Текст книги "Ареопагитика"
Автор книги: Джон Мильтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Я бы мог указать, к какому автору и какой книге[29]29
По-видимому, имеется в виду посмертное издание одной из книг знаменитого английского юриста Эдуарда Кока (1552–1634).
[Закрыть], точное опубликование которой имело величайшую важность, было применено такого рода насилие, но оставляю это для более подходящего случая.
Если же на это не обратят серьезного и своевременного внимания те, кто имеет в своем распоряжении средство помощи, и подобная ржавчина будет иметь власть выедать избраннейшие места из лучших книг, совершая такого рода вероломство над осиротелым наследием достойнейших людей после их смерти, то много печали предстоит испытать несчастному роду людскому, на свое несчастье обладающему разумом. Отныне пусть ни один человек не ищет знания или не стремится к большему, чем мирская мудрость, ибо отныне быть невеждой и ленивцем в высших материях, быть обыкновенным тупоголовым неучем – поистине станет единственным средством прожить жизнь приятно и в чести.
И если цензура является чрезвычайным неуважением к каждому ученому при его жизни и в высшей степени оскорбительна для творений и памяти умерших, то, по моему мнению, она является также унижением и поношением всей нации. Я не могу так низко ставить изобретательность, искусство, остроумие и здравую серьезность суждений англичан, чтобы допустить сосредоточение всех этих качеств всего в двадцати хотя бы и в высшей степени способных лицах; еще менее я могу допустить, чтобы названные качества могли проявляться не иначе, как под верховным наблюдением этих двадцати, и поступать в обращение не иначе, как при условии просеивания и процеживания через их цедилки, с приложением их руки. Истина и разум не такие товары, которые можно монополизировать и продавать под ярлыками, по уставам и по образцам. Мы не должны стремиться превратить все знание нашей страны в товар, накладывая на него клейма и выдавая торговые свидетельства, подобно тому, как мы делаем это с нашими сукнами и тюками с шерстью. Разве это не то же, что навязанное филистимлянами рабство, когда нам не позволяют точить свои собственные топоры и сошники, а обязывают нести их в двадцать разрешительных кузниц[30]30
Имеется в виду следующее место из Ветхого Завета (1-х Книга Царств, 13, 19–20): «Кузнецов не было во всей земле Израильской, ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали себе меча или копья. И должны были ходить все Израильтяне к Филистимлянам оттачивать свои сошники, свои заступы, и свои топоры, и свои кирки».
[Закрыть]? Если бы кто-нибудь написал и обнародовал что-либо ложное и соблазнительное для честных людей, обманывая тем, доверие и злоупотребляя уважением, которое люди питали к его уму; если бы, по обвинении его, было принято решение, что отныне он может писать только после предварительного просмотра специального чиновника, дабы последний удостоверил, что после цензуры его сочинение можно читать безвредно, то на это нельзя было бы смотреть иначе, как на позорящее наказание. Отсюда ясно, как унизительно подвергать всю нацию и тех, кто никогда не совершал подобных проступков, столь недоверчивому и подозрительному надзору. Должники и преступники могут разгуливать на свободе, без надзирателя, безобидные же книги не могут появиться в свете, если не видно тюремщика на их заглавном листе.
Даже для простого народа это прямое оскорбление, так как простирать свои заботы о нем до того, чтобы не сметь доверить ему какого-нибудь английского памфлета, не значит ли считать его за народ безрассудный, порочный и легкомысленный, – народ, который находится в болезненном и слабом состоянии веры и разума и может принимать что-нибудь лишь через трубку цензора? Мы не можем утверждать, что в этом проявляется любовь или попечение о народе, так как и в странах папизма, где мирян всего более ненавидят и презирают, по отношению к ним применяется та же строгость. Мудростью мы также не можем назвать это, так как подобная мера препятствует лишь одному злоупотреблению свободой, да и то плохо: испорченность, которую она старается предотвратить, еще скорее проникает через другие двери, которых запереть нельзя.
В конце концов, это бесчестит и наше духовенство, так как от его трудов и знаний, пожинаемых паствой, мы могли бы ожидать большего: выходит, что, несмотря на просвещение светом Евангелия, которое есть и пребудет, и постоянные проповеди, его паства представляет из себя такую беспринципную, неподготовленную и чисто мирскую толпу, которую дуновение каждого нового памфлета может отвратить от катехизиса и христианского пути. Пастырей должно сильно смущать, если об их поучениях и получаемой от того пользе слушателей имеется столь невысокое представление, что последних не считают способными прочесть на свободе, без указки цензора, хоть три печатных страницы; если все речи, все проповеди, которые произносятся, печатаются и продаются в таком числе и объеме, что делают в настоящее время почти невозможной продажу всех других книг, оказываются недостаточно крепким оплотом против одного какого-нибудь энхиридиона, когда нет угрозы замка святого Ангела в виде imprimatur’а[31]31
Игра слов: греческое слово encheiridion (краткое руководство, небольшая книжечка) может означать также «кинжал». Замок св. Ангела – крепость в Риме, во времена Мильтона – папская тюрьма.
[Закрыть].
И если бы кто-нибудь стал убеждать вас, Лорды и Общины, что все эти рассуждения об угнетении ученых людей вашим Постановлением о цензуре представляют из себя лишь цветы красноречия, а не действительность, то я мог бы рассказать вам, что видел и слышал сам в других странах, где существует подобного рода тирания инквизиции. Когда я жил среди ученых людей тех стран, ибо мне досталась эта честь, то они называли меня счастливым за то, что я родился в таком крае философской свободы, каким они считали Англию, тогда как сами они должны были лишь оплакивать рабское состояние своей науки, оплакивать, что это рабство помрачило славу итальянского гения, что за последние годы в Италии не написано ничего, кроме льстивых и высокопарных сочинений. Там я отыскал и посетил славного Галилея, проводившего свою старость в тюрьме инквизиции за то, что держался в астрономии иных взглядов, чем францисканские и доминиканские цензоры.
И хотя я знал, что Англия в то время громче всех стенала под игом прелатов, уверенность других народов в ее свободе я все же принял как залог ее будущего счастья. Тогда я еще и не мог надеяться, что ее воздухом уже дышат достойнейшие люди, вожди ее будущего освобождения, о деянии которых не заставит забыть никакая превратность времени до самого конца этого мира. Когда началась эта освободительная борьба, я менее всего опасался, что жалобы, слышанные мною от ученых людей других стран по поводу инквизиции, мне придется в эпоху Парламента услышать от ученых людей своей родины по поводу постановления о цензуре. И жалобы эти были настолько распространенными, что когда я сам присоединил свой голос к общему недовольству, то – могу сказать, хотя и без зависти – сицилийцы побуждали против Верреса человека[32]32
Имеется в виду Цицерон, одна из речей которого направлена против Верреса.
[Закрыть], заслужившего их любовь своим честным квесторством, не с такой силой, как доброе мнение обо мне людей, уважающих вас, известных и уважаемых вами, побуждало меня, путем просьб и убеждений, не отчаиваться и высказать все, что правый разум внушит мне в пользу уничтожения незаслуженного рабства науки. Многое можно привести в пользу того, что в данном случае выразилось не отдельное настроение, а общая жалоба всех, кто образовал свой ум и наполнил его знаниями выше обычного уровня, чтобы помогать другим постигать истину и самому воспринимать ее от других.
Во имя их ни перед другом, ни перед врагом не скрою общего недовольства. В самом деле, если мы опять возвращаемся к инквизиции и цензуре, если мы до того трусливо относимся к самим себе и подозрительно ко всем людям, что боимся каждой книги и шелеста каждого листа, даже не зная еще их содержания; если люди, которым недавно было почти запрещено проповедовать, теперь будут в состоянии запрещать нам всякое чтение, кроме угодного им, то из этого получится не что иное, как новая тирания над наукой; и скоро станет бесспорным, что епископы и пресвитеры – для нас одно и то же, как по имени, так и по существу. Зло от прелатства, которое ранее через двадцать пять или двадцать шесть епархий ложилось равномерно на весь народ, теперь, несомненно, ляжет исключительно на науку, так как теперь пастор из какого-нибудь маленького невежественного прихода внезапно получит сан архиепископа над обширной книжной провинцией: мистический собиратель бенефиций, он не покинет своего прежнего прихода, а присоединит к нему новый. Тот, кто еще недавно восставал против единоличного посвящения каждого новичка-бакалавра и единоличной юрисдикции над самым простым прихожанином, теперь у себя дома, в своем кабинете будет применять и то и другое по отношению к достойнейшим и превосходнейшим книгам и способнейшим авторам, их написавшим.
Это не значит соблюдать наши договоры и торжественные клятвы! Это не значит уничтожить прелатство, а лишь изменить форму епископства; это значит только перенести митрополичий дворец из одной области в другую; это – лишь старая каноническая уловка перемены епитимии. Пугаться заблаговременно простого нецензурованного памфлета значит вскоре начать пугаться каждого сборища, а затем, в скором времени, видеть сборище и в каждом христианском собрании. Но я уверен, что государство, руководимое правилами справедливости и твердости, и церковь, заложенная и построенная на камне веры и истинного знания, не могут быть так малодушны. В то время, когда религиозные вопросы еще не решены, ограничение свободы печати способом, заимствованным у прелатов, а последними у инквизиции, чтобы вновь подчинить нас разумению цензора, должно неизбежно вызвать сомнение и уныние у всех ученых и верующих людей.
Кто же не понимает коварства подобной политики и не знает ее изобретателей? Когда было предположено низвергнуть епископов, вся печать могла говорить открыто; во время Парламента это было прирожденное право и привилегия народа, это была заря нового дня. Но теперь, когда епископы устранены и изгнаны из церкви, епископские искусства расцветают вновь, как будто наша Реформация имела лишь в виду на место одних посадить других, под новыми именами; сосуд истины опять не должен изливать масла; свобода печати опять должна быть порабощена комиссии из двадцати прелатов; привилегия народа уничтожена, и, что еще хуже, свобода науки опять должна стенать, заключенная в свои старые цепи; и все это в то время, когда Парламент еще заседает! Между тем его собственные недавние рассуждения и борьба с прелатами могли бы ему напомнить, что подобные насильственные стеснения приводят, по большей части, к следствиям, полностью противоположным намеченной цели: вместо уничтожения сект и расколов они их усиливают и облекают славой. «Наказание талантов увеличивает их авторитет, – говорит виконт Сент-Олбанский[33]33
Виконт Сент-Олбанский – Френсис Бэкон (1561–1626).
[Закрыть], – и запрещенное сочинение почитается верной искрой истины, которая летит в лицо тех, кто старается ее затоптать». Таким образом, Постановление о цензуре, которое может стать родной матерью для сект, окажется, как я без труда покажу, мачехой для Истины, и, прежде всего тем, что сделает нас неспособными сохранить уже приобретенные знания.
Кто привык наблюдать, хорошо знает, что наша вера и знания развиваются от упражнения так же, как наши члены и наше телосложение. Истина сравнивается в Писании с текущим источником; если воды его не находятся в постоянном движении, то они застаиваются в тинистое болото однообразия и традиции. Можно быть еретиком и в истине; и если кто-нибудь верит лишь потому, что так говорит пастор, или потому, что так постановляет собрание, без всяких других основании, то, хотя бы вера его и была истинной, самая истина становится его ересью.
Для иных людей нет тяжести, которую бы они столь охотно свалили с себя на другого, как бремя религии и заботы о ней. Существуют – кто не знает этого? – протестанты и верующие, которые живут и умирают в такой же ложной и слепой вере, как какой-нибудь мирянин-папист из Лорето[34]34
Лорето – город в Италии, известное место паломничества католиков. (Там находится так называемый Святой Дом; легенда утверждает, что в нем жила дева Мария, а в конце XIII в. он был перенесен ангелами из Назарета в Италию).
[Закрыть]. Богатый человек, преданный своим наслаждениям и выгодам, считает религию запутанной торговой операцией, требующей такой массы мелких счетов, что ввиду всех ее тонкостей он никак не может ухитриться вести такое предприятие. Что же ему делать? Он бы охотно приобрел имя верующего человека, охотно стал бы соперничать в этом со своими соседями. Ему ничего не остается поэтому, как отказаться от хлопот и найти себе какого-нибудь комиссионера, попечению и заботливости которого он бы мог поручить ведение своих религиозных дел, – это должно быть какое-нибудь известное и уважаемое духовное лицо. Он прилепляется к последнему и предоставляет в его распоряжение склад своих религиозных товаров со всеми замками и ключами; мало того, он отождествляет этого человека с самой религией и считает свой союз с ним достаточным доказательством и рекомендацией своего благочестия. Таким образом, он может сказать, что его религия находится уже не в нем, а стала отдельной движимостью, которая приближается к нему по мере того, как тот достопочтенный муж вступает в его дом. Он беседует с последним, одаряет его, угощает, дает у себя приют; его религия приходит на ночь к нему домой, молится, хорошо ужинает, с удобством ложится спать; на другой день она встает, слышит приветствия, угощается мальвазией или другим каким-либо приятным напитком, и позавтракав сытнее, чем Тот, Кто между Вифанией и Иерусалимом утолил свой утренний голод незрелыми смоквами, выходит в восемь часов из дому, оставляя своего любезного хозяина торговать весь день в лавке уже без своей религии.
Существует другой сорт людей, которые, слыша, что все подчиняется законам, правилам и уставам, что ничто не должно быть написано иначе, как, пройдя через таможню, под наблюдением соответствующих досмотрщиков, заведующих сбором пошлин с меры и веса всякой свободно высказанной истины, прямо желают отдать себя в ваши руки, дабы вы им выкроили и соорудили религию по вашему усмотрению: тогда они будут наслаждаться, будут устраивать развлечения и веселые забавы, которые наполнят их день от восхода до захода солнца, превращая скучный год в сладостный сон. Какая им нужда ломать свои собственные головы над тем, о чем другие заботятся столь тщательно и неизменно? Вот какие плоды принесут народу неподвижный покой и остановка в науках. Как хорошо и как желательно было бы столь примерное единодушие! К какому прекрасному однообразию привело бы оно всех нас! Образовалось бы, без сомнения, такое прочное и крепкое сооружение, какое может создать только январский мороз.
Не лучшие следствия получатся и для самого духовенства. Далеко не нова и не в первый раз высказывается мысль, что приходский священник, имеющий доход и достигший Геркулесовых столпов в виде тепленькой бенефиции, если только у него нет никаких других побуждений к занятиям, весьма склонен завершить свое поприще английским библейским словарем и фолиантом, состоящим из общих мест, достижением и сохранением солидной ученой степени, «гармонией» и «катеной»[35]35
Библейский словарь – словарь библейских изречений. «Гармония» – одно из названий гармонистики, богословской науки, цель которой – сведение повествований четырех евангелистов в одно связное целое. «Катены» – свод толкований отцов церкви на одну или несколько библейских книг.
[Закрыть], которые протаптывают неизменный круг общепринятых ученых глав с их обычными применениями, мотивами, примечаниями и приемами; из них, как из алфавита или гаммы, образовывая и преобразовывая, соединяя и разъединяя различными способами, при небольшой ловкости в обращении с книгами и подумав часа два, он может извлечь запас для исполнения обязанности проповедника более чем на неделю, не говоря уже о бесчисленных вспомогательных средствах в виде подстрочников, требников, обозрений и прочего пустого вздора. Что же касается массы напечатанных и нагроможденных целыми кучами готовых проповедей на всякий нетрудный текст, то наша лондонская приходская торговля св. Фомы вместе с торговлей св. Мартина и св. Гуго не изготовили в своих освященных пределах большего количества продажного товара всякого сорта; благодаря этому приходскому священнику нечего бояться недостатка в проповеднических запасах: он всегда найдет, откуда обильно пополнить свой склад. Но если его тыл в фланги не загорожены, а задняя дверь не защищена строгим цензором, если время от времени могут появляться на свет смелые книги и делать нападения на некоторые из его прежних засевших в траншеях коллекций, то ему приходится быть наготове, стоять на страже, ставить караулы и часовых вокруг своих установившихся мнений, устраивать со своими товарищами дозорные обходы и контр-обходы, из опасения, как бы кто-нибудь из его паствы не был введен во грех и не оказался более осведомленным, опытным и образованным. Да пошлет Господь, чтобы опасение подобного усердия не побудило нас усвоить нерадивость цензурующей церкви!
Ибо, если мы уверены в своей правоте и не считаем истину преступной, чего не подобает делать, раз мы сами не осуждаем наше собственное учение как слабое и легкомысленное, а народ как толпу, бродящую во тьме невежества и неверия, то, что может быть прекраснее, чем когда человек рассудительный и ученый, обладающий, как нам известно, столь же чуткою совестью, как совесть людей, давших нам наши познания, будет выражать свое мнение, приводить доводы и утверждать неправильность ныне принятых взглядов не тайным образом, переходя из дома в дом, что гораздо опаснее, а открыто, путем обнародования своих сочинений? Христос ссылался в свое оправдание на то, что он проповедовал публично; но письменное слово еще более публично, чем проповедь, и опровергать его, в случае нужды, гораздо легче, так как существует много людей, единственным занятием и призванием которых является борьба за истину; если же они этим пренебрегают, то в том виновны только их леность или неспособность.
Так цензура препятствует истинному знанию того, что мы знаем лишь, по-видимому, и отучает нас от такого знания. Насколько она препятствует и вредит самим цензорам при исполнении ими своих обязанностей – и притом больше, чем любое их светское занятие, если только они будут отправлять свою цензорскую должность как им полагается, по необходимости делая упущения либо в том, либо в другом занятии, – на этом останавливаться я не буду, так как это их частное дело, решение которого предоставляется их собственной совести.
Кроме всего сказанного выше, следует указать еще на невероятные потери и ущерб, какие цензурные помехи причиняют нам в большей степени, чем, если бы враг обложил с моря все наши гавани, порты и бухты: эти помехи останавливают и замедляют ввоз самого драгоценного товара – истины. Ведь цензура была впервые установлена и введена в практику противохристианской злобой и скрытностью, с целью по возможности погасить свет Реформации и водворить неправду, мало чем отличаясь в этом от политики, с помощью которой турки охраняют свой Алкоран, запрещая книгопечатание. Мы должны не отрицать, а радостно сознаваться, что громче других народов воссылали к Небу наши молитвы и благодарения за ту высокую меру истины, которой наслаждаемся, особенно в важных пунктах столкновения между нами и папой с его приспешниками-прелатами. Но тот, кто думает, что мы можем разбить здесь для отдыха свои палатки, что мы достигли крайних пределов Реформации, какие только может показать нам тленное зеркало нашего умозрения, пока не получили способности блаженного созерцания, – тот обнаруживает этим своим мнением, как он далек еще от истины.
Ведь истина снизошла однажды в мир вместе со своим Божественным Учителем, являя свою совершенную форму, прекраснейшую для взоров. Но когда Он вознесся на небо и упокоились вслед за Ним и Его апостолы, тогда сейчас же появилось нечестивое племя обманщиков, которые схватили девственную истину, разрубили ее прекрасное тело на тысячу частей и разбросали их на все четыре ветра, подобно тому, как, по рассказам, египетский Тифон и его сообщники поступили с добрым Озирисом. С тех пор печальные друзья истины, те, кто осмеливается выступать открыто, ходят повсюду и собирают воедино ее члены, где бы ни нашли их, подобно Изиде, заботливо отыскивавшей разбросанные члены Озириса. Мы еще далеко не все отыскали их, Лорды и Общины, и не отыщем до второго пришествия ее Учителя; Он соберет воедино все ее суставы и члены и создаст из них бессмертный образ красоты и совершенства. Не позволяйте же цензурным запрещениям становиться на всяком удобном месте, чтобы задерживать и тревожить тех, кто продолжает искать, продолжает совершать погребальные обряды над разорванным телом нашей святой мученицы.
Мы гордимся своим светом; но если мы неблагоразумно взглянем на самое солнце, то оно ослепит нас. Кто может рассмотреть те часто сгорающие планеты и те сияющие величием звезды, что всходят и заходят вместе с солнцем, прежде чем обратное движение по их орбитам не приведет их в такое место небесного свода, где их можно видеть утром или вечером? Дарованный нам свет был дан нам не для того, чтобы непрерывно приковывать наш взор, а затем, чтобы при помощи его открывать вещи, более отдаленные для нашего познания. Не лишение священников сана, епископов митры, не снятие епископского сана с плеч пресвитера сделает нас счастливым народом. Нет, если не будет обращено внимание на другие вещи, столь же важные как для церкви, так и для хозяйственной и политической жизни, если здесь не будут проведены надлежащие реформы, то мы, как видно, так долго смотрели на путеводный огонь, зажженный для нас Цвингли и Кальвином, что стали совсем слепыми. Существуют люди, которые постоянно жалуются на расколы и секты и считают большим бедствием, что некоторые не согласны с их принципами. Этих людей беспокоит их собственная гордость и невежество; не умея спокойно выслушивать и убеждать, они готовы уничтожить все, чего нет в их синтагме[36]36
Синтагма – канонический сборник, содержащий правила соборов и отцов церкви.
[Закрыть]. И если кто сеет смуты и вносит раздоры, так это именно они, так как не желают сами и не позволяют другим присоединять к телу истины оторванные и недостающие у нее части. Постоянно отыскивать неизвестное при помощи известного, постоянно присоединять истину к истине по мере ее нахождения (ибо все тело ее однородно и пропорционально) – таково золотое правило в теологии, как и в арифметике; только оно может внести совершенную гармонию в церковь, а не насильственное и внешнее соединение холодных, равнодушных и внутренне чуждых друг другу душ.
Лорды и Общины Англии! Подумайте, к какой нации вы принадлежите и какой нацией вы управляете: нацией не ленивой и тупой, а подвижной, даровитой и обладающей острым умом; изобретательной, тонкой и сильной в рассуждениях, способной подняться до высочайших ступеней человеческих способностей. Поэтому ее познания в глубочайших науках столь давние и столь превосходны, что, по мнению весьма древних и основательных писателей, даже пифагорейская философия и персидская мудрость берут свое начало от старой философии нашего острова. А мудрый и образованный римлянин Юлий Агрикола, который некогда правил здесь именем цезаря, предпочитал природный ум британцев трудолюбивым изысканиям французов. Не лишено также значения то обстоятельство, что серьезные и умеренные трансильванцы посылают к нам ежегодно со своих отдаленнейших гор, граничащих с Россией, из-за Герцинской пустыни[37]37
Герцинская пустыня (Hercynian wilderness) – лесистый горный массив Гарп в Германии.
[Закрыть], не только свою молодежь, но и людей почтенного возраста для изучения нашего языка и богословских наук.
Но что всего важнее для нас, мы имеем твердое основание думать, что благоволение и любовь Неба особенно к нам расположены и милостивы. Разве не избранник перед другими тот народ, от которого, как с Сиона, исходят и разносятся по всей Европе первые вести и трубный глас реформации? И если бы не тупая злоба, с которой наши прелаты отнеслись к божественному и изумительному гению Уиклифа, преследуя его как схизматика и новатора, то, быть может, никогда не были бы известны ни богемцы Гус и Иероним[38]38
Иероним Пражский (ок. 1380–1416) – чешский религиозный реформатор, друг Яна Гуса.
[Закрыть], ни имена Лютера и Кальвина: слава религиозной реформы у всех наших соседей всецело принадлежала бы нам. Теперь же, так как наше очерствевшее духовенство яростно противилось этому делу, мы очутились в положении самых последних и отсталых учеников тех, для кого Бог предназначил нас быть учителями. А в настоящее время, если судить по совокупности всех предзнаменований и общему предчувствию святых и благочестивых мужей, ежедневно торжественно высказывающих свои мысли, то Бог решил начать некий новый и великий период в своей церкви – реформацию самой Реформации. Почему же не открыться Ему рабам своим и, прежде всего, как Он всегда делал, своим англичанам? Я говорю: «Прежде всего, нам, как Он всегда делал», хотя мы и не понимаем замысла Его заповедей и не достойны их.
Посмотрите на этот обширный город, город-убежище и жилище свободы, обведенный крепкою стеною Его защиты: здесь не столь многочисленны наковальни и молоты, кующие в военных мастерских доспехи и орудия вооруженной справедливости для обороны осажденной истины, как перья и головы тех, кто при свете своих труженических лампад размышляет, изыскивает, вырабатывает новые понятия и идеи, дабы одарить ими, в знак своей преданности и верности, приближающуюся Реформацию; а другие столь же прилежно читают, все испытуют, подчиняясь силе разума и убеждения. Чего же больше можно требовать от столь восприимчивого и склонного к поискам знания народа? Что нужно для этой удобной и плодородной почвы, кроме мудрых и честных работников, дабы создать образованных людей, нацию пророков, мудрецов и достойнейших мужей? Мы считаем более пяти месяцев до жатвы, а нужно меньше пяти недель, и всякий, имеющий глаза, может видеть, что поля уже пожелтели.
Где много желающих учиться, там по необходимости много спорят, много пишут, высказывают много мнений, ибо мнение у хорошего человека есть знание в процессе образования. Из фантастической боязни сект и расколов мы несправедливо относимся к пламенной и искренней жажде знания и разумения, которую Бог возбудил в этом городе. Что некоторые оплакивают, тому мы должны были бы радоваться; мы должны были бы скорее восхвалять это благочестивое стремление людей вновь взять в свои руки заботу о своей религии, попавшей в дурные руки. Сколько-нибудь благородная мудрость, сколько-нибудь снисходительное отношение друг к другу и хоть немного любви к ближнему могли бы собрать и объединить в одном общем и братском искании истины всех, кто ей предан; мы должны только отказаться для этого от традиции прелатов втискивать свободную совесть и христианские вольности в человеческие каноны и правила. Я не сомневаюсь, что если бы к нам явился какой-нибудь великий и достойный иностранец, могущий понять дух и настроение народа и способный управлять им, то он, узнав наши высокие надежды и цели, увидев неутомимую живость и широту наших мыслей и суждений при искании истины и свободы, воскликнул бы подобно Пирру, изумленному римским послушанием и мужеством: «Если бы таковы были мои эпироты, то я не отчаивался бы в достижении величайшей цели – сделать церковь или государство счастливыми!»
А между тем этих людей во всеуслышание провозглашают раскольниками и сектантами, что равносильно тому, как если бы, во время постройки храма Господня, когда одни пилили, другие обтесывали мрамор, третьи срубали кедры, нашлись неразумные люди, не способные понять, что нужно было сделать много расколов, много рассечении в камнях и дереве, прежде чем дом Господень мог быть окончен. И как бы искусно мы ни прилаживали камни один к другому, они не могут соединиться в непрерывное целое: в этом мире они могут лишь соприкасаться друг с другом; не могут также все части постройки иметь одну форму; совершенство состоит скорее в том, что из многих умеренных различий и братских несходств, не препятствующих соразмерности целого, возникает привлекательная и изящная симметрия во всей постройке и в расположении ее частей.
Будем поэтому в ожидании великой реформации более рассудительными строителями, более мудрыми в духовной архитектуре. Ибо теперь, по-видимому, настало время, когда великий пророк Моисей может радостно видеть с небес исполнение своего достопамятного и славного желания, так как не только наши семьдесят старейшин, но и весь народ Господень стали пророками. Неудивительно поэтому, если некоторые люди – и притом, быть может, люди благочестивые, но неопытные в деле благочестия, каким был во времена Моисея Иисус Навин – завидуют им. Они тревожатся и, по своей собственной слабости, пребывают в смертельном страхе, как бы эти деления и подразделения не погубили нас. Враги же, напротив, радуются и выжидают удобного часа, говоря себе: когда они разобьются на небольшие партии и группы, тогда наступит наше время. Глупцы! Они не замечают того крепкого корня, от которого мы все произросли, хотя и в несколько побегов, и не остерегутся, пока не увидят, как наши небольшие отдельные отряды врежутся со всех сторон в их плохо объединенное и неповоротливое войско. В том же, что мы должны ожидать от всех этих сект и расколов лучшего; что мы не нуждаемся в столь боязливом, хотя бы и честном беспокойстве тех, кто тревожится этим; что, в конце концов, мы будем смеяться над злостной радостью по поводу наших разногласий, – в этом убеждают меня следующие основания:
Во-первых, если город осажден и обложен со всех сторон, его судоходная река под угрозой, кругом происходят набеги и нападения, приходят частые вести о стычках и битвах у самых его стен и пригородных укреплений; и если, тем не менее, народ или значительная часть его всецело занята высочайшими и важнейшими вопросами реформы, более, чем в другое время, спорит, рассуждает, читает, изобретает, держит речи, редкостным и удивительным образом, о том, о чем прежде не рассуждали и не писали, то подобный народ обнаруживает, прежде всего, чрезвычайную добрую волю, довольство и доверие к вашей мудрой предусмотрительности и надежному управлению, Лорды и Общины! Отсюда сами собой рождаются доблестное мужество и сознательное презрение к врагам, как если бы между нами было немало столь же великих душ, как душа того, кто, во время осады Рима Ганнибалом, находясь в городе, купил за дорогую цену участок земли, на котором Ганнибал расположил лагерем свое войско.
Затем, существует живое и бодрящее предзнаменование нашего успеха и победы. Если кровь в теле свежа, если силы чисты и деятельны не только в телесных, но и в умственных способностях, особенно же в самых острых и смелых действиях утонченного ума, это доказывает, как хорошо состояние и сложение тела; точно так же, если жизнерадостность народа до такой степени бьет ключом, что у него есть не только чем охранить свою свободу и безопасность, но достает также сил на важнейшие и возвышеннейшие предметы спора и новых открытий, это значит, что наш народ не выродился и не обречен на роковую гибель, но, сбросив с себя старую сморщенную кожу испорченности, переживет эти страдания и вновь обретет молодость, вступив на славные пути истины и счастливой добродетели, предназначенный к величию и почету в эти позднейшие времена. Мне кажется, будто перед моим умственным взором встает славный и могучий народ, подобный пробудившемуся сильному мужу, стряхивающий с себя тяжкие оковы. Мне кажется, я вижу его подобным орлу, вновь одетому оперением могучей молодости, воспламеняющим свои зоркие глаза от полуденного солнца, очищающим и просветляющим свое долго помраченное зрение в самом источнике небесного света; тогда как целая стая птиц, испуганных, сбившихся в кучу, вместе с птицами, любящими сумрак, мечется вокруг, со страхом взирая на его намерения и завистливым кудахтаньем предсказывая годину сект и расколов.
