Текст книги "Роковой бриллиант дома Романовых (Курьер царицы)"

Автор книги: Джон Рэтклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Она сделала шаг вперед. Он почувствовал ее холодную уверенную женскую руку. Раньше, чем он успел как следует сообразить, что произошло, она успела толкнуть его в боковую комнату. Бесшумно растворилась оклеенная обоями дверь. Он почувствовал запах тления. Дверь закрылась за ним.

Дикая орда ликуя и крича, уже неслась по коврам и заполнила все помещение.

Топот послышался в приемной. Княгиня увидела перед собой матросов, уличных девок и разный сброд. Все они, пропитанные водкой, пороком, нахлынули в комнаты. Они стали плевать на ковер и тут же растоптали его вдребезги своими тяжелыми сапогами как будто он был виновен в том, что в них распалился гнев за все то, что пришлось перетерпеть в прошлом. Они молча глядели на княгиню, стоявшую перед ними, выпрямившись во весь рост, слегка откинув плечи назад, с волосами, завязанными узлом на затылке. Ее шея и часть груди, с которой Петр Непомнящий сорвал платье, были обнажены.

Но потом, после первого момента робости и изумления, их смущение прервалось диким смехом.

Один матрос выступил вперед и сорвал с ее шеи платье. Снова раздался смех.

– Как поживаешь, хозяйка? – с грубым смехом спросил другой голос.

Некоторые из них, не обращая больше внимания на женщину, чья ослепительная красота вызывала в них некоторое смущение, тут же расселись в креслах и на стульях, а то и попросту на полу. Женщины пошли на поиски в другие комнаты, обнаружили спальню и с насмешливыми криками стали звать туда своих товарищей. Таким образом, княгиня на момент перестала быть центром их внимания. Но теперь к ней тоном приказа обратился предводитель этой банды:

– У нас нет квартиры, и мы реквизируем этот дом. Вы прежняя владелица его?

– Да, – ответила княгиня. Она увидела своего старого дворецкого, стоявшего, склонившись, и с несчастным видом позади большевиков. Вся прочая прислуга бежала.

– Так. Значит вы хозяйка, – продолжал предводитель и остановился в поисках слов, потому что ее спокойный уверенный взгляд и его привел в смущение. – Итак, как уже сказано, теперь мы, мы здесь хозяева. Нам нужно помещение для... для... – одним словом, нас около дюжины мужчин и женщин. Итак, дайте нам место!

– У меня здесь нет места для стольких людей, и я оспариваю ваше право производить нападение на мой дом и "реквизировать его", как это у вас принято называть.

Лицо матроса покраснело.

– Ах, вот как! – закричал он: – Ты оспариваешь! Великолепно! – его громкий голос снова привлек в эту комнату часть прочих, и в то время, как они со смехом окружили несчастную княгиню, предводитель банды стал кричать на нее.

– Ты вообще не имеешь права ничего оспаривать. Поняла? Ты – буржуйская харя! Заткнись! Держи морду! Мы еще тебе покажем, погоди только! Итак, подумай, да живо!

Он взмахнул перед ее носом нагайкой, которую он выхватил из-за пояса.

– Итак, думай скорее, сука!

Он снова взмахнул нагайкой.

– Теперь ты будешь нам прислуживать так, как мы раньше прислуживали вам. Ты будешь заботиться о том, чтобы мы могли спокойно спать, точно так, как мы раньше охраняли ваш сон. Ты будешь делать наши постели. Ты будешь подносить нам кушать. Так же, как мы раньше работали для того, чтобы кормить вас. Ты будешь исполнять все, что мы прикажем. Ты понимаешь? Все! Ты будешь послушной и покорной служанкой наших женщин, или... – он снова взмахнул нагайкой перед ее лицом. Его слова прервал крик одобрения. Но княгиня со свойственным ей упрямым и гор дым спокойствием откинула голову назад и ответила:

– Ничего подобного я не сделаю. Вы можете убить меня.

– Ты будешь! Ты будешь! – заорало полдюжины голосов. Но предводитель банды перекричал всех:

– Не смейте убивать! Мы не убьем тебя! Мы будем тебя хлестать, пока ты не научишься быть послушной. Точно так же, как ваши стегали нас, пока мы не научились слушаться.

– Да, да! – закричали все хором. Княгиня с быстротой молнии, как это свойственно людям, находящимся в смертельной опасности, обдумала свое положение. Револьвер она уже держала в руке. У нее было время выстрелить раньше, чем весь этот сброд придет в себя, застрелить двух-трех... но тогда... но тогда они убили бы ее, должны были бы убить ее...

В этот момент она услыхала предательский треск и крик. Петр Непомнящий, стоявший позади потайной дверцы, слышал все. Сейчас же, как только вся эта свора ворвалась, он хотел вырваться из своего убежища. Но княгиня заперла дверь. Он не мог выйти оттуда. Его голое тело было стиснуто в узком помещении – но теперь он сделал отчаянную попытку взломать дверь. Княгиня поняла это и опустила голову.

Зачем она спрятала его? Человека, чья грудь татуирована и который совершил над ней насилие? Она сама не была в состоянии дать себе отчет в этом. Ее внезапно охватило материнское чувство, которое до сих пор было ей совершенно чуждо. Теперь, когда этот предательский треск доходил до ее ушей и она почувствовала, что татуированный человек человек подвергается смертельной опасности, она неожиданно сказала:

– Хорошо. Я согласна слушаться.

И она послушалась. Эта гордая женщина, в чьих жилах текла кровь древнейшей родовитой знати, послушалась нагайки.

Застывший от ужаса Петр Непомнящий из своей тюрьмы услышал все. Зачем? Зачем она сделала это? За короткое время он ее достаточно успел изучить. Эта женщина никогда не действовала под влиянием страха. В ней, должно быть, что-то происходило. Смутно и неясно он начал догадываться, в чем дело. Она была настолько подавляюще прекрасна, что мысль об этом повергла его в блаженство, он даже не посмел поверить в это: она сделала это ради него.

Не ради князя Владимира. Он знал, что этого она спокойно предоставила бы волкам на съедение. Она сделала это для него... для бедного Непомнящего... Для человека с большой дороги... для последнего из последних с голубой татуировкой на груди.

Его сердце учащенно забилось от радости. Весь его страх моментально исчез.

Горячая краска стыда залила его лицо. Что он сделал ей? Ничего иного, только то, что, может быть, достаточно часто проделывал этот Владимир, и все-таки все, должно быть, было иначе. Должно быть, она почувствовала, что в оболочке этого Владимира сидит совершенно другой человек и, хотя сейчас он тоже животное, да, жалкое животное (потому что это ты, Петр Непомнящий), но все-таки в нем было что-то, что побудило ее заступиться за него. Она хочет служить... Но служить ему...

Княгиня притащила кровати. Когда старик-дворецкий захотел ей помочь, матросы кулаками выгнали его из комнаты. Она одна должна была быть их служанкой. Они бросились на подушки. Пух легким облачком разлетелся по комнате. Потом они распорядились подать им есть. Княгиня пошла на кухню и принялась хозяйничать. Она принесла котлеты, ветчину и яйца, вино и шампанское. Началось дикое пиршество.

Она стояла перед ними, молчаливая и бледная, с широко раскрытыми глазами, едва дыша от усталости.

Когда они насытились, им захотелось развлечений.

– А ну-ка, матушка, станцуй! – крикнул вожак.

Но нет, танцевать она отказалась.

Свистнула нагайка. Пьяный ударил раз, другой, третий... Она сделала беспомощное движение, как будто готова была подчиниться и этому унижению, но в ее глазах стояли красные пятна... Она подняла револьвер, который она все время держала спрятанным в левом рукаве, и выстрелила.

Выстрел раздался звонко, как удар кнута – еще раз, – один из бандитов неловко взмахнул руками и упал ничком; другой вскрикнул и тоже упал. Но остальные подлетели к ней и один рукояткой нагайки сшиб ее с ног. Она упала, обливаясь кровью... Она попробовала опереться о ковер. В этот момент с треском вылетела потайная дверь, ведущая в соседнюю комнату. Бандит, успевший схватить княгиню за волосы, остался с открытым ртом, глядя на ворвавшегося в комнату голого человека. Тот налетел на него, как дикий буйвол, и сшиб с ног ударом кулака. Непомнящий неистовствовал. Прошло несколько минут, пока удалось справиться с ним. Бандиты бросили его на пол и прижали так, что у него захватило дыхание. Кто-то уперся ему коленом в грудь и схватил за гирло. Теперь тот отпустил руку и спросил его. – Кто ты?

С изумлением они стали разглядывать татуировку на его груди. В тот момент, когда Непомнящий мог испустить звук он разразился диким хохотом. Они отпустили его. "Матерь Божья Казанская! – подумал Непомнящий. – Я не напрасно был актером! Я кое-что разыграю перед ними". Он захлебнулся от удовольствия, а они все еще стояли вокруг него, держа в руках винтовки и нагайки, и разглядывали голого человека. С улицы вошло в дом несколько любопытных проституток...

– Дурачье! – сказал непомнящий. – Разве вы не видите? Ведь я же большевик... Я спрятался... Не понимаете – что ли? Что вы хотите от меня?

Они в самом деле ничего не понимали. На мгновение они забыли о женщине, забыли о тяжелораненных, которых их товарищи уже успели отправить в госпиталь. Они продолжали смотреть на татуированного, который настолько хорошо играл свою роль, что им и в голову не пришло потребовать у него объяснений. Непомнящий сказал, что буржуйка принадлежит ему. Предводитель заявил, что она выстрелами ранила двух большевиков и будет предана военно-полевому суду, но Непомнящий стал сулить ему золотые горы. Он начал лгать о тайниках, где хранились колоссальные сокровища, и добился того, что они согласились разыграть буржуйку.

– Я, понятно, сплутую, – шепнул Непомнящий предводителю, – и ты получишь все деньги и все сокровища. Послушай, братишка, ты всю жизнь сможешь безбедно жить на эти деньги в свое удовольствие.

В этот момент одна из ворвавшихся проституток посмотрела на него в упор. – Петр! – крикнула она: – Петр... – она ударила его по глазам и плюнула ему в лицо. – Петр... Это Петр Непомнящий, о котором говорят, что он застрелился. Он не застрелился, он прячется здесь и путается с буржуйками.

Она стала осыпать своего бывшего возлюбленного отчаянными ругательствами. Этот инцидент прорвал заколдованный круг молчания. Прочие тоже потребовали объяснения, каким образом Петр Непомнящий попал сюда, и что он тут вытворяет с буржуйкой. Быть может, Петру Непомнящему снова удалось бы выкрутиться, если бы новый яростный вой не привлек бы общего внимания в соседнюю комнату. Оказалось, тем временем успели обыскать убежище голого человека с голубой татуировкой. Оттуда вытащили труп, совершенно истерзанный, разбитый, жалкий труп с разбитым лицом. Петр Непомнящий бросил на него взгляд и понял все. Она заперла его вместе с мертвецом! Поэтому там чувствовался запах тления? Это было намеренно? Случайно? Он не знал, в чем дело! И в конце концов, не все ли равно. Он убил. Это Дмитрий Тихорецкий... Вернее говоря, это был Дмитрий Тихорецкий, потому что теперь от него осталось только мелкое ничто, – труп, который вовремя не не успели удалить из дома... Теперь все раскрылось. Непомнящий ясно увидел ужасную судьбу, ожидавшую Ольгу. В его ушах стоял крик разошедшихся "товарищей". Они узнали Тихорецкого и изрыгали яростные проклятия по адресу его убийц.

Непомнящий улучил момент, в который никто не обращал внимания на буржуйку и голого человека, когда даже бывшая подруга Непомнящего с любопытством протиснулась вперед, в следующий же момент отскочив назад в ужасе, в эту секунду Непомнящий успел сказать княгине:

– Беги, храни тебя Бог!

Она вскочила, выбежала в открытую дверь, сбежала по лестнице, потащив за собой дворецкого, бросилась бежать по улицам и переулкам... Ей удалось спастись и потом бежать в Финляндию.

Когда ее бегство заметили, было уже поздно. Толпа с воем бросилась на поиски, но Непомнящий расхохотался им в лицо.

– Оставьте буржуйку, товарищи! – крикнул он. – Что вы хотите от нее?

– Это ты... это ты...

– Да, я. Это я застрелил Дмитрия Тихорецкого! Я убил друга, но зато я держал в своих объятиях женщину, я имел наслаждение, за которое я сто, тысячу раз готов предать всю вашу революцию, предать всех вас! Чего вы хотите? Стать счастливыми? Стать свободными? Что это, все? Вы хотите жить, разыгрывать из себя буржуев, властвовать, господствовать, иметь красивых баб. Я все это имел, я все понял. Я играл в ту жизнь, которую вы ищете. Но вы никогда не сумеете сделать этого! Вы слишком глупы для этого.

Дальше ему не дали говорить. Он получил прикладом по голове. Его череп затрещал, кровь хлынула изо рта. Второй удар разбил ему челюсть. Третий удар покончил с ним. И на его трупе плясала девка, которую он как-то раз от тоски, одиночества и безумства сделал своей подругой.

Растоптанный, обесчещенный, плавая в крови, Петр Непомнящий искупил убийство друга. Он заплатил за все то, что отнял у других. За жизнь, великую, богатую прекрасную жизнь, за любовь!

XX

Утром 26 октября, когда уже больше не было сомнений в победе пролетарской революции, Бориса Яковлева еще задержала партийная работа. Буржуазия, в первый момент оглушенная и запутанная, помышляла о сопротивлении. Молодые юнкера нашли восторженных подражателей. По Петрограду бурей пронеслось известие: бежавший Керенский с оставшимися верными войсками идет на столицу!

И в самом деле – для большевиков, может быть, было труднее удержать Петроград, чем завоевать его. Безумно смелый налет отдал в руки отряда юнкеров и офицеров телефонную станцию. В первый раз в Петрограде и вообще в России появилось понятие о "белой армии". Затаив дыхание, все смотрели на немногих смельчаков, сделавших отчаянную попытку задушить гидру революции в ее гнезде. Петроград превратился в огромный военный лагерь. Революция призвала всех рабочих к борьбе. На всех перекрестках были расклеены плакаты:

"Всем районным Советам рабочих депутатов

и фабрично-заводским комитетам.

Приказ.

Банды Керенского угрожают городу. Все

необходимые меры приняты. Всякая контрреволюционная

попытка, направленная против народа и его завоеваний,

будет беспощадно подавляться в корне. Армия и красная

гвардия нуждаются в немедленной поддержке рабочих.

Районным Советам и фабрично-заводским комитетам

предписывается:

1. Выставить как можно большее число рабочих для

устройства баррикад и проволочных заграждений.

2. Там, где в результате этого потребуется

прекращение работы в мастерских и фабриках, работа

немедленно должна быть прервана.

3. Должна быть собрана всякая простая и колючая

проволока, какую только можно найти, а также все

нужные инструменты для рытья окопов и устройства

баррикад.

4. Каждый рабочий должен держать при себе

имеющееся у него на руках оружие.

5. Должна соблюдаться строжайшая дисциплина, и

все обязаны поддерживать революционную армию до

последней крайности.

Председатель Петроградского Совета рабочих и

солдатских депутатов.

Народный комиссар по военным и морским делам

Лев Троцкий.

Председатель военно-революционного комитета,

командующий войсками Подвойский".

И рабочие пришли. Огромные запасы бензина были насильно реквизированы. Захвачены были также все имевшиеся в городе автомобили. Словно из-под земли выросла из орудий, лафетов и наскоро собранных лошадей красная артиллерия. Откуда-то раздобыли десять тысяч винтовок. Предприятия опустели. Работа прекратилась. И вместо этого улицы Петрограда наполнились сотнями тысяч рабочих и матросов, формировавшихся в полки.

По улицам двигались целые леса штыков. Женщины, дети маршировали рядом с мужчинами. Поскорее за город!

Последние войска, которые когда-то Корнилов вел на Петроград, шли в наступление. С большой спешкой подвезли казачьи дивизии. Керенский, наконец, показал себя решительным и деятельным человеком. Краснов привел к нему свои слабые войсковые части. С лихорадочной быстротой стала образовываться белая армия, достаточно сильная для того, чтобы подавить неожиданное нападение рабочих батальонов, которые, голодные, мерзнущие и плохо дисциплинированные и почти без руководства, рыли окопы вокруг Петрограда.

Но когда дело дошло до столкновения, солдаты взбунтовались. Сильная пропаганда большевиков вовремя успела поработать на фронт. Солдаты отказались стрелять в своих братьев. Наступил опасный момент. Рабочие бросились на приступ. Белый фронт рухнул, Керенский бежит вторично, беспомощный диктатор не находит никого, кто бы его сопровождал в бегстве.

Наступил конец. Еле дыша, забрызганный грязью, Борис Яковлев поспешил после этой очередной победы революции обратно в город. Телефонная станция должна быть взята обратно! Люди, снова поднявшие потерянный стяг демократии, защищались с львиной храбростью. Но Борис Яковлев не был в состоянии разделять кровавое опьянение своих друзей. К телефонной станции стянулось несколько тысяч красногвардейцев. Последние люди старого режима пропали. Им оставалось только биться ради достойного конца. Но кто будет воспевать их славу? Буржуазия оцепенела. Осажденные слышали вокруг себя только проклятия и страшные угрозы красных. Яковлев предвидел ужасную, ненужную бойню. Он лихорадочно жаждал конца этой последней авантюры. Ему скорее хотелось обыскать все мертвецкие в поисках своей бедной возлюбленной Александры.

В последний раз приложить свои губы к этим окоченевшим губам. Благословить это храброе сердце, показавшее себя настолько мужественным, что мужчинам было бы впору покраснеть.

Мысли об Александре заставили его смутно почувствовать, что все это ужасающая ошибка, что смерть никогда не открывает пути к истинной свободе. Путь к истинной свободе ведет через жизнь, отдавая душу за душу и любовь за любовь.

И движимый этой мыслью, он собрался пойти к осажденным людям и предложить им сдаться.

Снова, как тогда перед Зимним дворцом, он велел прекратить огонь, привязал белое полотнище к своей винтовке и отправился к врагам.

Офицеры, юнкера и несколько женщин, засевших на телефонной станции больше не верили в победу. Они знали, что петроградская чернь справилась с казаками. Откуда им ждать помощи? Они поняли, что защищают потерянную позицию. Они молча встретили комиссара Яковлева и молча выслушали его предложение.

– Я требую сдачи, – сказал красный комиссар, – вы должны положить оружие. За это я готов гарантировать вам жизнь.

Офицеры согласились на это. Что им еще оставалось делать? Бороться?

Не стоило бороться только ради того, чтобы умереть. Стоило бороться за жизнь. Да, они хотели жить, и они хотели спасти этих несчастных женщин, спасти их от судьбы женщин батальона смерти.

Снаружи сперва господствовала мертвая тишина. Яковлев вернулся не сразу. Каждому офицеру, каждой женщине он задавал один и тот же полный отчаяния вопрос:

– Не видали ли вы командиршу батальона смерти? – В ответ он слышал все одно и то же:

– Нет, мы не видели ее. Говорят, что она погибла.

Рабочим надоело ждать возвращения вождя, и вдруг поднялся крик, превратившийся в адский вой:

– Яковлев! Яковлев! Смерть офицерам! Смерть юнкерам! Смерть юнкерам! Они уже хотели штурмовать здание. Но вот появился сам Яковлев, бледный и немного сгорбившийся, каким он стал за ночь с 25 на 26 октября, и крикнул своим солдатам:

– Осади назад! Офицеры сдаются!

Поднялась буря криков. Крики, как стрелы, падали на большевицкого вождя:

– Никакой сдачи! Они должны умереть! Они должны умереть! Смерть юнкерам!

Яковлеву, наконец, удалось добиться спокойствия. Подняв руки вверх, он крикнул:

– Я дал свое честное слово!

Но теперь крики превратились в настоящую бурю, срывающую все плотины. Перед Яковлевым мелькнули тысячи налитых кровью глаз, упорно смотревших на него: он во второй раз пытался защищать буржуев и юнкеров!

– Смерть! Смерть! Смерть! – завыла толпа. Но он не дал запугать себя и не отступил. Перед ним, словно видение, мелькнуло белое платье Александры. Он увидел ее, словно воплощение далеких, ему самому больше непонятных идеалов, окровавленную и погружающуюся в вечную ночь. И он ответил:

– Офицеры наши пленники! Никто не смеет поднять руку на них!

Но красногвардейцы пытались уговорить его:

– Это не пленные! Это мертвецы! Дай дорогу, товарищ! Они должны умереть!

Яковлев ответил с мрачной решимостью:

– Я даровал им жизнь!

– Ты не вправе даровать жизнь, которая не принадлежит тебе. Офицеры принадлежат нам! Смерть! Смерть юнкерам!

– Я дал свое слово!

– Ты, ты дал его! Ты, но не мы! Выводи пленных! Мы приколем их штыками! Выводи их живее!

Перед взором Яковлева из зимнего тумана вырисовалось бледное лицо с большими глазами и голос... сладкий голос – (ах, он готов был отдать все, свою жизнь, даже победу свою, чтобы еще раз, только один раз еще услышать этот горячо любимый голос), – и этот голос сказал:

– Мы все много страдали... Вся Россия страдала до бесконечности. Русский народ – большой ребенок, и мы все его дети. Никто не вправе насильничать над Россией, надо лечить ее раны... путем свободы и справедливости. – Тогда Борис Яковлев неожиданно выхватил револьвер и, широко расставив ноги, стал лицом к беснующейся орде и сказал:

– Я дал свое слово, что офицеры останутся живы. Победители не смеют быть убийцами!

– Го-го-го! – закричали матросы. – Наш комиссар заступается за слуг царизма, и все-таки мы перебьем их!

– Кто посмеет сделать шаг без моего разрешения, будет застрелен на месте!

В ответ ему послышался ураган ярости. Тысячи людей стали напирать вперед.

Раздался треск выстрела. Один выстрел... Другой... Третий... – В ужасе, словно видя перед собой Герострата, осквернителя святыни, масса отхлынула обратно.

Трое убитых! комиссар Борис Яковлев застрелил трех красных рабочих!

Он сам стоял, как лунатик, с посеревшим лицом, устремив взгляд вдаль, как будто небо в состоянии было принести ему спасение, и опустил оружие. Никто ему больше не оказывал сопротивления. Белые офицеры вышли и были взяты в плен. Тем временем прибыли регулярные красные войска. Их еще не успело охватить опьянение кровью. Они спокойно слушались приказания офицеров, которых они сами же выбрали. Они приняли от комиссара Яковлева пленных. Стотысячная толпа, взявшая телефонную станцию, понемногу рассеялась. Никто не оглядывался вслед красному комиссару. Борис Яковлев с револьвером в руках остался один перед зданием телефонной станции. Его сердце сверлило потрясающее создание:

"Я стрелял в революцию. Я согрешил против святости мести. Я уже больше не настоящий большевик. Но что же я тогда такое?" Он отмахнулся от докучливых мыслей. Воспоминание об Александре гнало его прочь отсюда... И в то время, когда Петроград лихорадочно работал над укреплением завоеваний революции, он начал обходить дома, в которых были свалены трупы жертв этих ночей.

Так бродил он целый день и следующую ночь. Он обыскал все лазареты, куда временно были доставлены убитые. Он нашел кое-кого из подруг Александры. Он видел много женщин из батальона смерти. Но свою возлюбленную он не нашел. Через два дня ему стало ясно, что Александра не была убита.

Александра в плену!

У Бориса Яковлева были братские отношения с вожаками революции. Он обладал обширными связями. Ведь он сам был призван вершить великие дела, после того, как хаос уступит место порядку. Ему охотно открыли двери всех тюрем, и повсюду ему были показаны наскоро заготовленные списки арестованных.

Но и среди пленных и арестованных Александры тоже не оказалось.

"Может быть, ей удалось бежать", – подумал Борис Яковлев, испустив глубокий вздох облегчения. Но его тут же охватила тоска по ней, тоска, смешанная с надеждой и страхом. Вдруг какой-то солдат, сопровождавший его при обходе Петропавловской крепости, сказал:

– А ты уже побывал в казармах?

Комиссар Яковлев с удивлением посмотрел на солдата.

– В казармах?

– Ну, да, товарищ комиссар. Что ты так глядишь на меня? В казармах, где расквартированы рабочие и матросы, которые дрались в ночь с 25 на 26 октября.

На лбу Яковлева выступил холодный пот. Его дыхание вырывалось с трудом:

– Разве матросы и рабочие... затащили в казармы... пленных?

Солдат отрывисто рассмеялся.

– Да, баб. Так говорят.

"Баб!" – все еще звучит в ушах красного комиссара: "Баб!" Он мысленно увидел перед собой бледную Александру... Его знобило. Но сейчас же он овладел собой и с железным спокойствием приказал солдату немедленно реквизировать автомобиль и везти его по всем казармам, в которых находятся красногвардейцы.

Они поехали. Целых два дня подряд они ничего не могли найти. Но потом... в одной из казарм... в лазаретной палате... Яковлев неожиданно вскрикнул так громко, что сестры милосердия с любопытством окружили его и даже врачи подошли ближе – здесь! На одной из коек! Без единой кровинки в лице, с сомкнутыми глазами...

Александра! Александра!

Ее глаза раскрылись, как будто против воли. Ресницы медленно обнажили блестящие зрачки. Хорошо знакомый взгляд с серьезным и добрым выражением остановился на Яковлеве. Теперь она узнала его. Слабая улыбка промелькнула на ее измученном лице. Ее бледные губы зашевелились:

– Борис! Как хорошо, что ты пришел! Мой милый, милый Борис!

Но потом по ее лицу мелькнула черная тень, и она снова погрузилась в тьму бесчувствия.

Врач прочел запись в книге: "Пленная... поступила 27 октября... ранена в грудь... имя неизвестно".

– 27 октября! – пробормотал Борис Яковлев с покрасневшими тазами: – 27 октября! Где же она была 26?

Врач равнодушно пожал плечами и равнодушно посмотрел на представителя новой власти. Яковлев должен был сесть. Он просидел несколько часов, физически и морально страдая от мрачных мыслей и невыносимой душевной боли.

Где была Александра до 27 октября? Ведь она же была ранена! Кто нашел ее?

Она все еще не приходила в сознание. Ему нужно было уходить. Врач подал ему надежду:

– Самое опасное в данном случае – это нервное потрясение. Рана заживает нормально.

Яковлев пошел бродить, куда глаза глядят. Он даже не пошел в исполком. Он отправился домой и бросился на постель, чтобы хоть поспать немного. На следующее утро он снова отправился в казарменный лазарет. Александра чувствовала себя лучше. Она сидела в кровати и встретила его ласковой милой улыбкой.

– Мой дорогой, любимый Борис! Теперь все будет хорошо! – тихо сказала она певучим голосом. Ее взгляд выражал счастье, но в то же время был ужасающе глубок. – Как я попала сюда?

– Я еще сам этого не знаю, Александра.

Он сел к ней на кровать и взял ее исхудавшую руку.

– Когда мы поженимся, Борис? – тихо спросила она.

Он с трудом дышал. Жениться?

– Когда все пройдет, Александра.

– Когда что пройдет, Борис?

– Революция! Переворот!

– Что за переворот, Борис?

Он подскочил. Склонился над ней. Поглядел в эти глаза, которые все еще были так темны, так блестящи и все-таки так пусты. Боже мой! Так ужасающе пусты...

– Разве ты еще не знаешь, Александра?

– Что я должна знать?

– Революция... большевики... батальон смерти... Зимний дворец?

Ее руки нервно теребили одеяло. Она с усилием стала думать. Потом ее лицо озарилось светом. Она улыбнулась, как дитя:

– Я ничего, ровно ничего не знаю, Борис. Я знаю только... Я собиралась выйти за тебя замуж. На мне было белое платье и венок из золотистых иммортелей. Ты сидел рядом со мной, а передо мной сидел дядя и... Вольдемар!.. Да... Где Вольдемар?

– Вольдемар?

– Мой брат Вольдемар?

Яковлев опустил голову.

– Я не знаю.

Она снова рассмеялась так блаженно, как ребенок, которому пришло в голову нечто красивое.

– Но я зато знаю. Он состоит при ее величестве...

Врач уже несколько минут стоял позади Яковлева.

– Полнейшая потеря памяти... Редкий случай... Но это бывает. Наука не знает средств против этого... Может быть, при достаточном спокойствии... Надо медленно приучать к новым обстоятельствам. Но что сегодня значит человеческая жизнь?

Он пошел дальше. Голова Бориса склонилась на руки Александры. Горячие слезы капают ей на пальцы.

– Ты плачешь, – тихо сказала она. – Ты плачешь от радости, что мы, наконец, соединились? Мой милый, счастливый Борис!

XXI

Над Россией бушевал ужас. Силы, побежденные и ошеломленные первым натиском революции, стали снова собираться. Корнилов начал собирать добровольцев и казаков. В Пекине находился адмирал Колчак, выслушивая доклады полковника Мамаева с предложением о создании белой армии. Генерал Врангель выпускал воззвания. Деникин соединился с Корниловым. Большевистское правительство готовилось укрепить свою власть и при помощи потоков крови распространить ее на всю Россию.

Но Борис Яковлев поддерживал только слабую связь со своими друзьями. Он попросил отпуск для восстановления своего расшатанного здоровья, а на самом деле для того, чтобы выходить Александру. Он взял ее из лазарета и удалился вместе с ней в маленький загородный домик под Петроградом. Всю суровую зиму она провела в полусознательном состоянии. Только когда наступила весна, весна 1918 года, она медленно начала понимать все, что творилось вокруг нее. Медленно, жутко стали к ней возвращаться воспоминания. Борис следил за ее медленным выздоровлением, переходя от отчаяния к надежде и от надежды к отчаянию. Чем больше Александра вспоминала, тем молчаливее она становилась, тем испуганнее делался ее взгляд, тем больше мучения выражало ее лицо.

Однажды Яковлев был вызван в Совнарком. Советское правительство собиралось передать ему поручение, для выполнения которого требовался особенно надежный человек: царь и его семья должны были в ближайшем времени быть перевезены из Тобольска в Екатеринбург. Борис Яковлев должен был руководить переездом.

Он дольше не смел уклоняться от партийной работы и принял это предложение. Но до того он успел побывать в загородном домике. Он целиком ушел в заботы об Александре. По мере восстановления ее здоровья, он начинал надеяться, что она останется с ним навсегда и станет его женой.

В это время Александра сидела на веранде и смотрела в сад. Благодаря странному физиологическому процессу, она вдруг час за часом стала вспоминать все, что случилось. Как будто перед ней раскрылась завеса, скрывавшая тьму. Как в театре, с сильно бьющимся сердцем, она проследила все события с того момента, как она покинула дом своего дяди. Она мысленно еще раз участвовала в ужасном бою за Зимний дворец. Она видела себя падающей без чувств... А потом... она проснулась... в казарме. Но только на несколько минут она проснулась... О! Лучи воспоминания хлестнули ее, словно бичами! Она попала в руки зверей! Словно по мановению волшебного жезла, она сразу вспомнила все!.. Все!.. Боже мой! В этот самый момент случилось чудо, чудо, которому не было названия, которое было проклятием и гибелью для Александры и издевательством над женственностью и человечностью.

В этот самый момент Александра почувствовала, что в ней шевельнулась новая жизнь. В эту минуту в ее сознании мелькнула отвратительная бесчеловечная сцена в казарме. С безумным криком отчаяния она поднялась. Прижав руки к животу, она побежала в темнеющий сад. Она еще раз вернулась написать несколько строк. Потом в пруду, в глубине парка, послышался тихий всплеск.