Текст книги "Роковой бриллиант дома Романовых (Курьер царицы)"

Автор книги: Джон Рэтклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Вдруг отчаянный крик прорезал вечернюю мглу.

– Настя кричала! – Кровь застыла в жилах Бренкена, его сердце готово было выпрыгнуть из его груди. Он слушал и заревел: – Настя! Где ты? Где ты? – Но теперь все стихло.

Солдаты вышли из броневика и рассыпались по улице. Офицер подбежал к Бренкену.

– Товарищ! Скорее! Нельзя терять времени!

С другой улицы что-то с грохотом надвигалось.

– Прикрывайтесь! – крикнул офицер, схватив за руку Бренкена, которого он, очевидно, принял за помешанного.

Стоявший на броневике пулемет затрещал.

Залп. Подгоняемый отчаянным страхом за Настю, Бренкен собирался проникнуть в незнакомый двор, но офицер и двое солдат удержали его за руки. Соединенными усилиями они потащили его за собой. Бренкен не знал еще, что часть автомобильной бригады уже взбунтовалась и что оставались только немногие верные войсковые части, которые пробирались к Зимнему дворцу, чтобы охранять Керенского, представителя умеренных элементов, от большевиков.

Бренкен, почти не помня о происшедшем, разбитый, в отчаянии, без надежд впереди, охваченный ужасом за Настю, очутился внутри броневика. Яростные крики вдруг раздались на совершенно тихой до того момента улице. Потом крики сразу прекратились, и показалась черная масса озлобленных людей, еще не знавших, кто перед ними – друг или враг. Треск пулемета рассеял их сомнения.

Подобно черной лавине, пришедшей в движение и не в состоянии больше остановиться, темная масса хлынула на броневик, но тот начал прокладывать себе кровавую дорогу. Вдруг передняя часть броневика качнулась – поднялся столб дыма – лязг и треск! Броневик попал в глубокую яму, вырытую нападавшими. Тень баррикады падает на нее... Началась последняя борьба между мужеством отчаяния и жаждущей убийства храбростью.

Не успело пройти и четверть часа, как нападавшие перебили всех защитников броневика.

* * *

А Настя?

Настя последовала за своим возлюбленным. В тот момент, когда броневик привлек к себе его внимание, бесшумно растворились ворота одного дома. Настя, испуганная порывом сквозняка и бесшумным движением, молча и растерянно глядела на мрачный двор. Ее окружили какие-то люди. Туман окутал ее. Со двора доносился отвратительный запах гнили. Эти люди стояли недвижно, как легион смерти, и Настя сразу же увидела, что они одеты в матросскую форму.

Но жадные руки быстро протянулись к молодой девушке, – ее схватили с быстротой молнии, чей-то грубый кулак заткнул рот Насти, который был судорожно открыт, готовясь испустить крик отвращения и призыва о помощи. Она почувствовала бесстыдный жест, но ее сопротивление было напрасным. Ее втащили в середину этого отвратительного двора, и в то время, как ее искаженное от страха лицо глядело на руки и плечи этих людей, ее перекидывали как мячик от одного к другому. Ворота снова бесшумно затворились. Все это разыгралось с такой быстротой, что когда Бренкен оглянулся, ища свою невесту, ничего уже не было видно. Но Настя, как будто догадываясь, что ее возлюбленный должен был быть где-то поблизости, высвободилась из грубых рук своих палачей и испустила дикий крик, который был тут же заглушен. Ее толкнули в глубь двора, и она упала на острые камни. Она поняла, что попала в руки подонков городских окраин. Полубесчувственная от страха, едва сознавая, что с ней происходит, она не чувствовала осквернения своего тела, когда ее то бросали наземь, то снова подхватывали эти люди – только для того, чтобы касаться грубыми руками ее тела. Эти люди – накипь революции – искалечили бы Настю на всю жизнь, если бы крик нападавших на броневик не выгнал их из убежища. У них не оставалось времени для скотских развлечений. Настя почувствовала горячую боль в груди. Платье клочьями свисало с ее белого тела, эти звери едва не разорвали свою беспомощную жертву, но когда она пришла в себя, лежа на острых камнях, раненая и совершенно разбитая, двор опустел, и ее окровавленное тело вздрагивало от боли и от следов тяжелых сапог, которыми топтали ее.

Усталая и совершенно разбитая, Настя стала искать выхода на улицу. Ей, наконец, удалось найти его, и она отправилась на поиски Вольдемара. Но уже новая волна восставших хлынула с той стороны, где происходила борьба с броневиком. Настя в панике бросилась бежать от этой новой лавины обезумевших людей, пока не очутилась на более спокойных улицах. Настя, никем не потревоженная, добралась до своего пансиона недалеко от Невского проспекта. Она застала всех обитателей в состоянии дикого возбуждения. Часть пансионеров в поспешном бегстве успела покинуть Петроград, а другие с глухой озабоченностью ожидали конца этого тревожного дня. Насте рассказали, что какого-то немца арестовали матросы; они же и застрелили его на ближайшем перекрестке.

Настя упала на кровать, не будучи в состоянии думать ни о чем, полная только острой боли и ужасной мучительной заботы о Вольдемаре.

* * *

Вольдемару фон Бренкену посчастливилось избежать горькой участи солдат, из которых большая часть погибла при взрыве. Он получил удар прикладом и незначительную рану в шею. Кровь настолько обезобразила его, что красные сочли его мертвым и не обращали на него больше внимания. Он поднялся. Рану ему удалось перевязать платком. Но его голова отчаянно болела, и прошло некоторое время, пока он оказался в состоянии ходить. Он пошел, шатаясь, в полубесчувственном состоянии. Понемногу сознание возвращалось и он отправился к пансиону, где проживала Настя, в надежде узнать что-нибудь о судьбе, постигшей ее.

XI

Тем временем Александра, сделав большой круг, очутилась перед жилищем Бориса Яковлева. Это был многоэтажный дом с несколькими дворами. Александра миновала несколько мрачных коридоров и, не встретив никого, дошла до маленькой двери, к которой была прикреплена карточка:

Борис Ильич Яковлев

Студ. Импер. Петерб. Университета.

Он все еще был студентом. Улыбка нежности скользнула по лицу Александры. Что он делал за границей и что ему пришлось перетерпеть там? Она хорошо знала его бедность и бескорыстие. В то время, как она стояла перед дверью и раздумывала о том, что ей навеки придется проститься с Борисом, она услышала голоса. Совсем необычная для нее неуверенность в себе и страх заставили ее спрятаться в мрачном углу между стеной и дверью. Мимо проходили какие-то люди, странно возбужденные. Они бросали скороговоркой отрывистые фразы, полные страшного желания, и резкий смех какой-то женщины откликался им зловещим торжеством.

– Мы здорово задали им...

– Кто был этот тип, который вышел к нам навстречу с шашкой?

– Не знаю.

– Я ловко уложил его дубиной.

– Он тяжело ранил товарища Васильева.

– Ну, мы зато почистили их.

– Здорово! Мне одному удалось найти двадцать подсвечников из чистого серебра.

– А старик-то собирался держать речь...

Зловещий смех женщины покрыл на секунду отрывки разговора, но потом Александра услышала рассказ о том, как кухонный мужик в испуге валялся на полу в ногах у этих бандитов, а трое дворников заплатили жизнью за преданность своим господам.

Голоса замерли в отдалении.

"Они разграбили какой-то дом, – подумала Александра. – Так далеко зашло уже дело?" Она подумала, не следует ли ей сейчас же поспешить к своему женскому батальону, но сердечная тоска оказалась в этот момент сильнее чувства долга. Александра и не догадывалась, что сейчас она слышала рассказ о нападении на дом графа Мамонова.

На секунду ей пришло в голову, не подвергается ли Борис Яковлев серьезной опасности, прибив к своим дверям визитную карточку. Но потом она сама посмеялась над собой.

"Я мысленно все еще представляю себе порядки старого режима, – подумала она. Царя уже нет и Керенский, во всяком случае, не будет докучать человеку, так яростно боровшемуся с царизмом". Она постучала. Но только тогда, когда она нетерпеливо несколько раз ударила кулаком в дверь, голоса, раздававшиеся внутри, замолкли, послышались быстрые шаги, – ах, как хорошо они были ей знакомы! – и кто-то приблизился в дверям.

Борис распахнул дверь, и Александра увидела наведенное на нее дуло парабеллума. Но когда она в удивлении подняла глаза к своему возлюбленному, то увидела, что его лицо залила густая горячая краска. Тут она заметила седину на висках – седину у двадцатисемилетнего – и ее охватила горячая волна сострадания.

– Борис! – порывисто вырвалось у нее, и она протянула ему руку. Борис, я еще раз должна поговорить с тобой!

Свет в его карих глазах потух.

– В подвенечном платье? – насмешливо спросил он. – Прошло уже много времени с тех пор, как ты переодетая была у меня. Тогда мы поехали на праздник в Яхт-клуб.

Он тихо усмехнулся, как бы издалека, измученный и, как показалось Александре, ослабевший и беспочвенный. Она беспомощно смотрела на свое платье и не знала, что ответить на эти слова. Он взял ее за руку и увлек к себе. Они прошли мимо открытой двери в какую-то комнату. Сквозь папиросный дым она разобрала полдюжины людей со зверскими, угрожающими лицами.

– Нет, не сюда! – воскликнул Борис и открыл другую дверь. Это была его спальня. Александра увидела неприбранную постель и задрожала.

– Голубка, должно быть, боится перед вступлением в буржуазный брак быть оскверненной? – раздался в ее ушах знакомый металлический голос. Она высоко подняла брови и немного пришла в себя. Потом она решительно вошла, держа вуаль на руке. Но она остановилась, когда Борис движением руки указал на единственный стул.

– Кожаных кресел и стульев с гобеленами здесь нет, – злобно заметил он.

Она стояла у стены во всем свадебном великолепии, ее серые, умные, энергичные глаза пронизывающе глядели на него. Ее рот вздрагивал от заглушенных рыданий.

– Не будем сентиментальны, Александра, – сказал Борис после того, как он несколько минут молча разглядывал ее. Он глубоко вздохнул. – Теперь у меня не будет больше времени интересоваться тобой. – Он поднял руку, как бы желая указать на шум, который доносился издалека, усиливаясь с минуты на минуту. – Ты поклялась мне в верности, когда ты в последний раз стояла там, в той комнате, – сказал он, движением плеча указывая на дверь, – мне пришлось ночью скрыться. Друзья доставили меня через границу. Потом я больше ничего не слыхал о тебе. Только несколько дней тому назад я узнал кое-что. Я вернулся из Америки, вызванный Троцким, с которым вместе работал за океаном, и застал тебя невестой другого. Твои клятвы развеялись. Буржуазная сволочь!

Ее рука коснулась его плеча. Она крепко держала его, и их взгляды скрестились.

– Как ты смеешь говорить так? Какое ты имеешь на это право? Теперь дай мне говорить – о! – Ее речь оборвалась. Где-то послышался вой взрыва. Оконные стекла разлетелись со звоном. В разбитое окно ворвался ветер.

– Да, да! – иронизировал Борис. – Завтра Керенский конченый человек. Виселица для него уже готова.

Она презрительно усмехнулась.

– Ты не знаешь Керенского. Но и это не главное. Ты не знаешь народа, и твои друзья не хотят понять, что насилие приносит только гибель. Так уже было однажды. Но дай мне говорить! Я поклялась тебе в верности. Это правда. И я сдержала свое слово и осталась тебе верной, Борис, такому, каким ты был тогда. Ты, как я потом узнала, принимал участие в покушении на Сазонова.

Он кивнул головой.

– Ты знаешь, что я всегда осуждала покушения, – страстно продолжала она. – Я ненавижу тех, кто без особой необходимости убивает людей. Своих братьев, Борис! Мы все рождены русскими матерями. И все-таки... я же ничего больше не могла тебе сказать.

– Они охотились за мной, как за диким зверем.

– И я соблюдала тебе верность, несмотря на все, что о тебе писалось в газетах, – а ведь я тогда была полуребенком, восемнадцатилетняя девушка. Видит Бог, мне не следовало бы тогда знать о всех тех вещах, с которыми нас знакомили перед войной. Но вдруг я услыхала: Борис Яковлев – умер. Я не хотела верить этому. Только тогда, когда эти слухи дошли до меня, я почувствовала, как сильно я любила тебя. Я прислушивалась, искала, читала... все одно и то же: во время нападения шайки преступников на денежный транспорт в Москве ты был разорван на куски. Только тогда я согласилась последовать за доктором Ларионовым в качестве его жены в холерные области. Моя любовь с этого дня принадлежала только отечеству.

Он расхохотался.

– Да, какой-то непричастный зритель был разорван на куски, а мы быстро, прежде чем скрыться, сунули в его карман мои бумаги. Он был обезображен до неузнаваемости. Но шайка преступников тогда находилась под моим предводительством, – деньги похитил я.

– Ты? Уличный грабитель? – Стоявшая у стены невеста побледнела.

– Я. Уличный грабитель. Да. Партия нуждалась в деньгах. Не делай такого вида, голубушка, как будто я рассказываю о Шлиссельбургских казематах. Партия нуждалась в деньгах – я тогда скрылся за границу. Я умер для кровавых собак царя, но ожил для партии. Сперва я прожил несколько месяцев у одного портного, недалеко от того сапожника, у которого проживал Ленин. В Цюрихе. Потом я отправился в Америку, а теперь мы все здесь. Все – Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Иоффе – все. Все здесь, и завтра мы будем управлять Россией и утопим наших противников в крови!

– Борис! – Александра отступила на шаг. – Разве тебя томит честолюбие перещеголять жестокостью тех, кто грешил когда-то при царском режиме! Ты помнишь то, что так часто пламенно проповедовал мне? Освобождение человечества – свободу мысли – чистую веру!

– Да, все это было, моя милая! Свобода, да, для рабочих, для обездоленных, для угнетаемых в течение тысячелетий. Страшная месть тем, кто мучил нас, как несчастных животных. Спроси Дзержинского, что он выстрадал. Месть, кровавая месть за Сибирь!

– Так ты говоришь? Ты, который мыслил так свято и чисто? Ты, Борис?

– Да, я. Или ты забыла? Отец – профессор Московского университета, Илья Николаевич – где он? Сгинул в Сибири. А мать? Умерла от горя. А Ваня, мой младший брат? Убит во время студенческих беспорядков! А сестра? Сестра Надя? Надя! – На его глазах вдруг показались слезы и густая краска залила его лицо: – Казаки отхлестали ее нагайками за то, что она не желала выдать моего убежища... Бедная Надя... – Он сделал паузу и как безумный посмотрел на Александру. – Ты... помнишь ли ты это?

Наступило молчание. Перед лицом всех этих обвинений Александра склонила голову. Она взяла его за руку.

– Борис, мой бедный, дорогой Борис! Ты так много перестрадал? Я все знаю. Но я продолжаю любить тебя. Борис! Мой возлюбленный! – Она положила ему руки на плечи. Ее брачная фата спадала на обоих, как будто она была предназначена для них и должна была символически связать их. – Борис! Послушай меня! Ты ничего не знаешь о моей тоске. Ничего не знаешь о том, как я страдала из-за тебя. Поверь мне, Борис, я умоляю тебя! У тебя благородное сердце, я знаю это. Пусть это сердце и впредь бьется для меня! Даже, если судьба разлучит нас... Ах, Борис, я буду любить тебя вечно, я буду носить твое имя в сердце, как святыню! Мы все много страдали, мой бедный Борис. Вся Россия страдала до бесконечности. Наше горе – это горе нашей горячо любимой родины. Русский народ – это большой ребенок, и мы сами его дети... Никто не должен причинять другому зла. И над Россией никто не смеет насильничать: надо лечить ее раны... свободой и справедливостью.

Он ничего не отвечал, впивая как бальзам слова Александры. Потом он резко повернул голову.

– Политика... Чего ты хочешь добиться этим? Оставь Россию в покое. Или ты веришь, что твой Керенский?..

– Я верю в то, что демократия, система духовного освобождения излечит все недуги нашего народа. Совершенно безразлично, называется ли человек, стоящий во главе государства, Керенским или как-нибудь иначе. Я верю в него, потому что я верю в эту форму правления.

Он отвратительно рассмеялся.

– Ты, может быть, веришь лично в него?

– Я верю также и лично в него!

Он прошипел сквозь зубы:

– Мы, значит, враги, Александра. Нет пути, по которому мы могли бы пойти вместе.

– Борис! Мы, быть может, идейные враги... Я должна бороться за свою веру так же, как и ты за свою. Настало время, когда русским женщинам судьбой предназначено бороться и проливать кровь за свою веру и свободу.

Он неподвижно посмотрел на нее. В его воображении ее слова складывались в крест, крест на Голгофе, и позади Александры виднелись страдания, бесконечные страдания. Но вблизи раздавался залп за залпом. Сквозь разбитые окна доносились крики, раздражающие, потрясающие нервы крики масс, вселяя страх и ужас. Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвались люди, сидевшие в другой комнате.

– Яковлев, идем! – крикнул один со скуластым лицом и раскосыми монгольскими глазами. – Товарищ Ленин ожидает нас!

– Ленин? – запинаясь, пробормотала Александра. Взгляд ее блуждающих глаз остановился на оклеенной обоями двери, которая раньше, должно быть, была заставлена шкафом. Да, теперь она отчетливо вспомнила – это было тогда, когда Борис однажды проповедовал ей о "свободной любви", о клубах молодежи и о "новой эпохе женских прав". Тогда она ответила ему: – Свобода и хлеб, это я понимаю. Свобода и любовь, – нет! – Борис тогда странным взглядом посмотрел на нее и замолчал...

– Ого! – крикнул кто-то из присутствующих. – Черт побери, Борис! бери свою невесту, а потом марш вперед за народ!

Александра бросила короткий, быстрый взгляд на говорившего. "Я без оружия", – подумала она. Ее взгляд упал на оклеенную обоями дверь. Одним прыжком она очутилась возле ее – дверь заперта. Она уперлась о дверь – к ней протянулись кулаки, в ее ушах раздался грубый хохот, – но ей удалось открыть дверь, и она очутилась на свободе. В руках ее преследователей осталось несколько шелковых лоскутов. Один из них хотел выстрелить ей вслед, но Борис схватил его за руку.

– Стрелять в женщину? – со сверкающими глазами спросил он.

– Что там говорить о женщинах! – крикнул другой. – Сегодня ночью мы будем справлять совсем иную свадьбу.

Борис нахмурил брови и достал из шкафа винтовку и патроны:

– Готово! – сказал он.

– Да здравствует интернациональная революция! – послышалось в ответ.

* * *

Александра очутилась на мрачном дворе. Спасая свою жизнь, она вбежала в соседний дом – оттуда на улицу, – кругом все пусто. Вдруг показался грузовик, на нем люди в военной форме, с винтовками. Грузовик быстро приблизился. Ее взгляд различил форму – это юнкера. Она высоко подняла руку. Грузовик сразу остановился, чьи-то руки подняли ее.

– Куда? – бормочет она, задыхаясь. По всей ее фигуре пробегала дрожь.

– К Зимнему дворцу, – ответил ей юнкер с молочно-бледным лицом и глазами обреченного на смерть.

– Как обстоят дела?

– Мы будем бороться – до последнего...

Тяжелый грузовик грохоча мчался по улицам. Где-то слышалась ружейная стрельба – бежали люди – свистели пули – дальше – дальше...

Они окольными путями достигли Зимнего дворца. Улицы, ведущие к нему, были еще свободны. Они заняты правительственными войсками. Здесь теснился народ. Здесь было заключено какое-то молчаливое перемирие. Солдаты обменивались шутками с толпой, толпа отвечала. Александра слышала все это.

– Боже мой, эти войска непременно перейдут на сторону большевиков – где же Керенский?

XII

Генерал-майор князь Сулковский – или Петр Непомнящий целый день до позднего вечера с мужеством отчаяния защищал телефонную станцию. В первый раз за всю свою жизнь Непомнящий вкусил всю слабость власти и права повелевать.

Уже после полудня в руках большевиков оказались важнейшие пункты Петрограда: войска переходили на их сторону и верными правительству оставались лишь казаки и юнкера.

Попытки большевиков склонить к сдаче юнкеров, защищавших телефонную станцию, не удались. Непомнящий не напрасно побывал в свое время на фронте. Он встретил нападавших врагов сильным ружейным и пулеметным огнем, так что красногвардейцы в панике искали прикрытия. Но, хотя и удалось отбить первые две атаки большевиков, Непомнящий понял, что ему не удастся отстоять станцию, если не случится чего-нибудь, что могло бы изменить общий ход событий этого дня. Матросы, и за ним красногвардейская рвань, наступали медленно, но верно, осыпая из-за прикрытий здание сплошным дождем пуль.

Через два часа непрерывной, яростной перестрелки послышался страшный треск, и все здание задрожало. В правом флигеле здания зияла огромная пробоина. Нападавшие пустили в дело миномет. Двенадцать юнкеров были выведены из строя. У самого генерала кровь сочилась из легкой раны на левой щеке. Он понял, что если большевики, которые все время получали непрерывно подкрепления и с каждым часом усиливали огонь, пойдут на приступ, то маленькой кучке защитников станции грозит неминуемая гибель. Поэтому он решил произвести вылазку.

Он сам пошел впереди. Увлеченные храбростью своего вождя, осажденные бросились на совершенно онемевших врагов. Им почти удалось пробиться, но перевес вражеских сил был слишком велик. Когда большевики оправились от неожиданности, они сразу же навели на защитников станции свои пулеметы и искусным маневром отрезали им путь к отступлению. Защитники станции были перебиты или рассеяны. Непомнящий, у которого кровь текла из нескольких ран, с шашкой в руках прокладывал себе дорогу. Мысль о том, что он должен жить, чтобы еще раз увидеть княгиню и хотя бы только один раз заключить ее в свои объятия, придавала ему храбрость легендарного героя. Даже предводитель большевиков, старый солдат-фронтовик назвал его чудо-богатырем. Но с тем большей яростью он сам бросился на генерала, которому уже удалось прорубить себе дорогу и который, казалось, был заворожен от пуль.

– Следите зорко, товарищи! – заревел он. – Глядите в оба, товарищи!

Но уже было поздно. Генерал, рыча как разъяренный лев, охваченный диким опьянением, казалось, озверел от вида собственной крови. Последнего из тех, кто попался ему на пути, он сшиб с ног, ударив револьверной ручкой по голове. Теперь он бежал, спасая свою жизнь. Его преследовали со всех сторон.

– Помоги мне, Господи, помоги мне! – молился Непомнящий. Он бежал, споткнулся о ножны шашки, путавшиеся под ногами, упал, снова поднялся и побежал дальше. – Помоги мне, Боже! Неужели в тот момент, когда я попал в рай земной, мне суждено быть брошенным на съедение этим проклятым большевикам?

Его молитва, казалось, была напрасной: враги настигали его.

Уверенные в успехе, большевики не стреляли, желая взять генерала живьем. Он им нужен был, как заложник.

У Непомнящего захватило дыхание. Вдруг он увидел свой автомобиль. Рядом с шофером развевается красный флажок. Но теперь ему все равно! Он бросается в автомобиль, высоко подняв револьвер, в котором не осталось больше ни одного патрона. Он думает, глядя на шофера: знакома ли мне эта физиономия, или нет? Но думать некогда, он вскакивает. Большевики кричат... стреляют. Машина летит на всех парах... Круто, с риском разбиться сворачивает в ближайшую улицу... и мчится вперед с развевающимся красным флагом...

Генерал, почти бездыханный, упал на дно кузова. С улицы его совершенно не видно. Восставшие части, встречая по дороге автомобиль с красным флагом, пропускают его. Наконец мерседес останавливается у подъезда особняка Сулковских.

Швейцар и шофер Иван, преданно и подобострастно глядя на генерала, помогают ему выйти. Опираясь на обоих и тяжело пошатываясь, он поднимается вверх по лестнице.

– Ее сиятельство уже изволили прибыть, – докладывает швейцар с лысой головой и солдатскими глазами. – Иван съездил за ее сиятельством.

Наверху на лестнице стоит княгиня Ольга, серьезно и молчаливо разглядывая окровавленного князя.

– Как это случилось? – спрашивает Непомнящий. – Как попал на автомобиль красный флаг?

Иван отвечает:

– Швейцар сказал, что ваше сиятельство изволили приказать поехать за ним... с красным флагом.

Непомнящий смотрит на швейцара. Тот стоит неподвижно в почтительной позе.

– Ваше сиятельство изволили приказать, – отвечает тот, – ваше сиятельство могли вернуться домой только под защитой красного флага.

"Это шутка, – думает Непомнящий, – но превосходная шутка".

Но теперь, немного пошатываясь, он стоит перед княгиней. Опираясь на шашку, он приветствует ее.

– Все потеряно, кроме чести! – говорит он.

"Странно, – думает княгиня, чувствуя, как ее щеки краснеют: Странно... Разве опасность могла так сильно изменить его? Во время войны он всегда оставался в тылу".

– Пойдемте, Владимир! – говорит она по-французски. – Вы должны принять ванну.

– Гм... Принять ванну, – колеблясь отвечает Непомнящий, думая при этом о своем белье.

Шофер и швейцар остались внизу. Он опирается на княгиню, которая белым платочком, пахнущим абрикосами, утирает кровь с лица.

– Значит, дело становится серьезным?

– Да. Я это уже раньше знал. Завтра Петроград будет красным.

– А тогда?

– Тогда, тогда черт возьмет нас, прекраснейшая из всех женщин в мире. Нет больше "тогда". Есть только "прежде".

Она освобождается из его рук.

– Как вы выражаетесь, Владимир! Вы думаете, что мы должны бежать?

– Да, я так думаю. Надо захватить бриллианты и деньги, голубка.

– Вы, должно быть, снова пьяны! – Но она поглядела на него, покачала головой и снова дала ему опереться на себя.

– От вас пахнет кровью.

Он смеется.

– Вы охотно вдыхаете этот запах, Ольга? Это очаровательный запах. Он делает людей влюбленными!

Она отворяет дверь. Он видит чистую прозрачную воду и белые мощеные плиты лестницы, поднимающейся в ванную комнату.

– Можете совершенно спокойно принять ванну, Владимир! Я отказываюсь бежать.

* * *

Керенский незадолго до этого вернулся с фронта. Смертельно усталый, сидит он в царской спальне. На кровати Александра III. Он одет в блестящую, кокетливую форму. Его шапка валяется на полу. Он курит. Вокруг него десятки окурков. Положение изменилось с тех пор, как он вошел победителем во дворец в Царском Селе.

– Вы должны считать себя моим пленником, – вспоминает он свои слова, сказанные тогда императору Николаю II. Не пойман ли он сам теперь? Он вскакивает. С площади доносятся шаги. Это маршируют батальоны верных ему войск.

Батальоны? Нет, только маленькие колонны. И каждые пять минут в комнату влетает какой-нибудь офицер, бледный, с искаженным лицом и фуражкой на голове. И каждый раз какое-нибудь роковое известие.

– Генерал Краснов докладывает, что он не может попасть в город. Повсюду дорога преграждена баррикадами. Его силы слишком слабы для штурма. Но его войска вполне надежны.

– Телефонное сообщение прервано. Большевики заняли телефонную станцию.

Черт и дьявол! Неужели же все его мечты рассеялись, как дым?

Значит он не Наполеон? Неужели он только опереточный герой, которого железные пальцы истории устраняют с арены?

На смерть?

Смерть? Смерть? К чему же было все? Из-за чего он боролся в Государственной Думе? Ради чего он боролся, все время имея перед собой перспективу ссылки в Сибирь? Днем и ночью подвергаться опасности за революционную пропаганду в армии и флоте, быть арестованным и осужденным, несмотря на свою депутатскую неприкосновенность? К чему он был министром юстиции?

"Разве я не отменил смертную казнь? Чего люди хотят от меня? Разве я не отменил даже военно-полевые суды на фронте? Чего они еще хотят? Почему они больше не желают воевать с этими проклятыми немцами? Разве мой язык отказывается служить? Разве моя речь не обладает прежней силой?

Нет! Они больше не хотят воевать! Я только что был на фронте. Они бунтуют. Они отравлены большевицкой пропагандой...

Ленин! Я вижу его, я ясно вижу его перед собой... Вот... на том перекрестке стоит он... в сером пиджаке... с раскосыми глазами... сын калмычки... Вот он стоит... И все слушают... тысячи... миллионы... Здесь, в Петрограде, над которым проносится буря... Даже само небо выплевывает кровь... Скоро его будут слушать миллионы, затаив дыхание... Что говорит этот антихрист? Этот человек в сером пиджаке? Берите то, что ваше! Богатство есть кража! Кража, совершенная у вас, у бедных! Погоны – символ угнетения! Долой их! Бросьте ваших угнетателей в Неву! Нелепейшие фразы, уголовная логика! "Грабь награбленное!" Но это-то и необходимо толпе... Уголовная логика взрывает их преступные наклонности, как искра пороховой погреб, и все они возле Ленина".

Снова появляется офицер.

Один полк за другим переходит к большевикам!

Керенский завертелся волчком:

– Кто командует обороной Зимнего дворца?

– Никакого командующего нет! В залах теснятся министры! Приближается хаос!

Керенский дико озирается на окружающее его холодное великолепие. Русские цари безжизненно, с ледяным и жестоким выражением смотрят со своих портретов на человека, взявшего на себя смелость разыгрывать роль царя. Не имея ни силы, ни права на наследство!

Не Наполеон! Не Наполеон! – насмехаются зеркала, в которых отражается лицо бледного адвокатишки.

– Тогда я – я возьму на себя командование!

– Войска! Войска! У нас нет войск... – стонет офицер.

Вдруг снизу раздается топот. Мерным шагом идет батальон. Дисциплина и верность слышатся в каждом шагу.

– Мы готовы на смерть! – написано на молодых лицах, выстраивающихся и выравнивающихся внизу, как на маневрах. Среди людей, рассыпанных по всем роскошным залам Зимнего дворца, проносится вздох облегчения.

– Воспитанники офицерских школ – юнкера!

Молодежь сохранила верность. Молодежь верит обманчивым обещаниям Керенского. Молодежь верит!

А женщины!

Вы видите их? Смотрите! Смотрите! Еще Керенский не погиб!

Если им удастся продержаться и Краснов тем временем возьмет штурмом проклятые баррикады, то все еще может обернуться хорошо!

Слава вам, амазонки!

Женский батальон смерти занял позицию.

XIII

На площади Зимнего дворца, отдавая приказы, стоял Борис Яковлев.

Как будто большевики только и ждали министра, чтобы несчастные юноши и девушки собрались в Зимнем дворце: неожиданно раздался приказ перейти в наступление. Солдаты, занимавшие улицы, быстро уходили или же присоединялись к красным войскам.

Юнкера ответили лихой контратакой на наступление, и сильный огонь отбросил большевиков; женский батальон в это время разворачивался с таким спокойствием, как будто он находился на учении. Командирши еще не было. Но кроме нее не хватало только очень немногих. Большинство женщин были интеллигентные девушки, дочери врачей, профессоров и высших чиновников. Они поклялись защищать временное правительство и спасти родину в тот момент, когда мужчины откажутся ему служить.

И они отказались! Судьба родины находилась в руках мальчиков и женщин. В тот момент, когда пули уже начали залетать на площадь, где выстраивался женский батальон, знаменосица спокойно стала впереди батальона. Это была дочь адмирала Скрыдлова, девушка редкой красоты.