Текст книги "Голем в Голливуде"

Автор книги: Джонатан Келлерман

Соавторы: Джесси Келлерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Ашам, оглушенную грохотом и ослепленную вспышкой, швыряет наземь. Когда очухивается, видит: Яффа кричит, Адам держит на руках бесчувственную Еву, Авель скорчился, Нава мычит от боли.

Звенит в ушах.

А где Каин?

С вершины катятся клубы пыли. Мать очнулась – стонет, кашляет, бессвязно бормочет. Где Каин? Сквозь пыльные тучи Ашам карабкается к вершине, окликая брата. Лавиной накрывает облегчение, когда в султане жирного дыма, что поднимается от искореженных камней, она различает невысокую, крепко сбитую фигуру.

Каин смотрит на жертвенник.

Невыносимый запах паленой шерсти и горелого мяса.

Начинается дождь. Ашам запрокидывает голову, капли холодят лицо.

– Смилуйся, – говорит Ева.

На четвереньках подобравшись к Наве, Яффа зажимает кровавую рану на сестриной руке. Адам пал на колени и молится.

Дождь усиливается, по склону, уволакивая камушки в долину, бегут мутные ручьи.

Все ошеломлены, но всех больше Авель. Он смаргивает капли, рот его распахнут, золотистые кудри превратились в мокрое мочало.

– Смилуйся, – повторяет Ева. – Пощади.

Каин слышит ее. Глядит на мать, высмаркивает воду.

– Ну и что это значит?

Он вновь смотрит на жертвенник. Не поймешь, рад он или испуган, победитель или проигравший.

Проходит день-другой, гора еще пыхает дымом, что черной струйкой вьется в небеса. Сеется дождик, кругом лужи, загадка не разгадана.

Авель пришел в себя и нагло заявляет: раз подношение от него, то и милость явлена ему. Каин насмешливо фыркает. Непогодь, говорит он, всего лишь совпадение. Кроме того, милость, безусловно, явлена тому, кто не ослаб в коленках.

Бранные слова рвутся наперегонки.

Многообразие трактовок наводит Ашам на мысль, что знака не было вовсе.

Устав от братниных препирательств, Ашам напоминает, что выбор за ней.

Крикуны ее даже не слышат.

Поглощенный работой, Каин не замечает сестру. Ашам добирается до границы поля с фруктовым садом; кряхтя, Каин вылезает из-за деревянного мула – темная поросль на груди слиплась от пота.

– Чего подкрадываешься?

– И не думала.

– Я не слышал твоих шагов. Значит, подкралась.

– Я не виновата, что ты глухой.

Каин смеется и сплевывает.

– Чего надо-то?

Ашам разглядывает деревянного мула. Какой он ладный и соразмерный, рукоятки отполированы ладонями. Каин взрыхляет землю вдесятеро быстрее отца. Настоящий мул, запряженный в устройство, ритмично помахивает хвостом, сгоняя оводов с крупа.

Иногда Ашам воображает, как родителям жилось до появления Каина. Наверняка спокойнее, однако удручающе монотонно.

Она бы еще больше восхищалась братом, если б он этого не требовал.

– Весь в трудах, – говорит Ашам.

– Некогда прохлаждаться. Новая страда.

Ашам кивает. После затяжного дождя пашня поблескивает лужицами. Ветерок, посетивший сад, напитан ароматом фиг и лимона, сильным и терпким.

– Я хотела спросить.

– Валяй.

– Там, на горе, в помощницы ты выбрал меня.

Каин кивает.

– Почему?

Он медлит с ответом.

– Я знал, что ты справишься.

– Откуда ты знал?

– Мы с тобой схожи.

Ашам теряется. Наверное, можно сказать: нет, у нас с тобой ничего общего. И что единоутробный брат ее – Авель. Она вспоминает кровавые брызги, предсмертные судороги ягненка, и все внутри восстает против того, что Каин разглядел в ней и выманил наружу убийцу.

Но кто ж виноват, если так уж она устроена?

Каин подходит ближе, обдавая пьянящим подземным духом.

– Вместе мы бы сотворили целый мир, – говорит он.

– Мир уже сотворен.

– Новый мир.

– Для этого у тебя есть Нава.

Каин досадливо фыркает.

– Я хочу тебя.

Ашам пытается отстраниться, но он хватает ее за руку:

– Прошу. Умоляю.

– Не надо. Никогда не надо умолять.

Лицо его наливается кровью, губы жадно приникают к ее губам, колючая щетина обдирает ей подбородок, влажная грудь его – точно звериная шкура. Язык его врывается к ней в рот; сейчас Каин высосет из нее жизнь. Ей удается его отпихнуть, и он, оступившись, плюхается в грязь.

– Ты чего? – говорит она.

– Прости. – Он встает. – Прости, – повторяет он, и набрасывается, и валит ее на землю.

Мигом срывает с нее одежду; она кричит и отбивается, они барахтаются в чавкающей грязи. Камешки впиваются Ашам в голую спину. Она молотит его по плечам, ладонью упирается в его подбородок, словно пытаясь отломить ему голову, но получает обжигающую оплеуху и слышит его победительный рев. Он не потерпит отказа, он овладеет ею.

В пронзительно-ясном небе мечутся темные птицы.

В грязи рука ее нащупывает камень, и у Каина во лбу расцветает разверстая рана, кровь заливает ему глаза. Отпрянув, он хватается за лицо; вывернувшись, она пускается наутек.

Голая, грязная, она бежит медленно, словно в кошмаре, ноги вязнут в глинистой пашне. Вот одолела поле, проскочила рощицу, а там другое поле – паровое, слякотное, цепкое – и еще лесок, а за ним выпасы. Каин преследует ее. Она слышит, как под его ногами хлюпает влажная земля. Грудь ее горит огнем, она карабкается по косогору и, выбравшись на гребень, видит восхитительную, нежную белизну отары, темное пятнышко пса и Авеля, высокого и златокудрого.

– На помощь! – кричит она, и тут он ее настигает.

Оба падают и кубарем катятся по склону, измаранными телами собирая листья, сучки и траву. Они инстинктивно жмутся друг к другу, и она близко видит его налитые кровью глаза, его лоб в крови, челка слиплась от грязи и крови.

У подножия холма они, избитые, иссеченные, распадаются, отхаркивая набившуюся в рот землю. Пес с лаем несется по выпасу, длинная тень накрывает Ашам.

– Тебе воздастся за твое зло, – говорит Авель брату.

Каин отирает рот. На ладони остается кровавый след. Каин сплевывает.

– Ты ничего не понимаешь, – говорит он.

– Я понимаю, что вижу. – Авель бросает посох и берет на руки Ашам.

Он делает шагов пять, и на голову его обрушивается посох, от удара разлетаясь в щепки.

Здешнее пастбище истомилось по влаге, и Ашам жестко стукается головой. Пелена перед глазами, шум в ушах, язык – неповоротливый слизняк. Она способна лишь наблюдать за схваткой, скоротечность которой предопределена: Авель крупнее и сильнее. Вскоре под аккомпанемент лая и рычанья овечьего стража Каин на коленях молит о пощаде.

Что матери-то скажешь.

Наглая увертка. Так просто. Ашам бы не поверила. Но Авель поверит, ибо сам простак, и она, замерев, видит, как иссякает его гнев. Авель подает брату руку и помогает подняться с земли.

Глава восьмая

Обход соседей, живших ниже Касл-корта, Джейкоб закончил поздним вечером.

Начав с подножия холма, он двигался вверх. Люди, которые предпочли жить в получасе езды от ближайшего супермаркета, были не расположены к поздним визитам. Кое-кто отозвался, но дверь не открыл, а тот, кто открыл, ничего не знал. По общему мнению, дом над обрывом – как бельмо на глазу и давным-давно необитаем.

Номер 332, после которого дорога превращалась в грязный проселок, прятался за высоким оштукатуренным забором, ощетинившимся штырями от птиц и угрюмыми камерами наблюдения.

Высунувшись из окна машины, Джейкоб долго улещивал владелицу по интеркому. Потом еще минут десять пялился на изъеденные ржавчиной стальные ворота, пока хозяйка дозванивалась в управление и проверяла номер его бляхи.

Наконец затарахтел движок и створка отъехала в нишу. Включив ближний свет, Джейкоб покатил по щебеночной дорожке, меж кочек и кактусов петлявшей к ухоженному асимметричному белому кубоиду – модерну пятидесятых годов, втиснутому в ландшафт.

Женщина за пятьдесят в изумрудном фланелевом халате ждала у парадной двери. Даже в темноте хмурость ее фонила на десять футов. Джейкоб приготовился, что сейчас его отошьют.

Но хозяйка, представившись Клэр Мейсон, всучила ему огромную кружку горького чая и коротким узким коридором провела в гостиную с гладким бетонным полом и внутрь скошенными окнами – точно рубка звездолета, что бороздит тьму в вышине над городскими огнями. На стенах безумствовал абстрактный экспрессионизм. Мебельный дизайн был рассчитан на бездетных худышек.

Не успел Джейкоб открыть рот, хозяйка засыпала его вопросами: ей грозит опасность? Надо бояться чего-то конкретного? Не созвать ли соседский дозор? Она здешняя староста. Потому сюда и переехала, что искала покоя.

– Может, вы что-нибудь знаете о доме выше по дороге? – спросил Джейкоб. – Номер 446.

– А что с ним такое?

– Кто там живет?

– Никто.

– Не знаете, кому он принадлежит?

– А что?

– Какой интересный вкус, – сказал Джейкоб: чай смахивал на заваренное гуано. – Что это?

– Крапивный отвар. Предотвращает инфекции мочевого пузыря. У меня есть ружье. Обычно держу его незаряженным, но, послушав вас, наверное, заряжу.

– Я думаю, в этом нет необходимости.

Наконец Джейкоб сумел унять ее беспокойство и подвести разговор к камерам наблюдения. Через кухню – оникс и цемент – прошли в переоборудованную кладовку: запас консервов, сигнальные щиты, коротковолновый приемник. Мониторы, предлагавшие обзор местности с разных точек. Кресельная подушка с двугорбой вмятиной свидетельствовала о долгой и охотной вахте.

– Весьма впечатляет, – сказал Джейкоб.

– У меня доступ с телефона и планшета, – сказала Мейсон, усаживаясь в кресло.

Жалкая похвальба выдавала парадокс, таящийся во всяком параноике: преследование дарует оправдание соответствующей мании.

– Сколько времени хранится запись?

– Сорок восемь часов.

– Можно взглянуть на вчерашнюю запись около пяти вечера?

На мониторе появилось окно, разбитое на восемь квадратов с почти одинаковыми картинками дороги. Мейсон кликнула по счетчику, ввела время, задала скорость просмотра 8х и тюкнула пробел.

В окошках разноцветье сменилось зеленью ночного виденья, но все прочее осталось неизменным.

Как в наипаршивейшем авторском кино.

– Можно чуть быстрее? – попросил Джейкоб.

Мейсон увеличила скорость до 16х.

На экране промелькнула тень.

– Что это было?

– Койот.

– Откуда вы знаете? Можно отмотать?

Мейсон закатила глаза, отмотала запись и установила скорость 1х.

Верно: высунув язык, по дороге крался тощий мохнатый зверь.

– Поразительно, как вы разглядели, – сказал Джейкоб.

Клэр Мейсон мечтательно улыбнулась экрану:

– Практика, голубчик, практика.

Джейкоб сидел в «хонде», прислушиваясь к лязгам и щелчкам остывающего мотора. Движок уработался. Каждая поездка к месту преступления отнимала у него годы жизни. С учетом карты «Дискавер» и авансированного жалованья стоило бы, пожалуй, пересесть в прокатную машину.

Если ехать сюда на автомобиле, камеры Клэр Мейсон не избежишь. Однако ни отпечатков покрышек, ни смятых растений.

Пехом? В обход дороги, упрятав ношу в бакалейный пакет?

Вертолет?

Реактивный ранец?

Ковер-самолет?

Абра, Кадабра и Алаказам!

Как ни странно, под небом в россыпи звезд дом выглядел не столь зловеще. Ветер доносил шорохи, писки и уханье невидимых тварей, многочисленных ночных завсегдатаев.

Фонарь, который Джейкоб достал из бардачка, не понадобился ни перед домом, ни внутри. Вполне хватило лунного света и городского зарева.

Любопытное место – совершенно уединенное и совершенно открытое.

Избавление от трупа требует секретности. А тут все напоказ. Похоже, особое представление для избранной публики.

Кто владелец дома?

Кто о нем знал?

Джейкоб глянул на спутниковый телефон – не пропустил ли звонок Хэмметта – и нахмурился. Нет связи. Казалось бы, эти штуки должны работать повсюду.

Водя телефоном, Джейкоб побродил по дому – одно деление то появлялось, то исчезало. Пригвоздить его удалось на выходе из спальни. Джейкоб подождал значка пропущенного вызова. Ничего.

Удивительно, тут совсем не пахло смертью. Жутковато, но терпимо. Джейкоб не был мистиком, однако верил, что людей тянет туда, где их души находят свое отражение, а со временем души обиталища и обитателя сливаются.

Здесь царил покой на грани дзэнской безмятежности. Прекрасное место для писателя, художника или скульптора – идеальная студия под открытым небом. Хотя мало кто из творцов такое осилит.

Разве что богатей, строящий из себя художника.

По опыту Джейкоб знал, что подавляющее большинство злодеев выбирают путь наименьшего сопротивления. Потому-то и злодеи, что исступленно желают потакать своим прихотям, тратя как можно меньше сил. В массе своей преступники – патологические лентяи.

Чего не скажешь о нынешнем парне. У него есть стиль. Мерзкий, но явный. Возможно, в нем и впрямь была инакость – либо мнилась ему. Была и такая разновидность преступников – редкая, но яркая. Потрошители, Эды Гины, Деннисы Рейдеры[6]6
  Эдвард Теодор Гин (1906–1984) – американский убийца и похититель трупов, действовал в районе Плейнфилда, штат Висконсин; отчасти послужил прототипом Нормана Бейтса из «Психоза», Кожаного Лица из «Техасской резни бензопилой» и Баффало Билла из «Молчания ягнят». Деннис Линн Рейдер (р. 1945) – американский серийный убийца, в 1974–1991 гг. убивший 10 человек в районе Уичиты, штат Канзас; в этот период слал письма в полицию, живописуя свои подвиги.


[Закрыть] и прочие выродки. Из кожи вон лезли, только бы попасть в газеты. Примечательный злодейский подвид – Гитлеры, Сталины и Пол Поты.

Оба типа опасны. Первый – безоглядностью, второй – оглядкой.

В студии Джейкоб подошел к восточному окну, вспоминая дом своего детства: в углу гаража тяжеленные коробы с глиной, банки с краской и лаком, электропечка для обжига, под наброшенной тканью сушилка. Шаткий трехногий табурет, на котором сидела Вина Лев. Никакого гончарного круга. Только руки.

В юности она вроде бы заигрывала с авангардом. Вещественных свидетельств того периода не осталось. Когда Джейкоб подрос и научился видеть в ней творческую личность с амбициями, амбиции уже иссякли. На его памяти Вина ваяла только ритуальную утварь: чаши для вина, меноры, банки под специи для хавдалы[7]7
  Менора – золотой ритуальный семисвечник. Хавдала – обряд отделения субботы или праздника от будней, а также благословение, которое произносится в таких случаях.


[Закрыть]. По выходным возила их на ярмарки, продавала через еврейские магазины. Этот ее отказ от искусства ради ремесла не назовешь прагматичным. Капиталов мать не нажила. Горькая ирония: нынче эти предметы в некоторых кругах считались коллекционной редкостью.

Жаль, тогда не было интернета. Невезучие времена.

Какие времена ни возьми – все невезучие.

Вскоре после похорон Сэм, от горя впавший в ступор, надумал продать дом. Избавиться от мебели было несложно, а вот на гараж у отца не хватило духу. Джейкоб взял это на себя. Он уже привык, что теперь он единственный взрослый.

Купив рулон мусорных мешков, Джейкоб принялся за дело: яростно и методично зашвыривал в мешки незаконченные подсвечники и нераспакованные коробки с краской (негорючей, без содержания свинца). Разобрал сушилку и отдал деревяшки соседу, у которого был камин. За печку для обжига в ломбарде предложили тридцать долларов – от мизерности суммы пробудились и кувалдой шибанули угрызения совести.

Пятьдесят вместе с инструментами.

Нет, спасибо, сказал Джейкоб, их я оставлю.

Он взял тридцать долларов и, вернувшись в гараж, переворошил содержимое мешков, надеясь отыскать хоть что-нибудь, достойное сохранения. К несчастью, он выпустил пар от души: почти все превратилось в прах и осколки.

Уцелело несколько вещиц, обернутых газетами. Пара кофейных кружек. Чаша с ушками для омовения рук. Футляр мезузы[8]8
  Мезуза – свиток пергамента со стихами Торы, прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме.


[Закрыть]. Непонятного назначения банка с крышкой и крепкими тонкими стенками. Он осторожно сложил все в вещмешок, простеленный полотенцами.

В плотном свертке оказалось множество каких-то вещиц, каждая в своей обертке. Заинтересованный, Джейкоб отогнул краешек бумаги и вздрогнул, увидев крохотное чужеродное лицо. То же самое и в остальных сверточках.

Он-то считал, мать переключилась на тарелки и чашки из-за того, что иудаизм не поощрял изображений человека – итог запрета на идолопоклонство.

Видимо, Вина нашла лазейку: эти серые статуэтки вовсе не походили на людей. Тускло мерцая черными и темно-зелеными крапинами, существа не делали тайны из своего органического происхождения, а руки-ноги их извивались, будто рвались сбежать.

Все мамины поделки просились в руки. Даже самая простенькая чашка откликалась на прикосновение.

Но эти будто говорили: не тронь меня.

В кавардаке гаража Джейкоб сидел на захламленном полу, разглядывал эти фигурки, и волосы у него вставали дыбом. Похоже, он недооценивал Вину.

Джейкоб завернул статуэтки в бумагу и убрал в вещмешок.

Это печальное наследство сопровождало его в двух женитьбах и бессчетных квартирах. Он прибивал мезузу к косякам, ставил чашу возле раковины, в банке держал сахар. Сам он пил кофе без сахара, но получал удовольствие, открывая банку для очередной подружки. Все они ахали, восхищаясь его изысканным вкусом.

Гончарные инструменты, сами по себе красивые, Джейкоб разложил на стеллаже, где они тихо сияли отполированными рукоятками, напоминая, что жизнь хрупка, непонятна и коротка. И почему-то было хорошо.

Рене панически боялась фигурок, и он положил их в банковский сейф – наверняка ежемесячно платил за аренду сейфа больше, чем они стоили.

Теперь бояться некому, можно забрать домой, подумал Джейкоб, глядя на складчатые склоны каньона.

Черная рука шлепнула по стеклу.

Джейкоб отпрянул и, выхватив «глок», гаркнул команду, гулко отозвавшуюся в пустой комнате.

Тишина.

Нашумевшее существо прилипло к стеклу снаружи.

Кряжистое, округлое. Черное чешуйчатое брюшко. Трепещущие крылья лупят по стеклу.

Джейкоб покачал головой и рассмеялся. Еще немного – и всадил бы две пули в жука. Чего ты хочешь – почти сутки без сна и нормальной еды.

Сунув пистолет в кобуру, он поплелся к «хонде». В машине нашарил бутылку и сделал пару глотков – только чтобы встряхнуться и доехать до дома. А уж там хорошенько вмажет и завалится спать.

В ту ночь ему снился бескрайний и буйный росистый сад. В гуще его стояла Мая. Голая, призывно раскинула руки. Он рванулся к ней, но тщетно: между ними разверзлась пропасть, отрезавшая его от родных пенатов.

Глава девятая

Спозаранок похмельный Джейкоб одной рукой тыкал в клавиатуру, а в другой баюкал кружку кофе с виски. На вафлю «Эгго» рук не осталось.

Злополучным домом владел траст, принадлежавший другому трасту, которым владела холдинговая компания на Каймановых островах, принадлежавшая подставной корпорации в Дубае, которой владела еще одна холдинговая компания в Сингапуре, у которой был телефон.

Прикинув разницу во времени, Джейкоб раздумывал, имеет ли смысл звонить среди ночи. Стоит проверить, решил он, существует ли этот номер вообще.

Ответила женщина – по-английски, с сильным акцентом. После мучительного допроса выяснилось, что это номер не холдинговой компании, а контактного центра, чья единственная задача – отваживать любопытных от поисков информации о холдинговой компании. Джейкоб уже на максимум включил обаяние, и тут вдруг заегозил спутниковый мобильник – звонил патрульный Крис Хэмметт.

Не попрощавшись, Джейкоб дал отбой Сингапуру.

По голосу, Хэмметт был молод и растерян:

– Простите, что раньше не перезвонил. Я тут… маленько замотался.

– Ничего. Как дела?

– Честно? – Хэмметт выдохнул. – Все еще не очухался.

– Понятное дело. Я туда ездил.

– Вот же хрень-то собачья, а?

– Нет слов. Не расскажете, как все было?

– Да, конечно. Я добрался туда к полуночи…

– Давайте чуть раньше, – сказал Джейкоб. – Где вы были, когда поступил вызов?

– На Кауэнга, неподалеку от Франклина. Диспетчер сказал, что звонила женщина, сообщила о чем-то подозрительном.

– Женщина?

– Так мне сказали.

– О чем она сообщила?

– Мол, надо проверить один адрес.

– Представилась?

– Нет. Сказала: пришлите кого-нибудь, проверьте. Я был ближе всех. – Хэмметт помолчал. – Знаете, сэр, я так намучился – никаких знаков, чуть не заплутал. Добирался не меньше часа.

Сочувствие пригасило досаду, когда Джейкоб вспомнил, как сам разыскивал дом.

– Добрались – и что?

– Ничего необычного не заметил. Дверь приотворена. Я заглянул, посветил фонариком и увидел.

– Голову.

– Да, сэр. – Хэмметт рассказал, как осмотрел дом и обнаружил знак на кухонной столешнице. – Я связался с капитаном, и он велел переслать фото. Видимо, он запустил машину, потому как вскоре прибыла леди от коронера. Сказала, сама всем займется.

– Еще что-нибудь показалось существенным?

– Нет, сэр. Только… можно вопрос?

– Валяйте.

– Я вроде как во что-то вляпался, да?

– В смысле?

– Вчера пришел в участок, а там меня ждали парни из конторы, о которой я никогда не слышал.

– Особый отдел, – сказал Джейкоб.

– Он самый.

– Здоровяки такие.

– Как из цирка.

– Мел Субач. Или Пол Шотт.

– Вообще-то, оба. Говорил Шотт. Отвел меня в сторонку и сказал, что в моих интересах помалкивать. Потому-то я и не звонил вам, сэр. Боялся напортачить. Я связался с Шоттом, спросил насчет вас, и он сказал – валяй, но потом обо всем забудь. Вы поймите, я, конечно, никому ничего.

– Спасибо, вы очень помогли, – сказал Джейкоб.

– Не за что. Надеюсь, вы его поймаете.

– Ваши слова да богу в уши.

– Не понял?

– Хорошего дня вам.

По электронной почте Джейкоб отправил Маллику отчет и сообщил, что с кредитной картой вышла загвоздка. Еще одно письмо с просьбой выслать копию звонка направил в диспетчерскую 911. Потом оделся и пошел к машине. Озираясь, выехал задом, отметив, что со вчерашнего вечера фургон, предлагавший уход за окнами, с места не двинулся.

В девять утра он уже бродил по месту преступления, сверяясь с топографической картой, распечатанной с «Гугла». Новая камера обладала мощным объективом с зумом, позволявшим заглянуть на дно каньона, не прибегая к кирке, крюкам, мотку веревки и силе духа.

Джейкоб вошел в дом, чтобы еще раз все сфотографировать, начиная со знака, выжженного на кухонной столешнице.

Буквы исчезли.

Джейкоб застыл. Потом огляделся – не перепутал ли чего.

Все столешницы чисты.

Первоначальные снимки остались в мобильнике, который за ненужностью валялся дома. Джейкоб прикинул, где был знак, и нагнулся, не касаясь столешницы. Нигде никаких следов наждачки или скоб лежки.

Может, сработала жидкость, которой Дивия Дас промокнула буквы? Нет, такое могло бы случиться, если б их нанесли на поверхность, а не выжгли в дереве. Чтобы восстановить идеальную гладкость, столешницу пришлось бы целиком заменить.

Сообщение доставлено и автор вернулся, дабы скрыть улики?

Джейкоб выпрямился, отчетливо слыша мертвую тишину.

Выключил и спрятал камеру в карман, вынул «глок» и крадучись обошел гостиную, спальню, студию.

Ни души.

Еще раз осмотрел дом снаружи.

Никого.

Из багажника «хонды» Джейкоб достал дактилоскопический набор и вернулся в кухню. Сделав кучу снимков девственно чистых столешниц, присыпал их порошком. Ни единого отпечатка.

Однако тот, кто здесь побывал и навел порядок, не мог проскочить камеры Клэр Мейсон. Уже хорошо. Джейкоб сел в машину и поехал вниз по холму.

– Все-таки вернулись, – прохрипел интерком.

– Не устоял.

Ожил воротный движок.

При дневном свете появилась возможность оценить размах владения – то был гимн человеческой изобретательности и оазис модернизма в бесплодной доисторической пустыне. Гараж на три машины, небесной синевы бассейн, ландшафтная архитектура, поблекшие кирпичные дорожки, разбегавшиеся по облагороженной и озелененной земле. Стальная скульптура из двутавровой балки, под стать воротам покрывшаяся патиной. Из-за фруктовой рощицы выглядывала островерхая оранжерея. Зачем столько огородно-садовой продукции? Может, хозяйка из тех, кто в ожидании конца света готовится к худшему, решил Джейкоб. Потому и возвела стены – оградиться от ненасытных орд, кои неизбежно возникнут во времена нехватки и, жадно облизываясь, захотят поживиться за счет богатеньких.

Клэр Мейсон встретила его в том же фланелевом халате и вновь всучила огромную кружку чая.

– Дважды за двенадцать часов, – сказала она. – И вы будете уверять, что мне не о чем беспокоиться?

– Всего лишь добросовестность. – Джейкоб обвел рукой владение: – Славное у вас местечко.

– Я его арендую.

В секретной комнате Мейсон воспроизвела запись вчерашней ночи – за исключением приезда и отбытия машины Джейкоба, статичная картинка.

– Есть другой путь на холм? – спросил он. – Пожарная просека или что-нибудь этакое, о чем умолчала карта?

– К северу земля общественная. Шастает всякая шваль. Туристы. Потому-то я и поставила камеры.

– Понятно, – сказал Джейкоб. А еще потому, что ты чокнутая.

Рьяность Мейсон обеспечивала его круглосуточным наблюдательным постом. Джейкоб оставил визитку и попросил связаться с ним, если кто-нибудь вдруг направится к Касл-корту.

Следующие два часа он бродил по Гриффит-парку, тщетно отыскивая выход к каньону. Короткая беседа со смотрителем подтвердила отсутствие лазеек. Если не удастся выпросить у Особого отдела отряд скалолазов, в обозримом будущем труп не найти.

От всех этих трастов, ширм и холдингов несло деньгами. Ни один сайт по недвижимости, даже «Зиллоу», на запрос о Касл-корте ничего не выдал. Лишь к обеду Джейкоб наткнулся на страницу университетского преподавателя, занимавшегося историей южнокалифорнийских высших кругов. Историк проштудировал «Синие книги» с 1926 по 1973 год. Тексты распознаны – можно искать.

Искомое нашлось в издании 1941 года.

Касл-корт принадлежал мистеру и миссис Герман Пернат. Муж был главным архитектором в фирме, носившей его имя. У супругов было двое детей – шестнадцатилетняя Эдит и четырнадцатилетний Фредерик.

В архиве «Лос-Анджелес тайме» обнаружились некрологи: в 1972 году умер Герман, двумя годами раньше – его жена. Дочь Эдит Мерримен, в девичестве Пернат, умерла в 2004 году.

Поиск Фреда Перната привел к киношной базе данных, где многажды упоминались его спецэффекты в третьесортных фильмах. Джейкоб полагал, что подобные кровавые пиршества уже не снимают, но названия всего лишь трехлетней давности уведомили, что Пернат жив-здоров, а еще один запрос выдал его телефонный номер и адрес в районе Хэнкок-парка.

Джейкоб позвонил и, представившись, попросил кое-что прояснить о Касл-корте.

– Чего прояснять-то?

– Вы давно там были?

Пернат деланно рассмеялся:

– Последний раз – когда стал владельцем.

– Когда это было?

– Зачем вам, детектив?

– Ведется расследование, – сказал Джейкоб. – Кто еще имеет доступ в дом?

– Как вы меня нашли?

Джейкоб не любил тех, кто отвечает вопросом на вопрос. Они напоминали школьных раввинов.

– Послушайте, мистер Пернат…

– Хотите поговорить – приезжайте.

– Телефонный разговор меня вполне устроит.

– А меня – нет. – И Пернат повесил трубку.