Текст книги "Нелюди"

Автор книги: Джон Руссо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

«Гранаты», – догадалась девочка. Она часто видела по телевизору, как солдаты взрывают гранаты. Но почему? Что случилось? Лежа на земле, она испуганно смотрела на дом. Бабушка, конечно, уже умерла после такого взрыва. И тут Джейни увидела ее – в густом облаке дыма на пороге появилась старуха, которая не вставала с постели вот уже шесть лет. Вместо левой руки у нее виднелась окровавленная культя.

– Змеи! Змеи! – пронзительно закричала Мэри Монохэн. Ее изорванный в клочья длинный белый пеньюар развевался на ветру и, стоя в дверном проеме, она вытянула вперед указательный палец, отчего стала похожа на небесного пророка, спустившегося на Землю.

Джейни увидела, что бабушка пристально смотрит на трех солдат, которые только что разрушили гранатами ее дом. На руках у них виднелись повязки с изображением зеленых змей. Глаза солдат были такими же пустыми, как и у того незнакомца, который убил маму и Блэки.

– Змеи! – снова выкрикнула бабушка и шагнула вперед, угодив ногой в дыру, зияющую на месте крыльца. Кровь так и хлестала из обрубка руки. Она упала и издала громкий жалобный стон, тщетно пытаясь выкарабкаться из-под обломков. Еще несколько раз бабушка выкрикнула что-то про змей, а потом исчезла в пыли и дыму, и больше уже не появилась.

Джейни пронзительно закричала. Трое солдат удивленно повернули головы в ее сторону, а потом начали целиться. Девочка бросилась бежать. Она была уверена, что теперь ей живой не уйти, но пули почему-то свистели рядом, и ни одна не задела ее – видимо, эти люди были слишком медлительны или что-то еще не позволяло им держать на мушке подвижную цель.

Не веря своему счастью, Джейни добежала до леса и нырнула в кусты. Потом споткнулась о корень дерева, упала, снова поднялась и, увидев неподалеку большой пень, спряталась за ним.

Долго еще до нее доносились беспорядочные выстрелы со двора. Она низко пригнулась, почти вжавшись в землю, готовая в любую секунду распрощаться с жизнью. А солдаты все стреляли и стреляли, и даже когда магазины их автоматов опустели, они продолжали с громким щелканьем машинально нажимать на спусковые крючки.

Глава восемнадцатая

Джим Спенсер знал, что Боинг-747 находится уже на земле. Он следил за экраном радара на командно-диспетчерском пункте аэродрома в Шарлотсвилле. В 6.15, когда самолет был примерно в ста милях от аэродрома, он начал набирать высоту – все шло по плану. Спенсер почувствовал прилив возбуждения, считая, что Ларри Уорнер и Дэйв Райс смогут довести его план до конца. Но затем что-то произошло. Боинг начал резко снижаться и круто изменил курс. На запросы земли борт не отвечал. А затем светящееся пятнышко и вовсе исчезло с экрана радара. Самолет сел или разбился где-то в горах Шенандоа, к северо-западу от Шарлотсвилла. Но Спенсер не знал точно, где и почему. Логически это можно было объяснить так: очевидно, Уорнер и Райс вызвали у Зеленой бригады подозрение, когда стали набирать высоту. Возможно, кто-то из террористов, обнаружив отсутствие кислорода в аварийной сети, запаниковал и открыл стрельбу. Но что бы там ни было, сейчас самолет уже на земле. И Спенсер должен был обязательно найти его. Если лайнер разбился, то в живых, очевидно, никого не осталось. Но все же не исключена возможность, что он совершил вынужденную посадку, и если это так, то террористы могут находиться сейчас на свободе в этой глухой и почти непроходимой местности. Но даже в том случае, если от самолета ничего не осталось, кроме обломков и изувеченных трупов, Спенсер должен был добраться до места происшествия раньше гражданских властей, с тем, чтобы те не дознались о его плане, который так неожиданно провалился. Часы уже показывали 7.28. Джим Спенсер и Сэм Бернарди – агент ФБР, пилотировавший самолет, на котором Спенсер и его ударная группа прибыли в Шарлотсвилл – сидели в предоставленном им кабинете на командно-диспетчерском пункте аэродрома. В скупо обставленной комнате, несмотря на работающий кондиционер, плавало плотное голубоватое облако табачного дыма.

За одним из сборных металлических столов Спенсер допивал уже пятую чашку кофе, который он набирал в автомате диспетчерского зала и курил уже двенадцатую за последний час сигарету. За другим таким же столом Сэм Бернарди – смуглый круглолицый человек с большим носом, глубоко посаженными карими глазами и коротко остриженными черными волосами – с угрюмым видом пил четвертую банку лимонада. Он совсем не курил и не употреблял ни кофе, ни другие стимулирующие напитки, когда выполнял полетные задания. В зависимости от того, как сложатся обстоятельства, ему возможно, еще предстоит сегодня подняться в воздух, хотя в данный момент это казалось маловероятным.

Военно-транспортный самолет, на котором они прилетели, был практически бесполезен для разведывательных полетов над поросшей густым лесом гористой местностью. Поскольку он не мог низко и медленно летать над поверхностью земли, обнаружить с его помощью обломки разбитого Боинга в таких трудных топографических условиях можно было лишь в том случае, если бы место крушения удалось хотя бы приблизительно установить заранее. Но записи показаний радара было совсем недостаточно, чтобы точно определить, куда делся сам самолет после того, как исчезла его отметка на экране. К тому же обломки Боинга вполне могли быть скрыты густой растительностью. Но даже если что-то и удалось бы заметить с воздуха, то вряд ли там нашлась бы открытая ровная площадка, подходящая для безопасной посадки их самолета. Однако нужен был не просто легкий воздушный разведчик, а такой летательный аппарат, на котором смогли бы разместиться люди и для исследования обстановки, и для выполнения операции по захвату террористов, если кто-то из них остался в живых. Сэм Бернарди предложил использовать для этого вертолеты, и Спенсер запросил четыре машины из ангара ФБР в Вашингтонском аэропорту Даллас. Теперь бойцов из группы захвата нужно было разбить на четыре команды и разместить в вертолетах. А затем им предстояло обследовать покрытые лесом горы в поисках самолета Уорнера и Райса.

– Если бы они потерпели крушение поблизости от какой-нибудь фермы, то мы бы уже получили сообщение от местных властей, – задумчиво сказал Спенсер. – Хотя, если бы Уорнер и Райс были живы, они бы и сами связались с нами по телефону.

– Не обязательно, – ответил Бернарди. – Один из местных парней говорил мне, что у некоторых бедных фермеров и горняков в этом районе до сих пор нет даже электричества, не то что телефона.

– А что если ребят просто застукали при выполнении нашего маленького трюка? – предположил Спенсер. – Тогда Кинтей мог заставить их посадить самолет где-нибудь в поле, а потом пристрелить.

– Я не верю в то, что он способен отрезать себе нос, лишь бы досадить своему лицу, – заявил Бернарди. – Что бы ни случилось, он захочет продолжить полет. У него ведь смысл всей жизни состоит в том, чтобы добраться до Кубы, и там обнять и расцеловать своего любимого Фиделя.

– Вы рассуждаете, как если бы этот Кинтей был здравомыслящим человеком! – недовольно фыркнул Спенсер. – От этого ублюдка всего можно ожидать. К тому же, вполне могло статься, что он потерял контроль над своими солдатами. И тогда власть могла перейти к Мао или Чу, а если что-нибудь случится, они проявят еще больше безрассудства, чем он.

– Да… Сорок три идиота с автоматами и гранатами могут наломать кучу дров в этом богом забытом районе. Правительство долго еще будет потом расплачиваться с местными фермерами, – рассуждал Бернарди.

– Похоже на то, – согласился Спенсер, откидываясь на спинку кресла и выпуская очередное облако табачного дыма. – Но, слава Богу, этого, судя по всему, не произойдет. У меня такое предчувствие, что все в самолете погибли.

– Вероятно, так оно и есть, – со вздохом ответил Сэм.

Спенсер все время думал о том, что как бы они ни сожалели о гибели Уорнера, Райса и двенадцати заложников, все же эта потеря вполне окупалась уничтожением всех террористов при крушении Боинга. Правда, это не совсем походило на то, что он надеялся осуществить. Спенсер ожидал, что в результате кислородного голодания все бандиты из Зеленой бригады заснут, как младенцы, а когда Боинг спокойно приземлится в Шарлотсвилле, их торжественно передадут в его руки. А как бы об этом заговорила пресса! Спенсер стал бы настоящим героем. Не то, чтобы ему очень нужны были такие лавры, хотя в данном случае они могли бы вызвать хоть каплю уважения со стороны его дочери Кэролайн. Но этого не произойдет. В зависимости от конкретного исхода всей этой ситуации, он может в большей или меньшей степени оказаться лишь козлом отпущения, а никак не героем. Однако хуже всего было то, что его неудавшаяся попытка обезвредить Кинтея может обернуться неприятностями не только для него самого, но и для ФБР в целом.

– Когда же, черт возьми, прилетят наконец эти вертолеты? – рявкнул Джим в приступе раздражения.

– В любой момент, – спокойно ответил Сэм Бернарди. – Я ожидаю их приземления с минуты на минуту. Мне сообщили, что они вылетели в 6.45, а до Далласа меньше часа пути.

Бернарди был закаленным стоиком, и несмотря на то, что Спенсер производил на него далеко не самое благоприятное впечатление, внешне это никак не проявлялось. Сэм много летал на вертолетах еще во Вьетнаме, выполняя сложнейшие задания по поиску и уничтожению объектов противника, и так он научился давать безошибочные оценки боевым командирам. Большинство из них были хорошо знающими свое дело умными людьми, при выполнении заданий сознающими всю меру ответственности как за выбор цели, которую предстояло поразить, так и за жизнь своих подчиненных и мирного населения. Другие отличались безрассудством, а то и просто глупостью. А некоторые были безжалостно расчетливы и настолько рьяны в выполнении приказов начальства, что при решении боевых задач всегда стремились уничтожить как можно больше людей.

По мнению Бернарди, Джим Спенсер принадлежал именно к такому типу командиров. Поэтому Сэм не верил в способность Спенсера принимать мудрые или просто хотя бы этически верные решения. Этот человек употреблял слишком много кофеина и никотина, а также постоянно недосыпал. Что касается недосыпания, то тут уж ничего нельзя было поделать, а вот в отношениях первых двух факторов Спенсеру не помешало бы умерить свой аппетит. В голове человека, который разрушает свой организм такими огромными дозами кофе и сигарет, должно быть полным-полно демонов, которых не всегда удается утихомирить. И этих демонов невозможно так просто изгнать, даже если бы Спенсер, следуя своей излюбленной тактике выжженной земли, захотел попросту уничтожить их, чтобы выбраться из этой безнадежной ситуации.

Во многих отношениях вся эта операция против Зеленой бригады напоминала Сэму Бернарди боевые действия во Вьетнаме. Там он точно так же боролся против партизан-коммунистов, но на этот раз они находились на американской земле. Однако тогда – управлял ли он вертолетом или летел на реактивном самолете – его задачей было лишь доставлять боевые подразделения к месту назначения и в назначенный час забирать их обратно. И его совершенно не заботило то, чем они занимаются на земле в промежутках между полетами. Он был, главным образом, наблюдателем, а не участником событий. Ни тогда, ни теперь Сэм не собирался ни в кого стрелять; от него требовалось лишь как следует управлять воздушным судном. А за то, что творят после посадки его пассажиры, он не нес никакой моральной ответственности. Во всяком случае, так он убеждал себя несколько раз во Вьетнаме, когда видел детей и женщин, разорванных на куски пулями или сожженных напалмом.

– Послушайте, Сэм, – произнес вдруг Спенсер, отрывая Бернарди от воспоминаний. – Я не хочу, чтобы в средства массовой информации просочились сведения о нашей затее с разгерметизацией. Поднимется вонь, нас обвинят в искусственном создании на борту гражданского самолета аварийной ситуации, в предпосылке к летному происшествию, еще черт знает в чем, потребуют проведения расследования, и тогда все мы окажемся под сильным ударом. Эти чертовы сердобольные души сразу же попытаются распять нас за то, что мы играли с жизнью заложников. Они начнут скулить о том, что наши действия аморальны, неэтичны и в них вообще не было необходимости. Что нам следовало бы тихо сидеть и ждать, пока этот Кинтей соблаговолит отпустить заложников в своей вонючей Гаване.

– Может, и следовало бы… – покачал головой Бернарди.

– Ни в коем случае! – с жаром возразил Спенсер, закуривая новую сигарету. Его холодные глаза сузились, а в голосе зазвучала твердая решимость. – Ни в коем случае, – повторил он. – Я не могу допустить, чтобы Кинтей и его банда краснопузых фанатиков выскользнули от нас с уловом в два миллиона долларов. Чтобы эти ублюдки осели на Кубе и начали готовить там армию таких же безмозглых убийц, как они сами, которые потом угрожали бы нам еще много лет.

Глава девятнадцатая

В половине восьмого Джордж Стоун передал, наконец, все купленные в Карсонвилле продукты Бренде Мичам. Она принялась аккуратно разбирать их и вычеркивать из длинного списка пункт за пунктом, пока Джордж деловито вынимал бесчисленные свертки из больших бумажных мешков и рассовывал их по полкам. Затем Бренда предложила ему поесть, и хотя Джордж поначалу отказывался, потом все же сдался и устроился на кухне перед большой тарелкой с праздничными закусками.

– Мне помнится, Бренда, ты говорила, что еще не все гости съехались, – забеспокоился Джордж. – Я их, случайно, не объем?

– Бог ты мой! Да тут еще на десятерых хватит! – рассмеялась негритянка. – А ты, по-моему, уже несколько часов ничего не ел. И кроме того, после всей той работы, которую ты сегодня для нас сделал, я просто не имею права отпускать тебя домой на голодный желудок.

Некоторые блюда показались Джорджу настолько странными с виду, что какое-то время он лишь молча косился на них, не решаясь попробовать. Особенно удивлял его пудинг по-индийски. Но потом, когда он наконец осмелился проглотить маленький кусочек зеленой желеобразной массы, лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажившей кривые желтые зубы.

– Ты, Бренда, таких тут яств понаделала, – засмеялся он, – что для меня почти все в диковинку. Я человек простой и привык к скромной пище. А здесь – что ни попробуешь – просто пальчики оближешь! И вкусно и, наверняка, полезно. Правда, выглядит твоя стряпня чуток странновато, но, будем надеяться, что меня не пронесет.

Бренда прекрасно понимала, что Джордж просто подшучивает над ней, но притворилась, будто он ее смертельно обидел.

– Кушай-кушай, и не забудь потом спасибо сказать. Дома тебе такого в жизни не предложат. Ты это не хуже меня знаешь. Я, конечно, не хвастунья, но все гости за столом час тому назад буквально аплодировали нам с Мередит.

…Уолши вместе со своими пациентами все еще отдыхали после сытного ужина в просторной гостиной, неспеша попивая вино. Все, кроме Берманов, которые не притрагивались к спиртному, уже дважды наполняли свои бокалы.

Завязался оживленный разговор, основное участие в котором принимали Уолши, Пирсоны и Андри Уорнак. Остальные гости с интересом слушали. Говорили в основном о старом Юге и о тогдашних плантаторах. Изысканная гостиная как нельзя лучше располагала к такой беседе, и Чарльз с удовольствием рассказывал присутствующим все, что знал сам:

– Земля в те времена была высшей формой собственности. Чем больше было у человека земли, тем выше его социальный статус. Поэтому каждый состоятельный гражданин мечтал стать плантатором. Они имели в обществе примерно такой же вес, как джентри [3]3
  Джентри (англ. – gentry) – мелкопоместное и среднее нетитулованное дворянство в Англии 16 – 17 вв., сумевшее приспособиться к развитию капитализма после буржуазной революции 17 в. Впоследствии – основная часть так называемого «нового дворянства». (Прим. перев.)


[Закрыть] в Англии.

– А за что же их так уважали? – спросила Андри Уорнак.

– Они этого вполне заслуживали. Они доказали, что способны не только успешно вести дела, но и быть достойным примером для других. Они знали все о земле, о культурах, которые на ней выращивали, о том, как ухаживать за растениями и как бороться с болезнями. И не только это. Каждый плантатор мог запросто починить любой сельскохозяйственный инструмент, разбирался в метеорологии, мог правильно назначить цену за товар, выгодно продать и вовремя поставить его. Кроме того, чтобы не обанкротиться, плантаторам самим приходилось вести бухгалтерский учет и все банковские дела.

– Теперь я понимаю, почему самые способные из них становились настоящими знаменитостями, – заметил Марк Пирсон. – Как, например, Томас Джефферсон.

– Вот именно, – согласился Чарльз, улыбнулся и отпил глоток хереса.

Анита всегда радовалась, видя, с каким наслаждением ее муж предается приятному разговору. Ведь это именно он предложил начинать психотерапевтические сеансы издалека – с сытного ужина и непринужденной беседы о делах давно минувших дней. Сейчас было очень важно дать всем этим людям почувствовать, что можно получать истинное наслаждение от простого общения друг с другом.

Даже Марк Пирсон постепенно стал расслабляться. В нем пропала прежняя скованность и настороженность в отношении к хозяевам поместья. Это заметила и Хитэр, и сейчас она довольно улыбалась каждому его замечанию.

Единственным из гостей, кто не испытывал никакого удовольствия от всех этих разговоров, оставался Гарви Уорнак. Он даже не пытался вникнуть в суть беседы, и когда Чарльз отвечал на очередной вопрос Андри об укладе жизни в феодальном поместье, Гарви неожиданно перебил его и заявил, что лично он сейчас лучше отправится подышать свежим воздухом. При этом Гарви умышленно не стал просить никого составить ему компанию, и хотя голос его звучал спокойно, все почувствовали, что внутренне он напряжен:

– По-моему, я ничего не потеряю, прогулявшись немного перед сном. Если, конечно, мы не перейдем сейчас непосредственно к тому, за чем мы, собственно, сюда и приехали. Я имею в виду сеансы психотерапии. А после плотного ужина очень полезны пешие прогулки.

– Разумеется, – с улыбкой ответил Чарльз.

– Может, нам тоже присоединиться к вам? – спросил Бен Харрис, не замечая, что супруга толкает его локтем в бок. Бен никак не хотел понять, что Гарви необходимо сейчас побыть одному.

– Знаете, мне хотелось бы какое-то время побыть наедине с собой, – отклонил его предложение Гарви. – Дело в том, что я должен как следует продумать то самое письмо, которое нам предстоит писать своим спутницам жизни. – Гарви язвительно усмехнулся.

– Ну, конечно же, как вам будет угодно, – развела руками Софи Харрис. – А мы с Беном просто посидим на веранде. Мы ведь живем в Ричмонде в высотном доме, так что не очень-то часто доводится гулять по вечерам. Мы больше привыкли сидеть на балконе.

Гарви молча покинул гостиную, а через несколько минут Харрисы допили вино и последовали за ним.

Анита Уолш уже в сотый раз посмотрела на часы, напряженно раздумывая, что же могло так серьезно задержать в пути Вернона и Розу. Они звонили в поместье с заправочной станции, которая была отсюда всего в ста милях. С их стороны было бы верхом глупости повернуть назад и поехать домой, даже если допустить, что в тот момент супруги окончательно разругались. Может быть, у них сломалась машина? Но тогда почему они не позвонят еще раз?

Аните только и оставалось надеяться, что с Хернами не произошло по дороге ничего страшного. Но вслух она не решалась выражать своих опасений. Зачем понапрасну беспокоить остальных? Тем более что Вернон и Роза могут подъехать в любую минуту. Анита попыталась представить себе самый простой и естественный вариант: Херны проезжали мимо какого-нибудь диско-клуба и, решив еще раз доказать себе, что они по-прежнему «молоды духом и телом», заехали туда и задержались дольше, чем предполагали.

Джоан Берман считала, что стаканчик хереса ей бы сейчас не повредил, но тем не менее продолжала пить кофе. Таким образом она морально поддерживала своего мужа, которому алкоголь был строго противопоказан. Иногда она мечтала о том, что в один прекрасный день Сэнфорд оценит ее самопожертвование и в знак солидарности перестанет уплетать все, что попадется ему под руку – ведь сама Джоан почти уже год сидела на диете и от этого очень страдала. Хотя на сей раз она, в отличие от супруга, не удержалась и попробовала все, что было на столе. Пища действительно оказалась прекрасной, а всяческие лакомства с детства были ее настоящей слабостью. Сэнфорд же никогда не поддерживал жену и не отказывал себе в еде, да еще вечно подшучивал над ней, заявляя: «Если я – алкоголик, то ты – пищеголик, а это ничуть не лучше». С этим Джоан никак не могла согласиться. Она слишком хорошо еще помнила все ужасы, связанные с его пьянками, и теперь страстно молила Бога, чтобы он не начал пить вновь.

Джоан знала о том, что Сэнфорд не дурак выпить, еще до свадьбы, но наивно полагала, что семейная жизнь все изменит. Однако они прожили вместе уже тринадцать лет, но на него ничего не действовало. Его не останавливало даже присутствие детей, а их у Бермонов было четверо. В конце концов он однажды допился до такого состояния, что и сам потом горько жалел об этом. Зато с того дня начался долгожданный поворот в его жизни. Джоан тоже не могла забыть этого случая и каждый раз вздрагивала, когда перед ее мысленным взором всплывали подробности того инцидента…

В тот день Берманов пригласили на собрание акционеров страховой компании в Нашвилле, где чествовали Сэнфорда как одного из выдающихся работников фирмы. Джоан понимала, что одной из причин пьянства ее мужа было его стремление каким угодно образом сбросить напряжение и усталость от деловой жизни – ведь ему всегда хотелось быть первым буквально во всем, и он стремился любыми средствами добиться признания и успеха. А понимая все это, Джоан уже не могла, как прежде, беспечно радоваться постоянным удачам своего мужа и принимала его продвижение по службе и бесконечные награждения со смешанными чувствами – временами ей даже казалось, что именно из-за них и начались в семье первые разногласия. Сэнфорд частенько сердился на нее за то, что она не рада его успехам и не поддерживает его в трудной борьбе с конкурентами.

Прямо в день приезда во время банкета Сэнфорд умудрился нализаться так, что у него начались галлюцинации. Ему показалось, что у всех официантов спрятаны под одеждой пистолеты и ножи, и они незаметно достают их за спинами гостей. После первого замечания о том, что будто бы он лично видел, как взметнулся клинок кинжала за спиной у одного из его коллег, окружающие нервно рассмеялись, приняв это за неудачную шутку. Но Сэнфорд не успокоился. Теперь он вообразил, что если официантам не удастся застрелить или зарезать его, то они обязательно подмешают в угощение яд. Поэтому, когда подали горячее, он вскочил со стула, сбросив при это на пол свою тарелку и стакан, и, шатаясь, вышел из зала.

Уговорами и мольбами Джоан удалось затащить его в ближайший мотель и уложить в постель. Но буквально через пять минут Сэнфорд вскочил и заявил, что чувствует, будто именно в этой кровати совсем недавно кого-то задушили, и если они с Джоан немедленно не убегут из номера, то убийца обязательно вернется и прикончит их обоих. Джоан тщетно пыталась успокоить мужа. Но в его глазах появился уже нездоровый блеск, и теперь он в открытую пил водку прямо из горлышка бутылки, которую каким-то образом успел прихватить со стола. Сэнфорд начал настаивать на том, что им надо срочно позвонить в полицию, и тогда она решила, что это единственный способ избавиться от него – сама Джоан уже не могла справиться с разбушевавшимся мужем. Прибывшие полицейские обнаружили в номере весьма неприглядную картину: Сэнфорд в одних трусах кругами бегал по комнате и громко выкрикивал какую-то чушь. При этом от него нестерпимо разило водкой. Заметив стражей порядка, он завопил что-то про убийцу-душителя, а потом и их обвинил в тайном заговоре против него самого. Полицейским не оставалось ничего другого, как только оштрафовать его за нарушение общественного порядка и забрать в участок для протрезвления. До утра Сэнфорда заперли в камере. Что он там испытал и какие видения приходили в ту ночь в его безумную голову, Джоан не знала, но именно с этого момента в нем произошли перемены. Сэнфорд говорил только, что это были самые страшные часы в его жизни. Очевидно, демоны, рожденные воспаленным мозгом пьяницы, и в самом деле не на шутку перепугали Сэнфорда и сделали с ним то, чего не смогла сделать Джоан за долгие годы их совместной жизни. Теперь он больше не стремился быть первым всегда и во всем. И Джоан считала, что это даже к лучшему. Она была очень довольна его неожиданным преображением, хотя и боялась, что оно может оказаться временным. Сэнфорд начал ходить на собрания Общества Анонимных Алкоголиков, а кроме того Джоан вместе с ним посещала Аниту Уолш, надеясь, что та поможет ее мужу вскрыть корни своей болезни и навсегда избавиться от пристрастия к спиртному.

…Сэнфорд Берман мрачно рассматривал всех присутствующих. «Умники! – рассуждал он. – Куда не ткнешься – везде находится куча умников. Даже на этих сеансах, черт бы их побрал». Сейчас в категорию «умников» попали сами Уолши, Пирсоны и Андри Уорнак. Всех остальных – то есть Берманов и Харрисов – Сэнфорд классифицировал, как «простаков». Туда же он причислил и Гарви Уорнака за то, что тот все время отмалчивался.

Сэнфорд всю свою жизнь делил людей на «умников» и «простаков». «Умники» – это те, кто всегда старается быть правильным и сдержанным. Иногда даже создается впечатление, что эти люди никогда не ходят в туалет. Остальные – «простаки» – это обычные люди со всеми нормальными свойствами и недостатками.

В страховом бизнесе «умники» всегда ведут переговоры с крупными компаниями, а «простаки», к которым относился и сам Сэнфорд, занимаются страхованием личного имущества.

Уже много лет Сэнфорд втайне мечтал прибиться к «умникам», но те будто и не замечали его, хотя по результатам работы его показатели были ничуть не хуже. Но сколько бы премий ни получал Сэнфорд за свои выдающиеся достижения, «умники» продолжали смотреть на него свысока. Для них он был черной костью. Ведь «умнику» достаточно заключить за год один-единственный договор с какой-нибудь крупной фирмой и сорвать себе приличный процент комиссионных, в то время как Берману приходилось обежать не одну сотню клиентов, чтобы заработать такую же сумму. И поэтому он находил утешение в бутылке. Вино придавало ему уверенности в себе, и после нескольких рюмок Сэнфорд прочно укреплялся в мнении, что никто не посмеет усомниться в том, что он такой же полноценный член общества, как и все остальные.

Сегодня ему снова захотелось снискать к себе расположение «умников». И это была большая ошибка. Уолши только посмеялись над его предложением превратить их усадьбу в доходное место, а Андри Уорнак даже обозвала его грубияном и невежей.

Но вот уже почти целый год никто не смел критиковать Бермана, и теперь он проклинал про себя всех этих «умников» и посылал их ко всем чертям.

Всякий раз, когда Сэнфорда тянуло к бутылке, он вспоминал ужас той ночи в полицейской камере и останавливался. Об этом он и написал в письме к жене, но, разумеется, не собирался его никому показывать. Он доверил бумаге всю правду о том, что случилось с ним тогда в полицейском участке. Об этом он не рассказывал даже на собраниях Анонимных Алкоголиков и теперь поклялся, что ни Джоан, ни тем более Уолши не должны никогда узнать его тайных страхов.

Психиатры любят выворачивать человеческую душу наизнанку. Они обожают гной. И чтобы увидеть его, внушают пациенту, будто он обязан сам вскрыть свои раны и обнажить перед всеми больные места. Но Сэнфорд Берман не покупается на их дешевую приманку и лживые разглагольствования. Он выше их на голову. У него все в полном порядке. Он не пьет почти целый год и спокойно держит все свои тайны при себе.

Самым страшным в камере были, конечно, не галлюцинации. Ему и раньше уже в приступах белой горячки приходилось сражаться с зелеными крысами и малиновыми змеями. Правда, сейчас вместо этого Берману виделись убийцы в человеческом облике. Но это не меняло сути дела. Хуже всего было то, что Сэнфорд наконец понял: все его ночные и горячечные кошмары на самом деле были проявлением страха оказаться неудачником, и именно этот страх заставлял его восставать против всего белого света, будто все вокруг только и хотят задушить его и строят против него тайные планы. Он просто не мог смириться с тем, что кто-то считает его ниже себя.

Вот с такими невеселыми мыслями Сэнфорд заснул в камере в ту самую ночь. А когда проснулся, то увидел, что лежит в луже собственной рвоты на холодном полу, за решеткой, куда брезгуют заползать даже подвальные крысы. Осознав свое жалкое положение, он почувствовал себя таким отвратительным ничтожеством, что даже презрение «умников» показалось бы ему сейчас незаслуженно высокой оценкой. Он был наимерзейшим и некчемнейшим существом на земле. После этой выходки было бы вполне логичным, если бы даже жена и дети начали относиться к нему с презрением.

Осознав все свое ничтожество, Сэнфорд пришел к страшному выводу: ему больше не имеет смысла продолжать жить. Жена и дети ничего не потеряют, если такой муж и отец уйдет из жизни. Все, ради чего он трудился, теперь потеряло для него всякую ценность. Он соорудил из своей заблеванной рубашки петлю и привязал ее к решетке камеры. Потом оторвал несколько узких полосок материи от майки и попытался связать ими ноги и руки в запястьях, чтобы не оставалось уже никакой надежды пойти на попятную. И только после этого взобрался на железную койку, просунул голову в петлю и прыгнул. Сэнфорд надеялся тут же сломать себе шею или хотя бы сразу потерять сознание, но вместо этого лишь нелепо повис на петле, касаясь пальцами ног холодного пола, и начал медленно задыхаться. Это никак не входило в его планы. В смертельном испуге он попробовал закричать и позвать на помощь, но из горла вырвался только тихий глухой хрип. Он вертелся и бился об решетку, но так как руки и ноги его были связаны, это не приводило к желаемому результату; наоборот, при каждом отчаянном броске петля затягивалась все туже. И в конце концов измученный неудачник потерял сознание.

И вновь Сэнфорд очнулся в луже собственной рвоты на том же самом холодном полу затхлой камеры. Шея нестерпимо болела, все тело ныло от ушибов о решетку и стены.

Дежурный полицейский, в обязанности которого входил ежечасный обход камер, нашел Сэнфорда уже в бессознательном состоянии висящим на самодельной петле и сразу же перерезал ее и путы на конечностях. К ужасу Бермана, он заявил, что обязан сообщить по команде о попытке самоубийства. Это означало, что не позднее завтрашнего утра информация об этом позорном факте просочится в печать. Сэнфорд сразу же предложил взятку, и они сошлись на тысяче долларов, гарантирующих полное молчание дежурного.