Текст книги "Голем в Голливуде"

Автор книги: Джонатан Келлерман

Соавторы: Джесси Келлерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава третья

Голый и растерянный, на корточках он сидел перед комодом, и тут звякнул дверной звонок.

Передумала?

Кто бы возражал.

Джейкоб кинулся к двери, на ходу сочиняя остроумную реплику, и потому был совсем не готов увидеть двух бугаев в просторных темных костюмах.

Один – светлый шатен с щеточкой ухоженных черных усов.

Другой – румяный крепыш, печальные коровьи глаза в обрамлении длинных девичьих ресниц.

Точно отставные полузащитники. Их пиджаки сошли бы за автомобильные чехлы.

Оба ухмылялись.

Здоровяки расплылись в дружелюбных улыбках, глядя на съежившийся Джейкобов член.

– Хорошо висит, детектив Лев, – сказал шатен.

– Секунду, – ответил Джейкоб.

Захлопнул дверь. Обмотался полотенцем. Вернулся.

Оба не шевельнулись. Еще бы. При таких габаритах любое движение требует уймы сил. Нужен веский повод. Никак иначе. Стоп машина. Суши весла.

– Пол Шотт, – представился шатен.

– Мел Субач, – сказал румяный. – Особый отдел.

– Не слыхал, – ответил Джейкоб.

– Показать удостоверение? – спросил Субач.

Джейкоб кивнул.

– Придется расстегнуть пиджак, – вздохнул Субач. – И вы увидите наши пушки. Переживете?

– По очереди, – сказал Джейкоб.

Субач, а за ним Шотт показали золотистые бляхи, прицепленные к внутренним карманам. В кобурах были обычные «глок 17».

– Порядок? – спросил Субач.

Вроде бы. Копы? Да. Бляхи настоящие.

И все же порядок ли? Вспомнился ответ Сэмюэла Беккета на реплику приятеля, мол, в такой славный денек хочется жить: слишком сильно сказано.

– Чем могу служить? – спросил Джейкоб.

– Не откажите в любезности проехать с нами, – сказал Шотт.

– У меня выходной.

– Дело важное.

– Нельзя ли конкретнее?

– К сожалению, нет, – сказал Субач. – Вы позавтракали? Может, закинете пару плюшек?

– Я не голоден.

– Наша машина за углом, – сказал Шотт.

– Черная «краун-вика», – уведомил Субач. – Садитесь в свою машину и езжайте за нами.

– Только наденьте штаны, – добавил Шотт.

«Краун-вика» держала умеренную скорость и аккуратно включала поворотники, дабы «хонда» Джейкоба не отстала. Джейкоб решил, что их путь лежит в голливудский отдел, где он работал до недавнего времени. Однако поворот с Вайн-стрит на север опроверг гипотезу. Они ехали к Лос-Фелису, и Джейкоб нервно ерзал.

Через семь лет службы Джейкоб был еще зелен для убойного отдела, но ему дважды повезло: во-первых, вышла директива благоволить к выпускникам колледжей, а во-вторых, ветеран, который тридцать лет высаживал по три пачки в день, как раз дал дуба, освободив теплое местечко.

С работой Джейкоб справлялся блестяще – раскрываемость у него была чуть ли не выше всех в отделе, – но два вышеозначенных обстоятельства не давали покоя капитану Тедди Мендосе. По непонятным причинам он имел на Джейкоба преогромный зуб. Несколько месяцев назад капитан вызвал его в свой кабинет и помахал манильской папкой:

– Я ознакомился с вашим отчетом, Лев. «Хлипкий» – это что еще за хрень?

– То есть хрупкий, сэр.

– Значение слова мне известно. У меня степень магистра. Вы-то этим не можете похвастать.

– Так точно, сэр.

– А каких наук магистр? На стенку не смотреть!

– Коммуникаций, сэр.

– Очень хорошо. Знаете, чему обучают на факультете коммуникаций?

– Коммуницировать, сэр.

– Совершенно, в жопу, верно! Пишите «хрупкий», если хотите сказать «хрупкий».

– Есть, сэр.

– В Гарварде этому не учили?

– Видимо, я пропустил занятие, сэр.

– Наверное, это проходят только на втором курсе.

– Не могу знать, сэр.

– Освежите мою память, умник: почему вы не закончили Гарвард?

– Не хватило силы воли, сэр.

– Хитрожопый ответ, чтоб не лезли с вопросами. Вы этого хотите? Чтоб я заткнулся?

– Никак нет, сэр.

– Да нет, хотите. Я говорил, что мой кузен прошел в Гарвард?

– Как-то обмолвились, сэр.

– Разве?

– Разок-другой.

– Значит, я сказал, что он не стал учиться.

– Так точно, сэр.

– А сказал – почему?

– Непосильная плата, сэр.

– Гарвард – дорогое удовольствие.

– Так точно, сэр.

– Вы, кажется, получали стипендию.

– Так точно, сэр.

– Глянем… Спортивная стипендия. Наверное, победили в пинг-понге.

– Нет, сэр.

– Университетский конкурс мудозвонов? Нет? За что же вам дали стипендию, детектив?

– За успехи в учебе, сэр.

– Эва!

– Так точно, сэр.

– Успехи… Хм. Видимо, кузен не достиг ваших высот.

– Не мне судить, сэр.

– Но почему вы получили, а он нет?

– Лучше спросить стипендиальный комитет, сэр.

– Успехи в учебе… Знаете, это еще паршивей, чем не получить стипендию. По мне, так хуже нет, если тебе что-то дали, а ты профукал. Это непростительно. Даже отсутствие силы воли – не оправдание.

Джейкоб смолчал.

– Доучились бы заочно. Типа общеобразовательной подготовки. В Гарварде дают такие сертификаты? Вы разузнайте.

– Разузнаю. Спасибо за подсказку.

– А пока что у нас с вами одинаковые дипломы. Университет штата Калифорния в Нортридже.

– Верно, сэр.

– Нет, не верно. В моем сказано: магистр. – Мендоса откинулся в кресле. – Ну что, переутомились, да?

Джейкоб напрягся:

– Не понимаю, с чего вы взяли, сэр?

– Потому что именно это я слышал.

– Можно узнать, от кого?

– Нельзя. Еще говорят, вы подумываете об отпуске.

Джейкоб не ответил.

– Даю шанс излить душу, – сказал Мендоса.

– Я воздержусь, сэр.

– Вымотались, что ли?

Джейкоб пожал плечами:

– Работа нервная.

– Спору нет, детектив. У меня целая свора притомившихся копов. Однако никто не помышляет об отпуске. А вы у нас как будто особенный.

– Я так не думаю, сэр.

– Черта с два, думаете.

– Как вам угодно, сэр.

– Ну вот, извольте. Вот об этой вашей манере я и говорю.

– Боюсь, я не понимаю, сэр.

– Вот опять. «Боюсь, я ля-ля-ля-ля-ля». Сколько вам лет, детектив?

– Тридцать один, сэр.

– Знаете, на кого вы похожи? На моего сына. Ему шестнадцать. А что такое шестнадцатилетний пацан? По сути, засранец. Высокомерный, упертый, сопливый засранец.

– Тонко подмечено, сэр.

– Вы хотели отпуск – вы его получили. – Мендоса потянулся к телефону. – Вас переводят.

– Куда?

– Я еще не решил. Куда-нибудь с офисными кабинками. Станете возражать?

Джейкоб не возразил. Кабинки – просто замечательно.

Вообще-то слово «переутомление» не годилось. Вернее было сказать – глубокая депрессия. Он исхудал. В изнеможении слонялся по квартире, ибо не мог уснуть, и все время путанно бормотал что-то слащавое и невразумительное.

Он хорошо знал внешние признаки недуга и умел их скрыть, прячась за штору отчужденности. Ни с кем не разговаривал, опасаясь, что в любую секунду его замкнет. Позволил зачахнуть немногим приятельствам. И постепенно стал вполне соответствовать характеристике Мендосы – выглядел снобом.

Труднее было скрыть незримую глухую тоску, что будила затемно, подсаживалась за обедом, превращая рамэн[4]4
  Японское блюдо с пшеничной лапшой. Очень популярно в Корее и Японии, особенно среди молодых людей, то есть фактически, рамэн – это фастфуд.


[Закрыть] в несъедобное и мерзкое червивое месиво, а вечером поправляла одеяло, усмешливо желая спокойной ночи. Она обнажала жестокую несправедливость жизни и нелепость его работы. Где уж ему справиться с мировым дисбалансом, если он в разладе с собственной душой? Своей тоской он был гадок себе и окружающим. Она была точно наследный орден Хвори с засаленной черной лентой, который надлежало раз в несколько лет доставать из шкатулки, отрясать от пыли и втайне носить, приколов на голое тело.

Сквозь заднее стекло «краун-вики» маячили два контура.

Гориллы. Тяжелая артиллерия для тяжелых случаев.

Джейкоб сдерживался, чтобы не повернуть домой. Особый отдел – изящное обозначение того, с чем лучше не связываться.

Вот что бывает, если мнишь себя особенным.

Толком-то их не проверил.

Может, послать кому-нибудь эсэмэску? Чтоб знали, куда он делся. На всякий пожарный.

Кому?

Рене?

Стейси?

Заполошное послание непременно скрасит день бывших жен.

Мистер Лучик.

Этим титулом, пропитанным ядерной насмешкой, его наградила Рене. А Стейси подхватила, когда он по дурости рассказал жене номер два о занудстве жены номер один и та прониклась сочувствием к предшественнице, «угодившей в такое дерьмо».

В конечном счете все исходит на дерьмо.

Значит, едем по адресу. Ничего нового.

Решив вопреки всему насладиться поездкой, Джейкоб откинулся на сиденье и представил Маю. Одетую. Потом не торопясь ее раздел, открывая сногсшибательно соразмерные формы. Джейкоб уже готовился сорвать талес, когда «краун-вика» резко свернула, и он повторил маневр, подскочив на ухабе.

Табличка «Одиссей-авеню» на захолустной недоулочке в два квартала выглядела претенциозно. Оптовая торговля игрушками, импорт-экспорт китайских товаров, закрытая «Студия танца», порог которой, похоже, давно не переступала ни нога, ни ножка.

«Краун-вика» подъехала к стальным подъемным дверям. Рядом на стеклянной двери значился номер 3636. На тротуаре человек в форме старшего чина лос-анджелесской полиции из-под руки разглядывал гостей. Выглядел он внушительно, под стать Субачу и Шотту, – рослый, жилистый, мертвенно-бледный; пушистые седые пучки над ушами смахивали на крылышки. Пепельно-серые брюки, ослепительно белая рубашка, в облегченной сетчатой кобуре табельный пистолет. Открывая дверцу «хонды», человек слегка нагнулся, и золотистая бляха с голубой эмалью «КОММАНДЕР», висевшая у него на шее, звякнула о стекло.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я Майк Маллик.

Джейкоб вылез из машины и пожал протянутую руку, чувствуя себя недомерком. Росту в нем было шесть футов, но в Маллике – шесть футов и шесть дюймов самое малое.

Может, Особый отдел – это вроде паноптикума?

Что ж, тогда он им сгодится.

Бибикнув, «краун-вика» уехала.

– Уйдем с солнцепека, – позвал Маллик и проскользнул в дверь с номером 3636.

Глава четвертая

– Как по-вашему, хорошие настали времена или плохие? – спросил Маллик.

– Это, сэр, зависит…

– От чего?

– От личного опыта.

– Да ладно, вам ли не знать. Для таких, как мы, времена всегда плохие.

– Согласен, сэр.

– Как вам живется в транспортном отделе?

– Грех жаловаться.

– Вовсе нет. Это главное человеческое право.

Зябкое, как пещера, безоконное помещение. Бывший гараж. Бетонные стены изъела плесень, источавшая нестерпимо едкий запах. Никакой обстановки, имеется стеклянная дверь. Из потолочной тьмы выныривает провод, с которого криво свисает галогенная лампа.

– Над чем трудитесь? – спросил Маллик.

– Сравнительный анализ городских ДТП с участием автомобилей и пешеходов за пятьдесят лет.

– Поди, увлекательно.

– Не то слово, сэр. Прямо алмазный рудник.

– Как я понимаю, вы решили отдохнуть от убийств.

Опять за рыбу деньги?

– Я уже докладывал капитану Мендосе, что это было сказано сгоряча. Сэр.

– Чего он на вас взъелся? За обедом отняли у него кусок, что ли?

– Я бы охарактеризовал его отношение ко мне как отеческую строгость, сэр.

Маллик усмехнулся:

– Речь истинного дипломата. Во всяком случае, передо мной оправдываться не нужно. Я все понимаю. Это естественно.

«Может, меня отобрали для психолухов, в какую-нибудь экспериментальную программу? – подумал Джейкоб. – Нужна кукла для прессы, чтобы подправить репутацию лос-анджелесской полиции, заслуженно прослывшей ордой мужланов с пушками. Ой, знаете, мы подарили ему котят в мешке!»

– Да, сэр.

– Надеюсь, вы не мечтаете о карьере в транспортном отделе? – спросил Маллик.

– Могло быть хуже.

– Не могло. Не будем валять дурака, ладно? Я говорил с вашим начальством. Знаю, кто вы такой.

– И кто я, сэр?

Маллик вздохнул:

– Кончайте, а? Я вам желаю добра. Вас временно переводят.

– Куда?

– Вопрос неверный. Не куда, а к кому. Вы подчиняетесь непосредственно мне.

– Я польщен, сэр.

– Напрасно. Ваши умения тут ни при чем. Меня интересует ваша биография.

– А что именно, сэр? Я очень сложный человек.

– Скажем, национальность.

– Значит, меня переводят, потому что я еврей.

– Негласно. Официально Департамент лос-анджелесской полиции всей душой ратует за многообразие. Действует строгое правило: поручая дело, мы слепы к расе, полу, национальности и вероисповеданию.

– И реальности, – добавил Джейкоб.

Маллик улыбнулся, протянув ему бумажный клочок.

Адрес с почтовым индексом Голливуда.

– Что там? – спросил Джейкоб.

– Убийство. Повторяю, вы в моем подчинении. Дело щекотливое.

– С еврейским уклоном.

– Можно сказать и так.

– Кто жертва?

– Лучше вам составить собственное впечатление.

– Можно узнать, что такого особого в Особом отделе?

– Всяк особ, – сказал Маллик. – Иль не слыхали?

– Слыхал. Но вот про вас не слышал.

– Нашему подразделению негоже погрязать в текучке. Зато мы резвы, когда в нас подлинная нужда.

– Что мне сказать в транспортном отделе?

– Я все улажу. – Маллик открыл стеклянную дверь. На солнце его белая рубашка засверкала, точно зеркало. – Насладитесь видом.

Отыскав Касл-корт, 446, на северной окраине Голливуда (севернее водохранилища и западнее Знака), навигатор сообщил время в пути: пятнадцать минут.

Говорун соврал. Через полчаса «хонда», надсадно воя перегретым мотором, все еще карабкалась в гору, минуя дома-коробки пятидесятых годов, одни обновленные, другие в облупившейся краске. Проулки чередовались по темам: Астру, Андромеду и Иона сменяли Орлиное Гнездо, Соколиный Утес, потом Заоблачный Край, Небесная Высь и Поднебесный Пик. Свидетельства уймы застройщиков либо одного-единственного, но с синдромом дефицита внимания.

Дорога петляла и раздваивалась, цивилизация иссякала вместе с кислородом; наконец асфальт кончился и навигатор возвестил о прибытии на место.

Опять вранье. Никакого места преступления. Только бесконечная лента каменистой земли.

Джейкоб поехал дальше.

«Прокладываю новый маршрут», – сообщил навигатор.

– Да заткнись ты.

«Хонда» неуклюже переваливалась по бездорожью, чиркая пузом о камни. Дерганье и толчки отдавались в печенке, будто Джейкоба лягал неутомимый двухлетний хулиган. Боясь пропороть колеса, Джейкоб тащился со скоростью пять миль в час. На изрытой оврагами пустоши в сорняках и кустарнике не имелось ни единого ровного пятачка, пригодного для человеческого жилья. Казалось, здесь нет жизни вообще, но потом Джейкоб углядел сластолюбивую беличью пару, бесстыдно совокуплявшуюся в колючих зарослях.

Вскоре появился еще один зритель – в небе описывала круги огромная птица. Похоже, хищник. Амурной парочке грозило стать поздним завтраком.

Кто это, Орел из Гнезда? Сокол с Утеса?

Птица спикировала. Джейкоб выгнул шею, наблюдая за развитием драмы, и на секунду отвлекся от дороги. Машина подпрыгнула, перевалив через гребень, за которым открылась неглубокая впадина – пара акров иссеченной ветрами каменистой земли, с юга и востока укрытой холмами.

Серый куб восседал над городом безликой горгульей на скалистом выступе.

Приехали.

Время в пути: пятьдесят одна минута.

«Прокладываю новый маршрут», – известил навигатор.

– Достал уже. – Джейкоб отключил вруна.

Не было никакой мельтешни, сопутствующей прибытию спецов на место убийства. Ни патрульных машин, ни служебных, ни следовательского фургона, ни бригады экспертов. Лишь галстуком на ветру трепетала желтая лента на дверной ручке, а на крохотной забетонированной стоянке наискось припарковалась серебристая «тойота». На приборной панели – карточка офиса коронера. К капоту привалилась женщина.

Лет тридцати пяти или чуть больше, стройная, изящная и миленькая вопреки (а может, благодаря) носу, похожему на туканий клюв. Широко расставленные искристые угольно-черные глаза, пышная шевелюра того же оттенка, кожа цвета свежемолотого мускатного ореха. Джинсы, кроссовки и белая куртка поверх огненно-оранжевого свитера.

Джейкоб вылез из машины – женщина выпрямилась. Окликнула его, когда он приблизился:

– Детектив Джейкоб Лев?

– Собственной персоной.

Рука ее была теплой и сухой.

Беджик на нагрудном кармане извещал: «Дивия В. Дас, доктор медицины, доктор философии».

– Рад встрече, – сказал Джейкоб.

Дивия скептически качнула головой:

– Может, еще пожалеете.

У нее был индийский акцент, мелодичный и неуловимый.

– Что, скверно?

– А бывает иначе? – Она помолчала. – Правда, такого вы еще не видели.

Подобно гаражу на Одиссей-авеню, дом выглядел давно заброшенным: потеки на стенах, мышиный помет, затхлая вонь.

Но очень светлый – в этом ему не откажешь. Архитектор расстарался, и сквозь огромные окна, нынче молившие о помывке, с трех сторон открывалась панорама неба и холмов.

Внизу насмешливо подмигивал город, укрытый вуалью смога.

Джейкоб думал, что всякий квадратный дюйм Лос-Анджелеса уже давно взят с боем. Ан нет.

Идеальное место для убийства.

Идеальное место для трупа.

Или, как сейчас, для головы.

Она покоилась точно посредине гостиной, щекой на потемневшем дубовом полу.

Ровно в двух футах от нее (рядом лежала рулетка) высилась зеленовато-бежевая горка, смахивавшая на слоновью порцию прогорклой овсянки.

Джейкоб взглянул на спутницу. Дивия кивнула – дескать, можно, – и он медленно приблизился к жуткому объекту, превозмогая шум в ушах. Кое-кто из его коллег, стоя над трупом, отпускал шуточки и грыз чипсы. Джейкоб повидал немало мертвецов, расчлененных в том числе, но в первый момент его всегда шибало. Под мышками стало липко, дыхание сбилось, он сглотнул тошноту. Подавил и мысль о том, что у милого еврейского мальчика, получившего образование в Лиге плюща (ну, почти получившего), кишка тонка для работы в убойном отделе. Так, все по порядку: формы, цвета, впечатления, вопросы.

Мужчина, от тридцати до сорока пяти, национальность неясна; темные волосы, нависшие брови, вздернутый нос, на подбородке дюймовый шрам.

Обезглавливание проведено по линии, где шея переходит в плечи. Если не считать рвотную массу, пол чист. Ни крови, ни мозгового вещества, ни фрагментов кровеносных сосудов, сухожилий и мышц. Обогнув голову, Джейкоб присел на корточки и разглядел, в чем дело: шейная рана запечатана. Никаких рваных краев – кожа туго стянута, будто шнурком. Под давлением жидкости и трупных газов вздувшиеся ткани разгладились и теперь напоминали пластик. Кладезь мыслей превратился в мешок с гнилью.

Крысы его не тронули.

Джейкоб перевел взгляд на зловонную кучку в двадцати четырех дюймах слева. Она сюрреалистически поблескивала, словно прикольная имитация, выловленная в корзине с товарами за девяносто девять центов.

– Зелень говорит о желчи, характеризующей очень сильную рвоту, фонтанирующую. Я взяла образцы на анализ, а когда вы закончите, соберу всё. Хотелось, чтобы вы увидели первозданную картину.

– Фонтанирующая рвота изверглась в одну аккуратную кучку, – сказал Джейкоб.

Дивия кивнула:

– Никаких брызг, луж и сгустков.

Джейкоб встал и попятился к двери. Отдышался. Вновь посмотрел в окно.

На многие мили – небо и холмы.

– А где его остальное?

– Хороший вопрос.

– Это всё?

– Вам не угодишь, – сказала Дивия. – Спасибо, что не ступня.

– Как же он блевал, если у него желудка нет?

– Тоже прекрасный вопрос. Учитывая отсутствие брызг, можно предположить, что рвало его в другом месте, а потом рвотную массу вместе с головой доставили сюда.

– Для красоты, – сказал Джейкоб.

– Лично я предпочла бы ковер. Но о вкусах не спорят.

– Как заделали рану?

– Три из трех, детектив Лев.

– Значит, я не проглядел мелкие стежки.

– Я тоже не заметила. Конечно, надо рассмотреть подробнее.

– Кровь?

– Всё на виду.

– Я не вижу крови.

Дивия покачала головой.

– Никаких капель от двери.

– Никаких.

– И снаружи ничего.

Дивия вновь покачала головой.

– Все произошло в другом месте, – сказал он.

– Пожалуй, разумное заключение.

Джейкоб кивнул. Взглянул на голову. Открытые глаза, раззявленный рот. Век бы не видеть.

– Давно она здесь?

– Меньше суток. Я приехала в час пятьдесят ночи. Патрульный сбыл ее с рук и укатил.

– Имя его спросили?

– Крис… что-то на «х»… Хэмметт.

– Он сказал, кто его вызвал?

Дивия помотала головой:

– Мне не докладывают.

– А кто еще сюда наведывался?

– Никто.

Джейкоб не был ярым фанатом следственной процедуры, однако ситуация быстро превращалась из странной в тревожную.

Он глянул на часы: без малого десять. Дивия Дас была свежа и вовсе не походила на женщину, которая одна-одинешенька восемь часов трудилась на месте преступления.

И тоже рослая, отметил Джейкоб.

– Сейчас угадаю, – сказал он. – Особый отдел, да?

– Я исполняю любые приказы коммандера.

– Мило, – сказал Джейкоб.

– Стараюсь.

– И очень желательно, чтобы дело не получило огласку, так?

– Да, Джейкоб. Очень желательно.

– Маллик сказал, меня взяли из-за моей биографии. Что тут такого еврейского?

– Идемте, – позвала Дивия.

От заброшенной кухни без всякой утвари веяло пятидесятыми: посудные шкафчики и столешницы из дешевой древесины, покоробившейся и по краям расщепившейся. Видимо, под воздействием влаги, хотя плесенью не пахло. Наоборот, воздух казался очень сухим.

В центре самой длинной столешницы был выжжен знак.

Черные обуглившиеся буквы.

– Вам что-нибудь говорит, – сказала Дивия Дас.

Утверждая, не спрашивая.

– Цедек, – ответил Джейкоб.

– В смысле.

– В смысле «справедливость».