон Херберт. Карточка пять на восемь дюймов.

– Это что, все? – спросила Янош, нахмурясь.

– Мы сейчас пересматриваем старые дела, доктор Янош, помните?

– Ах да. Как это правильно...

Мы с доктором Янош прочитали карточку: вверху стоял красный штамп «ОТЧИСЛЕНА». Ниже – четыре отпечатанные на машинке строчки:

Херберт, Д. К. Программа: доктор философии, биостатистика.

Дата рождения: 13.12.63"

Место рождения: Покипси, штат Нью-Йорк.

Бакалавр. Математика. Колледж Покипси.

– Не так уж много, – заметил я.

Янош холодно улыбнулась и вернула карточку Мэрили.

– У меня сейчас семинар, доктор Делавэр. Прошу прощения.

Она вышла из канцелярии.

Мэрили не двигалась с места, держала карточку и выглядела так, будто стала невольным свидетелем семейной сцены.

– Всего хорошего, – наконец проговорила она и отвернулась от меня.

* * *

Я сидел в машине и пытался распутать узлы, завязанные в моей голове семьей Джонс.

Дедушка Чак что-то делает с больницей.

Чип и/или Синди делают что-то с детьми.

Эшмор и/или Херберт знают что-то или все об этом.

Информация Эшмора конфискована Хененгардом. Информация Херберт выкрадена Хененгардом. Херберт убита человеком, вероятно, похожим на Хененгарда.

Идея шантажа очевидна даже для случайных наблюдателей, таких, как Я нош.

Но если Эшмор и Херберт оба замышляли что-то, почему она должна была умереть первой?

И почему Хененгард так долго ждал, а не начал поиски дисков сразу же после ее смерти, ведь забрал же он компьютеры Эшмора на другой день после убийства токсиколога?

Это могло случиться только в том случае, если он узнал о данных Херберт после прочтения записей Эшмора.

Я некоторое время обдумывал все варианты и установил возможную хронологию событий.

Херберт первой заподозрила связь между смертью Чэда Джонса и болезнями Кэсси – студентка повела за собой учителя, потому что учитель абсолютно не интересовался пациентами.

Она изъяла историю болезни Чэда, медицинская карта подтвердила ее подозрения. Дон записала свои открытия – зашифровала их в таблице случайных чисел – на университетском компьютере, переписала на диск, запрятала его в свой аспирантский шкафчик и стала давить на семью Джонс.

Но не раньше, чем сделала дубликат на одном из компьютеров Эшмора, без его ведома.

Через два месяца после ее убийства Эшмор нашел файл и тоже попытался использовать его.

Жадный, несмотря на свою субсидию в миллион долларов.

Я думал о деньгах фонда Ферриса Диксона. Почему так много денег за то, что Эшмор собирался делать на них? Почему химический институт выказал такую щедрость по отношению к человеку, который критиковал химические компании? Институт, который никому особо не известен, который предположительно занимается исследованиями в области биологии и родственных ей наук, но, кроме Эшмора, субсидию от этого института получил только экономист.

Неуловимый профессор Зимберг... секретарши, говорящие одно и то же, – что в офисе университета, что у Ферриса Диксона.

Какая-то игра...

Вальс.

Может быть, Херберт и Эшмор действовали в разных направлениях.

Он нажимал на Чака Джонса потому, что понял, какие финансовые махинации тот проворачивает. Она пыталась доить Чипа и Синди, полагая, что они жестоко обращаются со своими детьми.

Два шантажиста, действующих в одной и той же лаборатории?

Я пытался разобраться.

Деньги и смерть, доллары и наука.

Я не мог выстроить логическую цепочку.

Красный флажок парковочного счетчика, свидетельствующий о нарушении, подпрыгнул, как ломтик хлеба из тостера. Я посмотрел на часы. Полдень. Больше двух часов до назначенного времени посещения Кэсси и мамочки.

А тем временем почему бы не нанести визит папочке?

Я воспользовался платным телефоном в административном здании, чтобы переговорить с муниципальным колледжем Уэст-Вэлли и узнать, как к ним проехать.

Поездка займет сорок пять минут, если дорога не будет загружена. Выехав с территории университета с северной стороны, я свернул на запад, на бульвар Сансет, и попал на 405-ю дорогу. На разъезде повернул на шоссе Вентура, направляясь к западному окончанию Долины, и съехал с него у бульвара Топанга-каньон.

Направляясь на север, я миновал участок торгового центра: поднимающиеся террасами рыночные площади, все еще делающие вид, что «капельная экономика» действует успешно, фирмы с жалкими витринами, которые с самого начала не верили в это, сборные торговые галереи без какого-либо идеологического фундамента.

Над Нордхоффом улицу окружили жилые кварталы, и вдоль дороги потянулись многоквартирные дома, автостоянки и кондоминиумы, залепленные плакатами с обещаниями хорошей жизни. Несколько ферм и цитрусовых рощ все еще сопротивлялись прогрессу. Аромат навоза, нефти и лимонных листьев, но даже он не мог полностью заглушить запах раскаленной на солнце пыли.

Я направился к перевалу Санта-Сусанна, но дорога по непонятной причине была закрыта и заблокирована барьерами Калифорнийской транспортной службы. Я доехал до конца Топанги, где разъезд на шоссе прижат вплотную к горам. Направо виднелась группа холеных женщин, галопирующих на красивых лошадях. Некоторые из наездниц были одеты для охоты на лисиц; все они выглядели довольными.

Я увидел указатель дороги номер 118 на пандусе внутри бетонного кренделя, проехал на запад несколько миль и очутился перед совершенно новым съездом с надписью «ДОРОГА В КОЛЛЕДЖ». Муниципальный колледж Уэст-Вэлли располагался в полумиле от шоссе, кроме него никаких строений вокруг видно не было.

Ничего похожего на территорию университета, которую я только что покинул. В первую очередь колледж заявлял о себе громадной, почти пустой автостоянкой. За ней расположились однотипные сборные бунгало и трейлеры, беспорядочно разбросанные на десяти акрах лоскутного одеяла из бетона и земли. Планировка участка была предварительной и местами явно безуспешной. Небольшие группки студентов бродили по асфальтированным дорожкам.

Я вышел из машины и направился к ближайшему трейлеру. Долина блестела, как фольга, под лучами полуденного солнца, и мне приходилось щурить глаза. Большинство студентов гуляли в одиночку. Сквозь марево просачивались отдельные разговоры.

После нескольких неудачных попыток мне удалось отыскать того, кто смог объяснить мне, где находится отделение социологии. Бунгало от «три-А» до «три-F».

Канцелярия отделения располагалась в бунгало «три-А». Секретарша, худая блондинка, была похожа на недавнюю выпускницу средней школы. Казалось, она почувствовала себя обманутой, когда я спросил, где находится кабинет профессора Джонса, но все-таки ответила:

– Через два здания, в «три-С».

Между бунгало голая, в рытвинах земля растрескалась от жары. Такая твердая и сухая, что на ней не видно ни единого следа ног. Да, далеко до «Лиги Плюща».

Кабинет Чипа Джонса располагался в маленьком здании, оштукатуренном в розовый цвет и состоящем из шести комнат. Дверь закрыта на ключ, карточка, на которой обычно пишут часы работы, гласила:

ВСЕГДА ПРИШЕДШИЙ ПЕРВЫМ БУДЕТ И ОБСЛУЖЕН ПЕРВЫМ

Все другие кабинеты тоже были заперты. Я отправился обратно к секретарше и поинтересовался, находится ли профессор Джонс на территории колледжа. Она взглянула на расписание и сказала:

– Ах да. У него занятие по социологии. Группа сто два, здание «пять-J».

– Когда закончится занятие?

– Через час – это двухчасовой семинар. Идет с двенадцати до двух.

– А перерыв есть?

– Не знаю.

Она отвернулась. Я проговорил:

– Извините, – и ухитрился заставить ее рассказать мне, где находится здание «пять-J», потом отправился туда.

Здание оказалось трейлером, одним из трех на западном конце территории, с видом на неглубокий овраг.

Несмотря на жару, Чип Джонс проводил занятие на свежем воздухе, на небольшом клочке травы, в жидкой тени молодого дуба, сидя лицом к десятку студентов, вернее, студенток – там было лишь двое молодых людей. Они сидели сзади, а девушки расположились поближе к коленям Чипа.

Я остановился в сотне футов от них.

Чип сидел вполоборота ко мне. Его руки беспрестанно двигались. На нем была белая рубашка-поло и джинсы. Несмотря на позу, он был в состоянии вложить много чувства и смысла в свои слова. По мере того как он поворачивался из стороны в сторону, головы студентов следовали за ним, и много длинных женских волос колебалось в такт этим поворотам.

Я понял, что мне нечего сказать ему, – у меня нет оснований, чтобы находиться там, – и повернулся, чтобы уйти.

В этот момент я услышал возглас, повернул голову и увидел, что Чип машет мне.

Он что-то сказал группе, вскочил на ноги и побежал ко мне. Я подождал его. Когда Чип приблизился, он выглядел испуганным.

– Я так и подумал, что это вы. Все в порядке?

– Все прекрасно, – ответил я. – Не хотел пугать вас. Просто подумал заехать вначале сюда, а уж потом отправиться к вам на дом.

– О, конечно. – Он с облегчением вздохнул. – Ну, это успокаивает. Я просто хотел бы, чтобы вы предупредили меня о своем приезде, тогда я спланировал бы свои занятия так, чтобы мы смогли поговорить. Но сейчас у меня двухчасовой семинар, он продлится до двух. Я буду рад, если вы посидите на нем, но не могу себе представить, чтобы вас заинтересовала беседа о структуре организаций. А после занятия, до трех, будет факультетское собрание, потом еще одно занятие.

– Да, похоже, сегодня у вас трудный день.

Он улыбнулся:

– День как день. Обычный. – Улыбка исчезла. – Но на самом деле у кого тяжелая работа, так это у Синди. Я могу найти отдушину. – Он пригладил бороду. В сегодняшней серьге был крошечный сапфир. Голые руки Чипа были загорелыми, безволосыми и жилистыми. – Вы хотели поговорить о чем-то конкретном? – спросил он. – Я могу устроить перерыв на несколько минут.

– Нет, ничего особенного.

Я оглядел пустую территорию колледжа.

– Не совсем Йель, – согласился Чип, будто угадав мои мысли. – Я постоянно твержу, что несколько деревьев значительно улучшат вид. Но мне нравится присутствовать в самом начале действия, создавать что-то с нуля. Все окружающее пространство – это быстро растущий район бассейна Лос-Анджелеса. Приезжайте сюда через несколько лет, и жизнь здесь будет бить ключом.

– Несмотря на экономический кризис?

Он нахмурился, подергал себя за бороду и сказал:

– Да, думаю, да. Население может двигаться только в одном направлении. – Вновь улыбка. – По крайней мере, так говорят мои друзья-демографы. – Он повернулся к студентам, которые пристально смотрели в нашу сторону, и протянул руку: – Вы знаете, как отсюда добраться до нашего дома?

– Приблизительно.

– Давайте расскажу поточнее. Выбирайтесь обратно на шоссе номер 118, сворачивайте с него на седьмом съезде. Потом не заблудитесь.

– Прекрасно, не буду вас задерживать.

Он посмотрел на меня, но, казалось, мысли его были далеко.

– Спасибо, – проговорил он. Еще раз оглянулся. – Это то, что удерживает меня от сумасшествия, что дает мне иллюзию свободы. Уверен, что вы меня понимаете.

– Абсолютно.

– Ну что ж, – сказал он, – пожалуй, мне пора обратно. Привет моим дамам.

27

Поездка до дома Джонсов займет не более четверти часа, а до двух тридцати – времени визита к Кэсси – еще сорок пять минут.

Вспомнив странное нежелание Синди, чтобы я приехал раньше, я решил направиться к ним прямо сейчас. Для разнообразия поступить так, как нахожу нужным я.

Минуя очередной съезд со 118-го шоссе, я все больше углублялся в уединение коричневых гор, которые обезлесели в результате пятилетней засухи. Седьмой съезд назывался Уэствью, он вывел меня на плавно загибающуюся дорогу из красной глины, затененную громадой горы. Через несколько минут езды глиняная дорога сменилась двумя полосами недавно положенного асфальта, через каждые пятьдесят футов стали появляться красные флажки на высоких металлических столбах. На повороте стоял желтый экскаватор. Никаких других машин видно не было. Вокруг – только спекшиеся от жары склоны холмов и синее небо. Столбы с флажками мелькали как тюремные решетки.

Асфальтированная дорога вышла на замощенную кирпичом площадку размером сто квадратных футов, обсаженную оливковыми деревьями. Высокие металлические ворота были широко раскрыты. На большой деревянной вывеске слева от ворот выведено красными печатными буквами: «УЧАСТКИ УЭСТВЬЮ». Ниже художник в пастельных тонах изобразил раскинувшееся между двумя чересчур зелеными горными вершинами жилищное строительство.

Я подъехал достаточно близко к вывеске, чтобы прочесть ее. Под рисунком были расписаны шесть фаз строительства, каждая из которых включала обустройство «от двадцати до ста участков по выбору, площадью от 0,5 до 5 акров». Судя по указанным датам, три фазы уже должны были быть закончены. Заглянув в ворота, я увидел крыши нескольких домов и обилие коричневого цвета. Замечание Чипа по поводу роста населения казалось просто принятием желаемого за действительное.

Я проехал мимо неухоженной сторожки, на окнах которой все еще были наклеены перекрещенные бумажные полоски, и оказался на совершенно пустой автостоянке, по краям которой росла желтая газания. Вглубь от стоянки шла широкая пустынная улица, называющаяся Секвойя-лейн. Тротуары были такими новыми, что казались побеленными известкой. Левая сторона улицы представляла собой заросший плющом склон, через полквартала с правой стороны расположились первые дома – четыре больших ярких строения с окнами различной формы, несомненное подражание различным стилям.

Псевдостиль Тюдоров, псевдогасиенда, псевдо-Регентство, псевдо-Пондероза. Ранчо, перед которым были разбиты газоны из дерна, пересекаемые грядками суккулентов и той же самой газании. За строением в стиле Тюдор виднелось брезентовое покрытие теннисного корта; голубая, переливающаяся оттенками, как хвост павлина, вода бассейна сверкала на заднем плане открытых участков других домов. Таблички на дверях всех четырех зданий гласили: «ОБРАЗЕЦ». Часы работы были вывешены на небольшой доске объявлений, стоящей на газоне строения в стиле Регентства, здесь же был указан номер телефона агентства в Агуре по продаже земельных участков. Опять красные флажки на столбах. Все четыре двери закрыты, окна затемнены.

Я направился дальше, разыскивая Данбар-корт. Боковые улицы все назывались «кортами» – уходящие на восток от Секвойя-лейн широкие, расплющенные полосы, заканчивающиеся тупиками. Вдоль бровки и на подъездных дорогах стояло очень мало машин. Я заметил велосипед, лежащий на боку посреди полумертвого газона, свернутый поливочный шланг, будто дремлющая змея. Но я так и не увидел ни одного человека.

Набежавший ветерок прошумел по долине, но не принес облегчения от жары. Данбар-корт оказался шестым поворотом. Дом Джонсов был последним у тупика – широкое одноэтажное ранчо, белая штукатурка, отделка из старого кирпича. В центре палисадника – прислоненное к молодой березке колесо от фургона. Деревце было слишком тоненьким, чтобы удержать его. По краям фасада разбиты цветочные клумбы. Окна сверкают. Громада гор, нависшая над ранчо, придавала ему вид игрушечного домика. Воздух насыщен запахом цветочной пыльцы.

На подъездной дорожке стоял универсал «плимут-вояджер» серо-голубого цвета. На дорожке соседнего дома газовал коричневый пикап с кузовом, набитым шлангами, сетями и пластиковыми бутылками. Надпись на дверце гласила: "фирма по обслуживанию бассейнов «УЭЛЛИБРАЙТ». Как раз когда я подъехал к бровке, грузовичок выскакивал на дорогу. Водитель увидел меня и резко затормозил. Я помахал, чтобы он проезжал. Молодой мужчина без рубашки, с собранными в хвост волосами, высунул голову и уставился на меня. Он внезапно усмехнулся и поднял вверх большой палец – знак мгновенного приятельского расположения. Опустив бронзовую руку на водительскую дверцу, он выехал со двора задним ходом, свернул на Секвойя-лейн и скрылся из виду.

Я подошел к входной двери. Синди открыла ее раньше, чем я успел постучаться. Она откинула волосы с лица и взглянула на свои часы.

– Привет, – сказала она. Ее голос звучал приглушенно, как будто она только что отдышалась.

– Привет, – ответил я. – На дорогах машин было меньше, чем я думал.

– О... конечно. Входите.

Волосы распущены по плечам, но все еще волнистые от того, что раньше были заплетены в косу. Черная тенниска и очень короткие белые шорты. Гладкие, бледные ноги, немного тощие, но хорошей формы, узкие босые ступни. Рукава тенниски очень коротко, наискось срезаны, так что под ними открываются плечи и стройные руки. Майка едва достигает талии. Синди открыла дверь и обхватила себя руками – ей явно было неловко. Показала мне больше тела, чем намеревалась?

Я вошел, она закрыла за мной дверь очень осторожно, чтобы не хлопнуть ею. Скромный холл длиной десять футов заканчивался стеной, оклеенной голубыми обоями с мелким рисунком и увешанной по крайней мере дюжиной фотографий. Синди, Чип и Кэсси, позирующие и застигнутые врасплох, а также пара снимков хорошенького темноволосого младенца в голубом.

Улыбающийся мальчик. Я отвел от него взгляд и посмотрел на увеличенный снимок, на котором были запечатлены Синди и некая пожилая женщина. Синди не больше восемнадцати. Она в обтягивающей белой майке и узких джинсах, заправленных в белые сапоги, волосы развеваются по ветру широким веером. Пожилая женщина с жестким выражением лица, тонкая, но с широкими бедрами, одета в красно-белую полосатую вязаную кофточку без рукавов поверх белых эластичных брюк, на ногах – белые туфли. Темно-седые, очень коротко подстриженные волосы, тонкие, почти невидимые губы. Обе в темных очках, обе улыбаются. Старшая женщина как бы говорила своей улыбкой: «Никаких глупостей». Фоном на снимке служили мачты яхт и серо-зеленая вода.

– Это моя тетя Хэрриет, – пояснила Синди.

Вспомнив, что она выросла в Вентуре, я спросил:

– Где это, в гавани Окснард?

– Ага. Острова Чэннел. Мы ездили туда на ленч, когда у нее были выходные... – Еще один взгляд на часы. – Кэсси все еще спит. Она обычно просыпается примерно в это время.

– Вы довольно быстро вошли в нормальное русло, – улыбнулся я. – Это хорошо.

– Она хорошая девочка... Думаю, она скоро проснется.

В ее голосе вновь послышалась нервозность.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – спросила Синди, отходя от стены с фотографиями. – В холодильнике есть охлажденный чай.

– О да, спасибо.

Я последовал за ней через довольно большую гостиную, где три стены от пола до потолка были уставлены книжными полками красного дерева. Остальное пространство занимали диваны, обитые кожей цвета бычьей крови, и казавшиеся новыми клубные кресла[54]54
  Удобные мягкие кресла с массивными подлокотниками и невысокой спинкой.


[Закрыть]. Полки забиты книгами в твердых переплетах. На одно из кресел наброшен коричневый плед. Оставшаяся свободной стена с двумя занавешенными окнами оклеена обоями в черную и зеленую клетку, которые затемняли комнату еще больше и придавали ей клубный вид. Безусловно, мужской стиль.

Доминирующее влияние Чипа? Или отсутствие у Синди интереса к внутреннему убранству дома? Я плелся немного позади, наблюдая, как ее босые ноги тонули в коричневом плюшевом ковре. На одной половинке ее шорт виднелось травяное пятно. Походка напряженная, руки прижаты к бокам.

Столовая, оклеенная коричневыми обоями с мелким рисунком, выходила в кухню из белого кафеля и дуба, достаточно большую, чтобы вместить сосновый стол – имитация старины – и четыре стула. Безукоризненно чистая хромированная кухонная утварь. В застекленных шкафчиках – аккуратно расставленная фаянсовая и сделанная на заказ стеклянная посуда. В сушилке ничего нет, стойки пусты.

Окно над мойкой представляло собой оранжерею, заполненную раскрашенными глиняными горшками с летними цветами и травами. Большое окно слева открывало вид на задний двор. Вымощенное плитами патио, четырехугольный бассейн, закрытый голубым пластиком и огороженный узорчатой железной оградой. За ним – длинная полоса ухоженной травы, оканчивающаяся у шпалеры из апельсиновых деревьев, растущих вдоль шестифутовой блочной стены. На газоне – деревянный детский манеж. За стеной видны нависающие, как драпировка, неизбежные горы. Далеко ли они? Может быть, за несколько миль, может быть, за несколько ярдов. Я пытался определить расстояние, но не смог. Полоска травы начала казаться мне дорогой в бесконечность.

Синди предложила:

– Пожалуйста, садитесь.

Положив передо мной сервировочную салфетку, она поставила на нее высокий стеклянный бокал с охлажденным чаем.

– Просто смесь, надеюсь, вам понравится.

Прежде чем я успел ответить, она отошла к холодильнику и коснулась его дверцы. Я сделал глоток:

– Прекрасно.

Она взяла тряпочку для мытья посуды и провела ею по чистому кафелю стойки. Избегает смотреть на меня.

Я отпил немного чая, дождался, пока наши глаза встретились, и еще раз попытался улыбнуться.

Ее ответная улыбка была быстрой и напряженной, и мне показалось, что ее щеки слегка порозовели. Она потянула майку вниз, сжала ноги, вновь протерла стойку, прополоскала тряпочку, отжала, сложила и держала ее в обеих руках, будто не зная, что с ней делать.

– Ну вот, – промолвила она.

Я посмотрел на горы:

– Отличный день.

Она кивнула, резко отвернулась, бросила взгляд вниз и повесила тряпку на смеситель. Оторвала квадратик от рулона бумажных полотенец и начала протирать кран. Ее руки были мокрыми. Что это: хитрость леди Макбет или ее метод разрядить напряжение?

Я некоторое время наблюдал за процессом чистки крана. Вдруг Синди еще раз опустила глаза, я проследил за ее взглядом. Она смотрела на свою грудь. Под тонкой черной хлопчатобумажной тканью майки резко выделялись маленькие соски.

Когда Синди подняла глаза, я уже смотрел в другую сторону.

– Кэсси скоро должна проснуться, – проговорила Синди. – Она обычно спит с часа до двух.

– Простите, что приехал так рано.

– О, ничего страшного, все в порядке. Я все равно ничего не делала.

Она протерла кран и засунула бумажное полотенце под мойку, в мусорное ведро.

– Пока мы ждем, – начал я, – может быть, у вас есть вопросы по поводу развития Кэсси? Или что-то еще?

– Гм... в общем-то нет. – Синди прикусила губу, потерла кран. – Мне просто хотелось бы... если кто-нибудь сказал бы мне, что на самом деле происходит... Хотя я не ожидаю, что вы это сделаете.

Я кивнул, но Синди в это время смотрела в окошко с оранжереей и не заметила этого.

Внезапно она оперлась о мойку, стала на цыпочки и поправила одно из растений. Она стояла спиной ко мне, и я видел, как ее майка задралась, обнажив пару дюймов тонкой талии и позвоночник. Пока женщина копалась в своем цветнике, ее длинные волосы раскачивались из стороны в сторону, как конский хвост. Мышцы икр подтянулись, бедра напряглись. Она поправила горшок, потом другой, потянулась дальше и сделала неловкое движение. Одно из растений упало, зацепив край мойки, горшок разбился, и земля рассыпалась по полу.

В мгновение ока Синди оказалась на четвереньках, сгребая и собирая землю. Руки испачкались, шорты были измазаны. Я поднялся, но, прежде чем смог помочь ей, она вскочила на ноги, поспешила к хозяйственному шкафу и взяла щетку. Начала подметать, как-то усердно и неистово. Когда она убрала щетку, я оторвал кусок бумажного полотенца и протянул ей.

Ее лицо горело, глаза были влажными. Она взяла полотенце, даже не взглянув на меня. Вытирая руки, проговорила:

– Прошу прощения, мне нужно переодеться.

Она вышла из кухни через боковую дверь. Я воспользовался ее отсутствием, чтобы побродить по комнате, открывая ящики и дверцы. Дурацкое ощущение. В шкафах ничего более зловещего, чем предметы кухонного обихода и полуфабрикаты. Я выглянул за дверь, через которую она вышла, обнаружил небольшую ванную комнату и черное крыльцо, проверил и их. Стиральная машина и сушилка, шкафы, забитые моющими средствами, дезодоранты и полироли – сокровищница, обещающая сделать жизнь сверкающей и приятно пахнущей. Большинство средств токсичные, но что это доказывает?

Я услышал шаги и поспешил обратно к столу. Она вошла, одетая в свободную темную блузку, мешковатые джинсы и сандалии – ее больничная униформа. Волосы заплетены в свободную косу, лицо посвежевшее, умытое.

– Простите, я такая недотепа.

Прошла к холодильнику. Грудь не колышется, соски уже не заметны.

– Хотите еще охлажденного чая? – спросила Синди.

– Нет, спасибо.

Она достала банку пепси, открыла ее и подсела к столу лицом ко мне.

– Хорошо ли вы доехали?

– Очень хорошо.

– Да, приятно, когда на дороге мало машин.

– Согласен с вами.

– Я забыла сказать вам, что закрыли перевал – расширяют дорогу.

Она продолжала болтать. О погоде и работе в саду. Морщила лоб.

Изо всех сил старалась быть обычной.

Но казалась чужой даже в собственном доме. Вымученные разговоры, будто она отрепетировала реплики, но не была уверена в своей памяти.

Из большого окна открывался вид на неподвижный, как смерть, пейзаж.

Почему они живут здесь? С чего вдруг единственный сын Чака Джонса выбрал пригородный, изолированный от внешнего мира участок, принадлежащий его же не слишком расторопной строительной компании, когда он мог позволить себе жить где угодно?

Близость к новому колледжу не могла служить серьезным основанием для этого. Великолепная земля, множество вилл вокруг загородных клубов располагались на западной оконечности долины. А на Топанга-каньон все еще существовала мода на времянки.

Какая-то форма протеста? Одна из составляющих идеологии Чипа – желание стать частью той общины, которую он собирался создать? Именно такая форма, которую мог бы применить бунтарь, чтобы заглушить чувство вины за большую прибыль. Хотя, судя по всему увиденному, до прибыли еще было слишком далеко.

Другой сценарий также подходил к данному случаю: жестокие родители часто скрывают свои семьи от пытливых глаз возможных спасителей.

Из размышлений меня вывел голос Синди. Она рассказывала о своей посудомоечной машине; слова изливались нервным потоком. Говорила, что редко пользуется ею и предпочитает надеть перчатки и включить очень горячую воду, чтобы посуда высыхала почти мгновенно. Она все больше оживлялась, как будто долгое время ни с кем не разговаривала.

Возможно, так и есть. Я не мог себе представить Чипа, присевшего на кухне, чтобы поболтать о домашних делах.

Интересно, сколько книг в гостиной принадлежит Синди? Что у них с Чипом может быть общего?

Синди умолкла, чтобы передохнуть, и я заметил:

– В самом деле очень приятный дом.

Не к месту, но от моих слов она оживилась. Широко улыбнулась. Глаза, как терн, влажные губы. Я понял, какой она может быть красивой, когда счастлива.

– Вы бы хотели взглянуть на все остальное? – спросила она.

– Конечно.

Мы вернулись в столовую, Синди вынимала отдельные вещи из свадебного набора серебра и демонстрировала их мне. Затем мы осмотрели уставленную книгами гостиную, и Синди говорила о том, как трудно было найти искусного плотника, чтобы сделать прочные, не фанерные полки.

– Фанера выделяет газ. Мы хотели, чтобы дом был максимально чистым.

Я притворился, что слушаю, а тем временем изучал корешки книг.

Научные работы: социология, психология, политология. Немного художественной литературы, но ни одной книги, написанной после Хемингуэя.

Среди книг стояли различные сертификаты и награды. На одной из них, на бронзовой пластинке было написано: «Искренняя благодарность мистеру Ч. Л. Джонсу-третьему от клуба выпускников средней школы Лурдена. Вы показали нам, что преподавание и обучение являются просто составной частью дружбы».

Дата десятилетней давности.

Прямо под ним лежал свиток, преподнесенный Йейльским советом наставников: «Чарльзу „Чипу“ Джонсу за преданное служение детям бесплатной клиники в Нью-Хейвене».

На полке повыше виднелась награда за наставничество, выданная землячеством университета. Еще две пластиковые таблички, преподнесенные колледжем искусств и наук университета штата Коннектикут в Сторсе, которые подтверждали мастерство Чипа в обучении выпускников. Папа Чак не солгал.

Еще несколько недавних свидетельств, врученных колледжем Уэст-Вэлли: благодарность преподавательского состава отделения социологии, председательский молоток на пластине от совета колледжа Уэст-Вэлли с благодарностью профессору Ч. Л. Джонсу за работу в качестве консультанта факультета, групповой снимок на спортивном поле: Чип в окружении пятидесяти сияющих улыбками девушек из землячества, причем и он, и девушки одеты в красные тенниски с греческими буквами. На фото автографы: «Наилучшие пожелания. Уэнди», «Спасибо, профессор Джонс. Дебра», «С любовью. Кристи». Чип присел на корточки на задней линии площадки, обнимает двух девушек, сияет улыбкой, похож на талисман команды.

Но на самом деле у кого тяжелая работа, так это у Синди, Я могу найти отдушину.

Я подумал, к чему хотела привлечь мое внимание Синди, но, не слыша больше ее голоса, повернулся и обнаружил, что женщина смотрит на меня.

– Он великолепный учитель, – сказала Синди. – Хотите посмотреть кабинет?

Снова мягкая мебель, забитые книгами полки, тщательно хранимые свидетельства достижений Чипа – в бронзе, в дереве и в пластике; телевизор с широким экраном, стереосистема и сложенные по алфавиту компакт-диски – классическая и джазовая музыка.

Та же клубная атмосфера. На единственной полоске стены, свободной от полок, вновь клетчатые обои – синие и красные линии; там же висят два диплома Чипа. Под ними, помещенные так низко, что мне пришлось стать на колени, чтобы получше рассмотреть, находились два акварельных рисунка.

Снег, голые деревья и сараи из грубых досок. На рамке одного из них надпись: «Зима в Новой Англии». На втором, прямо над багетом, видны слова: «Время сбора кленового сиропа». Никакой подписи. Качество, которым могут заинтересоваться туристы, выполнено кем-то, кто восхищался семейством Уайетов[55]55
  Уайет Эндрю (р. 1917), американский живописец, реалист.


[Закрыть], но, к сожалению, не имел таланта.

– Это рисовала миссис Джонс, мать Чипа, – пояснила Синди.

– Она жила на Востоке?

Синди кивнула:

– Много лет тому назад, когда Чип был еще маленьким. Ах, мне кажется, я слышу Кэсси.

Она подняла указательный палец, как будто определяла направление ветра.

Хныканье, отдаленное и какое-то механическое, донеслось от одной из книжных полок. Я повернулся в направлении звука и определил, что он исходил от небольшой коричневой коробки, стоящей на самом верху. Портативная внутренняя связь.

– Я включаю ее, когда она спит, – объяснила Синди.

Коробка вновь заплакала.

Мы покинули комнату и прошли по коридору, выстланному голубой дорожкой, мимо спальни, которая была превращена в еще один кабинет Чипа. Дверь открыта. Деревянная табличка, прикрепленная к ней, гласила: «УЧЕНЫЙ РАБОТАЕТ». Еще одно помещение, забитое книгами и кожаной мебелью.