Текст книги "Верный садовник"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Говорил бы я с ней так сурово, если бы знал, что она беременна? Наверное, смягчил бы тон. Но поговорил бы обязательно. Гадал я о том, беременна ли она, когда пытался не замечать ее обнаженного силуэта? Нет. Я ужасно ее хотел, и она могла это понять по моему изменившемуся голосу и по неестественности движений.

– Сие означает, что ты их не прочитал? – Она определенно старалась свести разговор исключительно к содержанию документов. – Ты собираешься сказать, что у тебя не нашлось времени.

– Разумеется, я их прочитал.

– И какие мысли возникли у тебя после того, как ты их прочитал, Сэнди?

– Я не нашел в них ничего такого, чего бы не знал раньше, а что-либо изменить я не в силах.

– Такой ответ характеризует тебя не с лучшей стороны, Сэнди. Более того, свидетельствует о малодушии. Почему ты не можешь ничего сделать?

– Потому что мы – дипломаты, а не полисмены, Тесса, – Вудроу ненавидел свой голос. – Ты говоришь мне, что государство Мои насквозь коррумпировано. Я никогда в этом не сомневался. Страна умирает, она обанкротилась, все, от организации туризма до заботы о диких животных, от образования до транспорта, от системы социального обеспечения до средств коммуникации, разваливается из-за воровства, некомпетентности, пренебрежения к исполнению обязанностей. Точно подмечено. Ты говоришь, что министры и чиновники грузовиками воруют продукты и медикаменты, предназначенные голодающим и больным беженцам, иногда проделывая это по договоренности с сотрудниками агентств, занимающихся распределением гуманитарной помощи. Разумеется, воруют. Расходы на здравоохранение в Кении составляют пять долларов на человека, и это до того, как все чиновники, сверху донизу, урвут свой кусок. Полиция избивает тех, кто по глупости привлекает к этим вопросам внимание общественности. Тоже правда. Ты изучала их методы. Говоришь, что они используют водную пытку. Держат людей в воде, потом избивают, но следов не остается. Ты права. Они избивают. Всех, кто попадет под руку, без разбора. А мы не протестуем. Они также сдают оружие в аренду знакомым бандитам, с условием, что те вернут его до восхода солнца, иначе о залоге придется забыть. Посол разделяет твое возмущение, но мы не протестуем. Почему нет? Потому что находимся здесь, и слава богу, чтобы представлять свою страну, а не их. В Кении живет тридцать пять тысяч британцев, родившихся на этой земле, и их существование целиком зависит от прихоти президента Мои. Посол здесь не для того, чтобы усложнять им жизнь.

– И еще вы представляете интересы британского бизнеса, – игриво напомнила она.

– Это не грех, Тесса, – он старался отвести взгляд от ее манящей груди. – Коммерция – не грех. Торговля с развивающимися странами – не грех. Торговля, между прочим, и помогает им развиваться. Торговля оставляет надежду на реформы. Те реформы, к которым мы стремимся. Торговля приводит их в современный мир. Позволяет нам помочь им. Как мы можем помочь бедной стране, если мы сами не будем богаты?

– Чушь собачья.

– Не понял?

– Лицемерная, чистейшая, напыщенная собачья чушь, если тебе нужна развернутая характеристика, которой потчует всех Министерство иностранных дел вообще и Пеллегрин в частности. Оглянись вокруг. От торговли бедные не становятся богаче. Прибыли не идут на реформы. Они идут на подкуп продажных государственных чиновников и на пополнение счетов в швейцарских банках.

– Я абсолютно не согласен с такой… Но Тесса прервала его:

– Значит, в архив и забыть. Так? Никаких действий в настоящий момент не предпринимать. И подпись: Сэнди. Великолепно. Прародительница демократии в очередной раз показывает себя лицемерной лгуньей, проповедуя свободу и права человека для всех, кроме тех мест, где у нее есть возможность заработать бабки!

– Это несправедливо! Да, приспешники Мои – преступники, и старик будет править до ближайших выборов, то есть еще пару лет. Но нельзя все рисовать в черных красках. Слово, сказанное в нужное ухо, коллективное решение стран-доноров о прекращении помощи, тихая дипломатия приносят результат. И Ричард Лики вошел в состав кабинета, чтобы поставить заслон коррупции и убедить доноров, что их помощь больше не пойдет на обогащение ближайшего круга Мои, – он почувствовал, что чуть ли не цитирует депеши, приходящие из Форин-оффис. Хуже того, она тоже это почувствовала, потому что ее губы разошлись в широкой усмешке. – Настоящее у Кении, конечно, не очень, но у нее есть будущее, – оптимистично добавил он. И замолчал, в надежде, что она то ли знаком, то ли словом покажет: да, они движутся к некоему подобию перемирия.

Но Тесса, он вспомнит это позже, не годится в миротворцы, так же, как ее ближайшая подруга Гита. По молодости они еще верят в существование такого понятия, как простые истины.

– В документах, которые я тебе передала, есть фамилии, даты и номера банковских счетов, – гнет она свою линию. – Компромат собран на конкретных министров. Может, об этом тоже стоит шепнуть в нужное ухо? Или никто не будет слушать?

– Тесса.

Она уходила от него, хотя он пришел, чтобы быть к ней ближе.

– Сэнди.

– Твоя позиция мне понятна. Я тебя слышу. Но, ради бога, во имя благоразумия, не можешь же ты серьезно предполагать, что высокопоставленный чиновник, в нашем случае Бернард Пеллегрин, начнет охоту на ведьм, в качестве которых выступят поименованные тобою министры кенийского правительства! Кстати, и мы, британцы, не сумели полностью изжить коррупцию. Так что, посол Кении в Лондоне должен указывать нам, каким образом очистить наши ряды?

– Все это – жалкие отговорки, и ты это знаешь, – сверкнула глазами Тесса.

Он не замечает появления Мустафы. Тот входит бесшумно, ставит на ковер между ними маленький столик, с серебряным подносом, серебряным кофейником и серебряной вазочкой (сервиз принадлежал ее матери), наполненной песочным печеньем. Смена декораций стимулирует воображение Тессы, в своем поведении не чуждой театральности. Она опускается на колени у столика, разводит плечи, выпячивает грудь так, что платье едва не лопается, и перемежает речь колкими вопросами о его вкусах.

– Тебе черный, Сэнди, или с капелькой сливок… я забыла, – спрашивает она с насмешкой в голосе. – Такая уж у нас фарисейская жизнь, – говорит она ему. – За нашей дверью континент гибнет, а мы стоим, на ногах или на коленях, у столика, пьем кофе с серебряного подноса, тогда как совсем рядом голодают дети, умирают больные, а продажные политики грабят нацию, которая их и избирала. Охота на ведьм, твои слова, прекрасное начало. Назовите их, заклеймите позором, отрубите им головы, выставьте их на кольях над городскими воротами, говорю я. Беда в том, что толку от этого нет. Газеты Найроби каждый год публикуют «Список позора», и всякий раз в нем фигурируют одни и те же кенийские политики. Никто не уволен, никого не волокут в суд. – Она протягивает ему полную чашку, для этого приподнимается с колен. – Но тебя это не волнует, не так ли? Ты выступаешь за статус-кво. Ты принял такое решение. На тебя никто не давил, Оно твое. Твое, Сэнди. Как-то раз ты посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал: "Привет, я, отныне я принимаю мир таким, как он есть. Я делаю все, что могу, для Британии, и называю это своим долгом. И неважно, что долг этот включает в себя и поддержку одного из самых отвратительных правительств на этом свете. Я все равно буду его выполнять. – Она предлагает ему сахар. Он молча отказывается. – Так что, боюсь, нам не найти взаимопонимания, не так ли? Я хочу высказывать свое мнение. Ты хочешь, чтобы я зарыла голову в песок, радом с твоей. Женщина и мужчина по-разному понимают свой долг. Обычное дело.

– А Джастин? – спрашивает Вудроу, разыгрывая последнюю карту и заранее зная, что это не козырной туз. – Как он вписывается в этот расклад?

Тесса замирает, чувствуя ловушку.

– Джастин – это Джастин, – устало отвечает она. – Он сделал свой выбор, как я – свой.

– А Блюм, полагаю, это Блюм! – фыркает Вудроу. Движимый ревностью и злостью, он таки произносит фамилию, хотя давал себе зарок обойтись без этого. Она же не раскрывает рта, ждет, чтобы он показал себя еще большим дураком. Что он и делает. Без малейшей запинки. – Ты не думаешь, к примеру, что ставишь под угрозу карьеру Джастина? – осведомляется он.

– Поэтому ты и пришел ко мне?

– Главным образом да.

– Я-то думала, что ты пришел, чтобы спасти меня от меня самой. Теперь выясняется, что ты пришел спасать от меня Джастина. Как благородно с твоей стороны.

– Я полагал, что интересы Джастина не расходятся с твоими.

Резкий, невеселый смех, ее злоба возвращается. Но, в отличие от Вудроу, Тесса не теряет самоконтроля.

– Святой боже, Сэнди, ты, должно быть, единственный человек в Найроби, который может себе такое представить! – Она встает, игра окончена. – Я думаю, тебе лучше уйти. Люди начнут говорить о нас. Я больше не буду посылать тебе никаких документов, надеюсь, тебя это обрадует. Мы не можем допустить, чтобы ты потерял благорасположение посла, не так ли? А не то ты можешь остаться без повышения…

Прокручивая в памяти эту сцену, как он прокручивал ее двенадцать последних месяцев, вновь испытывая унижение и раздражение, чувствуя спиной тот презрительный взгляд, которым она его проводила, Вудроу выдвинул ящик инкрустированного столика, который так любила мать Тессы, и сунул в него руку, чтобы выгрести все содержимое. «Я напился, я обезумел, – говорил он себе, объясняя тот поступок. – Я хотел совершить что-то отчаянное. Пытался обрушить крышу над головой, чтобы увидеть чистое небо».

Один листок бумаги, более ничего он не просил у судьбы, лихорадочно обшаривая ящики и полки, один синий листок издательства Ее Величества [14], с несколькими строчками, написанными на одной стороне, его почерком, смысл которых отступал от исповедуемого им правила: « С одной стороны, все обстоит именно так, но, с другой, я ничем не могу помочь». И подписал он эти строчки не "С" или «СВ», а «Сэнди Вудроу», большими буквами, чтобы показать всему миру и Тессе Куэйл, что на пять минут, проведенных в кабинете, когда перед глазами стоял ее обнаженный силуэт, а содержимое большого стакана с виски уже перекочевало в желудок, у некоего Сэнди Вудроу, главы «канцелярии» британского посольства в Найроби, снесло башню, и он рискнул карьерой, женой и детьми в обреченной на неудачу попытке сблизить свою жизнь и свои чувства.

И, написав то, что написал, вложил листок в конверт Ее Величества и запечатал его, смочив клей слюной с привкусом виски. Аккуратно вывел адрес и, игнорируя все внутренние голоса, предлагающие подождать час, день, жизнь, вновь наполнить стакан виски, попроситься в отпуск, в самом крайнем случае отправить письмо утром, проспавшись, отнес конверт в комнату писем посольства, где клерк из местных, кикуйю по имени Джомо, названный в честь великого Кениаты, не удосужившись спросить, а почему глава «канцелярии» посылает письмо с пометкой «личное» обнаженному силуэту молодой жены коллеги и подчиненного, бросил его в большой мешок с маркировкой: «МЕСТНАЯ НЕСЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА» и подобострастно проворковал в удаляющуюся спину: «До свидания, мистер Вудроу».

Старые рождественские открытки.

Старые приглашения, помеченные крестом, то есть «нет», поставленным рукой Тессы. И другие, с более эмоциональной пометкой: «Никогда».

Открытка с наилучшими пожеланиями от Гиты Пирсон, с индийскими птичками на оборотной стороне.

Кусок ленты, пробка от бутылки, схваченные большой скрепкой визитные карточки дипломатов.

Но не единственный синий листок с торжествующей записью: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю. Сэнди Вудроу».

Он скользил вдоль полок, наугад открывая книги, шкатулки, признавая свое поражение. «Возьми себя в руки, парень», – приказал он себе, пытаясь обратить плохую новость в хорошую. Все ясно: письма нет. А почему оно должно быть? У Тессы? После двенадцати месяцев? Возможно, она со смехом бросила его в мусорную корзину, как только получила. К такой женщине, не чуждой флирта, с безвольным мужем, подкатывались дважды в месяц. Трижды! Каждую неделю! Каждый день! Он потел. В Африке пот вдруг начинал лить с него градом, потом высыхал. Вудроу постоял, не мешая капелькам скатываться, прислушиваясь.

Что этот человек делает наверху? Чего ходит взад-вперед? Личные бумаги, сказал он. Письма адвокатов. Какие бумаги она держала наверху, полагая, что они слишком личные, чтобы лежать на первом этаже? Телефон звонил и звонил. Звонил без перерыва с того самого момента, едва они вошли в дом, но Вудроу только сейчас обратил внимание на этот трезвон. Журналисты? Любовники? Какая разница? Пусть звонит. Он нарисовал в голове план второго этажа собственного дома, приложил к этому. Джастин находился прямо над ним, слева от лестницы. Там гардеробная, ванная и большая спальня. Вудроу вспомнил слова Тессы о том, что она превратила свою гардеробную в кабинет. « Теперь кабинеты есть не только у мужчин, Сэнди. Мы, девушки, тоже обзаводимся ими», – соблазняющим тоном сообщила она ему, словно делясь интимными подробностями своей жизни. Звуки, доносящиеся сверху, изменились. Теперь Джастин куда-то все складывал. Что именно? «Документы, которые дороги нам обоим». «Для меня, возможно, тоже», – подумал Вудроу, и у него засосало под ложечкой.

Обнаружив, что он стоит у окна, выходящего в сад, Вудроу раздвинул занавески и увидел цветущие кусты, которыми так гордился Джастин, когда устраивал для сотрудников «канцелярии» экскурсии по своему Элезиуму и угощал их клубникой со сливками и холодным белым вином. «Один год садоводства в Кении равен десяти в Англии», – говорил он, проходя по кабинетам «канцелярии» и даря цветы мужчинам и женщинам. Собственно, и похвалиться-то он мог лишь своими знаниями по садоводству. Вудроу оглядел склон. Дом Куэйлов находился совсем рядом с его. По ночам они могли видеть огни друг друга. Вот и сейчас он видел окно, из которого так часто смотрел на дом Куэйлов. Внезапно он почувствовал, что вот-вот расплачется. Ее волосы касались его лица. Он мог плавать в ее глазах, вдыхать аромат ее духов и запах теплой травы, который исходил от нее, когда он танцевал с ней на Рождество в «Мутайга-клаб» и случайно ткнулся носом в ее волосы. "Это занавески, – осознал он, ожидая, когда желание расплакаться сойдет на нет. -

Они сохранили ее запах, а я стою совсем рядом". Импульсивно он схватил занавеску обеими руками, чтобы зарыться в нее лицом.

– Спасибо, Сэнди. Извини, что заставил тебя ждать.

Он обернулся, отбросив занавеску. Джастин стоял в дверном проеме, вроде бы раскрасневшийся, как и Вудроу, с длинным, желто-оранжевым, похожим на сардельку, кожаным саквояжем «гладстон» [15], туго набитым, с медными заклепками, углами, замками.

– Все в порядке, старина? Долг чести уплачен? – спросил Вудроу, захваченный врасплох, но, как и положено хорошему дипломату, быстро пришедший в себя. – Вот и отлично. Тогда в путь. Ты взял все, что хотел?

– Полагаю, что да. Да. Вроде бы все.

– Твоему голосу недостает уверенности.

– Правда? Да нет, забрал все. Это ее отца, – он указал на саквояж.

– Такой больше подходит незаконно практикующему акушеру, – дружелюбно заметил Вудроу.

Предложил помочь, но Джастин предпочел нести свою добычу сам. Вудроу залез в минивэн, Джастин последовал за ним, сел, не выпуская из руки потертые кожаные ручки саквояжа. Сквозь тонкие стены до них долетали выкрики журналистов:

– Вы полагаете, Блюм прикончил ее, мистер Куэйл?

– Эй, Джастин, мой босс готов заплатить кучу баксов.

Из дома, перекрывая телефонные звонки, доносился детский плач. Вудроу не сразу понял, что слышит рыдания Мустафы.

Глава 3

Первоначальная реакция газет на убийство Тессы не оправдала страхов Вудроу и посла. «Эти засранцы, которые без труда могли раздуть из мухи слона, – осторожно заметил Коулридж, – в равной степени оказались способны не увидеть за деревьями леса». И действительно, поначалу они и не увидели. «Жена английского дипломата гибнет от рук убийц из буша». Именно так откликнулись на происшедшее и влиятельные издания, и таблоиды. Основной упор делался на то, что во всем мире растет опасность, которой подвергаются сотрудники агентств, занятых доставкой и распределением гуманитарной помощи. Передовицы клеймили ООН за неспособность защитить своих сотрудников и все возрастающую цену, которую приходится платить за эту самую гуманитарную помощь. Читающая публика много чего узнала о племенах, которые не признают законов, практикуют ритуальные убийства и колдовство и даже торгуют человеческой кожей. Немало было написано о бандах головорезов, состоящих из нелегальных иммигрантов из Судана, Сомали и Эфиопии. Но никто не упомянул о том, что последнюю свою ночь Тесса провела в одном бунгало с Блюмом, куда они удалились после ужина на глазах всех работников и гостей «Оазис-лодж». Блюм проходил в статьях как сотрудник «бельгийской благотворительной организации», что соответствовало действительности, «медицинский консультант ООН», не соответствовало, или «эксперт по тропическим болезням», к которым он не имел ни малейшего отношения. Высказывались предположения, что его взяли в заложники, чтобы потребовать за него выкуп или убить.

Между многоопытным доктором Блюмом и его прекрасной юной протеже пресса усматривала только одну связь: они занимались организацией гуманитарной помощи страждущим африканцам. И все. Ной попал только в первые издания, а потом умер вторично. Черная кровь, это знал каждый новобранец Флит-стрит [16], на сенсацию не тянула, но отрубленная голова стоила упоминания. В центр внимания, само собой, попала Тесса, девушка из высшего общества, ставшая оксбриджским [17]адвокатом, принцесса Диана африканских бедняков, мать Тереза найробийских трущоб и ангел Форин-оффис, которая близко к сердцу принимала судьбу каждого человека. В передовой статье «Гардиан» делался упор на то, что женщина-дипломат, символ нового тысячелетия (sic [18]), встретила смерть в обнаруженной Лики колыбели человечества. Из этого следовал вывод о том, что, несмотря на изменяющиеся к лучшему отношения между расами, мы не можем заглушить скважины дикости, которые имеют место быть в глубинах сердца каждого человека. Передовица произвела бы очень сильное впечатление, но, к сожалению, ведущий редактор номера, плохо знакомый с географией африканского континента, указал, что Тессу убили на берегах озера Танганьика, а не Туркана.

И, конечно же, страницы газет пестрели ее фотографиями. Крохотная Тесса на руках отца-судьи, в те дни, когда Его честь был никому не известным барристером, пытающимся прожить на годовой доход в полмиллиона фунтов стерлингов. Десятилетняя Тесса с косичками и в джодпурах [19]в частной школе, с послушным пони на заднем плане (хотя мать Тессы была итальянской графиней, родители, одобрительно отмечала пресса, решили дать ей британское образование). Золотая девушка Тесса в бикини, с грациозной, еще не перерезанной шеей. Тесса в дерзко сдвинутой набок академической шапке, мантии и мини-юбке. Тесса в нелепом одеянии британского барристера, идущая по стопам своего отца. Тесса в день свадьбы, рядом с итонцем [20]Джастином, улыбающимся мудрой итонской улыбкой.

В отношении Джастина пресса вела себя на удивление сдержанно, и потому, что журналисты не хотели бросать тень на сверкающий образ своей новой героини, и потому, что говорить было особенно нечего. Джастина называли «одним из надежных сотрудников среднего эшелона Форин-оффис», «рабочей лошадкой», «карьерным дипломатом», «стойким холостяком, который до свадьбы успел поработать в самых горячих точках, включая Аден и Бейрут». Коллеги в один голос отмечали его хладнокровие в кризисных ситуациях. В Найроби он председательствовал на «международном форуме по использованию новейших технологий в организации гуманитарной помощи». Никто не употребил слова «неудачник». Как ни странно, в распоряжении газет оказалось множество фотографий Джастина, как до, так и после свадьбы. На фото из семейного альбома на губах юноши играла туманная улыбка, словно он уже тогда предчувствовал, что останется вдовцом. Под давлением Глории Джастин признался, что его фотографию вырезали из группового снимка итонской команды по регби.

– Я и не знала, что ты играл в регби, Джастин! – воскликнула она, взявшая за правило каждое утро, после завтрака, приносить ему письма с соболезнованиями и газетные вырезки, присылаемые из посольства. – Так ты у нас спортсмен.

– Никакой я не спортсмен, – с жаром, который так нравился в нем Глории, возразил Джастин. – Меня загнал в команду заведующий пансионом, настоящий бандит, который считал, что мы не станем мужчинами, если не изувечим друг друга. Школа не имела права разрешать публикацию этой фотографии, – а, поостыв, добавил: – Я очень тебе благодарен, Глория.

Впрочем, как докладывала она Элен, Джастин благодарил ее за все: за еду и питье, за тюремную камеру, за прогулки по саду и маленькие семинары о грунтовых растениях (особо похвалил ее за бурачок, белый и пурпурный, который она, после долгих уговоров с его стороны, рассадила под хлопковым деревом), за ее помощь в организации приближающихся похорон, в том числе и за поездку с Джексоном на кладбище и в похоронное бюро, поскольку по приказу из Лондона Джастину запретили появляться на людях до тех пор, пока не уляжется шум, вызванный этим громким убийством. Соответствующее письмо, полученное из Форин-оффис по факсу и подписанное Элисон Лендсбюри, начальником управления по кадрам, вызвало крайнее возмущение Глории. Потом она не могла припомнить другого случая, когда тоже едва не вышла из себя.

– Джастин, они же просто издеваются над тобой. «Сдайте ключи от вашего дома, пока властями не будут приняты соответствующие меры». Надо же до такого дойти! Какими властями? Кенийскими? Или этими детективами из Скотленд-Ярда, которые до сих пор не удосужились позвонить тебе?

– Но, Глория, я уже побывал в моем доме, – напомнил Джастин, пытаясь ее успокоить. – Зачем ввязываться в сражение, которое уже выиграно? Когда нас ждут на кладбище?

– В половине третьего. В два мы должны быть в похоронном бюро Ли. Сообщение для прессы уйдет в газеты завтра.

– И она ляжет рядом с Гартом… – Их сына, родившегося мертвым, назвали в честь отца Тессы, судьи.

– Насколько это возможно. Под тем же палисандровым деревом.

– Ты очень добра, – в какой уж раз поблагодарил он ее и ретировался в свои комнаты, к саквояжу «гладстон».

Саквояж служил ему утешением. Уже дважды, заглянув в окно сквозь прутья решетки, Глория видела, как Джастин сидит на кровати, уперев локти в колени, положив подбородок на руки, и смотрит на стоящий у ног саквояж. Она нисколько не сомневалась в том и поделилась своими мыслями с Элен, что в саквояже хранятся любовные письма Блюма. Он спас их от посторонних глаз, пусть Сэнди всячески этому и противился, и теперь ждал, когда же ему достанет сил, чтобы прочитать их или сжечь. Элен соглашалась, но заметила, что Тессе, этой глупой шлюшке, конечно же, не следовало их хранить. «У меня с этим принцип простой, дорогая. Прочитала – сожги». Заметив, что Джастин с неохотой покидает свои комнаты из опасения за саквояж, Глория предложила поставить его в винный погреб, с железной решеткой вместо двери, которая добавляла комнатам Джастина сходство с тюрьмой.

– И ключ будет только у тебя, Джастин, – она сунула ключ ему в руку. – Вот. Если Сэнди захочет взять бутылку, ему придется обратиться к тебе. Возможно, он станет меньше пить.

Один выпуск газет сменял другой, и, читая заголовки, Вудроу и Коулридж уже убедили себя в том, что им удалось уберечься от самого худшего. То ли Вольфганг сумел заткнуть рты своим работникам и гостям, то ли пресса так увлеклась самим преступлением, что никто не удосужился заглянуть в «Оазис», говорили они друг другу. Коулридж обратился к членам «Мутайга-клаб» с личной просьбой: во имя англо-кенийской дружбы не распространять сплетни. Вудроу настоятельно попросил о том же сотрудников посольства. «Какие бы у нас ни возникали мысли, мы не должны раздувать пожар», – говорил он, и его мудрые советы, идущие от души, похоже, произвели должный эффект.

Но все их надежды рухнули, и Вудроу, спасибо врожденному рационализму, в глубине души всегда знал, что эта история не могла закончиться иначе. Именно в тот момент, когда интерес к убийству начал спадать, бельгийская ежедневная газета на первой полосе опубликовала статью о любовной связи Тессы и Блюма, проиллюстрировав ее фотоснимком страницы регистрационной книги отеля «Оазис» и показаниями свидетелей, видевших, как влюбленная парочка ворковала за столиком накануне убийства Тессы. Тут уж британская пресса дала себе волю. За одну ночь для Флит-стрит Блюм превратился в козла отпущения, пнуть которого не отказывался и самый ленивый. Ранее он был Арнольдом Блюмом, доктором медицины, приемным конголезским сыном богатой бельгийской семьи, получившим образование в Киншасе, Брюсселе и Сорбонне, медиком-монахом, завсегдатаем горячих точек, бесстрашным целителем Алжира. Отныне стал Блюмом-соблазнителем, Блюмом-прелюбодеем, Блюмом-маньяком. Статья о докторах-убийцах сопровождалась фотографиями Блюма и О.Дж.Симпсона [21], в которых действительно улавливалась некая схожесть, с подписью: «Который из близнецов наш доктор?» Блюма характеризовали как архитипичного черного убийцу. Он вкрался в доверие к жене белого человека, перерезал ей горло, отрубил голову водителю и удрал в буш, дабы подстерегать новую жертву или строить какие-то другие козни. Чтобы подчеркнуть схожесть Блюма и Симпсона, первого с помощью компьютерной графики лишили бороды.

Весь долгий день Глория скрывала худшее от Джастина, опасаясь, что эти новости вызовут у него нервный срыв. Но он настаивал на том, чтобы видеть все, от первой и до последней строчки. Поэтому ближе к вечеру, перед возвращением Вудроу, она с неохотой принесла Джастину виски и эти, далеко не самые приятные новости. Войдя в его «тюрьму», рассердилась, увидев Гарри, сидящего напротив Джастина. Оба в глубокой задумчивости смотрели на шахматную доску, стоявшую на шатком столике. Глория почувствовала укол ревности.

– Гарри, дорогой, как ты можешь докучать бедному мистеру Куэйлу шахматами, когда…

Но Джастин перебил ее, прежде чем она успела договорить первое предложение.

– У твоего сына очень изощренный ум, Глория. Поверь мне, скоро он начнет обыгрывать Сэнди, – он взял у нее пачку газетных вырезок, сел на кровать, пролистал их и спокойно заметил: – При наших предрассудках лучшей цели, чем Арнольд, не найти. Если он жив, его все это не удивит. Если мертв, ему без разницы, не так ли?

Но пресса держала за пазухой куда более тяжелый камень. Даже Глория, при всем ее пессимизме, и представить себе не могла, что их еще ждет.

Среди десятка или около того диссидентских информационных листков, которые так или иначе попадали в посольство, на цветной бумаге, в одну страницу, подписанные исключительно вымышленными фамилиями, отпечатанные «на коленке», один демонстрировал удивительную способность к выживанию. Назывался он, без лишней скромности, «КОРРУМПИРОВАННАЯ АФРИКА», и его политика, если у подобного издания могла быть политика, заключалась в изобличении всех и вся, независимо от цвета кожи, должности и последствий. Листок этот сообщал не только о преступлениях министров и бюрократов администрации Мои, но и рассказывал о «взяточничестве, воровстве и свинском образе жизни» чиновников международных организаций, ведающих гуманитарной помощью.

Но в этом выпуске информационного листка под номером 64 ни о коррупции, ни о «свинском образе жизни» не было сказано ни слова. Отпечатали листок на шокирующе-розовой бумаге размером в квадратный ярд. Сложенный в несколько раз, он легко умещался в кармане пиджака. Широкая черная полоса по периметру выпуска 64 указывала на то, что анонимные издатели пребывали в трауре. Заголовок содержал одно слово «ТЕССА», набранное черными буквами высотой в три дюйма, и один экземпляр этого выпуска в субботу, во второй половине дня, принес Вудроу не кто иной, как болезненного вида, едва передвигающий ноги, очкастый, усатый, высоченный (шесть футов и шесть дюймов) Тим Донохью собственной персоной. Когда зазвонили во входную дверь, Вудроу в саду играл с мальчиками в крикет. Глория, которая обычно ловила мяч за калиткой, на этот раз лежала в спальне с головной болью. Вудроу через дом прошел к двери и, подозревая, что заявился кто-то из журналистов, посмотрел в глазок. На пороге стоял Донохью, с глупой улыбкой на длинном грустном лице, размахивая, как показалось Вудроу, розовой салфеткой.

– Чертовски сожалею, что пришлось побеспокоить тебя, старина. Священная суббота и все такое. Но, похоже, грянул гром.

Не скрывая неудовольствия, Вудроу пригласил его в гостиную. Что привело сюда этого типа? Что ему от него надо? Вудроу всегда недолюбливал «друзей», как звали шпионов в Форин-оффис. Донохью не мог похвастаться ни внешним лоском, ни лингвистическими способностями, ни обаянием. Целыми днями он играл в гольф в «Мутайга-клаб» с толстяками-бизнесменами, вечера отдавал бриджу. Однако жил припеваючи, с четырьмя слугами и увядшей красоткой Мод, по виду такой же больной, как он сам. Работа в Найроби была для него синекурой? Прощальным подарком в финале блистательной карьеры? Вудроу слышал, что у «друзей» такое практикуется. Сам Вудроу полагал, что Донохью – балласт. Впрочем, всех шпионов он считал паразитами, которым нет места в современном обществе.

– Одного из моих парней занесло сегодня на рынок. Там двое мальчишек бесплатно раздавали эту газету, вот он и решил взять экземпляр.

Первую страницу занимали три некролога, написанные тремя различными африканками. В типично афро-английской манере. Чуть-чуть проповеди, чуть-чуть демагогии, а в основном – эмоции. Тесса, заявляла каждая, пусть и по-своему, совершила подвиг. С ее богатством, происхождением, образованием, внешностью она могла бы танцевать и развлекаться с самыми отвратительными представителями белой верхушки Кении. Вместо этого она выступила против них. Подняла мятеж против своего класса, своей расы, всего того, что, как она считала, связывало ее по рукам и ногам: цвета кожи, предвзятого мнения высшего света, к которому она принадлежала, ограничений, которые налагало на нее наличие мужа-дипломата.

– Как держится Джастин? – спросил Донохью, пока Вудроу читал.

– Спасибо, неплохо.

– Я слышал, он на днях заезжал в свой дом.

– Ты хочешь, чтобы я прочитал это, или нет?

– Должен сказать, ловко ты все проделал, старина, учитывая всех этих рептилий. Тебе следует присоединиться к нам. Он здесь?