Текст книги "Роковой бриллиант дома Романовых (Курьер царицы)"

Автор книги: Джон Рэтклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Прибыв в Екатеринбург, Бренкен несколько дней шатался по городу. За это время он успел узнать все, что ему было нужно.

Полковник Горленко в свое время дал Бренкену фальшивое удостоверение на имя Лопатина. С этим удостоверением Бренкен отправился на Сысертский завод искать работы. Директор завода отправил мнимого рабочего прямо к Авдееву, сказав ему:

– Я здесь ничего не могу приказывать. Авдеев будет знать, нужны ли вообще новые рабочие.

Бренкен отправился к Авдееву. Этот здоровенный пролетарий только что вернулся со своего поста из "дома особого назначения". Было нетрудно догадаться, что под "домом особого назначения" подразумевается дом, где содержалась царская семья. Авдеев бегло просмотрел документ и потом резко и пытливо стал рассматривать Бренкена. Но этот бывший блестящий морской офицер после всех перенесенных им приключений и невзгод стал настолько похож на бродягу с большой дороги, что в глазах Авдеева не мелькнуло ни тени недоверия.

– Нам нужны люди, – заявил Авдеев, командовавший охранным отрядом. Нам приходится все время проводить на часах. Итак, я приму тебя на службу, товарищ! Сначала на время...

Таким образом Бренкен стал работать на заводе, среди рабочих которого было очень сильно революционное настроение, так что из их рядов, исключительно, набиралась охрана царской семьи.

Новый рабочий Лопатин, он же Бренкен, скоро стал самым ярым подстрекателем, каждый день и час страстно обвинявшим царскую семью и показавшим себя фанатичным приверженцем советской власти. Когда однажды один из рабочих, Анатолий Акимов со Злоказовского завода, который служил в отряде, охранявшим дом Ипатьева, на короткое время заболел, то Медведев настоял на том, чтобы вместо заболевшего был назначен его друг Лопатин. Так оно и вышло. С бьющимся сердцем, с грубым ругательством на устах, втихомолку бормоча молитву, бывший офицер, ныне фабричный рабочий, очутился в ближайшем соседстве с императрицей.

С ружьем наперевес он шагал по первому этажу, плевал на пол и прислушивался к страстным спорам рабочих, обсуждавших военное положение. Каждый день Бренкен собирал справки о белых отрядах. Но хотя с красного фронта все чаще приходили последние известия, казалось, что белые продвигаются вперед черепашьим шагом, в то время как чехословаки, по-видимому, даже отступали.

Подошло 24 июня. Настроение становилось все более и более угрожающим. Носились всевозможные слухи о чрезвычайном трибунале, которые будет судить царскую семью. Бренкену, благодаря тому, что он пользовался большими симпатиями у всех рабочих, удавалось устроиться так, что он попадал не в наружный караул, а всегда дежурил внутри. Он подружился со всеми, и все относились к нему очень хорошо. Якимов, бывший разводящим, все время покровительствовал ему.

Наконец, на восьмой день после того, как он стал караульным, ему удалось увидеть царицу. Она вместе с великой княжной Ольгой шла по коридору. Остальные рабочие находились в другом конце. Как раз прибыл с фронта какой-то красноармеец, чей рассказ они слушали со вниманием. Когда императрица с равнодушным видом проходила мимо него, Бренкен тихо сказал:

– Ваше величество, честь имею доложить о своем прибытии!

Императрица с быстротой молнии посмотрела на него и открыла было рот, чтобы сказать слово. Бренкен бросил на нее горячий взгляд, умоляя молчать.

– Мой курьер! – тихо сказала она, запинаясь. Слезы выступили на ее испуганных глазах.

– Вас спасут! – сказал ей Бренкен в ответ. – В этот момент двое товарищей повернули головы в его сторону. Он послал вслед царице непечатное ругательство и расхохотался. Она вздрогнула и продолжала свой путь. Когда Бренкен не сразу двинулся с места, за обеими женщинами последовал другой вооруженный рабочий. Бренкен с равнодушным видом присоединился к прочим.

– Юровский говорит, что на фронте дела обстоят плохо, – заметил Якимов.

Когда тот произнес имя Юповского, лицо бывшего офицера предательски дрогнуло. Этого человека, который почти всегда находился в комендантском помещении, Бренкен знал достаточно хорошо. Это был злой дух "дома особого назначения". Проникнутый сильным фанатизмом, который нельзя было объяснить ни особыми личными переживаниями, ни каким-либо глубоким убеждением, но исходившим скорее из тайников грубой и распаленной души, он не упускал случая унизить царскую семью. Он обладал тем примитивным даром слова, который так сильно действовал на простого человека, и ввиду этого пользовался слепым почтением у рабочих. Он был правой рукой Войкова.

Но Якимов понял своего товарища, когда у того передернулось лицо. Он подумал, что крушение красного фронта против белых так сильно взволновало Лопатина, что у него не нашлось ничего сказать в ответ.

Тем временем царица со своей дочерью вернулась обратно, снова сопровождаемая рабочим с ружьем на плече.

– К чему это? – спросил Бренкен, когда царица прошла мимо него. Он быстро успел обменяться с ней взглядом. – Почему женщин даже здесь в доме вечно водят под охраной?

Якимов рассмеялся.

– Это приказ Юровского. Великих княжен даже тогда, когда они отправляются в уборную, должен сопровождать солдат.

Переодетого курьера охватило чувство неудержимой ярости. Но он последним усилием подавил в себе ожесточение по поводу этой мерзости, которой изводили женщин, так глубоко уважаемых им.

Как только он сменился с поста, он тут же смешался с толпой красноармейцев из охраны, стоявших перед домом. Все были взволнованы: белые наступали. Удалось ли ему узнать, какая страшная опасность собиралась над головами пленников? Он знал, что происходило в Екатеринбурге. Фронт, во всяком случае, нельзя было больше удерживать. Красные войска отступали с боем, одновременно взрывая все мосты и портя дороги. С возрастающим страхом и беспокойством, которое он больше не был в состоянии сдерживать, Бренкен каждый день бегал за город, подгоняемый надеждой, что спасители могут совершенно неожиданно и нечаянно ворваться в город. Его рассудок и его познания в военном деле подсказывали ему, что это было совершенно невозможно. И все же он надеялся... с часу на час, со дня на день. Не обращая внимания на насмешки, он все время носил на груди красную розу. Но никто не подавал ему таинственных знаков. Никакой помощи!

Еще другая горячая забота все время охватывала его: что стало с Настей? Правильно ли он поступил, подвергнув таким опасностям и поставив такую тяжелую задачу своей храброй возлюбленной, которая еще не успела оправиться от продолжительного заключения в крепости? Но у него тогда не было выбора. Известие, доходившие от чехословаков, приводили его в отчаяние. Каждый день он пытался подойти ближе к императрице, не возбуждая подозрений. Но это больше не удавалось. Каждый день все время кто-нибудь из рабочих был в коридоре. Надзор становился все строже, все беспощаднее.

Наступило 3 июля.

Бренкен подумал, что в Петрограде, по-видимому, сделали совершенно правильный расчет: у красных, должно быть, служили отличные офицеры генерального штаба. Они высчитали, что белые раньше 12 июля не смогут вступить в Екатеринбург. Оставалось еще девять дней – но, боже мой, что будет, если эти девять дней пройдут бесплодно?

Бренкен был совершенно один. Как он ни ломал голову, куда ни кидался не находил помощи. Повсюду были только противники. Он один был совершенно бессилен. Он мог только пожертвовать своей жизнью. Он не догадывался, как немного времени оставалось до конца трагедии.

Под вечер он пошел на караул и стал на пост перед домом. Он простоял около часу, когда пришел Юровский. Лицо Бренкена горело. Он ненавидел это вздутое лицо с маленькими злобными глазками. В этом лице отражалась вся предвзятая глупость, отсутствие собственных мыслей и машинальная способность подчиняться только работе чужой мысли.

– Товарищ, – сказал Юровский, – поручаю тебе, чтобы ты в течение часа отобрал револьверы у всех часовых!

Бренкен растерянно уставился на него.

– Почему я должен...

– Молчи товарищ, и исполни то, что я тебе приказал. Иначе я отправлю тебя обратно работать на фабрику. Оружие должно быть сдано в комендатуру.

Сказав это, он ушел. На один момент в голове курьера судорожно мелькнула внезапная безумная надежда: неужели Юровский затевает освобождение царской семьи? Но это продолжалось только одну секунду... Потом Бренкен горько рассмеялся над самим собой. Он обошел все посты, отбирая оружие. С 12-ю отобранными наганами он явился к Юровскому. Маленький слуга, исполнявший для царицы все закупки и поручения, стоял у стола в комендантской комнате. Он с любопытством наблюдал, как красноармеец Бренкен сдавал револьверы. Юровский вышел.

– Я сейчас сплю в доме Попова, напротив, – тихо сказал лакей, обращаясь к Бренкену.

Тот поднял голову.

– Почему?

– Не могу знать. Так приказано.

Юровский вернулся. На его лице было написано необычайное волнение. Бренкен наблюдал за ним, и страх внезапно охватил его сердце. Смертельный страх. Ему хотелось крикнуть от боли. Что случилось? В доме царило таинственное молчание, прерываемое только нервными шагами приходящих и уходящих. Никто не произнес ни слова. Громкие шутки и смех рабочих замолкли.

Напрягая свои последние силы, Бренкен указал на оружие.

– Пожалуйста, примите, товарищ комендант. Есть что-нибудь новое?

Юровский бегло посмотрел на него. Он пересчитывал патроны.

– Нет, – а впрочем, есть кое-что! Скажи товарищам, чтобы никто не волновался, если сегодня ночью будут стрелять.

Он снова склонился над патронами.

Бренкен тяжело дышал, жадно хватая воздух.

– Почему же должны будут... должны будут стрелять... товарищ комендант?

Юровский, не глядя на него, ответил:

– Потому что Совет, по предложению Войкова, постановил сегодня ночью расстрелять царя со всей его семьей.

Эти слова упали на Бренкена, как капля раскаленного свинца. Он стоял бледный, как смерть, не будучи в состоянии произнести ни слова. У него на лбу выступил холодный пот и крупными каплями падал ему в глаза.

– Ну? Еще что? – спросил Юровский, не меняя позы.

– Ничего! – с усилием произнес Бренкен.

– Ну, тогда ступай! Ты свободен от наряда до десяти часов утра завтрашнего дня.

Совершенно не сознавая, что он делает, Бренкен, шатаясь, вышел в коридор. В коридоре стояла кучка рабочих.

– Ты что-ли знаешь, что случилось? – спросил у Бренкена красноармеец Егор Столов, крепко державшийся за своего товарища Филиппа Проскурякова. Оба были здорово пьяны.

– Сегодня ночью собираются расстрелять царя со всей его семьей, ответил Бренкен, твердым взглядом посмотрев на всех окружающих.

– Ну, и отлично! – проговорил Столов.

– А что вы скажете? – обратился Бренкен к прочим: – Вы согласны с этим?

– Ну, конечно, – равнодушно ответил один из них. Другие добавили:

– Какое нам дело до этого? Разве царь заботился когда-нибудь о нас? Так чего же нам заботиться о нем?

– Но разве царь когда-либо намеревался расстрелять вас только за то, что вы рабочие?

Наступила пауза. С лицом, выражавшим крайнее напряжение, держа ружье в руках, подошел Медведев. Он услыхал последние слова:

– Что? – спросил он. – Не собираешься ли ты начать пропаганду в пользу этого коронованного преступника?

Бренкен почувствовал, что наступил решающий момент. У него не было времени составить план компании. Это было бы отчаянным поступком и в то же время совершенно невозможно. Но он должен был умереть, как солдат во имя своего долга и чести.

Не спуская глаз с ружья Медведева, он ответил так громко, что все прочие рабочие подошли:

– Я не могу молчать, когда пленных собираются просто-напросто перебить. Их не допрашивали, и они не могли оправдаться ни в одном предъявленном им обвинении. То, что должно случиться, – убийство! Убийство! Убийство!

– Молчи, собака! – закричал Медведев и поднял ружейный приклад.

– Товарищи! Рабочие! Солдаты! – крикнул Бренкен. – Вы хотите быть слугами палачей? Разве мы наемные убийцы? – быстро поправился он.

Но этот призыв к уму и сердцу рабочих остался гласом вопиющего в пустыне. Рабочие равнодушно и некоторые, даже с выражением сильного изумления смотрели в лицо своего товарища, как бы желая сказать: – Разве он лишился рассудка? О чем он так волнуется? Они видели свою честь в послушании тем, кто обещал им свободу и более счастливое будущее. И так как их жгучая ненависть была вызвана и вскормлена прегрешениями старого режима и своим острием была направлена против его представителей, то никому из этих людей и голову не приходило, что они совершают убийство, убивая людей, чья вина еще не была доказана. На порывистую речь Бренкена они поэтому ответили равнодушным молчанием. Только в некоторых глазах мелькнуло выражение, не сулившее ничего доброго оратору в случае, если он не опомнится. Но курьер царицы не видел иного пути для освобождения своей несчастной царицы, как только путем отчаянной попытки возмутить охрану. Он вскочил на стол. Его громкий голос понемногу привлекал все больше и больше часовых. Его окружало, по крайней мере, двадцать человек, которые с полузакрытыми глазами внимательно смотрели на него. К этой маленькой кучке он обратился с такой выразительностью и таким красноречием, которые свойственны людям только в момент неестественного возбуждения, в минуты, когда они стоят перед лицом смерти. Он объяснил красным рабочим, что затеваемое Юровским – не наказание, а чистейшее убийство. Даже в советском государстве никто не может быть отдан на произвол фанатиков. Когда он заметил, что не состоянии пробить толстую кору равнодушия, когда он увидел, что в них вспыхнули подозрения по его адресу, он крикнул им, что им бы следовало побояться мести белой армии. Расплата белой России с убийцами царя и его семьи будет ужасна.

Тогда послышались восклицания. Раздались крики ненависти, гневного протеста. Бренкен больше не говорил, как равный с равными. Он явственно провел черту между собой и этими рабочими. Его истинная роль все больше и больше проступала наружу. В этот момент Медведев, до сих пор слушавший, как окаменелый протолкался через толпу.

Он сейчас же понял, насколько опасным мог стать этот бунтовщик. С проклятием, наконец поняв, кто такой Бренкен, он поднял винтовку, чтобы прикладом сбить с ног переодетого офицера. Но Бренкен оказался быстрее его. Он соскочил со стола и подбежал вплотную к своему противнику. Прежде чем окружающие успели вмешаться, Бренкен вырвал у Медведева винтовку из рук. Большими прыжками он побежал вниз по коридору. На его несчастье людская стена загородила ему дорогу к покоям царской семьи. Он не мог прорваться туда, чтобы запечатлеть свою верность собственной кровью. Юровский, привлеченный шумом, распахнул дверь комендантской комнаты.

– Черт, побери! Что тут такое?

Он видел, что Бренкен бежал, спасаясь от преследователей, гнавшихся за ним по пятам, и стал ему поперек дороги. Беглец приложил винтовку к плечу. Но Юровский сразу, как мешок, упал наземь. Выстрел пролетел над его головой, задев только его зачесанные кверху волосы.

Бренкен выбежал на улицу. Он побежал вдоль по улице и исчез за углом. Преследователи на момент потеряли его из виду. Ему еще не было ясно, куда ему обратиться. Только одна мысль владела им: бежать... найти подмогу...

Он попал на безлюдную улицу. Тут ему повстречался какой-то мужик с косой за плечами.

– Эй! Куда ты! – воскликнул он.

Оба обменялись взглядами. Взгляд загнанного Бренкена отразился в глазах мужика... Этой секунды было достаточно, чтобы оба без слов поняли друг друга.

– Сюда! Сюда! – крикнул мужик и скорее швырнул Бренкена, чем указал ему дорогу в погреб. Как раз сюда рысью мчались преследователи.

Впереди всех бежал Медведев.

– Эй... товарищ... ты видел его?

Мужик с тупым выражением на лице посмотрел на красных.

– Кого?

– Черт побери! Одного человека... Он здесь мимо пробежал!

Крестьянин долго и серьезно качал головой.

– Здесь, товарищ? Здесь никто не пробегал. Я должен был бы увидеть его.

– Ну, конечно, – крикнул кто-то из задних рядов. – Я сейчас же сказал это! Он побежал в другую сторону!

Как по команде все повернулись и побежали в противоположную сторону. Мужик немного обождал, а потом склонился над погребом:

– Сиди здесь спокойно! Ночью я приду за тобой!

– Спасибо! – послышалось снизу.

– Кто ты?

– Алексей Шереметьевский... Капитан... Бежал... Спрятался в Коптяках...

Его шаги замолкли в отдалении.

Час проходил за часом. Бренкен лежал, прислонившись к отсыревшей стене, в яме, в которой как раз умещалось его тело. Он не был в состоянии двигаться и едва смел дышать. Преследователи дважды проходили мимо. Но темнота помешала им увидеть отверстие погреба, о котором они совершенно не думали. С наступлением ночи стало тише. Тогда послышались тихие шаги. Чья-то рука просунулась в дыру и вытащила спрятанного Бренкена.

Это был тот самый капитан, который в течение нескольких месяцев, переодетый крестьянином, прятался в ближайшей деревне. Он подал Бренкену старое пальтишко и фуражку.

В нескольких шагах от них фыркала лошадь.

– Больше я ничего не в состоянии для вас сделать, товарищ! Вы герой! Сунуться в самую гущу красных! – Что слышно?

Бренкен, вскочив на лошадь, тихо ответил:

– Большевики собираются расстрелять царскую семью!

– Матерь Божия! Что вы собираетесь делать?

– Помчаться навстречу белым!

– С Богом, товарищ!

Стук копыт замолк в отдалении. Переодетый крестьянин исчез во тьме ночной. Бренкен мчался, из всех сил подгоняя лошадь по направлению к фронту. Уже в течение нескольких дней можно было слышать отдаленный артиллерийский огонь. Он не мог ошибиться. По его расчетам передовые отряды белой армии находились на расстоянии меньше двадцати верст. Он должен был добраться до них. Если тогда за ним последуют несколько десятков всадников...

Дело было уже около полуночи. На лбу офицера выступил холодный пот. Его сердце учащенно и дико билось, вызывая спазмы в горле. Вперед! Вперед! Канонада становилась более слышной.

По дороге попался лес! Туда! Ветки хлестали его лицо. Он выехал на просеку. Мокрый, в лунном сиянии. Дальше! Дальше!

Но вот лошадь споткнулась на переднюю ногу... Напрасно Бренкен пытается пришпорить, поднять ее и удержаться в седле.

Лошадь окончательно легла в траву. Перелом ноги. Беглец стоял, дрожа всем телом, и выстрелил в ухо лошади. Он прислушался.

Послышались голоса, конская рысь!..

– За царя и Святую Русь! – крикнул чей-то громкий голос в ночной тишине.

– За Святую Русь! – крикнул Бренкен в ответ. – Сюда, товарищи!

Послышался хруст веток. Подъехали всадники. Послышался смех. Удар шашкой сшиб Бренкена с ног. Холод пробежал по его спине.

Красные кавалеристы! Ловушка! Возглас был предназначен для него! Они искали его... Ну, понятно! Все время работал телефон. Но одного из врагов ему выстрелом удалось выбить из седла. Потом его взяли в плен, раньше чем он мог подумать о дальнейшем сопротивлении.

Они привязали его к двум лошадям и заставили его бежать за ними.

Когда они снова остановились у "дома особого назначения", рабочие хотели растерзать белого офицера. Юровский вмешался, став посреди них.

– Мы оставим его в живых, – воскликнул он. – Мы хотим узнать, насколько созрела контрреволюция. Вы понимаете это? Ведь это белый офицер, сумевший пробраться сюда. Это дело должно быть расследовано!

Они ушли, волоча за собой пленного. У Бренкена кровь сочилась из многих ран и он потерял сознание.

Проснувшись, он увидел, что лежит в сырой камере. Было под утро. Первый отсвет наступающего дня тускло освещал его камеру.

Вдруг он услышал выстрелы.

Выстрелы послышались еще раз.

Потом наступила мертвая тишина...

Офицер с криком бросился на одну из мокрых стен. Его руки бессильно опустились.

Он слышал шум грузовика... Потом послышалось пение жаворонка.

XXVI

Вечером 3 июля царь, спокойный, как всегда, вернулся со своей обычной прогулки по саду, находившемуся во дворе, в свой верхний этаж. Не подозревая ничего, он прошел мимо большой комнаты в нижнем этаже, которая была полна красноармейцев. Здесь находился пулемет. У него стоял на часах солдат.

Ночью, между двумя и тремя часами, Юровский подошел к двери комнаты, где спали царские дочери и разбудил их.

– Приготовьтесь! Предстоит весьма беспокойная ночь. Разбудите своих родителей. По всей вероятности, будет стрельба на улицах. Я не могу взять на себя никакой ответственности за вашу жизнь, если вы не перейдете в нижний этаж.

Великие княжны разбудили своего брата, царицу и царя. Царица неподвижно посмотрела на своих дочерей. Потом ее глаза блеснули. Вокруг ее страдальческого рта мелькнула улыбка.

– Они приходят! – тихо сказала она.

– Кто приходит? – также тихо спросила Татьяна.

– Приходят белые! Приходит армия справедливости!

Татьяна молчала. Она не могла больше подавить в себе смутного предчувствия. Царица, которая обычно очень тонко чувствовала приближающуюся опасность и грядущие бедствия, все еще скрытые в полумраке, на этот раз не догадывалась ни о чем.

После того, как царская семья успела одеться и немногочисленная свита собралась вокруг нее, все под предводительством Юровского отправились в нижний этаж. Впереди шли Юровский и его товарищ Никулин. За ними следовал царь, который нес наследника на руках, потому что цесаревич все время был болен, и его кровотечение за последнее время снова усилилось. За царем следовала царица, окруженная дочерьми. Шествие замыкали камеристка Демидова, Трупп, доктор Боткин и повар Харитонов. К своему изумлению он, кроме Юровского и Медведева, которого он знал в лицо, видел почти исключительно чужие лица. Он не знал, что люди, окружавшие его и его близких, с винтовками на боевом взводе, были военнопленные, у которых не могло быть никакого чувства патриотизма или человечности по отношению к пленным. За день до того Юровский вытребовал их из местной Чека для предстоящей экзекуции.

Несчастные спокойно вошли в так называемую комнату № 1, окна которой выходили на Вознесенский проспект. Было еще темно. Тускло и мрачно горели лампы. Царь вышел на середину комнаты и посадил цесаревича на стоявший рядом стул. Боткин стал рядом с наследником. Он был бледен и беспокоен. Ему показалось странным изумительное спокойствие вооруженных людей. Позади этой группы, по приказу Юровского, стала царица с дочерьми и прочей свитой. Теперь Александра Федоровна тоже насторожилась. Волнение Юровского неукрылось от нее, но она приписывала это другому обстоятельству. Быстрые шаги усиленной стражи перед домом она приняла за шаги марширующих солдат. Она мысленно видела, как эти жалкие твари уже окружены верными войсками Колчака. Присутствие ее курьера придало ей уверенность и надежду на будущее. У нее, как всегда, была свойственная ей холодная и величественная осанка. Юровский посмотрел на нее, зажмурил глаза, потом посмотрел на царя, развернул какую-то бумагу и сказал:

– Николай Александрович, ваши сторонники сделали несколько попыток освободить вас. Эти попытки не удались. Но теперь мы вынуждены расстрелять вас!

Эти слова, как удары дубины, упали на обреченных на смерть. В этот момент все, кроме царя, поняли, что они пропали. В эту секунду все посмотрели на полуприподнятые винтовки и револьверы красноармейцев, которые, стоя позади Юровского, наполняли комнату. Царь спросил.

– Я вас не понял. Что вы хотите сказать?

– Вот, вот, вот это! – заорал Юровский. Зверь проснулся в нем. Вся накопившаяся ненависть, дикий фанатизм, владевший его душой, молнией вспыхнули в его глазах. Он нажал курок и выстрелил. В тот же самый момент послышался целый ряд выстрелов. Последовал залп. Красногвардейцы, находившиеся в соседних помещениях и внимательно прислушивавшиеся, услышали последние крики, отчаянные стоны и предсмертный хрип смертельно раненых. Стены комнаты были забрызганы кровью. На полу стояли большие лужи крови. Некогда самые могущественные люди необъятной России валялись на полу беспорядочной вздрагивающей кучей. Несколько последних одиночных выстрелов прекратили мучения недостреленных. Наступила мертвая тишина.

Юровский в диком возбуждении выбежал из комнаты, где произошло убийство. Хриплым голосом он крикнул, чтобы ему из дежурной комнаты сейчас же послали десять человек с носилками. Караульный начальник выбрал десять человек солдат. Они пошли в сарай, перевернули несколько саней и сделали из них носилки. К дому с грохотом подкатил грузовик. В ночной тишине безжизненные трупы царской семьи и всех людей, убитых вместе с ними, были погружены в автомобиль. Он исчез в темноте. Оставшиеся не видели, куда он направился. Слышали только, что грохот колес медленно замирал по направлению на северо-восток. Автомобиль ехал с потушенными огнями.

Автомобиль мчался по дороге к деревне Коптяки, находившейся в верстах двадцати от Екатеринбурга. Он промчался через Верх-Исетское предместье, помчался дальше по лугам и лесам, пересек Пермскую железную дорогу, промчался мимо Коптяков и за Коптяками в пяти верстах еще раз въехал в лес. Старик – лесной сторож был случайным свидетелем этой поездки.

– Они едут к "Четырем Братьям", – пробормотал старик. – Что им там нужно, и кто были эти таинственные люди?

Четырьмя Братьями когда-то назывались четыре сосны, стоявшие посреди просеки, недалеко от дороги. Две сосны были опрокинуты бурей. Две еще стояли и, казалось, охраняли покинутый рудник, где много времени тому назад добывали железо. Шахты были засыпаны. В маленьких озерах, возникших после бурения, ночной мрак отражался еще более черным цветом, чем на лугах. Теперь поднялся ветер и тихо начал колыхать травы и цветы, окружавшие рудник. Но мрак снова спрятался от жуткого автомобиля в единственную шахту, которая была не засыпана.

Здесь, на этом месте ужасов, убийцы швырнули свои жертвы на землю. Они сложили огромный костер, зажгли его и сожгли на нем тела царя, его семьи и всех умерших вместе с ними преданных людей. Сожжение было произведено настолько основательно, что ничего, кроме немногих остатков костей, не указывало на то место, где последний русский царь и последняя русская царица нашли место вечного упокоения.

* * *

Когда авангард белой армии дошел до этого места, там нашли между деревьями лист белой бумаги. На нем было написано:

"Аптекарскому магазину "Российского Товарищества" в Екатеринбург.

Предписывается вам подателю сего выдать пять пудов серной кислоты".

Это письмо было подписано Войковым.

Войков в 1927 году был застрелен в Варшаве, где он был послом Советской республики.

* * *

В ближайшие дни в Екатеринбурге господствовало лихорадочное волнение. Красные войска, до сего времени державшие фронт против белых, под непрерывный грохот канонады отходили назад. Последние приготовления к бегству Советов и всех тех, кто имел основание опасаться мести белой армии, были закончены.

Наскоро собравшийся военный революционный трибунал под председательством Войкова, при участии Юровского и Медведева, выслушал историю курьера царицы. Старший лейтенант флота Вольдемар фон Бренкен не имел больше никакого основания умалчивать о чем бы то ни было. Он знал, что ему не уйти от смерти. Незадолго до того, как был вынесен ему приговор, какая-то молодая дама в рейтузах и белом пробковом шлеме на медно-красных волосах вошла в зал. Войков почтительно поднялся. Бренкен посмотрел на улыбающееся лицо Лу де Ли.

– Мой друг, – сказала она по-английски, – my darling, я приехала сюда предприняв поиски голубого Могола. Твой товарищ похитил его у твоей невесты, но у него, в свою очередь, бриллиант был украден. Я больше не могла найти его следов. Но, быть может, это своего рода символ. А я очень суеверна.

Бренкен умолял ее рассказать ему что-нибудь о судьбе Насти. Но Лу молчала.

Войков поднялся и произнес приговор:

– К смертной казни, через расстрел. Приговор подлежит немедленному исполнению! – здание задрожало от орудийной канонады.

Бренкен откинул голову. Позади Лу висел календарь.

12 (25 июля) – прочел Бренкен.

Теперь канонада превратилась в адскую симфонию уничтожения. Войков бросил на своих друзей озабоченный взгляд. Снизу доносилось громкое пыхтение мотора большого грузовика.

– Мадам, – обратился Войков к Лу де Ли, – мы не можем больше терять ни одной минуты. Будьте любезны присоединиться к нам!

Она кивнула головой. Ее большие красивые глаза все еще разглядывали Бренкена. Она подошла к нему:

– Прощай, darling! Все могло быть иначе. Ты боишься?

– Нет, – ответил Бренкен. – Я прошу вас, то, что составляет мою собственность и что отняли у меня, – портрет моей матери и медальон моей невесты – передать Насте Урбановой.

– Я обещаю вам это, мой друг.

Несколько красногвардейцев толкнули Бренкена во двор. Он слышал, как умчался грузовик. Он слышал первые выстрелы в городе. Крики приближались. Вокруг него стояла свора китайцев. Офицер с монгольским лицом взволнованно приказал:

– Стреляй!

Раздался залп... Потом китайцы разбежались. Слишком поздно! Во двор ворвались всадники. Впереди молодая девушка во френче с карабином через седло.

– Дорогой! Любимый! Говори! Кричи же! Кричи, чтобы я знала, что это не сон! Ты жив?

– Я живу, – сказал Бренкен совсем тихо затуманенным голосом, я живу... несмотря на расправу.

Смеясь и плача, Настя повисла на его шее. Один из всадников подошел и сказал:

– Ни одного попадания. Странно!

Трубные звуки. Все еще слышны ружейные залпы. Теперь к ним присоединился звук пулеметов.

Белые вступали в город.

Артиллерия... пехота... все покрыты пылью и грязью от беспрерывных боев и переходов...

– Товарищи! – сказал Бренкен, заключая в свои объятия возлюбленную: Товарищи!.. Царица... царь... великие княжны!..

– Убиты, – ответил один из всадников. Настя с плачем спрятала свое лицо на груди любимого человека.

Подлетел ординарец.

– Господина полковника фон Бренкена немедленно просит к себе командующий армией!

Через пять минут минут курьер царицы стоял перед командующим армией. Тот обнял его.

– Я только что нашел среди захваченной корреспонденции письмо, адресованное вам, – сказал он.

Письмо было написано женским почерком.

Бренкен прочел вполголоса:

"Накануне расстрела я заменила боевые патроны в винтовках китайцев холостыми зарядами.

Лу де Ли".

– Величайшая преступница между двумя океанами! – произнес главнокомандующий.

– Женщина! – пробормотала Настя.

Конец.