Текст книги "Потерянный рай"

Автор книги: Джон Мильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Задумывался, погрузясь в себя,

Готовясь к речи важной; между тем

Его движения, черты лица

Вниманьем слушателей наперёд

Овладевали, прежде чем уста

Успел он разомкнуть; но иногда,

Как бы порыва к правде не сдержав,

Он прямо к сути яро приступал,

Минуя предисловье; точно так,

Во всю свою поднявшись вышину,

Восторженным волнением объят,

Со страстью соблазнитель произнёс:

"– О, мудрое, дарующее мудрость

Растение священное! Рождаешь

Познанье ты! Я чую мощь твою

В себе! Не только сущность всех вещей

Я ныне лицезрею, но стези

Наимудрейших, высочайших Сил

Открылись мне! Ты не страшись угроз,

Вселенной сей Царица, им не верь -

Вы не умрёте. Разве умереть

Возможно от плода, – он даст вам жизнь

С познаньем вместе, – или вас казнит,

Кто угрожал вам? На меня взгляни:

Я прикоснулся, я вкусил – и жив.

Мой тварный жребий превзойти дерзнув,

Я жизни совершеннейшей достиг,

Чем та, что мне была дана судьбой.

Ужели от людей утаено

Открытое скоту? Ужели Бог

За столь поступок малый распалит

Свой гнев и не похвалит ли верней

Отвагу и решительность, которых

Угроза смерти, – что бы эта смерть

Ни означала, – не смогла отвлечь

От обретенья высшего из благ -

Познания Добра и Зла? Добро! -

Познать его так справедливо! Зло! -

Коль есть оно, зачем же не познать,

Дабы избегнуть легче? Вас Господь

По справедливости карать не может,

А ежели Господь несправедлив,

То он не Бог, и ждать не вправе Он

Покорности и страха; этот страх

Пред страхом смерти должен отступить.

Зачем Его запрет? Чтоб запугать,

Унизить вас и обратить в рабов

Несведущих, в слепых, послушных слуг.

Он знает, что, когда вкусите плод,

Ваш мнимо светлый взор, на деле – тёмный,

Мгновенно прояснится; вы, прозрев,

Богами станете, подобно им

Познав Добро и Зло. Так быть должно.

Мой дух очеловечился, а ваш -

Обожествится; человеком скот

Становится, а богом – Человек.

Быть может, вы умрёте, отрешась

От человеческого естества,

Чтоб возродиться в облике богов.

Желанна смерть, угрозам вопреки,

Когда влечёт не худшую беду!

И что такое боги? Почему

Не стать богами людям, разделив

Божественную пищу? Божества

Первичны; этим пользуясь, твердят,

Что всє от них. Сомнительно весьма!

Я вижу, что прекрасная Земля,

Согрета Солнцем, производит всє,

Они же – не рождают ничего.

А если всє от них, – кто ж в это Древо

Вложил познание Добра и Зла,

Так что вкусивший от его плода,

Без их соизволенья, в тот же миг

Премудрость обретает? Чем Творца

Вы оскорбите, знанье обретя?

Чем знанье ваше Богу повредит?

И если всє зависит от Него,

Способно ль Древо это что-нибудь

Противу Божьей воли уделить?

Не завистью ли порождён запрет?

Но разве может зависть обитать

В сердцах Небесных? Вследствие причин

Указанных и множества других

Вам дивный этот плод необходим.

Сорви его, земное божество,

Сорви и беспрепятственно вкуси!"

Он смолк; его коварные слова

Достигли сердца Евы так легко!

На плод она уставилась, чей вид,

Сам по себе, манил и соблазнял.

В её ушах ещё звучала речь

Столь убедительная; мнилось ей,

Что уговоры Змия внушены

Умом и правдой. Полдень между тем

Приблизился и голод вместе с ним,

Благоуханьем дивного плода

Усиленный, и это, заодно

С желаньем прикоснуться и вкусить,

Ещё сильней манило томный взгляд.

Однако, на минуту задержась,

Так рассуждала мысленно она:

"– Воистину, о лучший из плодов,

Твои чудесны свойства. Запрещён

Ты людям; тем не менее нельзя

Тебе не удивляться. От начала

Неприкасаемый, ты наградил,

При первом опыте, немую тварь

Словесным даром; научил язык,

Не созданный для речи, восхвалять

Тебя. Не скрыл твоих достоинств Тот,

Кем заповедан ты и назван Древом

Познания Добра и Зла, и нам

Не разрешён. Но строгий сей заказ

Тебе во славу; доказует он,

Каким ты благом в силах одарить,

Которого мы, люди, лишены.

Владеть безвестным благом – невозможно;

Владеть же им в неведенье – равно

Что вовсе не владеть; и, наконец,

Что запретил Он? Знанье! Запретил

Благое! Запретил нам обрести

Премудрость! Но такой запрет никак

Вязать не может. Если вяжет смерть

Нас вервием последним, – в чем же смысл

Свободы нашей? От плода вкусив,

Осуждены мы будем и умрём.

Но разве умер Змий? Ведь он живёт,

Хотя вкусил; познаньем овладел,

И, прежде неразумный, – говорит

И думает. Ужель для нас одних

Смерть изобретена? И лишь для нас

Недостижима умственная снедь,

А тварям предоставлена? Видать,

Она животным не воспрещена!

Но скот, вкусивший первым, отрешась

От зависти, ликуя, сообщил

О благе обретённом, – друг людей,

Надёжный очевидец, и ему

Не свойственны лукавство и обман.

Чего ж боюсь? Верней, чего должна

Бояться, не познав Добро и Зло?

Творца иль Смерти? Кары иль закона?

От всех сомнений средство – здесь растёт,

Сей плод, прельщающий мой вкус и взор,

Даруя мудрость. Что мешает мне

Сорвать, насытив разом дух и плоть?"

Промолвила и дерзкую к плоду

Простёрла руку в злополучный час;

Вот сорвала! Вкусила! И Земля

От раны дрогнула, и тяжкий вздох,

Из глубины своих первооснов

И всем своим составом издала

Природа, скорбно ознаменовав,

Что все погибло. Виноватый Змий

Исчезнул в зарослях; его уход

Был не замечен; Ева целиком

Вкушенью предавалась, ни на что

Не глядя. Никогда, в других плодах,

Не находила сладости она

Подобной. Вправду ли он был таким

Иль в жажде знанья Ева придала

Воображеньем дивный этот вкус;

Уже сравнившись в мыслях с божеством,

Глотая неумеренно и жадно,

Не ведала, что поглощает смерть.

Насытившись и, будто от вина,

Хмельная, радостно и без забот,

Она самодовольно изрекла:

"– О Царственное Древо! Из древес

В Раю – наиценнейшее! Твой дар

Благословенный – мудрость. До сих пор

В пренебрежении свисали зря

Твои плоды. Отныне всякий день

Тебя лелеять буду по утрам,

Не без похвал и песен, облегчать

Я стану бремя щедрое ветвей,

Свободно предлагаемое всем,

Пока, тобой насыщенная всласть,

Созрею в мудрости, под стать богам

Всезнающим, но завистью кипящим

К тому, чего не в силах сами дать.

Когда бы мощь, сокрытая в тебе,

От них была, ты здесь бы не росло.

Мой опыт собственный! – тебя вторым

Благодарю. Ты – наилучший вождь.

Когда б я за тобою не пошла,-

Осталась бы в незнанье. Ты открыл

Путь к мудрости, чтоб я могла достичь

Её потайной, скрытой глубины.

Нельзя ли мой поступок тоже скрыть?

Ведь Небо высоко и далеко,

Оттуда вряд ли явственно видны

Все вещи на Земле. А может быть,

От вечных наблюдений отвлечён

Иной заботой Запретитель наш

Великий, восседающий в кругу

Крылатых соглядатаев своих?

Но как явлюсь к Адаму? Расскажу

О перемене? Стану ли я с ним

Делить моё блаженство иди нет?

Не лучше ль преимуществом познанья

Одной владеть и возместить изъян,

Присущий женщине, чтоб закрепить

Любовь Адама и сравняться с ним,

А может, кое в чем и превзойти?

Не зареклась бы! Низший никогда

Свободным не бывает! Хорошо,

Чтоб так сбылось! Но если видел Бог,

И я умру, исчезну, и меня

Не станет, и Адам найдёт жену

Другую, наслаждаться будет впредь

С другою Евой, я же – истреблюсь?

Смертельна эта мысль! Нет, решено!

Адам со мною должен разделить

И счастье и беду. Столь горячо

Его люблю, что рада всем смертям,

Но вместе с ним. Жизнь без него – не жизнь!"

Промолвив, удалилась, но сперва

Глубокий Древу отдала поклон,

Желая силе оказать почёт,

Растенью сообщившей мудрый сок,

Добытый из нектара, из питья

Богов. Меж тем нетерпеливо ждал

Адам возврата Евы. Он венок

Цветочный сплёл, чтоб волосы жены

Украсить, увенчать её труды

Сельскохозяйственные, как жнецы

Царицу жатвы часто коронуют.

О радостном свиданье он мечтал

Замедлившем и новых ждал утех

Вслед за разлукой долгой; но порой

Он сердцем предугадывал беду,

Тревожное биенье ощутив;

И вот навстречу тронулся тропой,

Которой удалилась поутру

Супруга; мимо Древа та стезя

Вела, и от него невдалеке

Увидел Еву; только что она,

От Древа отступив, держала ветвь

С прекрасным, свежесорванным плодом,

Что улыбался, аромат лия

Амврозии. Направилась к Адаму

Поспешно Ева; на её лице

Виновность отражалась, но тотчас

Она оправдываться начала

И молвила с угодливою лаской:

"– Моей отлучке долгой ты, никак,

Дивишься? Я томилась без тебя.

Разъединенью, мнилось, нет конца.

Доселе я такой тоски любви

Не ведала, но больше никогда

Не повторится это; не хочу

Себя отныне мукам подвергать,

Которых я, в неведенье моем,

Сама искала – мукам разлученья

С тобой. Но изумишься ты, узнав

Чудесную причину: почему

Так долго задержалась я. Ничуть

Не вредно Древо, ни его плоды,

Вкушенье коих якобы ведёт

К таинственному злу; наоборот!

Они благим воздействием глаза

Нам отверзают, возводя в разряд

Богов. Сие испытано уже;

Запретом не стеснённый, мудрый Змий -

Иль преступив запрет, – посмел вкусить

И все ж не умер, чем грозили нам,

Но разум и язык людской обрёл;

Он так красноречиво рассуждал

И так умильно, что меня склонил.

И я равно вкусила, испытав

Влиянье равное. Мой тёмный взор

Яснее стал, возвышенней душа,

Обширней сердце. Я почти совсем

Обожествилась. Этой высоты,

Лишь памятуя о тебе, Адам,

Я домогалась; без тебя презреть

Её готова. Для меня блаженство

В той мере подлинно, поскольку в нем

Ты соучаствуешь; иначе мне

Оно прискучит вскоре, а затем

И вовсе опротивеет. Вкуси!

Пускай один удел, одна любовь,

Одно блаженство нас объединят!

Вкуси, дабы не разлучило нас

Неравенство! Готова потерять

Я для тебя божественность, но поздно,-

Судьба соизволения не даст!"

Так изложила Ева свой рассказ

С весёлым оживленьем, но пылал

Болезненный румянец на щеках.

Адам, недвижный, бледный, услыхав

О Евином проступке роковом,

Застыл в молчанье. Ужас ледяной

Сковал его суставы, раскатясь

По жилам; ослабевшая рука

Венок из роз, для Евы им сплетённый,

Бессильно уронила, и цветы

Увядшие рассыпались в пыли.

Так цепенел он, слов не находя,

И напоследок молвил сам себе,

Душевную нарушив немоту:

"– Прекраснейшее в мире существо,

Последнее создание Творца

И лучшее! В тебе воплощены

Вся красота, любовь и доброта,

Божественная святость, совершенство,

Пленяющие зрение и мысль!

Как ты погибла! Как погибла ты

Внезапно; исказилась, и растлилась,

И смерти обреклась! Как ты запрет

Нарушила строжайший! Как могла

Священный, заповедный плод сорвать

Кощунственно? Тебя ввела в обман

Уловка вероломная Врага,

Которого не знала ты досель,

И я погиб с тобою заодно.

Да, я решил с тобою умереть!

Как без тебя мне жить? Как позабыть

Беседы наши нежные, любовь,

Что сладко так соединяла нас,

И в диких этих дебрях одному

Скитаться? Ежели Господь создаст

Вторую Еву и ребром вторым

Я поступлюсь, – возлюбленной утрата

Неугасимо будет сердце жечь!

Нет, нет! Я чувствую, меня влекут

Природы узы; ты – от плоти плоть,

От кости кость моя, и наш удел

Нерасторжим – в блаженстве и в беде!"

Так утвердившись и под стать тому,

Кто, ужас пережив, собой опять

Овладевает, после тяжких дум,

Необратимой доле покорясь,

Он Еве примирительно сказал:

"– Бесстрашная! Решилась ты на шаг

Отважный и в опасности великой

Находишься, направив алчный взор

На плод святой, что Богом посвящён

Для воздержанья; более того,

Завет нарушив Божий, от плода,

Касаться коего запрещено,

Дерзнула ты вкусить! Но кто б возмог

Прошедшее вернуть и сделать вновь

Былое небылым? Ни сам Господь

Всемощный, ни судьба. Но может быть,

Ты не умрёшь и не настолько худ

Поступок твой. Плод был уже почат,

Он Змием споначалу осквернён

И, святости лишась, возможно, стал

Плодом обычным ранее, чем ты

Вкусила. Ведь не умер Змий, он жив

И жизни, по твоим словам, достиг

Высокой, с Человеком поравнясь;

Наглядный довод, что, вкусив, и мы

Достигнем соразмерной высоты,

Богами будем или перейдём

На степень Ангелов – полубогов.

Не мыслю, что Господь, благой Творец,

Хоть Он грозил, решил бы истребить

Нас, лучших тварей, одарённых Им

Столь щедро и стоящих во главе

Созданий прочих; с нами заодно

Они, поскольку созданы для нас,

От нас во всем зависимы, должны

Неотвратимо пасть. Неужто Бог

Творенью – разрушенье предпочтёт

И будет снова пересоздавать,

Трудясь напрасно? Этого не мни

С понятием о Боге совместить.

Хоть созидать Он властен вновь и вновь,

Едва ee нас на гибель обречёт,

Чтоб Враг возликовал: мол, непрочна

Любимцев Божьих участь; кто ж Ему

Надолго мил? Низверг меня сперва,

Потом людей извёл. За кем черёд?

Нет, пищи для злоречия не даст

Господь Врагу. Но все равно; скрепил

Я жребий мой с твоим, и приговор

Тождественный постигнет нас двоих.

И если смерть меня с тобой сплотит,

Она мне жизнью будет; столь сильна

Природы власть, влекущая меня

К тебе; ведь ты моё же естество,

Вся из меня возникла, вся моя,

Мы – нераздельны, мы – одно, мы – плоть

Единая, и Еву потерять -

Равно что самого себя утратить!"

Адаму Ева молвила в ответ:

"– О, славный искус редкостной любви,

Блестящий довод, благостный пример!

Как следовать ему? Я не равна

Тебе по совершенству и горжусь

Рождением от твоего ребра

Бесценного. Мне радостно внимать

Словам твоим, когда ты говоришь

О нашей слитности: у нас двоих

И сердце и душа – одни; теперь,

Воистину, ты это доказал,

Решив, что прежде, чем тебя со мной,

Столь тесно связанных любовью нежной,

Смерть либо нечто худшее навек

Разъединит, – мою вину, мой грех,

Преступное деяние моё

И ты разделишь, – ежели вкусить

Преступно от прекрасного плода,

Чьи качества (добро всегда к добру

Ведёт прямым иль косвенным путём)

Любовь твою проверить помогли

Счастливым испытаньем; без него

Не проявилась бы она с такой

Возвышенностью. Если б я сочла,

Что смелый мой поступок повлечёт

Угрозу смерти, – казни бы сама

Подверглась. Одиноко я умру,

Но не решусь тебя склонять к делам,

Что твой покой способны погубить,

Тем более когда любовь ко мне,

Её сердечность, верность, постоянство

Ты нынче беспримерно доказал.

Я чувствую совсем иной исход -

Отнюдь не смерть: удвоенную жизнь,

Взор прояснённый, множество надежд

И новых наслаждений, дивный вкус,

Столь тонкий, что приятное досель

Мне пресным представляется теперь

И грубым. По примеру моему

Вкуси, Адам, свободно и развей

На все четыре ветра смертный страх!"

Сказав, она супруга обняла,

От счастья нежно плача, в торжестве

Сознания любви, столь благородной,

Готовой для возлюбленной стерпеть

Господень гнев и смерть; она даёт

Ему в награду, щедрою рукой

(Злосчастная угодливость вполне

Такой награды стоит) с ветви плод

Прелестный и заманчивый; не вняв

Рассудку, не колеблясь, он вкусил.

Не будучи обманутым, он знал,

Что делает, но преступил запрет,

Очарованьем женским покорён.

Земные недра содрогнулись вновь

От муки, и Природа издала

Вторичный стон. Гром глухо прогремел,

Затмилось небо, капли тяжких слез

Угрюмо уронило с вышины,

Оплакав первородный, смертный грех.

Но ничего Адам не замечал,

Вкушая жадно; Ева, не страшась,

Провинность повторяла заодно,

Чтоб грех возможно больше усладить

Любовным соучастьем. Наконец,

Как одурманенные молодым

Вином, они безумно предались

Веселью; мнилось им, что обрели

Божественность, что, презирая Землю,

Вот-вот на мощных крыльях воспарят.

Но действие иное произвёл

Обманный плод. Он плотские разжёг

Желанья. Похотливо стал глядеть

Адам на Еву; алчно и она

Ответствовала. Сладострастный жар

Обоих обуял, и начал так

Адам к восторгам Еву наклонять:

"– Я вижу – твой изящен, верен вкус;

Он мудрости немалое звено;

Ко всем сужденьям вкус мы придаём,

Язык считая правым судией.

Ты нынче порадела хорошо,

Хвалю за это. Много мы услад

Утратили, к чудесному плоду

Не прикасаясь; истинную сласть

Не знали мы досель. Когда настолько

Запретное приятно, – десяти

Дерев запретных, вместо одного,

Нам надо бы желать. Но поспешим!

Пристало нам, прекрасно подкрепясь,

Утехой завершить богатый пир.

С тех пор как в первый раз тебя узрел,

Исполненную всяких совершенств,

И в жены взял, ни разу красота

Твоя не распаляла так во мне

Желания тобою обладать

И насладиться. Краше, чем всегда,

Ты нынче – это Древа дивный дар!"

Подобное твердя, не упускал

Он взглядов и намёков любострастных,

Понятных ей. Зажглись её глаза

Ответным заразительным огнём.

Он, без отпора, за руку повёл

Её на затенённый бугорок,

Под сень ветвей, под кров густой листвы.

Фиалки, незабудки, гиацинты

И асфоделии служили им

Цветочным ложем, – мягкое как пух,

Прохладное земное лоно! Там

Они любви роскошно предались,

Всем наслажденьям плотским, увенчав

Провинность обоюдную, стремясь

Сознание греховности размыкать;

Затем, усталые от страстных ласк,

Заснули, усыплённые росой.

Но эта власть коварного плода,

Что с помощью дурманящих паров,

Веселием и лестью охмелив,

Их душами играла и ввела

Все чувства и способности в обман,

Иссякла, – отлетел а тяжкий сон,

Угаром наведённый, полный грёз

Мучительных. Супруги поднялись,

Как после хвори; глядя друг на друга,

Постигли, сколь прозрели их глаза

И омрачился дух. Невинность вмиг

Исчезла, что, подобно пелене,

Хранила их от пониманья зла;

Взаимное доверье, правда, честь

Врождённые покинули чету

Виновную, покрытую теперь

Стыдом, что облачением срамным

Преступников лишь больше оголял.

Как некогда на пагубном одре

Далилы-филистимлянки, Самсон,

Могучий муж из Данова колена,

Остриженный, очнулся, потеряв

Былую силу, – так, не говоря

Ни слова, обнажённые, они

Сидели, добродетелей навек

Лишась, ошеломлённые стыдом,

С растерянными лицами. Но вот

Адам, хотя не менее жены

Смущённый, принуждённо произнёс:

"– Вняла, о Ева, ты в недобрый час

Лукавцу-гаду, – кто б людскую речь

Подделывать его ни научил.

Он был правдив, о нашем возвестив

Паденье, но, суля величье, лгал.

Воистину глаза прозрели наши,

Добро и Зло познали мы; Добро

Утратили, а Зло приобрели.

Тлетворен плод познанья, если суть

Познанья в этом; мы обнажены,

Утратив честь, невинность, чистоту

И верность, – все, что украшало нас,

А нынче мрачно и осквернено.

На лицах наших – похоти печать,

Обильно зло рождающей и стыд,-

Последнее из неисчетных зол.

Уверься в первом – мы Добра лишились!

Как покажусь теперь очам Творца

И Ангелов, которых созерцал

С таким восторгом, с радостью такой?

Небесные их лики нашу плоть

Земную нестерпимым ослепят

Лучистым блеском. О, когда б я мог

Средь глухомани дикой, в дебрях жить,

В коричневой, как сумерки, тени

Непроницаемой лесных вершин

Заоблачных, куда ни звёздный свет,

Ни солнечный – проникнуть не дерзнут!

Вы, сосны, кедры, пологом ветвей

Неисчислимых спрячьте же от них

Меня, чтоб я не видел их вовек!

Однако способ вымыслить пора;

Как в доле этой жалкой заслонить

Нам друг от друга части наших тел,

Срамные, непристойные для глаз.

Большие листья мягкие дерев

Любых, краями сшитые, могли б

Нам чресла опоясать, скрыв места

Срединные, чтоб стыд, – недавний гость,

Там не гнездился и не укорял

В нечистоте и блудодействе нас!"

Такой он дал совет; они пошли

В густую дебрь и выбрали вдвоём

Смоковницу; не из породы, славной

Плодами, но иную, этот вид

Индийцам, населяющим Декан

И Малабар, известен в наши дни.

Во весь размах простершись от ствола,

Склонись, пускают ветви сеть корней,

И дочери древесные растут

Вкруг матери, тенистый лес колонн

Образовав; над ним – высокий свод

И переходы гулкие внизу,

Где знойным днём индийцы-пастухи

В тени прохладу ищут и следят

Сквозь просеки, прорубленные в чаще,

За пастбищами, где бредут стада.

Сорвав большие листья, шириной

На Амазонок бранные щиты

Похожие, стачали, как могли,

Адам и Ева прочно, по краям,

И чресла опоясали. Увы!

Заслоном этим тщетным скрыть нельзя

Их преступленье и жестокий стыд.

Им далеко до славной наготы

Былой! Так, позже увидал Колумб

Нагих, лишь в опоясках перяных,

Американцев; дикие, они

Бродили в зарослях, на островах,

Скитались по лесистым берегам.

Виновники сочли, что их позор

Частично скрыт листвою, но, в душе

Спокойствия ничуть не обретя,

Присели и заплакали. Ручьём

Не только слезы жгучие струились,

Но буря грозная у них в груди

Забушевала: ураган страстей,

Страх, недоверье, ненависть, раздор

И гнев смятеньем обуяли дух,-

Ещё недавно тишины приют

И мира, сотрясаемый теперь

Тревогой бурной. Волей перестал

Рассудок править, и она ему

Не подчинялась. Грешную чету

Поработила похоть, несмотря

На низкую свою породу, власть

Над разумом верховным захватив.

На Еву устремив холодный взор,

В расстройстве, с непривычным отчужденьем,

Адам продолжил прерванную речь:

"– О, если б ты вняла моим словам,

Со мной осталась бы, как я просил,

Когда тебя, неведомо зачем,

Злосчастным этим утром привлекло

Желанье безрассудное: бродить

Одной, – мы были б счастливы и днесь,

Не лишены всех наших прежних благ,

Не жалки, наги, не посрамлены,

Как ныне. Пусть никто от сей поры

Предписанную долгом искушать

Свою не смеет верность. Кто спешит

Испытывать её, – считай, готов

Предательски поколебаться в ней!"

В обиде на упрёк, вскричала Ева:

"– Адам суровый! Как твои уста

Столь горькие слова произнесли?

Ты нашу обоюдную беду

Приписываешь слабости моей,

Желанью странному бродить одной.

Но эта же беда могла стрястись

В твоём присутствии, а может быть,

С тобой самим. У Древа или здесь

Ты, искушённый бы, не распознал

Коварства Змия, вняв его речам.

Не знаю: почему бы он вражду

К тебе и мне питал? А посему

Обмана я иль козней не ждала.

Ужели разлучаться никогда

Нельзя с тобою? Лучше бы ребром

Твоим безжизненным остаться мне!

Я такова. Зачем же, мой глава,

Ты мне решительно не воспретил

Спешить навстречу, – по словам твоим,-

Опасности великой? Твой отпор

Был слаб; ты был сговорчивым; ты сам

Приветствовал, позволил мне уйти,

Когда бы отказал ты наотрез,

Не согрешили бы ни я, ни ты!"

Гневясь впервые, возразил Адам:

"– Любовь ли это? Это ли ответ,

Неблагодарная, моей любви,

Оставшейся приверженной тебе,

Уже погибшей, хоть ещё меня

Вина не отягчала? Сохранить

Я мог бы жизнь, блаженствовать бессмертно"

Но умереть с тобою предпочёл.

И ты меня решилась попрекнуть

Своим грехопаденьем, утверждать,

Что я виновник; мол, я не был строг

Довольно, чтоб тебя остановить!

Но что я сделать мог? Я упреждал,

Увещевал, предсказывал грозу,

Грядущую от скрытого Врага,

Подстерегающего каждый миг.

Прибегнуть ли к насилию? Но здесь

Невместно принужденьем ущемлять

Свободу воли. Знай, ты чересчур

Самоуверенна! Ты поддалась

Надежде неразумной – обойти

Опасность, или чаяла соблазн

Со славою отвергнуть. Может быть,

Я заблуждался, слишком высоко

Ценя все то, что я воображал

Твоими совершенствами, сочтя

Тебя неуязвимой против Зла.

Проклятию теперь я предаю

Ошибку эту, ставшую преступным

Грехом, в котором ты меня винишь!

Так будет с каждым, кто превыше меры,

Доверившись достоинствам жены,

Даёт ей волю, уступает власть;

Тогда не знает удержу она,

Но, действуя сама и жертвой став

Последствий горьких, в поисках причин

Потворство мужа первая клянёт".

В попрёках обоюдных зря текли

Часы; никто себя не осуждал,

И тщетным спорам не было конца.