Текст книги "Роверандом"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

…если бы не кое–что, случившееся чуть позже.

Когда мы подойдем к этим событиям, вы можете задать себе вопрос: а не имел ли к ним отношения Псаматос?

Во всяком случае, в море было огромное количество детей, так что выбирать было из кого. У старого морского царя были сотни дочерей и тысячи внуков, и все они жили в том же самом дворце, и всем им ужасно нравились оба Ровера – и миссис Артаксеркс они нравились тоже. Жаль, что Роверандому не пришло в голову рассказать ей свою историю, ибо уж она–то знала, как добиться от ПАМа всего, чего угодно, при любом его настроении. Но в таком случае, разумеется, пес раньше бы покинул те места и, несомненно, лишился множества впечатлений.

Он посетил вместе с миссис Артаксеркс и некоторыми из морских ребятишек Великие Белые Пещеры, где втайне от постороннего глаза хранятся все драгоценности, что когда бы то ни было сгинули в море, и еще великое множество тех, что всегда были в море, включая, конечно же, целые горы жемчуга.

В другой раз они навестили малых морских фей, живущих на дне в своих крохотных стеклянных домиках. Плавают морские феи редко – чаще передвигаются по дну моря пешком, выбирая наиболее ровные места, и при этом всегда что–то напевают себе под нос. Или же ездят в колесницах–ракушках, запряженных самыми крошечными из рыбок; или скачут верхом, накинув на маленьких зеленых крабов уздечки из тончайших нитей (что, разумеется, не мешает тем, как обычно, передвигаться боком). И им досаждают морские гоблины, которые больше ростом, и уродливы, и скандалисты, и ничего другого не делают, кроме как дерутся, охотятся на рыб и носятся повсюду на своих морских коньках… Гоблины достаточно долго могут обходиться без воды и любят в шторм скользить на гребне прибоя к самой кромке берега. Некоторые из морских фей тоже так умеют, однако предпочитают тихие теплые летние ночи на пустынных побережьях, вследствие чего их мало кто может увидеть…

А как–то раз вернувшийся старина Юин для перемены обстановки устроил псам прогулку верхом на себе. Ну и ощущение же это было – будто вы оседлали движущуюся гору! Они отсутствовали много–много дней и добрались до самого восточного края мира. Там кит всплыл на поверхность и изверг водяной фонтан такой высоты, что большая его часть выплеснулась через край, пределы мира.

А еще как–то он отправился с ними на другую сторону мира (и подобрался к ней так близко, как только посмел). И это было еще более долгое и еще более восхитительное путешествие; как Роверандом понял гораздо позже, когда вырос и стал пожилой, умудренной опытом собакой, – самое изумительное из всех пережитых им путешествий.

Рассказать вам обо всех их приключениях в Неотмеченных–на–карте–Водах и о том, что они видели мельком в землях, не известных географии, прежде чем пересекли Моря Смутных Отражений и достигли великой Бухты Волшебной Страны (это мы, люди, так зовем ее) позади Островов Магии, и увидели там, далеко–далеко, на самом краю Запада горы Прародины Эльфов и разлитый над волнами свет Самого Волшебства…[70]70
  В раннем тексте: «Кит взял их с собой в Залив Волшебной Страны позади Магических Островов, и они увидели далеко на западе берега Волшебной Страны, и горы Последней Земли, и свет Волшебной Земли над волнами». В толкиновской мифологии Моря Смутных Отражений (Теневые) и Магические острова скрывают и охраняют Аман (Прародину Эльфов и жилище Валаров, Богов) от остального мира. Прекрасная иллюстрация к этой географии от 1930–х годов содержится в толкиновской «Амбарканте» («Сложение Среднеземья»: The Shaping of Middle–earth).


[Закрыть] – о, это составило бы, по меньшей мере, другую историю. На миг Роверандому даже показалось, что он видит эльфийский город на зеленом холме пониже линии гор – белоснежный проблеск, страшно далеко; но тут Юин вновь нырнул, да так внезапно, что он не смог удостовериться наверняка. Если это действительно так, то он – одно из очень и очень немногих двуногих или четвероногих созданий, ходящих по нашей земле, кто смог бросить взгляд на ту, другую землю – пусть и очень издали.

– Мне бы не поздоровилось, если бы нас заметили! – сказал Юин. – Никто из Лежащих Вовне Земель[71]71
  В ранних черновиках Толкин называл их «обычные земли».


[Закрыть], как полагают, никогда даже и не приближался к этому месту, ни прежде, ни теперь. Так что – молчок!

Ну что еще сказать о собаках? Нет, они не забыли о каменных обломках и дурном характере. Несмотря на все самые разнообразные достопримечательности и на все свои поразительные путешествия, в самой глубине памяти Роверандом неизменно хранил свою обиду. И каждый раз, когда он возвращался домой, она вылезала наружу.

Первой же его мыслью бывало: «Ну, и где теперь этот чертов волшебник? Что пользы быть с ним вежливым? Да я опять при первой же, хоть крохотной возможности раздеру ему все брюки сверху донизу!..»

В таком состоянии духа был он и в тот раз, когда, после очередной безуспешной попытки поговорить с Артаксерксом наедине, увидел мага, отбывающего по одной из ведущих из дворца царских дорог. Тот, конечно, был слишком гордым, чтобы, в его–то годы, отращивать хвост или плавники и учиться плавать как следует. Единственное, что он делал так же хорошо, как рыба, так это пил[72]72
  То есть интенсивно употреблял алкоголь.


[Закрыть] (даже в море! какова же должна была быть его жажда!). Массу времени, которое в ином случае он мог бы использовать для официальных дел, он проводил, наколдовывая в большие бочонки, стоявшие в его личных апартаментах, сидр. Если же он хотел передвигаться побыстрее, то на чем–нибудь ехал.

Когда Роверандом увидел его, он ехал в своем «экспрессе» – гигантской, закрученной винтом раковине, влекомой семью акулами. Народ освобождал дорогу моментально: акулы ведь очень больно кусаются…

– Давай за ним! – крикнул Роверандом морскому псу, и они припустили вслед по обрыву. И эти две противные собаки швыряли в карету здоровенные камни всюду, где она приближалась к обрыву. Как я уже говорил, они могли передвигаться изумительно быстро, и вот они мчались вперед, прячась в водорослевых кустах и спихивая вниз все, что лежало на самом краю. Это чрезвычайно досаждало волшебнику, но они тщательно следили за тем, чтобы он их не заметил.

Артаксеркс и выехал–то в ужасном расположении духа, а не успев проехать и мили, был просто в бешенстве – к которому, впрочем, примешивалась значительная доля тревоги. Ибо ему предстояло расследовать ущерб, причиненный весьма необычным водоворотом, появившимся внезапно и в такой части моря, которая ему ну совсем не нравилась. Он полагал – и был совершенно прав, – что к происходящим в том районе пренеприятнейшим вещам лучше бы не иметь никакого отношения.

Беру на себя смелость предположить, что вы уже смогли догадаться, в чем там было дело. Артаксеркс – мог.

Древний Морской Змей просыпался.

Или полудумал сделать это.

Долгие годы пребывал он в глубоком сне, но теперь начал поворачиваться. Когда он не был свернут в кольца, то достигал сотен миль в длину (некоторые говорят даже, что он мог бы протянуться от края до края мира[73]73
  Ссылка на Змея Мидгарда («мидгард» буквально – среднеземье – Прим. пер.) из норвежской мифологии, который свивает свои кольца вокруг мира. Ср. также с Левиафаном из Книги Иова, 41 («Когда он поднимается, могучие трепещут…»).


[Закрыть], но это преувеличение); когда же он был свернут, то лишь одна пещера, помимо Клубящегося Котла – где он обычно и жил и где многие желали бы ему оставаться, – да, одна только пещера во всех океанах могла вместить его. И находилась она, к превеликому несчастью, вовсе не за сотни миль от дворца морского царя.

Когда Морской Змей во сне разворачивал одно–два из своих колец, воды взбаламучивались, и сокрушали человеческие дома, и нарушали покой людей на сотни и сотни миль вокруг. И было, конечно же, очень глупо посылать ПАМа посмотреть, что там такое, потому что Морской Змей слишком огромен, и силен, и стар, и туп, чтобы кто бы то ни было вообще мог его контролировать. Примордиальный [Предвечный. – Прим. пер.], предысторический, Сама Морская Стихия[74]74
  autothalassic – проистекающий из моря. Перечисление от «изначальный» («предначальный», «предвечный») до «придурок» («тупица») является сводом заключений средневековых ученых о морских змеях и реминисценцией комментария, сделанного Толкином в его лекции 1936 года «Чудовища и критики» по поводу «целого вавилона конфликтующих мнений» о «Беовульфе».


[Закрыть], легендарный, мифический и придурок – таковы были другие эпитеты, прилагаемые к нему, и Артаксеркс это слишком хорошо знал.

Даже если бы Человек–на–Луне работал без устали пятьдесят лет, он не состряпал бы заклинания столь развернутого и могущественного, чтобы оно оказалось способным сковать Морского Змея. Единственный раз он только попытался – когда в этом была уж совсем большая нужда, – и в результате по меньшей мере один континент ушел под воду[75]75
  Надо полагать, имеется в виду Атлантида, так как упоминаемая фраза присутствует уже в раннем тексте «Роверандома», относящемся к 1927 году, когда в толкиновской мифологии еще не существовал затонувший остров с государством Нуменор.


[Закрыть].

Бедняга Артаксеркс рулил прямо ко входу в пещеру. Но еще не успев выйти из экипажа, он увидел высовывающийся из устья пещеры кончик змеиного хвоста.

Был он больше, чем целый состав гигантских цистерн для воды, и был он зеленый и склизкий…

Этого Артаксеркс вынести уже не мог[76]76
  Ср. «Фермер Джайлс из Хэма»: «[Гарм] оказывается налетел прямо на хвост Хризофилакса Дайвза, который только что приземлился. Никогда еще ни одна собака не мчалась домой, задрав хвост, с такой скоростью, как Гарм» (Джон P.P. Толкин «Лист работы Мелкина» и другие волшебные сказки. М.: РИФ. 1991. С. 197).


[Закрыть]. Он хотел домой, и немедленно, прежде чем этот Червяк начнет поворачиваться[77]77
  Игра на пословице «даже червь повернется» (т.е. даже слабейшее из созданий повернется к своим мучителям, будучи вынужденным к этому), которая здесь приложима к могучему Морскому Змею буквально. В англосаксонской и норвежской мифологии «червь» (wyrm; англ. worm) было общим названием для драконов и змей.


[Закрыть] снова, – как все червяки, в самый случайный и неожиданный момент.

И тут все испортил маленький Роверандом. Он знать ничего не знал о Морском Змее и его чудовищной мощи. Он думал лишь о том, как бы досадить этому идиотскому волшебнику с его кошмарным характером. И когда подвернулся момент – а Артаксеркс стоял, как дурак, замерев и уставившись на видимый конец Змея, тогда как его скакуны ни на что особо внимания не обращали, – пес подполз поближе и укусил одну из акул за хвост, просто для смеха.

Для смеха! Но какого смеха!

Акула подпрыгнула и устремилась прямо вперед, и повозка подпрыгнула и также устремилась вперед; и Артаксеркс, который только–только повернулся, чтобы влезть в нее, свалился на спину. Затем акула укусила единственное, до чего могла в тот момент дотянуться, а это был хвост впереди стоящей акулы. И та акула укусила следующую, и так далее, пока передняя из семи, не видя перед собой больше ничего, что можно было бы укусить…

О боже! Идиотка!!!

…Если б только она не бросилась вперед и не укусила за хвост Морского Змея!!!

Морской Змей совершил новый и весьма неожиданный поворот! И в следующий момент собаки почувствовали, как их, перепуганных до потери сознания, завертело волчком во взбесившейся воде, с размаху ударяя о крутившихся с головокружительной скоростью рыб и вращающиеся спиралью морские деревья, в туче выкорчеванных водорослей, песка, раковин и всякого хлама.

Становилось все ужасней и ужасней, потому что Змей продолжал поворачиваться.

И посреди всего этого вращался по всему пространству бедный старый Артаксеркс, кляня их последними словами.

Акул, я имею в виду.

К счастью для нашей истории, он так никогда и не узнал, что сделал Роверандом.

Я не ведаю, как собакам удалось добраться до дому. Во всяком случае, прежде чем это смогло произойти, прошло много, очень много времени. Сначала их вымыло на берег одним из ужасающих приливов, порожденных шевелением Морского Змея. Затем их выловили рыбаки и уже почти отослали в Аквариум (отвратительная судьба!), но в последний момент им удалось избежать этого ценой сбитых, не приспособленных к суше лап[78]78
  by the skin of their feet… ссылка на перепончатые лапы псов; также игра на выражении из английской пословицы «ценой своих зубов» (skeen of their teeth).


[Закрыть], которыми им пришлось пользоваться изо всех сил все время, пока они пробирались сквозь бесконечный земной беспорядок.

И когда, наконец, они вернулись домой, там тоже был ужасный беспорядок. Весь морской народ столпился вокруг дворца, выкрикивая:

– Подать сюда ПАМа! (Да–да! Они называли его так прилюдно, без всякого уважения).

ПОДАТЬ СЮДА ПАМа!!

ПОДАТЬ СЮДА ПАМа!!!

А ПАМ прятался в подвалах.

В конце концов миссис Артаксеркс отыскала его там и заставила выйти наружу; и весь морской народ завопил, когда он выглянул из чердачного окошка:

– Прекрати это безобразие!

ПРЕКРАТИ ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ!!

ПРЕКРАТИ ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ!!!

И они устроили такой гвалт, что люди на всех берегах всего мира подумали: почему это море сегодня шумит громче обычного?..

И ведь так оно и было!

И все это время Морской Змей продолжал поворачиваться, бессознательно пытаясь засунуть себе в пасть кончик хвоста[79]79
  Здесь Толкин вспоминает древний философский символ вечности, единства и обновления всего сущего, в форме змеи, свернувшейся кольцом и поглощающей свой собственный хвост – ouroboros.


[Закрыть].

Но хвала небу! Он не проснулся как следует, до конца, – а иначе он мог бы выползти наружу и в гневе тряхнуть хвостом, и тогда еще один континент пошел бы ко дну. (Конечно, насколько это действительно было бы достойно сожаления, зависит от того, что это за континент и на каком живете вы…)

Однако морской народ жил не на континенте, а в море, и прямо–таки в самом пекле событий…

…и там становилось чересчур жарко. И они требовали, чтобы морской царь обязал ПАМа произвести какое–нибудь заклинание, найти средство или решение, способное успокоить Морского Змея. Ибо они не могли дотянуться руками до лица, чтобы перекусить или высморкаться, – так сотрясалась вода; и каждый ударялся о кого–нибудь еще, и вся рыба заболела морской болезнью – так колыхалась вода; и все вокруг так завихрялось и было так много песку, что все поголовно кашляли и танцы пришлось прекратить.

Артаксеркс тяжело вздохнул. Но все–таки он был обязан что–то предпринять. И вот он отправился в свою мастерскую и заперся на две недели, во время которых произошли три землетрясения, два подводных урагана и ряд беспорядков среди морского народа. Затем он наконец вышел и испустил грандиознейшее заклинание (в сопровождении убаюкивающего песнопения) в некотором отдалении от пещеры; и все отправились домой и засели в подвалах в ожидании – все, кроме миссис Артаксеркс и ее незадачливого мужа. Волшебник был обязан остаться (на расстоянии – но не на безопасном расстоянии!) и наблюдать за результатом; миссис же Артаксеркс была обязана остаться и наблюдать за волшебником.

Единственное, что сделало заклинание, – оно вызвало у Змея кошмарный сон. Ему приснилось, что он сплошь покрыт полипами (это было пренеприятно и частично соответствовало действительности), и, кроме того, медленно поджаривается в вулкане (что было очень болезненно и, увы, полностью являлось плодом его воображения).

И это разбудило его!

Впрочем, возможно, магия Артаксеркса все–таки была лучше, чем о ней полагали. Во всяком случае, Морской Змей не выполз наружу – к счастью для нашей истории. Он только положил голову туда, где был его хвост, зевнул, открыв пасть, широченную, как пещера, и издал такой громкий храп, что его услышали во всех подвалах всех морских королевств.

И произнес:

– ПРЕКРАТИТЕ ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ!

И добавил:

– ЕСЛИ ЭТОТ ЗАКОНЧЕННЫЙ ИДИОТ–ВОЛШЕБНИК НЕ УЙДЕТ ОТСЮДА НЕМЕДЛЕННО

И ЕСЛИ ОН КОГДА–НИБУДЬ ТОЛЬКО ПОПРОБУЕТ СУНУТЬ В МОРЕ ХОТЬ ПАЛЕЦ,

Я ВЫЙДУ,

И ТОГДА Я СНАЧАЛА СЪЕМ ЕГО,

А ПОТОМ РАЗНЕСУ ВСЕ ДО КАПЛИ.

ВДРЕБЕЗГИ.

ВСЕ!

СПОКОЙНОЙ НОЧИ!

И миссис Артаксеркс увела ПАМа домой в полуобморочном состоянии.

Когда он пришел в себя – а произошло это быстро, о чем позаботились, – он снял со Змея заклинание и запаковал в мешок. И все говорили и кричали:

– Прогоните ПАМа прочь! Скатертью дорога! ВСЕ! Счастливо!

И морской царь сказал:

– Мы не хотим лишаться тебя, но мы думаем, что тебе лучше уйти.

И Артаксеркс почувствовал себя очень маленьким и незначительным (что было ему весьма полезно). Даже морской пес смеялся над ним.

Однако забавно, что Роверандом был огорчен.

В конце концов, у него ведь были свои собственные основания понимать, что магия Артаксеркса далеко не бездейственна. И разве это не он укусил за хвост акулу? И вообще, ведь все это начал он сам – тем, брючным покусом…

Он сам принадлежал земле и потому чувствовал, как тяжело бедному земному волшебнику, которого преследует весь этот морской народ.

Так или иначе, он подошел к старику и произнес:

– Пожалуйста, мистер Артаксеркс!..

– Да? – сказал волшебник вполне приветливо (он был так рад, что его не называют ПАМом, и он уже много недель не слышал обращения «мистер»). – Чего тебе, песик?

– Извините, пожалуйста. Честное слово, мне ужасно неприятно. Я не хотел…

При этом Роверандом думал о Морском Змее и акульем хвосте, но Артаксеркс (к счастью!) решил, что он подразумевает его брюки.

– Ну–ну, пойдем, – промолвил волшебник. – Не будем ворошить прошлое. Чем меньше сказано – тем легче исправить. Я думаю, нам обоим лучше отправиться домой, вместе, а?

– Но, пожалуйста, мистер Артаксеркс, – сказал Роверандом, – нельзя ли попросить вас вернуть мне мою обычную величину?

– Ну, конечно! – заявил волшебник, довольный, что нашелся кто–то, все еще верящий, что он хоть что–то может сделать. – Ну, конечно же! Однако, пока ты еще здесь, внизу, тебе безопаснее оставаться таким, какой ты есть. Давай–ка сначала уберемся отсюда! И потом, я действительно, поистине именно сейчас очень занят.

И он действительно и поистине был занят.

Он пошел в мастерскую и собрал все свои параферналии, инсигниции, меморандумы [Параферналии, инсигниции, меморандумы (лат.) – принадлежности, эмблемы, записи. – Прим. пер.], символы, своды рецептов, магические напитки, приборы, а также мешки и бутылки самых разнообразных заклинаний. Он сжег все, что могло гореть, в водонепроницаемом горне, остаток же свалил в саду с обратной стороны дворца. После этого там стали происходить сверхъестественные вещи. Цветы разрослись так, словно обезумели. Овощи стали чудовищно огромными. Рыбы, которые съели овощи и цветы, превратились в морских червяков, морских котов, морских коров, морских львов, морских тигров, морских дьяволов, морских свиней, дюгоней, цефалоподов, ламантинов и пагуб[80]80
  Толкин, похоже, подразумевает, что рыбы были превращены магией Артаксеркса в создания не совсем морские (так как сам Артаксеркс не принадлежит морю); однако большинство из этих животных действительно являются морской фауной.


[Закрыть] – или же просто отравились. А кроме того, там столь густо выросли всякие бедствия – призраки, привидения, замешательства, обманы, галлюцинации, – что никто во дворце больше не имел ни минуты покоя, и все его обитатели вынуждены были оттуда переехать.

Сказать по правде, они зауважали волшебника после того, как лишились его, и хранили о нем память.

Но это уже было гораздо позже. А в тот момент они требовали, чтобы он ушел.

Когда все было готово, Артаксеркс попрощался с морским царем – надо сказать, весьма холодно. Даже морская детвора не выглядела при прощании слишком огорченной, ведь он выдувал для нее пузыри (о чем я вам рассказывал) крайне редко. Правда, кое–кто из его бесчисленных своячениц все же постарался быть вежливым – ведь рядом была миссис Артаксеркс; однако в действительности все с нетерпением ждали того момента, когда он выйдет за ворота и они смогут послать Морскому Змею смиренное послание: «Достойный сожаления волшебник отбыл и больше никогда не вернется, Ваша милость. Молим Вас, усните!»

Разумеется, миссис Артаксеркс ушла тоже. У морского царя было столько дочерей, что он вполне мог позволить себе потерять одну из них, особенно не скорбя, тем более десятую по старшинству. Он снабдил ее мешком драгоценностей и влажным поцелуем на ступенях дворца и вернулся к себе на трон.

Однако все остальные, и более всего множество морских племянниц и племянников миссис Артаксеркс, ужасно сожалели об одном – что им приходится терять также и Роверандома.

Больше всех был удручен этим морской пес.

– Всегда, когда будешь на море, капни мне весточку – и я мигом всплыву поглядеть на тебя.

– Обязательно! – сказал Роверандом. И с тем они покинули дворец. Старейший из всех китов ждал их. Роверандом сел на колени миссис Артаксеркс, и как только все они устроились у кита на спине, так тут же и отправились. И весь народ сказал «до свидания» очень громко и «скатертью дорога» тихо, но не очень.

Так Артаксеркс лишился звания Пан–Атлантического и Тихоокеанского Мага.

Кто творил с тех пор для морского народа колдовство, я не ведаю. Думаю, скорее всего, старый Псаматос и Человек–на–Луне управлялись с этим вдвоем. Они–то на это способны как никто!

5

Кит причалил у тихого берега далеко–далеко от бухточки Псаматоса – на этом особо настаивал Артаксеркс.

Миссис Артаксеркс и кит остались ждать, тогда как волшебник с Роверандомом в кармане прогулялся пару миль в соседний приморский городок, где обменял свой замечательный бархатный наряд (произведший на улицах сенсацию) на старый костюм, зеленую шляпу и немного табака. Он также приобрел сидячую ванну[81]81
  Большое кресло на колесах, используемое для купания инвалидов.


[Закрыть] для миссис Артаксеркс (вы не должны забывать про ее хвост!).

– Пожалуйста, мистер Артаксеркс, – начал Роверандом еще раз, когда, ближе к середине дня, они снова сидели на песчаном берегу. Волшебник курил трубку, прислонясь спиной к киту, и выглядел он при этом гораздо более счастливым, нежели все предшествовавшее время, и совсем не занятым. – Не вернете ли вы мне мой настоящий вид[82]82
  Тринадцать абзацев, следующих за просьбой Роверандома, были в значительной степени дополнены во втором варианте текста. В ранней версии волшебник просто «подцепил Роверандома и, трижды повернув его, сказал: «Благодарю вас, это замечательно!» – и Роверандом обнаружил, что он снова такой, каким был всегда до того, как встретил впервые Артаксеркса тем утром на лужайке». Однако такая легкость характеризовала бы Артаксеркса как нечто большее, нежели «трюкача».


[Закрыть]? И нормальную величину тоже, пожалуйста!

– О, прекрасно! – промолвил Артаксеркс. – Я подумал, что могу вздремнуть чуть–чуть, прежде чем заняться делом, но – не возражаю. Покончим с этим! Ну–ка, где моя…

И затем он вдруг замолк. Он внезапно вспомнил, что сжег и выбросил все свои заклинания на дне Глубокого Синего Моря.

Он действительно ужасно расстроился. Он вскочил и стал шарить в карманах брюк, и в карманах жилета, и в карманах пиджака, снаружи и внутри, и никак не мог найти ни капельки магии ни в одном из них.

(Конечно же, ее там не было, глупый старик! Он был так взволнован, что даже забыл, что купил этот костюм в магазине ростовщика всего час или два назад. А до того костюм принадлежал – или, во всяком случае, был продан им в магазин – пожилому дворецкому, и уж тот–то, будьте покойны, перед тем как отдать его, вычистил все карманы.)

Волшебник сел и вытер лоб ярко–красным платком, и выглядел он опять жутко несчастным.

– Я действительно очень, очень извиняюсь! – сказал он. – Я никогда не думал оставлять тебя в таком виде навсегда. Но сейчас я не знаю, как тебе можно помочь. Пусть это послужит тебе уроком, чтобы впредь ты не кусал брюк милых, добрых волшебников!

– Какая смехотворная чушь! – перебила его миссис Артаксеркс. – Здесь нет ни милого, ни доброго, ни волшебника, если ты не можешь немедленно вернуть песику его вид. И более того: раз так, я возвращаюсь на дно Глубокого Синего Моря и больше никогда не вернусь к тебе.

Бедный старина Артаксеркс выглядел почти таким же встревоженным, как тогда, когда Морской Змей устроил весь этот переполох.

– Дорогая моя, – сказал он, – мне очень жаль, но я специально наложил на собаку мое самое–пресамое сильное антирасколдовательное заклятье после того, как Псаматос (черт бы его побрал!) начал вмешиваться, – чтобы показать, что ему не все дозволено и что я не потерплю, чтобы какой–то там песчано–кроличий волшебник вмешивался в мою частную жизнь, портя мне все удовольствие от развлечения. Я совершенно забыл оставить противоядие, когда производил чистку там, внизу! Обычно я хранил его в маленьком черном мешочке, висевшем на двери моей мастерской.

– О боже, боже! Я уверен, ты согласишься, что это была только шутка, – снова обратился он к Роверандому, и от огорчения нос его вырос и покраснел.

Он все продолжал повторять «о боже, боже!» и трясти головой и бородой и никак не замечал, что Роверандом не обращает на это никакого внимания, а кит подмигивает.

Миссис Артаксеркс поднялась и подошла к своему багажу. Затем она засмеялась и…

…в руке у нее оказался линялый черный мешочек.

– Хватит мотать бородой, займись–ка делом, – заявила она.

Однако, когда Артаксеркс увидел мешок, он так изумился, что несколько мгновений не мог ничего делать, а только смотрел на него с широко открытым ртом.

– Ну же! – сказала его жена. – Это твоя сумка? Я подобрала ее и еще несколько небольших предметов, принадлежащих мне, на той гадкой мусорной куче, которую ты оставил в саду.

Она развязала мешок, чтобы заглянуть внутрь, и оттуда выскочила волшебная палочка–авторучка, а вслед за ней вылетело облако потешного дыма, скручиваясь в странные формы и забавные физиономии.

И тут Артаксеркс поднялся.

– Эй, дай его мне! Ты растрачиваешь его! – закричал он. И затем он сгреб Роверандома за щетину на загривке и в мгновение ока, прежде чем вы успели бы сказать «нож», сунул его в мешок, повернул вокруг оси три раза, махая зажатой в доугой руке ручкой, и…

– Спасибо! Это замечательно! – сказал он и открыл мешок.

Раздался грохот и – вот так чудо – мешок исчез, и остался только Ровер, совсем такой, каким он был всегда, пока впервые в жизни не встретил на лужайке волшебника.

Ну, возможно, не совсем такой: он немного подрос, так как стал теперь на несколько месяцев старше.

Бессмысленно было бы пытаться описать, в каком он был восторге, каким забавным и уменьшенным все ему казалось – даже старейший из китов; каким сильным и свирепым он ощущал себя.

И был один момент, когда он с таким вожделением смотрел на брюки волшебника…

Однако он вовсе не хотел, чтобы все началось сначала, и потому, отбегав от радости кругами милю и отлаявшись так, что чуть голова не отвалилась, он подошел и сказал «спасибо», и даже добавил «очень рад был познакомиться с вами», что, как вы понимаете, было верхом вежливости.

– Не за что, – произнес Артаксеркс. – И это – последнее мое волшебство. Я удаляюсь на покой. А тебе лучше отправиться домой. У меня нет больше магии, чтобы с ее помощью отправить тебя туда, так что тебе придется идти самому. Но ведь это не составит труда для сильной молодой собаки?..

Итак, Ровер сказал «до свидания», и кит подмигнул ему, а миссис Артаксеркс дала кусок пирога; и это было последнее, что он о них запомнил.

Это потом уже, спустя много–много времени, посетив приморский район, где он никогда прежде не был, он узнал, что произошло с ними дальше, – ибо они там были. Не кит, разумеется, но отошедший от дел волшебник и его жена.

Они осели в приморском городке, и Артаксеркс, взявший имя «мистер А. Пам», держал рядом с пляжем магазинчик, где продавал сигареты и шоколад. Торговля ими шла вяло. Артаксеркс был очень, очень осторожен и никогда не прикасался к воде – даже если это была питьевая вода. (Впрочем, это не было для него слишком обременительно – ведь увлекался–то он сидром…) И он изо всех сил старался прибирать весь тот кошмарный свинарник, который устраивали на пляже его посетители…

…потому что ярко–розовые и страшно липкие «Леденцы Пама»[83]83
  Американское rock candy – карамель в форме батончика, обычно продаваемая на английских морских курортах. Наиболее типичный вид: внутри – белая, внешний слой тонкий, липкий, розовый; и часто белая начинка внутри конфеты составляет буквы имени владельца курорта (возможно, в данном случае имя «Пам»).


[Закрыть] определенно приносили ему недурной доход.

– В этом непременно должна была содержаться хоть крошечная капелька магии. Потому что дети любили их до умопомрачения, и ели их безостановочно, и не могли прекратить есть даже после того, как уронили и изваляли в песке.

Однако еще больше денег зарабатывала миссис Артаксеркс. Прошу прощения – миссис А. Пам.

Ведь она содержала купальни, а также палатки и вагончики для переодевания[84]84
  В 1920–х годах, когда писался «Роверандом», в целях благопристойности купальщик заходил в вагончик через дверь со стороны берега, переодевался внутри и через другую дверь выплывал в море.


[Закрыть] на пляже, и давала уроки плавания, и ездила в сидячей ванне, запряженной двумя белыми пони, и надевала сногсшибательные драгоценности морского царя… Одним словом, она стала очень знаменитой.

Так что никто даже и не вспоминал про ее хвост!

Однако в настоящий момент Ровер все еще медленно бредет по деревенским улицам и проезжим дорогам, следуя за своим носом, который обязательно в конце концов приведет его домой, как это свойственно собачьим носам…

«Не все сны Человека–на–Луне сбываются. Он сам так сказал, – думал Ровер, бесшумно скользя вдоль дороги. – Этот–то не сбудется. Ах, как жалко… Я ведь даже не знаю, как называется то место, где живет мальчик».

Как он обнаружил, суша подчас была местом не менее опасным для собаки, чем Луна или океан, хотя гораздо более скучным. Автомобиль за автомобилем, полные одних и тех же людей (так думал Ровер), летели мимо него невесть куда, обдавая тучами пыли и вонючего газа[85]85
  На всем протяжении повествования в «Роверандоме» Толкин время от времени находит возможность продемонстрировать свое отношение к загрязнению окружающей среды и последствиям цивилизации. Человек на вершине Сноудона был из тех, что плюют на соблюдение чистоты в общественных местах; мазут вызывал у Нйорда ужасный кашель; преображение Артаксеркса в «хорошего» подчеркивается тем, что он прибирает весь тот «свинарник», который оставляют на берегу его посетители. Уличное движение во времена «Роверандома» было значительно меньше, чем сегодня, но, по ощущению Толкина, и этого было более чем достаточно. Ср. с его поэмой «Прогресс в городке Бимбл» (опубликована в 1931 году), в которой, согласно выводам биографа Толкина X. Карпентера, отражены чувства Толкина по отношению к Файли после посещения этого памятного ему места в 1922 году. В городке Бимбл он видит сквозь витрину:
  «сигареты и жевательную резинку (завернутые в обертку, уложенные в пачки специально, чтобы ими можно было сорить на траве и на берегу); шумные гаражи, где мрачные люди трудятся в поте лица, гремят и орут, а машины гудят, а огни вспыхивают, – и так всю ночь: веселенькое дело! Иногда (но редко) сквозь весь этот гам слышны крики мальчишек; иногда в позднее время, когда мимо не проносятся с грохотом мотоциклы, можно услышать (если только очень захотеть), как спокойно плещет у берега море. Плещет обо что? О сбившиеся в груду апельсиновые корки и громоздящиеся банановые шкурки; размачивая бумагу, пытаясь переварить кашу из бутылок, пакетов, жестянок, покуда не пришел новый день, с новыми бутылками и жестянками, пока утренние автобусы, остановившись у дверей старенькой гостиницы, не вывалили наружу с вонью и громыханьем, гиканьем и лязгом еще большее количество людей, Богзнаетоткуда и Невестьзачем приехавших в городок Бимбл, где с головой погрязшая во всем этом улица что некогда была прекрасной, шатается и падает вместе со всеми своими домами».


[Закрыть].

– Никогда не поверю, что хотя бы половина из этих людей знает, куда они едут или почему они туда едут или узнают это, когда приедут, – ворчал Ровер, кашляя и задыхаясь.

Когда лапы его уставали от трудных, мрачных черных дорог, он сворачивал в поля и бесцельно блуждал в них, слегка играл с птичками и кроликами и неоднократно упоительно дрался с другими собаками, временами со всех ног улепетывая от больших псов.

И таким образом, наконец–то, недели или месяцы спустя с того момента, как началась наша история (он сам не мог бы сказать точно, сколько прошло времени), он вернулся к своим родным садовым воротам.

И там, на лужайке, играл желтым мячом маленький мальчик! Сон стал явью – совсем как то, о чем он и не мечтал…

– Это же Роверандом! – закричал мальчик. И Ровер сел на задние лапы, и стал «просить», и не мог ничего пролаять, потому что у него вдруг пропал голос, а маленький мальчик обнял его, погладил по голове, а потом бросился в дом с криком: «Мой маленький просящий песик вернулся, большой и настоящий!»

Он все рассказал своей бабушке…

…Ну откуда же Ровер мог знать, что все это время он принадлежал бабушке мальчика?! Ведь к тому моменту, как его заколдовали, нашему псу было всего лишь два месяца…

Однако мне интересно, что знали об этом Псаматос и Артаксеркс?

Бабушка очень удивилась возвращению своей собаки, прекрасно выглядевшей, вовсе не сбитой машиной и не раздавленной велосипедом. Она никак не могла взять в толк, о чем это ей рассказывает малыш, и ему приходилось снова и снова пересказывать ей все, что он знал. С большим трудом, поскольку она была все–таки чу–у–точку туговата на ухо, бабушка поняла, что собаку теперь нужно звать Роверандомом, а не Ровером, потому что так сказал Человек–на–Луне («ну, надо же, какие у ребенка оригинальные идеи…»), и что теперь он принадлежит не ей, а мальчику, потому что мама принесла его домой с креветками («хорошо, хорошо, милый, пусть будет так, если хочешь, а я–то думала, что это я купила его у сына садовника…»).

Разумеется, я не стану пересказывать весь их спор – он был долгим и запутанным, как часто бывает, когда обе стороны правы. Ведь вам важно только то, что с тех пор пса стали звать Роверандомом, и что отныне он принадлежал мальчику, и что, когда время пребывания мальчиков у их бабушки закончилось, он вернулся с ними в дом, где однажды уже сидел на комоде. Конечно же, Роверандом никогда больше этого не делал.

Иногда он жил в деревне, большую же часть времени – в белом доме на обрыве над морем.

Он очень подружился со старым Псаматосом. Не настолько, конечно, чтобы выбрасывать из его имени букву «П», но вполне достаточно, чтобы, когда он уже вырос во взрослую, достойную собаку, будить его, вытаскивая из песка, и долго–предолго болтать с ним.

Правда–правда, когда Роверандом вырос, он стал очень мудрым и пользовался в округе огромным авторитетом.

И пережил за свою жизнь еще массу других приключений, во многих из которых участвовал и мальчик.

Однако эти, о которых я вам рассказал, были, наверное, самыми необычными и самыми восхитительными из всех.

Вот только Тинкер говорит, что не верит здесь ни единому слову. Кошки ревнивы!

КОНЕЦ