Текст книги "Дэниел Мартин"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Ну, я-то не мог себе позволить верить в это. У меня всегда было слишком много такого, что запрещалось к провозу.

На миг показалось, что Энтони вот-вот рассмеется.

– Что касается меня, боюсь, я готов поддаться соблазну и поспорить с таможенником о содержимом моего багажа. Надеюсь доказать, что некоторые мои ошибки в конце концов обернулись благом. – Он на мгновение умолк. – Одна из них – в том, что я заставил Джейн принять католичество. Она тебе уже…

– Только о самом факте. О мотивах не упоминала.

– Со взглядами зрелой язычницы ей сейчас гораздо легче держаться, чем с убеждениями недозрелой католички. Даже я это понимаю. – Он фыркнул. – А я теперь стал главой целой семьи отступников.

– Жаль.

– Да нет. Будем надеяться, на Небесах теперь принимают и кредитные карточки, не только звонкую монету. Всем нам будет худо, если это не так.

– А твои убеждения?

Еще не успев договорить, Дэн понял, что этот вопрос задавать не следовало: он мог далеко завести. Энтони помолчал, потом улыбнулся просто и естественно:

– На днях слышал прелестный анекдот. Молодой священник в одной из весьма передовых духовных семинарий приходит к своему наставнику и говорит: «Я должен покаяться в ужасном грехе». С этими словами он опускается на колени и закрывает лицо руками. – Тут Энтони спрятал лицо в ладонях. – «Святой отец, не знаю, как и сказать вам об этом, но я больше не могу нести свой крест в одиночестве». – «Слушаю тебя, сын мой». – Энтони опустил руки и повернул к Дэну по-настоящему изможденное и по-клоунски искаженное горем лицо: – «Я старался изо всех сил, но по-прежнему искренне верую во Христа!»

Дэн усмехнулся:

– И ты находишься в таком же ужасающем состоянии?

Энтони потер кончик носа:

– Не настолько. Хотя все еще могу считать себя католиком. Но клянусь тебе, Дэн, ты здесь не затем, чтобы я мог благодаря тебе рассчитывать на духовно чистое исподнее, когда… случится неизбежное. Вовсе нет. – Он пытался снизойти до уровня человека неверующего и явно перебарщивал с уничижительными метафорами, но Дэн с готовностью улыбнулся. – Речь пойдет скорее об инженерном искусстве. Об исправлении неудачного проекта. – Он помолчал. – Попробуем взять реванш у мадам Сосострис146146
  Мадам Сосострис – гадалка, предсказательница судеб в поэме Т. С. Элиота «Бесплодная земля» (1922).


[Закрыть]. С ее зловещей колодой карт.

– Понимаю.

С минуту Энтони разглядывал Дэна, уверенный – как вскоре и самому Дэну стало ясно, – что тот ничего не понял.

– Хоть ты так любезно и приехал сюда, прощения за ту твою пьесу тебе все равно нет. Не могу точно припомнить, что именно и как я тогда написал тебе, но очень сомневаюсь, что захотел бы взять назад написанное по существу. Даже сегодня.

– Не спорю.

– Но лишь потому, что, даже если бы ты знал, что заставило меня послать тебе то письмо, все равно тебе не следовало писать такую пьесу. Однако меня это все равно не оправдывает. – Дэн вгляделся в исхудалое лицо. Энтони потупился, потом снова посмотрел прямо на Дэна. В испытующем взгляде – чуть заметная суховатая ирония. – Перед нашей свадьбой Джейн сказала мне, что вы были близки. Такой вот джокер скрывался в той колоде.

Дэн опустил голову:

– Боже ты мой!

Но голос Энтони звучал легко:

– Я знаю, оксфордская философия давно – и порой вполне заслуженно – стала для всех писателей-интеллектуалов чем-то вроде любимой «тетки Салли»147147
  «Тетка Салли» – ярмарочная игра; участники с установленного расстояния должны выбить шарами или палками трубку изо рта деревянной женской головы.


[Закрыть]. Мы и вправду бываем иногда склонны убивать время на дискуссии, весьма напоминающие когдатошние споры о том, сколько ангелов могут уместиться на острие иглы. Я могу понять, если ты теперь посмотришь на эти события как на дела давно минувших дней. Вряд ли стоило бы улицу перейти, чтобы обсуждать этакие древности, а уж океан пересечь…

– Я понятия не имел.

– Именно этого мы и хотели.

Мысли Дэна устремились назад, к тем незапамятным временам – он пытался осознать, какой свет проливает это новое знание на все происшедшее с ним. Его первой инстинктивной реакцией было возмущение, смешанное с чувством абсолютной абсурдности ситуации: сколько же всем им приходилось скрывать и сколько снисходительности крылось в их молчании. А Энтони продолжал:

– Я должен сразу же сказать тебе – тот грех я тебе теперь простил – от всего сердца. Жаль, не могу сказать, что простил уже тогда. Тогда – не простил. Жалею об этом.

– Я же просто…

– Я знаю. И что больше всего виновата она. И я. Если кто-то в этой истории и невиновен, так это ты.

– Ты слишком легко отпускаешь мне грех.

– Теперь это уже не имеет значения, Дэн. Нравы меняются. В отношении к сексу – особенно. Мои студенты меня давно просветили. – Он опять принялся разглаживать плед на коленях. – Если бы только Джейн была не так честна и открыта… или – имела дело с кем-то, кто не так страстно увлечен собственной софистикой… и не обладал бы столь удивительной способностью, оберегая интеллектуальную синицу, в зародыше подавлять эмоциональных журавлей.

– Если ты и теперь винишь себя за это, значит, этот грех тебе так и не удалось изжить.

Мои слова заставили его на некоторое время замолчать. Голос его зазвучал мягче – видимо, он признал, что я прав.

– Разум – вот что было определяющим в нашем браке. Интеллектуальные игры. Не плоть. Не чувства. Не душа. – Он спрятал руки в карманах халата. – Именно это и помогло нам сохранить нашу тайну. Это вынудило тебя жениться на Нэлл. Отсюда же – отчасти – и то, что ты написал свою пьесу. Не на одном тебе вина. И за столь долгое молчание меж всеми нами тоже. – Он помолчал. – Прощая тебе на словах, я сделал все возможное, чтобы и речи о прощении не заходило. Тогда, давным-давно.

– Не понимаю, как бы ты мог чувствовать ко мне что-либо, кроме ненависти.

– Сильнее всего во мне бушевало чувство зависти. Так мне теперь представляется.

– Зависти?

– Поскольку ты воплощал в себе совершенно иные жизненные принципы.

– По отношению к предательству?

– Ну, скажем, к человеческим слабостям.

– Это что – добродетель?

– Некий корректив. Фальшивой духовности.

– Не понял.

– Весь мой вклад в нашу семейную жизнь свелся к интеллектуальному высокомерию. Вклад Джейн – бесконечное терпение, позволившее это высокомерие вынести.

– Это как-то не вяжется с ее отречением от веры.

– С самого начала она предоставила мне полную свободу выбора. Я мог навсегда расстаться с ней. Существует множество способов проявлять высокомерие, помимо требования, чтобы жена разделяла твои религиозные взгляды. Я стремился подавить все интуитивные проявления ее натуры. Убеждал ее, что разум способен оправдать даже самые смехотворные решения.

– А теперь ты делаешь из нее бессловесную дурочку. Энтони снова невесело улыбнулся, будто загнал Дэна в угол:

– Бессловесную жертву.

– Но… Ведь ваш брак не оказался неудачным!

– Как знать? После всех этих лет?

– Потому что я в жизни не поверю, что Джейн могла бы жить в постоянной лжи. Не тот она человек. То, что она отказалась от католичества, – лишнее тому доказательство.

– Я, пожалуй, сказал бы, что этим она не весьма удачно заменила отказ от мужа.

Дэн вдруг, неожиданно для себя самого, снова оказался в «Рэндолфе», вслушиваясь в не прочитанные тогда значения интонаций Джейн, окрашенные то легким цинизмом, то равнодушием: ему-то казалось, это влияние Оксфорда, игра в «англичанство», в той же, а то и в большей мере, чем что-то личное. А Энтони продолжал:

– Тот факт, что мои слова отчасти результат моих собственных построений, то есть я не знаю, согласилась ли бы Джейн подписаться подо всем, что я тут наговорил, скорее подтверждает, чем опровергает суть сказанного.

– Но есть ведь совсем простое средство, чтобы справиться с этим?

– Разумеется. Если бы не было слишком хорошо известно, что правда вредна умирающим. – Помолчав, он добавил: – К сожалению, как мне пришлось выяснить, некоторые болезни не поддаются лечению простыми средствами.

Он говорил без горечи, но слова прозвучали укором.

– Ты несправедлив к ней. – Энтони не ответил. – Человек ведь знает – волей-неволей. Работает инстинкт. Интуиция.

– Наверное, я слишком часто имел дело с этим глаголом – «знать», – чтобы так уж доверять ему. Я всего лишь хочу сказать, что если моя слепая одержимость интеллектуальными проблемами так глубоко – насколько глубоко, этого даже сама Джейн может полностью не сознавать – урезала, исказила, да как хочешь это назови, ее истинную природу, тогда… – Тут он, в совершенно несвойственной ему манере, прервал себя на полуфразе. Дэн явно представлял собою проблему, которой Энтони не предвидел. Он заговорил снова, но уже не так резко: – Не хочу умереть, ничего по этому поводу не сделав.

– Но то, что ты называешь «искажением», – цена всякого сколько-нибудь длительного союза. А люди вроде Джейн ни за что не улягутся – лапки кверху, – чтобы вот так запросто позволить «исказить» себя до неузнаваемости.

Это явно позабавило Энтони.

– Надо бы тебе как-нибудь отобедать за одним из наших «высоких столов»148148
  «Высокий стол» – стол для профессоров и членов совета в столовой колледжа; обычно помещается на небольшом возвышении.


[Закрыть].

– Ну, это уже профессиональные деформации. Вовсе не одно и то же.

– Менее опасные, чем деформации семейные? А что, по-твоему, больший грех – изменить человеку или изменить человека?

Дэн развел руками: : – Ну, мой милый, таковы правила игры. Я в свое время отказался играть по правилам, не позволил Нэлл изменить меня… Поэтому мы и разошлись. Ты это не хуже меня знаешь.

– Ну хорошо. А если бы ты попытался сохранить семью, позволив Нэлл руководить твоими поступками, ты чувствовал бы себя счастливее?

– Господи, да как же я могу на это ответить?

– Сказав, что не перестаешь жалеть о том, что ваш брак распался.

Дэн опустил глаза, пристально разглядывая свой бокал.

– Если я и не жалел об этом, то лишь потому, что генетически не могу быть верен одной-единственной женщине.

– Ну а я, пользуясь твоей терминологией, генетически не могу не быть верен одной-единственной женщине. Так ли уж велика разница между нами? Ты по крайней мере честно отдавал себя каждой из них.

Дэну припомнилась давняя шутка об Оксфорде: говорили, что самым типичным из оксфордских профессоров был Льюис Кэрролл149149
  Льюис Кэрролл – литературный псевдоним писателя-абсурдиста» Ч. Л. Джонсона, профессора математики в Оксфорде, преподававшего там с 1855 по 1881 г., автора книг «Алиса в Зазеркалье», «Алиса в Стране чудес» и др.


[Закрыть]. Полностью скрыть ощущение, что их разговор близок к абсурду, ему не удалось.

– Энтони, послушай, у меня было меньше часа, чтобы снова познакомиться с Джейн. Разумеется, она изменилась, это видно. Но она вовсе не производит впечатление человека, личность которого деформирована. И я знаю о ней от Каро. Девочка ею восхищается. Я представляю, что все это значит для тебя, как велик соблазн строго себя судить и… – Дэн почувствовал, что вот-вот сорвется, и взял себя в руки. – Ты понимаешь, что я хочу сказать.

– Параноидальный бред умирающего?

– Вовсе нет. Но ведь можно переборщить и с принципиальностью?

В комнате повисло молчание. Исхудалое лицо замкнулось в иррациональном упрямстве, чуть ли не в раздражении, в нежелании отказаться от давно вынашиваемых сомнений.

– А ты женился бы на Джейн, если бы я все поломал с самого начала?

– На этот вопрос невозможно ответить. Ты и сам это знаешь.

– Но ведь ты был в нее влюблен?

– Меня влекло к ней. Как влекло потом ко многим женщинам. – Глаза Энтони пристально наблюдали за ним, слишком пристально, чтобы Дэн мог чувствовать себя спокойно; он потупился и пожал плечами. – Я не Казанова, Энтони, но был близок со многими. Я и в самом деле испытываю непреодолимую тягу к непостоянству. – Но Энтони все молчал, и Дэну пришлось приподнять бокал и спросить: – Можно, я налью себе еще?

– Пожалуйста.

Дэн прошел к столику, где стояла бутылка хереса.

– И потом, ведь была же Нэлл, – сказал он.

– А сейчас? Есть кто-нибудь?

– Да. – Дэн обернулся, усмехнувшись с грустной иронией. – Совсем молодая. В дочки мне годится.

– Меня тут считают ужасно добропорядочным. Ни одной студентки не совратил. – Дэн улыбнулся, а Энтони продолжал: – И что же, ты не чувствуешь никакой ответственности перед ней?

– А как же. Я даже объяснил ей, что я такое на самом деле.

– Тогда ты оказался гораздо честнее и порядочнее, чем я.

Дверь отворилась: в проеме появилась молоденькая сестра. Она не произнесла ни слова, только притворно-строго взглянула на Энтони, о чем-то предупреждая. Он сказал: «Нет, еще не пора». Она с готовностью кивнула и скрылась за дверью.

– Ты уверен…

– Да нет, нет. Просто девочка проявляет заботу.

С бокалом в руке Дэн подошел к стеклянной двери и выглянул наружу: так он был рядом с Энтони, но лишь вполоборота к нему. Проехал автомобиль, потом – два студента на велосипедах; улица внизу полнилась туманом; вверху тянулись крыши Оксфорда – города, казалось, на века отставшего от того, другого, недавно покинутого Дэном в далекой Калифорнии. Опять ему подумалось о Дженни, о том, насколько приятнее было бы поужинать сегодня с ней, а не с Джейн, поджидавшей его в холле; вернуться в настоящее, а не застревать в несказуемом прошлом. Он чувствовал какое-то психологическое удушье, клаустрофобию от этой замкнутой университетской жизни, гнет чего-то невыразимого, что за всей этой умудренностью и интеллектуальностью оставалось вечно незрелым, подростковым, бледным и хилым, словно растение, лишенное света, и в то же время защищенным множеством привилегий, укрытым от трудностей реальной жизни, от мира вне оксфордских стен. То же можно было отнести и ко всей Англии в целом.

– Ты что-то говорил об исправлении неудачного проекта.

– Скорее всего я ничего особенного не имел в виду… Просто, может, что хорошее и выйдет, если обозначить неудачи. Впрочем, нет, – поспешно продолжал он, – здесь я не вполне искренен. Это всего лишь гипотеза, Дэн. Надежда – вопреки всему, – что в один прекрасный день ты сумеешь найти время и поможешь вытащить из-под всего наносного ту Джейн, ту ее личность, какой она могла бы быть… – Энтони пристально вглядывался в лицо Дэна, и – как ни странно – впервые за все время взгляд его вдруг стал почти чужим, формально-вежливым. – Не мог ли бы ты снова стать ей другом?

– Энтони, я не был бы сейчас здесь, если бы… я же пытался дать вам знать… писал вам обоим… через Каро. Давно. Несколько месяцев назад.

И снова Дэн почувствовал, что предложил направление беседы, следовать которому Энтони вовсе не был намерен.

– Да… мы получили. – Он улыбнулся. – Удивляешься, почему мы никак не прореагировали? Или – почему только теперь?

– В общем – да. Самую малость.

– Знаешь, смерть очень похожа на профессора, чьи лекции слышит лишь тот, кто оказался в первом ряду, – сказал Энтони. – Это помогло мне выиграть битву с самим собой, Дэн. А Джейн ее проигрывает. – Он помолчал в некотором замешательстве. – Она ведь не хотела, чтобы ты сегодня приехал. Не знаю, понял ты это или нет.

Дэн опять глянул вниз, в окно: улица словно вымерла.

– Она все еще винит меня за Нэлл?

– Не думаю, что в этом дело. Да и «винит» – вовсе не то слово. – Голос его теперь звучал не так резко. – Ее реакция на прошлое совершенно иная, чем у меня, Подозреваю, что ты для нее – некий символ, воплотивший в себе все, чего недоставало в нашей семейной жизни. Разбитый киль, на котором – как она теперь считает – и был построен наш брак. – После минутной паузы он продолжал: – Тебе придется извинить меня, Дэн. Я не очень четко излагаю проблему. Я понял, что очень хочу увидеться с тобой, примерно месяц назад. И отчасти именно реакция Джейн на заданный мною вопрос помогла мне осознать, как много мы с ней прятали друг от друга все эти годы. Мы никогда в открытую этого не обсуждали. Ее нежелание внешне объяснялось боязнью причинить тебе беспокойство. Тщеславие – полагать, что ты вообще помнишь, кто мы такие. Впрочем, – добавил он, – тут она, может быть, отчасти права.

Теперь Дэн стоял, прислонившись к стене у стеклянной двери; Энтони избегал смотреть на него: пристально разглядывал серый больничный пол, будто именно к нему и обращался.

– Но в основном – совершенно не права.

Энтони улыбнулся, поднял на Дэна глаза:

– Но по крайней мере она отчасти права, полагая, что мною движут эгоистические, по сути, мотивы. Я ведь на самом деле прошу тебя сделать то, что не удалось сделать мне самому, Дэн. И я знаю. Невозможно объяснить. После всех этих лет… фактически, увы, не зная тебя больше. Просто – догадываюсь. Просто молюсь об удаче. Теперь, когда тебе вернули недостававшую в колоде карту.

Несколько мгновений – мгновений, снова и снова образующих странные геометрические построения, уничтожающие время и самое понятие хронологической последовательности, – двое мужчин вглядывались друг другу в глаза, пытаясь отыскать там не только кроющуюся в их глубине тайну, но и ее разгадку. Код былого общения рушился, предлагался иной; и Дэн, хоть и не мог полностью осознать значительность происходящего, все же понимал, что – даже если католицизм Энтони и не был теперь столь же неколебим, как прежде, – он сохранил гораздо более глубокую веру – веру в универсальный абсолют. То, что он, казалось, совершенно забыл о времени, о разрыве, обо всем остальном за пределами их разговора, было лишь функцией этой его веры то, о чем я прошу, – вне времени… это абсурдно, но необходимо, этого требует все мое существо, моя мораль, мои убеждения. Можешь мне удивляться, смеяться надо мной, презирать за то, что я до сих пор привержен той вере и той пауке, над которыми все больше и больше смеется мир; но на самом деле в данный момент суть моя не в этом, и не поэтому мы с тобой оказались здесь Возможно, сказывалась близость смерти, но Дэну подумалось, что он, видимо, всю жизнь заблуждался, полагая, что этот человек был философом всего лишь по интеллектуальной склонности, по складу ума. В глубине его души – и это трогало до слез – крылось что-то простое до примитивности, чистая наивность детства и в то же время истинной взрослости того, другого, философа, который когда-то предпочел цикуту лжи150150
  Имеется в виду Сократ (469 – 399 до н. э.) – древнегреческий философ (Афины), изучавший природу и характер человека; приговоренный к смерти за проповедование культа чуждых Афинам богов, отказался отречься от них и выпил яд.


[Закрыть].

– Энтони, ну разумеется… Если мои попытки могут помочь…

– Но я прошу о невозможном?

– Я этого не говорил. – Дэн снова разглядывал свой бокал. – Просто… ну… это ведь от Джейн зависит, разве нет? У нее теперь, вероятно, есть гораздо более близкие друзья.

– Но ей нужен кто-то, кто и знает ее, и не знает. Кто помнит, какой она когда-то была. Она стала очень замкнутой, Дэн. Думаю, не только со мной. – Некоторое время он молча обдумывал следующую фразу. Потом заговорил снова: – Может быть, самая глубокая трещина в нашем браке образовалась из-за спора о том, сохраняем ли мы хоть какой-то контроль над собственной жизнью или нет. Брак наш стал непререкаемым доказательством того, что моя точка зрения ничего не стоит: вот одна из причин, по которой я не могу говорить с ней обо всем этом. Я проповедую в пустом храме, а это доказывает, что мои проповеди никчемны. Теперь наши отношения свелись к нежно-вежливым. Как принято: умирающий муж, заботливая жена.

Дэн прошел к кровати, присел на край; пристально разглядывал полоску стены под окном.

– Я ничего не знал об этом, Энтони.

– Откуда тебе было знать? Мы очень старались это скрывать. Даже от собственных детей. А уж от внешнего мира и подавно.

– А ты в последнее время не пытался…

– Я заставил ее много лет лгать о ее религиозных убеждениях. С этого и начался процесс замыкания в себе. Не хочу совершить того же по гораздо более важному поводу. Она к тому же очень горда. Я не готов оскорбить в ней и это чувство.

– Что ж, приговор выносится без суда и следствия?

– Наоборот – суд и следствие без приговора.

– А она знает, что ты собирался сказать мне об этом?

– Должно быть… да, в каком-то смысле, должно быть, знает. Но я бы хотел, чтобы ты теперь сохранил это в тайне, Дэн. По правде говоря, я даже на этом настаиваю.

Дэн промолчал, чувствуя себя все больше и больше не в своей тарелке; он словно был втянут в игру, правила которой давно забыл, и все время ощущал присутствие той женщины, что ждала сейчас в машине у больницы, зная и не зная, о чем они говорят.

А Энтони продолжал:

– Это, должно быть, странно звучит. Но я настаиваю – как бы это сказать? – из стратегических соображений. Предполагая, что ты готов простить нам обоим.

– Ты прекрасно знаешь, что этой проблемы не существует.

Снова ненадолго воцарилась тишина.

– И еще – я испытываю глубочайшую благодарность за то, что мне было позволено делить с нею жизнь. На другом уровне. Я говорю о том, чем вам обоим пришлось пожертвовать. Ваш поступок, может, и был аморален, но то, что за ним последовало… моя благодарность отчасти вызвана эгоизмом выигравшего в результате принятого вами решения, но я ее и в самом деле испытываю.

Дэн усмехнулся:

– Хоть один из участников доволен… результат выше среднего в этом раунде.

– Но ниже среднего, если речь о серьезной игре. Даже если о гольфе говорить, верно?

Что-то весьма странное случилось с его чувством времени. Для Дэна оба они теперь были чужими, людьми разных судеб и даже разных культур. Для Энтони все как бы оставалось по-прежнему, будто они по-прежнему были самыми близкими друзьями и за все прошедшие годы замены Дэну так и не нашлось.

Дэн снова улыбнулся ему и кивнул на репродукцию Мантеньи:

– Начинаю понимать, зачем она у тебя здесь висит.

Энтони чуть скривил рот в усмешке.

– Ужасно. Дурной вкус. Даже мои остроумные друзья-иезуиты не смеются.

Однако он не дал себя отвлечь; выпрямился в кресле и взглянул на Дэна через комнату:

– Дэн, ты как-то раз сказал мне одну вещь, которую я навсегда запомнил. Ты тогда нашел прелестную орхидею, мимо которой я прошел, не заметив… insectifera151151
  Insectifera – название орхидеи (лат.).


[Закрыть], кажется?., не могу сейчас вспомнить, но вечером мы рассказывали о ней нашим девушкам. Про твой нюх на орхидеи. И ты сказал, что я знаю только, как надо рассматривать орхидеи, а не как их разыскивать. Ты помнишь? – Дэн покачал головой, встретив вопрошающий взгляд Энтони. – Так вот. Когда я думаю о тысячах суетных слов, напрасно произнесенных и зря написанных по поводу абстрактных предположений и философских умствований вроде подсчета тех самых ангелов, вместо того чтобы… – Он пожал плечами.

Дэну вспомнился Барни. Прямо пандемия самообличений.

– Ну, с этим я никогда не соглашусь. Не говоря уж ни о чем ином, ты сотни молодых людей научил мыслить.

– Точно так, как мыслю сам. Слава Богу, среди них попадались и глупцы. Эти по крайней мере избежали заразы.

– Чепуха. Ты еще и бисер перед свиньями метал.

– Точно. Только в другом смысле. Академической «игрой в бисер»152152
  «Игра в бисер» (1943) – роман немецкого писателя, поэта и философа Германа Гессе (1877-1962). Выражение «играв бисер» используется для обозначения достаточно сложной, но бессмысленной работы ума.


[Закрыть] занимался.

Руки Энтони спрятал в карманы халата и снова выпрямился, слегка прижавшись к спинке кресла, будто испытывал неудобство или боль, хоть совсем недавно и отрицал это. Иронически улыбнулся Дэну:

– Извини. Это, должно быть, очень похоже на жалость к себе. Просто все очень уж многое спускают умирающему. Как будто размягченность именно то, что ему нужно.

– Кроме всего прочего, ты и сам знаешь, что рассмотрение – деятельность гораздо более важная, чем разыскание.

– Возможно – если речь идет об орхидеях. А не о себе. Я рассматривал себя. Всю свою сознательную жизнь. Такого, как есть. А не такого, каким мог бы быть. Или – каким должен был быть. Это и позволило мне превратить тебя в живой пример всего того, на что мы с Джейн могли взирать свысока.

Отвращение к себе звучало в его голосе, ясно виделось в лице.

– Ну хорошо. По невероятно завышенным христианским стандартам, тебе недостало милосердия. Но это же не означает, что ты в принципе судил неверно.

– Но я судил, основываясь на неверных принципах. – Энтони впился взглядом в глаза Дэну. – А то, что ты принял приговор не противясь, лишний раз доказывает это.

– Да почему же?

– Да милый ты мой, ведь судья, который ведет дело – я имею в виду твою пьесу, – столь явно исходя из своих собственных интересов, – судья неправедный, он был бы позором всему правосудию вообще. Особенно если учесть, что одно из его собственных предыдущих решений – то самое, тебе неизвестное, – и спровоцировало в значительной мере преступление, о котором шла речь. То, что теперь у тебя хватает доброты признать, что приговор был справедливым, доказывает твою относительную невиновность.

– А кто спровоцировал то твое «собственное предыдущее решение»? И как ты думаешь, почему это случилось лишь однажды? Почему, раз вступив на этот путь, мы сразу же отказались следовать по нему дальше?

– Да потому, что вы ошибочно решили, что я – потерпевшая сторона.

Дэн отрицательно покачал головой:

– Все гораздо проще. Я был недостаточно хорош для Джейн. А она – недостаточно плоха для меня.

– Я полагаю, что мог бы легко убедить тебя в обратном. Но даже если бы так было на самом деле, вы принесли бы гораздо больше пользы друг другу, чем… – Он умолк, не продолжив сравнения.

Дэн поболтал остатки хереса в бокале. Энтони не желал расставаться с поразившими его стрелами, так что – в роли лучника – Дэн решил промолчать. А Энтони – в роли поражаемого стрелами мученика – снова скривил рот, иронизируя над собой:

– Кошмар. Этакая мелодрама на смертном одре. Но я и вправду очень хотел просто повидаться с тобой. Услышать, как ты живешь.

– Про «Оскаров», отправленных в нужник?

– Ну ведь не все же заслуживает сожаления?

– Нет, конечно, если жить этим изо дня в день. Что я и делаю. По большей части.

– Есть философии и похуже этой.

– Пока не начнешь подводить итоги.

– Одного плакальщика на эту комнату вполне достаточно. Дэн улыбнулся в ответ на этот упрек:

– Думаю, я стал, как Джейн, детерминистом. Более или менее ухожу в себя.

– Уход в себя несовместим с детерминизмом.

– Если ты не рожден выбирать путь наименьшего сопротивления.

– Это пораженчество, а не детерминизм.

– Ну, человек может сам выбрать себе что-то из плывущих мимо обломков. Но это ведь дела не меняет?

Энтони поднял вверх палец:

– Чувствую присутствие святого Сэмюэла Беккета153153
  Сэмюэл Беккет (1906-1989) – английский писатель, эссеист, критик, много лет живший во Франции. Нобелевский лауреат (1969). Главное место в его творчестве занимают вопросы «Кто мы такие? Что имеет в виду человек, когда произносит «Я»?» Одно из наиболее известных его произведений – пьеса «В ожидании Годо».


[Закрыть] и его изощреннейшего французского абсурда. Отъявленный романтический пессимизм.

– А теперь ты несправедлив к Беккету.

– Ничуть не более, чем был бы Паскаль. Или – Вольтер. Mutatis mutandis154154
  Mutatis mutandis – учитывая необходимые поправки на Время (лат.).


[Закрыть].

– Вряд ли.

– На днях один из моих самых всерьез довольных собою оксфордских коллег пытался утешить меня, рассуждая о грядущей экологической катастрофе. Вроде бы мне необычайно повезло, что я ухожу, не дождавшись всепланетного фиаско. А я ответил, что он свободен в выборе и может ко мне присоединиться.

Дэн рассмеялся:

– Но то, что он отказался, вовсе не опровергает его утверждений, не так ли?

– Позволь мне предположить, что пьеса, в которой мы все участвуем, и вполовину не столь плоха, как утверждают глашатаи конца света. В конечном счете та самая тварь земная, что несет зло, есть тварь, способная мыслить. – Он взглянул на Дэна с былой шутливой насмешкой: – Бог для меня – по-прежнему неразрешимая загадка. А вот с дьяволом – полная ясность.

– И что же он такое?

Он не видит целого. – Энтони снова смотрел в пол. – Год или два назад один мой студент сообщил мне, что двадцатый век помог нам понять, что все мы – актеры в дурной комедии, и понимание это пришло в тот самый момент, когда выяснилось, что комедию эту никто не писал, никто не смотрит, а единственный театр в городе, где она играется, – это кладбище.

– И что же ты сказал на это?

– Что ему следует бросить занятия философией и пойти по твоим стопам.

– Недобрый совет.

– Ничего подобного. Ты затворился в мире алогичных мечтаний, мы обречены жить в мире логических построений. Там слово – игра. Тут слово – инструмент. До тех пор, пока одно не пытается выдать себя за другое.

– И ты никогда не пытаешься играть этими инструментами?

– Ну я вряд ли смогу отрицать, что мы с тобой одинаково склонны злоупотреблять своими орудиями.

Оба заулыбались, я думаю, впервые совершенно искренне, по всей вероятности, потому, что одновременно вспомнили былые беседы, любовь к таким вот каламбурам, игру словами; потому, что оба понимали – эта встреча близится к концу… и если они – каждый со своей стороны – не нашли друг в друге того, что ожидали, все же осталось в них нечто глубинное, не изменившееся вопреки всем изменившимся внешним обстоятельствам. Время улеглось, успокоенное, хоть и не побежденное. Энтони снова выпрямился в кресле.

– Дэн, я даже выразить не могу, как все это существенно для меня. Какой подарок ты мне сделал.

– Для меня тоже.

– Знаешь, я испытываю удивительно странное чувство оптимизма по поводу состояния человечества. Не могу объяснить… Это… ну, я думаю, тут что-то большее, чем просто вера. Существует кое-что поглупее теории совершенствования.

– Невозможность совершенствования?

Энтони кивнул:

– Просто – мы выкарабкаемся. Несмотря на все наши несовершенства. Если только поймем, что начинать нужно с себя. С собственной биографии. Вместо того чтобы возлагать вину на все и вся, существующие под солнцем помимо нас. – Он лукаво взглянул на Дэна. – Я порой думаю оставить человечеству в качестве завещания последний мистический лозунг: «Вглядитесь в себя!» – Он помолчал с минуту, потом повыше натянул плед и сказал: – Вглядевшись в себя, отправлюсь-ка я, пожалуй, на боковую. Стать банальным еще хуже, чем быть сентиментальным.

– Ты имеешь право на арию. – Энтони не понял. – Старый голливудский жаргон. Знаменитая фразочка Голдвина155155
  Сэмюэл Голдвин (1882-1974) – выдающийся американский режиссер.


[Закрыть]: «Кончай со своей паршивой болтовней, арии вышли из моды вместе с Шекспиром!»

Энтони поднял голову – ему понравилось.

– Это надо запомнить. – Вгляделся Дэну в глаза: – Ты понимаешь, что я пытался сказать тебе, Дэн?

– Разумеется.

– Я знаю Джейн лучше, чем кто-либо еще в этом мире. Несмотря ни на что. Она действительно нуждается в помощи. В добром самаритянине156156
  Добрый самаритянин – в Библии язычник, житель Самарии, оказавший помощь чужому человеку, ограбленному и израненному разбойниками, и позаботившийся о нем.


[Закрыть].

– Сделаю все, что в моих силах. – Дэн протянул руку, коснулся пальцев Энтони и встал. – Приду завтра. Представлю тебе все ужасы мира, в котором живу. Тогда попробуй отвергнуть Шпенглера157157
  Освальд Шпенглер (1880-1936) – немецкий философ, утверждавший, что цивилизации развиваются подобно биологическим видам, проходя стадии первоначального развития, расцвета и угасания. Прославился книгой «Закат Европы» (1926-1928).


[Закрыть], если удастся.

– Я буду рад.

– И не беспокойся о прошлом. Главные недостатки проекта обнаружились в неодушевленных предметах. В окружающей жизни. Не в нас.

– Если ты согласен, что средство их исправить заключено в нас самих. Теперешних. Не тех, какими мы были.

– Договорились.

Больной протянул руку, и Дэн сжал его пальцы. Тут – жестом, наконец выдавшим глубоко запрятанное чувство, – Энтони накрыл их соединенные руки своей второй ладонью. Но глаза его, вглядывавшиеся снизу вверх в глаза Дэна, были сухи.

– Столько всего еще не сказано.

– Слова. Нет необходимости.

– Ну что ж. Удачного вам обеда.

– А тебе – хорошего сна.

– Эта проблема легко решается современной фармакологией. Энтони выпустил руку Дэна. От двери Дэн спросил:

– Позвонить, чтобы кто-нибудь пришел?

– Нет, нет. Сами явятся.

Энтони поднял руку; и еще эта его улыбка… Словно легкий намек на благословение… или – намек на легко даваемое благословение: что-то столь же неоднозначное, как репродукция висевшей над кроватью картины, соединившей в себе гениальный артистизм и болезненную религиозность.

Он уже решил для себя, каким я стал, и не хотел, чтобы я понял это. Так что я потратил последнее мгновение, просто рассматривая Энтони. Не пытаясь больше его разыскать.