Текст книги "Все горят в аду"

Автор книги: Джон Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Гнев был неподдельный, но происходил от бессилия. Так мужчина колотит женщину, потому что у него проблемы с эрекцией.

Наотмашь:

– Ты еще не знаешь, с кем связался. – Чэд обхаркал трубку. – Я у тебя, сукина сына, сердце вырежу и тебя в эту дырочку отымею. Значит, так, слушай меня, урод. Я достану эту кассету. Я достану тебя, заберу кассету, а потом я поставлю ногу тебе на глотку и надавлю как следует. Ты слышишь, слышишь этот хруст? Это шея твоя хрустит!

Из последних сил держа трубку – и себя – в руках:

– Тебе, по-видимому, нужно время, чтоб все обмозговать. Я буду на связи.

И Парис повесил трубку. Мир стал лучше, он показался Парису лучше с вершины его всемогущества. С такой высоты Парису открылся неплохой вид на людей-муравьев и трудяг-букашек – он и сам был таким же (с тех пор прошел один миг и целая жизнь): ничтожная мошка, сновавшая от кучки к кучке, перебиваясь объедками со столов крутого жлобья, тузов и магнатов, которые знают жизнь и вцепляются в нее мертвой хваткой. И творят что хотят.

Телефонный звонок.

Всего лишь телефонный звонок.

И Парис вошел в их круг. Почти вошел. Войдет, когда получит деньги. Парис подорожает на миллион.

"Как тебе это нравится? – обратился он к Яну, обратился в злобной молитве, устремив ее сквозь время, пространство и толщи атмосферы – туда, куда уходят покончившие самоубийством белые ребята-гранджеры. – Как тебе это нравится? Ты труп на куче дерьма, а я тут. У меня твоя музыка, до которой мне никогда дела не было, и теперь она мне кое в чем послужит. Подкинь мне деньжат, сделай меня человеком. За эти деньги она вернется. Кто из нас теперь неудачник?" Так молился Парис.

"И хрен с тобой", – таков был его "аминь".

Щелчок, гудки: крушение поезда в ухе Чэда. Потом ничего. Потом страх, паника и вновь – хвать за трубку.

– Маркус, Джей, подите сюда!

Парочка явилась секунд пятнадцать – двадцать пять спустя, и это были самые долгие пятнадцать – двадцать пять секунд на памяти Чэда.

– Что произошло? Ты странный какой-то, – отметил Маркус, спокойный, собранный – по контрасту со взмокшим и трясущимся Чэдом. Ему бы, спокойному, солодовый ликер рекламировать. – Нельзя себя так изводить работой.

Чэд поднапряг мышцы и сумел докинуть Джею бирку с именем.

– Найдите этого малого.

– Парис? Это кто?

– Это тот, кого я хочу, чтоб вы нашли, вот это кто.

– Новый талант, что ли?

Назойливые расспросы Джея и его еще более назойливый голос не смогли унять потоотделение и дрожь Чэда, а только усилили.

– Гондон, который украл пленку с Яном, вот кто это. Это моя пленка. Я хочу вернуть свою пленку!

– Где прикажешь его искать? – спросил Маркус. – В телефонной книге на фамилию "Гондон"?

Скукожившийся, перекошенный Чэд – человек, попавший в нежные объятия паралича.

– Господи... Господи, это что, так сложно? Это что, так сложно понять? Вы заходите в каждый гастроном двадцать четыре, семь в городе, пока не находите там служащего по имени Парис. Вот что вы делаете.

– В каждый гастроном "двадцать четыре, семь"? – Джей сделал ударение на слове "каждый".

– Сколько Парисов работает в гастрономах "двадцать четыре, семь"? – Чэду полшага до белой горячки. – Это просто... Это же так просто.

– Ну найдем мы этого гуся, дальше что?

– Приведете его ко мне. Короче... тащите гада сюда. – Чэд сжал кулаками виски, пытаясь сдержать нарастающую агонию. – О черт, совсем меня довели.

Маркус и Джей восприняли это как команду. Метнулись к двери. Чэд, в ужасе:

– Маркус!

Маркус обернулся и увидел Чэда – обмякшего, дрожащего: мертвенно-бледная рука, простертая в его сторону.

– Не подведи меня, Маркус. Пожалуйста, не подведи меня.

* * *

Джей с Маркусом спустились в гараж.

Джей, передернувшись:

– Кое-кому сегодня антидепрессантов не хватило.

Парень-мексиканец в красном пиджаке подогнал "ауди" Маркуса. А4. Круче "бимера" и на несколько тысяч дешевле. То есть Маркус был не дурак. Двое лакеев Чэда сели в машину и отправились на поиски гастронома "24/7".

Чэд сидел в своем офисе, дверь была заперта, верхняя часть туловища распластана по столу, голова прижата к дереву так, что лоб начал скользить на пленке пота, вытекающего из пор.

– Мне нехорошо, – скулил он. – Мне нехорошо.

– Нет же, Чэд, тебе хорошо, – отвечала Анджела.

Анджела явилась к Чэду без предупреждения, запросто, как обычно, в ту самую минуту, когда была нужна ему позарез.

Анджела была самой красивой женщиной, какую только мог вообразить Чэд. Анджела была черная. Не светло-черная и не из тех, что только называются черными. Она была черна, как вечная ночь, черна, как первичный хаос. Черна до того, что, казалось, светится, отражая все чужеродное ее существу.

Анджела была самая физически совершенная женщина, какую только мог вообразить Чэд. Ее безупречная фигура легко угадывалась даже под стильным деловым пиджаком и юбкой – белой, контрастирующей с черной плотью Анджелы. Пиджак был узкий. До того узкий, что обтягивал мышцы по всему контуру ее тела. Очерченные под тканью руки. Торчащие, а не обвисшие груди. Овальные бедра и крепкие икры, затянутые в чулки, – белые, как и весь ее костюм; Чэд знал, что эти чулки обрываются под самым пахом – там, где помещается сердце ее женственности. А выше белых чулок, под белым костюмом? Чэд был уверен, во всяком случае, представлял, что трусы и лифчик на Анджеле такие же белые и в два раза эротичней.

При мысли о ней Чэд почувствовал слабость.

Слабость его одолевала.

– Мне нужно прийти в себя, Анджела. Ты... ты полечишь меня?

– А чем я обычно занимаюсь? – Она говорила глубоким шепотом. Если бы не чувственность, по голосу ее можно было принять за плохо проснувшегося мужчину.

– Почему мне так паршиво?

Она коснулась черной рукой его груди. Легонько погладила ее. Слегка помассировала.

– Это все твое сердце. Холодное, черствое и насквозь больное.

Чэд, с пафосом:

– Это все мое сердце. Это потому, что я тебя люблю.

Ей стало смешно: Чэд вообще ничего понять не способен.

– Ты не любишь меня. Ты любишь то, что я тебе даю.

– Я тебя люблю. – Он умолял ему поверить. Анджела знала лучше. Совесть Чэда говорила ее устами:

– Ты любишь мои прикосновения. Ты любишь то, что от них чувствуешь. – Она запустила пальцы в его шевелюру. – Так любишь, что готов ради этого на все. Ты врал, мошенничал и воровал ради этого.

– Ради тебя. Это все ради тебя...

– Сколько денег компании ты на это истратил? Сколько?

Чэд подумал обо всех чеках по роялти "Воли инстинкта", которые он выписал сам себе, обо всех подложных займах "Воли инстинкта", которые он записал на счет группы, дабы покрыть свои махинации – так, чтобы никто ни из группы, ни из агентства не прознал, что он прикарманил деньги. Никаких крупных чеков. Небольшие суммы. Вычислить их почти невозможно. Несколько сотен здесь, пару сотен там. Все покрывали миллионы, лившиеся от такой супергруппы, как "Воля инстинкта". Но если снимать регулярно, из месяца в месяц, из года в год, то общая сумма может составить...

– Несколько сот... тысяч... Больше.

– Больше трехсот тысяч долларов. – Она с удовольствием произнесла эту цифру. – Ну конечно, ты меня любишь.

Анджела указала на стол Чэда.

Чэд посмотрел.

На книге записей, между ключами от "бимера" и бутылкой воды из Эвианского источника во французских Альпах, лежало гладкое зеркало, бритва из нержавеющей стали и пакетик хорошего размолотого кокаина.

От одного взгляда на эти три предмета Чэд едва не оргазмировал. Это тебе не крэк какой-нибудь и не надоевшая марихуана. Убойнейший продукт. Чистая классика. Все равно что рвануть на предельной скорости по встречной полосе.

Чэд Анджеле, тяжело дыша:

– Ты нужна мне.

Его страстность не произвела впечатления на Анджелу.

– Тебе был нужен Ян. Он был нужен тебе, чтобы сделать новый альбом. Тебе были нужны деньги с нового альбома взамен тех, которые ты украл.

Беспощадное обвинение звучало в ее тоне. Угрюмый, всевидящий, всезнающий серафим.

Совокупная мощь свидетельства и обвинения сломила Чэда, плечи его поникли, глаза увлажнились.

– О господи. Я собирался вернуть, – выдавил он. – Честное слово.

– А теперь тебе нужна кассета. Без этой кассеты ты пустое место, тебя ждет крах.

– Нет... нет...

Анджела высыпала кокаин на зеркало.

– Вывести тебя на чистую воду теперь для них – дело времени.

– Ты же все равно будешь приходить ко мне. – У него пошла слюна при виде кокаина. – Даже... даже если у меня ничего не останется, ты будешь приходить ко мне?

Бритва. Кокаин, разделенный на аккуратные тонкие дорожки.

– Ой, Чэд. Перестань думать о таких ужасных вещах.

– Я устал. – Чэд уже чуть не плакал. – Как же я устал.

– Ладно, малыш. Дай я все улажу.

Анджела намотала на пальцы волосы Чэда и повернула его голову к зеркалу. Чэд втянул в себя порошок. Мощный вдох. Кокаин влился в кровь, наделил Чэда силой, крепостью, уверенностью и другими суррогатами витальности.

– Я люблю тебя, Анджела.

– Люби меня сколько влезет... пока платишь деньги.

* * *

Со стороны Огден-стрит, что в исконно еврейском районе Фэрфэкс, можно видеть «Телевижн-сити» – комплекс Си-би-эс, в котором Си-би-эс штампует пачками «Си-би-эс-шоу». Весьма детально можно видеть успех, блеск и прочие атрибуты шоу-бизнеса.

Этот вид, этот угол "Телевижн-сити" со стороны Огден, был ближайшим из доступных Парису уголков того мира.

До прошлой ночи.

До тех пор, пока он не подвез какого-то белого хмыря, оказавшегося крутожопым рокером. Пока он не спер у этого крутожопого рокера какую-то кассету. Пока крутожопый рокер не покончил с собой. И так далее, по правилам домино, вплоть до сего момента.

Его квартира, та самая, которую он делил с Бадди, как любая другая квартира на этой улице и в этом районе, была четверная или как там это называется. То, что задумывали как нормальный дом, а потом раскромсали на четыре идиотских отсека.

Войдя в квартиру, Парис подошел к холодильнику и допил остатки мускатной шипучки "A&W", о которой мечтал с предыдущей ночи. Париса удивило, что мускатная шипучка "A&W" как-то сама собой оказалась праздничным напитком. Когда он открывал банку, он был маленьким человеком, а теперь он, наоборот, большой человек. В будущем, размышлял он, когда настанут славные времена – а они настанут, братишка, еще как настанут, – так вот, эти славные времена он тоже будет обмывать "A&W". И не нужно будет жаться над каждой банкой. Дела налаживаются, ветер переменился... Черт возьми, ждать осталось недолго – и совсем скоро он с кайфом откупорит новую банку.

Да. Хорошо быть королем.

И тут Парис подумал о ней.В очередной раз. А как он мог о ней не подумать? Все в итоге вернулось к ней. Кассета, деньги, все, что можно сделать, когда у тебя миллион долларов... Как она к этому отнесется? У нее перехватит дыхание? Набухнут соски?

Банка с шипучкой затряслась. Затряслась, оттого что у Париса дрогнула рука. Даже теперь, когда он уже вот-вот получит все, о чем мечтал, онапо-прежнему имеет над ним такую власть.

Спальня. Парис залез рукой под кровать, под сломанный деревянный каркас, накрытый матрасом, достал рюкзак, засунул в него цифровой плеер. Запихал рюкзак обратно. Лучше оставить здесь. Нет смысла мотаться с пленкой по городу – а Парису нужно было отлучиться.

Ему нужно было увидеть ее.

* * *

Не успел Дэймонд спустить свою черную ногу с койки, в которой провел все утро, а бюджет его наркокоролевства уже пополнился на шестнадцать тысяч долларов по сравнению со вчерашним днем. Настолько сильно населению Лос-Анджелеса хотелось торчать. Но, даже получив лишний навар, он не прекратил базарить по поводу тех, кто увел у него наркотики и грохнул его ребят. И тем более не перестал смешивать с дерьмом Кенни и Омара, не сумевших найти воров и убийц.

– Что за говно? – кричал Дэймонд на своих курьеров и на двух новых девиц, которыми заменил двух предыдущих.

Профессионалу нужен свежак.

Омар теребил золотое кольцо на мизинце. Омар торчал на золоте. Ему нравилось ходить в золоте. Все его кольца – четыре штуки на пальцах и по одному в каждом ухе – были золотые. Что до его часов "Мовадо", то и там с золотом было все в порядке. Представьте себе его улыбку: зубы с золотыми коронками. Костюм у него тоже был золотой. Во всяком случае, золотого цвета. Некоторые сказали бы, что это перебор, что ниггер слишком выламывается. Ага, еще как выламывается, считал Омар, но нет такого слова – "слишком". А какой выбор – быть как его напарник Кенни, который хоть и при деньгах, а рассекает в спортивных костюмах с капюшонами, одна штанина закатана под коленку? Омар мысленно покачал головой: можно вытащить ниггера из гетто, но ниггер он и есть ниггер.

– Объясните мне, что это за прикол, – продолжал Дэймонд. – Как вышло, что какой-то белый мудак вломился ко мне на базу и уволок товар, а?

Омар:

– Повезло ему.

Дэймонд:

– Бля-я-я!

– Он не мог знать, что ты чистым гером ворочаешь. Черт, да он даже не знает, за сколько можно это ширево толкнуть.

– А мне насрать! – взвизгнул Дэймонд. – Насрать мне, за сколько его можно толкнуть, понял?! Ты что, думаешь, мне не насрать на бабки? Да ты знаешь, что такое для меня эти бабки?

Дэймонд сунул руку в ящик стола. Выхватил пачку купюр. Они там так спокойно лежали, будто подобными пачками сотенных купюр были забиты все столы в Америке. Дэймонд начал рвать банкноты. Он раздирал их в клочья. Тысяча, две тысячи, пять?.. Осталась горстка бумажек, которую он швырнул в Омара и Кенни. Зеленый вулканический пепел медленно оседал им на ноги.

– Вот, – сказал Дэймонд, – на бабки мне насрать. Но мне не насрать на мудака, который меня обокрал.

– Они взяли его за жопу, – заметил Омар.

– Да мне насрать, что падлу взяли за жопу. Замочить падлу надо.

Кенни Омару, ядовито:

– Я ж говорил.

Дэймонд не понял иронии, увлеченный дальнейшей разработкой бизнес-плана.

– Тот, второй, который за рулем был. Найдите его. Найдите гондона и найдите мой товар.

Кенни:

– Город большой.

– У вас есть номер его машины. Выпасите гондона. Мать вашу... Шевелись, черножопые.

Кенни давно привык к подобным подбадриваниям.

– Черт, мать вашу так. Утрамбуйте его в асфальт. Нарежьте его ломтями. Накрошите в салат... – Тут Дэймонда осенило. – Нет. К чертовой матери. Свяжитесь с Брайс. Пусть Брайс разберется с ублюдком.

У Омара с Кенни сделался такой вид, как будто им приложили к мошонке раскаленные угли.

Кенни решил уточнить – на всякий случай:

– Брайс?..

– Ты чего, глухой, сука?

Кенни затих, как будто кто-то мог прислушаться, услышать, убежать и всем растрезвонить.

– Брайс ненормальная.

– Да уж, бля, это верно. Но гондон кинул меня, и я намерен очень сильно его расстроить. Все, за дело. И услышать я от вас желаю только одно: белый ублюдок мертв, и Брайс ему в этом посодействовала.

Омар с Кенни вышли.

И, поскольку Дэймонда уже рядом не было и им не грозило огрести по шее за пререкания, Кенни прорвало:

– Вот засада-то. Не-е, мне с Брайс неохота общаться. Ты с ней сам общайся.

– Бедняга. – Омар оплакивал обреченного на гибель водителя, вляпавшегося с наркотой Дэймонда. – Он даже не успеет понять, в чем дело.

– О, еще как успеет. Пока ублюдок задубеет, у него будет масса времени все обдумать.

* * *

Бадди ураганом ворвался в квартиру: на треть в панике, на две трети в шоке.

– Парис! – воззвал он, придя к выводу – за время долгого, сумасшедшего, феерического пробега от гастронома до дома, – что Парис может ему помочь. Парис все уладит. Парис найдет выход. На расклейке афиш Парису, может, и слабо вкалывать, но по сравнению с Бадди он, Парис, самый настоящий гений. Бадди признавал это. Говорил ему Парис: не якшайся с Альфом. Говорил ему Парис: с этим Альфом горя не оберешься. Парис... – Парис!..

Молчание.

Ответа нет, остается метаться по маленькому помещению, как забравшаяся в лабиринт крыса. В бурлившем в нем коктейле из шока и паники стала преобладать паника.

Нет Париса, нет помощи.

Нет помощи, нет ответов.

Нет ответов, нет выхода. Рано или поздно копы накроют засвеченный склад наркотиков. Рано или поздно копы найдут машину и нафаршированного пулями Альфа. И им не понадобится перегревать мозги, чтобы увидеть связь между машиной и Бадди. Бадди, по-прежнему сжимающим в руке сверток с героином.

Тело Бадди исполнило краткую судорожную джигу.

Сколько влепят тебе копы за причастность к кровавым разборкам наркомафии? На сколько это потянет?

От мыслей, распиравших голову у Бадди, подкашивались ноги. Происходило то, чего не должно было происходить. Вместо крутого карьерного взлета в сфере наркоторговли и посадки в районе сосредоточения девочек, секса, роскоши и еще раз секса, его сносило к северу, в сторону Сан-Квентина, где в него будут сливать сперму уголовники, тянущие срок за групповое изнасилование, либо члены "Белого арийского сопротивления", севшие за попытку сместить правительство с его мягких комфортабельных кресел. Так отчетливо увидел Бадди свое будущее.

Он тихонько хмыкнул. Хоть половой жизнью заживет. Ага. Обхохочешься.

– Парис! – воззвал он и тут же воззвал еще раз. И снова никто не откликнулся.

На работе! Вот где он должен быть: в гастрономе "24/7". Нужно пойти и разыскать его.

Стоп!

Сначала скинуть наркотики, потом идти разыскивать Париса.

В спальню. Под кровать.

Нет!

Под кроватью Париса – вот где нужно спрятать. Понимаешь, если налетят копы, может быть, они... Бадди не знал, что они будут делать, но его истощенному рассудку идея скинуть наркотики под кровать Париса взамен своей показалась самым блестящим итогом мозгового штурма.

Рюкзак. Бадди сунул в него коричневый сверток и запихал под кровать.

На улицу. И – в "24/7".

Парис что-нибудь придумает. Парис найдет выход. Парис все уладит.

* * *

– Нам нужен Парис.

– А Елена не нужна?

Джей с Маркусом слышали это уже в третий раз. Ну почти в третий. Один из менеджеров "24/ 7" вовсе заявил: "Это город такой, что ли? " Менеджерами "24/7" образованные люди не работают.

Маркус внес уточнение, как ему уже доводилось делать дважды:

– Нам нужен служащий по имени Парис.

– Что это, черт возьми, за имя такое? – проскрипел хозяин. – Пидерское имя какое-то?

Джей закусил губу.

– У вас работает Парис? – спросил Маркус.

– Пидерское имя какое-то.

Владелец был белый. Белым не очень-то нравится быть владельцами гастрономов. Белые считают, что если уж быть менеджером, так непременно "Ай-би-эм", или "Боинга", или, в крайнем – самом крайнем – случае, "Макдоналдса" в каком-нибудь захолустном уголке округа Ориндж. Любой белый, знающий себе цену, считает, что гастрономы существуют для того, чтобы ими владели выходцы с Ближнего Востока, корейцы, изредка испанцы и еще реже негры. Так что белому, работающему там, где рискуют показываться одни цветные, явно не посчастливилось.

Вот и этому не посчастливилось.

– Пидерское имя какое-то, слащавое больно.

Джей в этот день тоже не погулять вышел. Джей вырос в семье, связанной с шоу-бизнесом. Ну вроде того. Его отец был визажистом на одной из сан-францисских телестудий. Его мать... Ну, по той или иной причине, его мамаша слиняла, когда Джей был еще совсем маленький. Отец Джея неплохо справлялся за двоих, так что Джей не особенно скучал по мамаше и не особенно ее помнил. Зато Джей помнил, причем с раннего детства, что он обожал Голливуд. Он любил кино: шик, блеск, сочные, радужные цвета. Крупнобюджетный мюзикл с Джуди Гарланд или угрюмо-реалистические потуги поздней Барбары Стрейзанд – в кино Джей всегда открывал для себя нечто необычайное. Какое еще достижение человечества может так будоражить – заставлять людей смеяться, плакать, а то и петь? Джей приехал в Лос-Анджелес, в Голливуд, в Тинзелтаун, Город Мишуры, с надеждой, желанием и мечтой устроиться костюмером или парикмахером, а может, и визажистом, как отец. Но его главным желанием, надеждой, мечтой по приезде в Голливуд было прикоснуться к чудесному, волшебному, обворожительному миру кино. Первой его должностью по приезде в город стала должность экспедитора в агентстве. Его взяли в штат, потом он занял место второго секретаря Чэда Бейлиса. И вот он здесь – он не укладывает волосы, не наносит грим, он всего лишь желает спросить насчет субъекта по имени Парис и, если не получит ответа, направится к следующему владельцу "24/7", по пути задаваясь коренными вопросами бытия типа "как же я дошел до жизни такой".

Джей сказал:

– Так "да" или "нет"?

– Вот пристал. Нет тут никаких Парисов.

Маркус с Джеем двинулись к выходу.

– Только время отнимают. Даже не взяли ни черта, – буркнул им вслед менеджер и пошел вытирать лужу на кафельном полу под разливочным автоматом.

* * *

«В районе БХ». "Б" это Беверли, а "X" это Хиллз. Именно так лос-анджелесские домовладельцы описывали свои дома, если те хоть каким-то боком примыкали к району с почтовым индексом 90210. «В районе БХ» означало только то, что вам придется платить по расценкам Беверли-Хиллз, не имея удовольствия проживать там на самом деле.

Квартира Кайлы – ее квартира – была именно такая, в районе Беверли-Хиллз. Нормальная квартирка. Габариты нормальные. Чуть больше, чем полагалось Кайле по рангу. Она не случайно жила именно так, не совсем по средствам. Нельзя сказать, что это был блеф, что Кайле хотелось попонтоваться. Спросите у нее самой, и она расскажет вам: необходимость все это содержать заставляла ее лучше работать, брать сверхурочные заказы. Такова была Кайла. Девушка, которая много чего могла иметь на халяву, но хотела все заработать своим трудом.

Улица, где не по средствам жила Кайла, называлась Суолл, и на Суолл, в доме Кайлы оказался Парис.

Он позвонил в звонок.

Треньк.

– Алло? – Даже плохая связь и дешевый, шипящий динамик домофона не притушили чувственности в голосе Кайлы.

– Это Парис.

Еще раз тренькнуло. Несколько раз подряд. Раздался сигнал, и замок щелкнул. Парис открыл дверь и вошел. Наверх. Третий этаж. Дверь Кайлы.

Тут Парис вспомнил.

Лицо Кайлы, искаженное презрением. Дверь, захлопывающаяся перед его носом. Слова, брошенные Кайлой ему в лицо: "Ты неудачник!"

Но так было раньше. До вчерашней ночи, до сегодняшнего утра, до головокружительного скачка фортуны, прыжка судьбы и взлета удачи. Теперь Парис шел к Кайле в новом качестве. Теперь он был заряжен позитивностью и энтузиазмом как человек, которого только что капитально отремонтировали за миллион долларов. Леди и джентльмены, девчонки и мальчишки, встречайте полностью обновленного Париса.

Парис постучал в дверь. Она открылась, и перед ним появилась Кайла. Каждый раз, видя Кайлу, глядя на нее, любуясь ею, он думал об одном и том же: в списке ее прелестей груди далеко не на первом месте. Но даже это говорит о многом. У нее были чудесные груди. Отличные, большие. Не уродливо большие, а комфортно умещающиеся в широкой мужской ладони. Две маленькие выпуклости восходили изгибом к набухшим соскам, которые, казалось, были постоянно напряжены. Когда Кайла надевала что-нибудь обтягивающее, ее соски словно нацеливались выколоть тебе глаза. И все же...

Груди это далеко не главное.

Офигительная женщина.

У нее была чудесная кожа. Нежная, мягкая и гладкая кожа, ровная по тону и фактуре. С такой кожей может родиться только дитя негра и азиатки, а она и была таким ребенком.

Офигительная женщина.

Все остальное – еще лучше. Каждый миллиметр этого плода смешения рас. Глаза, разумеется. Острые, узкие, густо-черные восточные глаза. Экзотические черты лица. Тело: очерченное, вылепленное, выточенное так, будто над ним поработал Микеланджело со товарищи. Волосы – роскошная грива. Такая пышная, словно налитая жизненными соками того же тонуса и крепости, что и само тело.

Короче, офигительная женщина.

Парис вдруг как-то весь поджался: его новообретенная финансовая мощь и маскулинность поблекли в ее присутствии. Рядом с ее огнем ложная самоуверенность и мачистская спесь не стоили ни цента.

Кайла отошла от двери и вернулась к тому, чем занималась до появления Париса – к уборке комнат, приведению себя в порядок или чему-то в этом роде, – потратив лишь секунду на то, чтобы смерить Париса уничтожающим взглядом.

– Чего ты хочешь? – спросила она у Париса, обращаясь к столу, с которого стирала пыль.

Парис вошел, закрыл дверь, давая ей понять, что пробудет тут некоторое время. Ему в нос ударил запах красного жасмина. У Кайлы дома всегда пахло красным жасмином. На балконе было маленькое жасминовое деревце. На камине стояла свеча с запахом красного жасмина. Кайла возжигала жасминовые благовония и принимала ванну с жасминовым маслом. Запах красного жасмина не самый популярный в мире запах, и когда Парис чуял его, он всегда вспоминал Кайлу. Кажется, с тех пор как они расстались, этот запах чудился ему все чаще и чаще.

– Привет, малютка, – сказал Парис.

– Не называй меня малюткой. Чего пришел?

– Хочу поговорить.

Кайла вскинула брови:

– Можно подумать, ты умеешь что-то еще.

– У меня кое-что есть.

– Не сомневаюсь.

– На этот раз я не шучу, малютка.

– Ага. Не шутишь. Точно так же ты не шутил последний раз, когда собирался достать денег и снять кино. Когда этих певцов пытался раскручивать. Когда ты...

– Теперь все иначе.

Пятно на столе, похоже, всецело занимало Кайлу. Она ожесточенно терла его бумажными салфетками, губкой и сверхэффективным чистящим средством формулы 409.

– Конечно, – сказала она, не отрываясь.

– В самом деле...

– Ты пишешь сценарий? Ты собрался фотографировать моделей? Куда тебя на этот раз занесло? Чему ты почтиуже собрался посвятить свою жизнь?

– Я больше не играю ни в какие игры. Дело верное. Миллион долларов.

Парис наконец добился внимания Кайлы. Парис добился того, чего ему добиваться не следовало, – Кайла взбесилась.

– Убирайся отсюда! – Жар ее слов мог бы опалить ему брови.

– Послушай меня, малютка. Это...

– Я тебе сказала! НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ МАЛЮТКОЙ!

– В этот раз...

– В этот раз, как и в предыдущий раз, как и всякий раз, – и тебе все еще недостаточно. Меня тошнит от этих разговоров, от этих фантазий, от неосуществимых проектов. Мне нужно что-то реальное. По крайней мере, более реальное, чем то, что есть у тебя.

– Что значит "реальное"? Играть покойницу в фильме класса Б? Сначала трахаешься, потом умираешь.

– Это не так уж мало, Парис. Да, это не бог весть что – дрянные роли в дрянном кино, но я добилась этого своим трудом. Трудом. Я могу посмотреть на все, что у меня есть, и сказать: я это заработала. Ты хоть знаешь, как пишется "заработать"? А если не знаешь, тебя небось даже на то, чтобы в словаре посмотреть, не хватит.

Кайла владела сарказмом, как иные владеют боевым искусством. Она могла им убить.

– Не базарь. Я себе на хлеб зарабатываю. У меня есть работа.

– У тебя есть работа или ты еле-еле сводишь концы с концами? А давно ли ты последний раз говорил себе, что с прозябанием покончено бесповоротно?

Давно ли? После тридцати ночей службы в гастрономе "24/7" желание Париса уволиться набухло гнойником, который ему очень хотелось выдавить.

Поставив Париса на место, Кайла продолжила наступление.

– Этот... миллион долларов. Сколько часов честного труда ты потратил на то, чтоб его заработать? Сколько собственного пота, крови и ума вложил?

Парис молча тер одну ногу о другую. Кайла покачала головой. Она была раздражена до предела.

– Знаешь, в чем твоя проблема?

– Нет. Может, расскажешь мне, в чем моя проблема?

– Ты жил на всем готовом. Тебе все само шло в руки. Чудесная загородная жизнь в Ирвайне. Белая изгородь и маленькие красненькие корпуса школы. Чуть дальше по улице Оззи и Гарриет, в соседнем доме Бив [7]7
  Оззи, Гарриет, Бив – персонажи сериалов об идиллической жизни американского среднего класса.


[Закрыть], а мамуля с папулей дают тебе все, что ты пожелаешь.

– Прости, что не сбежал со шпаной и не устроил кражу со взломом. Тогда бы я нравился тебе больше?

– Ты нравился бы мне больше, если бы в тебе была одержимость. Ты нравился бы мне больше, если бы тебе хватало огня биться за что-то, а не мечтать, что все свалится на тебя само. Парис, черт возьми, взгляни на себя, взгляни на свою жизнь. Когда настало время проявить самостоятельность, ты прикатил в Лос-Анджелес, потому что это под боком. Ты рвешься в шоу-бизнес, чтобы жить припеваючи. А как только тебя прижмет и тебе не хватает на еду или на квартплату, кому ты первым делом звонишь?

Парис открыл рот. Кайла опередила его:

– Из меня ты уже что мог вытянул, кто на очереди?

Парис на секунду открыл рот и сразу закрыл, не сказав ничего в свою защиту. Он знал, о чем речь. Он знал, куда звонить. Десятизначный номер, начинающийся с междугородного кода 714.

– Черт возьми, Парис, тебе уже поздно быть бездельником, но еще рано быть бродягой. Ты никогда не мог довести дело до конца, и теперь тебе нечем доказать, что ты на что-то способен.

Мощные удары достигли цели. Все до одного. Они должны были выбить Париса из игры. И выбили бы, если бы он ничем не располагал. А он кое-чем располагал. Он располагал кассетой стоимостью один миллион долларов и теперь намеревался получить то единственное, что ему всегда было нужно. Ее.

– Малютка... малютка, как ты не понимаешь? На этот раз все реально; тут уже без вариантов. – Пробив брешь, Парис тронул Кайлу за плечи, обнял ее. Ее дельтовидные мышцы, крепкие, как и все остальное тело, дрогнули в его руках. – На этот раз я пробьюсь. И когда я получу деньги, тебе больше не нужно будет бегать на прослушивания вместе с сотней девок, чтобы получить пару вшивых ролей в каком-нибудь поганом сериале. Миллион долларов. Распорядиться ими как следует – и ты вообще никаких забот не будешь знать.

– Парис...

– На этот раз я добьюсь своего, малютка. Добьюсь ради тебя. Ради нас.

Ничтожный фантазер, мечтатель... однако довольно приятно было вернуться в объятия Париса. Как разношенную туфлю надеть.

Просто.

Вот как она жила с ним, вспомнила Кайла: полтора года они были вместе, у них был роман. В самом деле просто. Но так можно жить, если не нужно заботиться о деньгах и работе. Чего заботиться, если нет ни того, ни другого? На квартиру кое-как наскребем. На еду где-нибудь раздобудем. А дни можно проводить в мечтах о лучших временах. В перспективе маячат быстрые машины, дорогие рестораны, отвязные каникулы, а средства на все это... откуда-нибудь появятся. Контракт с киностудией или с фирмой звукозаписи, новое хитовое телешоу – Парис когда-нибудь станет сценаристом. Смотри на вещи проще.

Проще смотри.

Не потому ли ее к нему и тянуло – сильнее, чем к другим лос-анджелесским парням, убежденным в своих правах на все, что у нее есть? Эта застенчивость, эти его воздушные замки, от которых Кайла балдела...

Да, Кайле нравились прикосновения Париса. Его стремление смотреть на вещи проще ей тоже нравилось. Почему бы и нет? Может, уже достаточно надрывать задницу? Почему бы не отдаться на волю волн? Ведь им с Парисом было не так уж и плохо вместе, правда же? Случались скандалы, драки и взаимные пожелания "убираться в жопу", но виной всему этому была обыкновенная любовная страсть. Какие же любовники откажут себе в удовольствии немного поскандалить?