Текст книги "Верный садовник"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– И что изменило ее решение? – интересуется Лесли.

– Не что, а кто. Мы, – с жаром отвечает Джастин. Он говорит о других мы. О тех, кто ее пережил. О виновных. – С нашим самодовольством, – он понижает голос. – Вот с этим, – обводит рукой не только столовую с отвратительными акварелями Глории, развешанными над каминной доской, но весь дом со всеми его обитателями, другие дома на улице. – Мы. Те, кому платят за то, чтобы видеть происходящее вокруг, но которые предпочитают не смотреть. Те, кто идет по жизни, глядя исключительно себе под ноги.

– Она так говорила?

– Я говорил. Так она начала воспринимать нас. Она родилась богатой, но никогда не придавала этому особого значения. Деньги ее не интересовали. Она всегда обходилась малым. Но знала, что не может оставаться безразличной к тому, что видела и слышала. Знала, что за ней должок.

На этом Лесли просит прерваться до завтрашнего дня. «В это же время, если вы не возражаете, Джастин».

И «Бритиш эруэйз» приходит к тому же выводу, потому что свет в салоне первого класса меркнет и стюардессы спрашивают у пассажиров, не нужно ли им чего перед сном.

Глава 8

Роб тихонько сидит, пока Лесли распаковывает свои игрушки: блокноты с цветными обложками, карандаши, диктофон, который вчера так и остался в сумке, ластик. На лице Джастина – тюремная бледность и сетка морщинок у глаз, по утрам теперь по-другому и не бывает. Доктор прописал бы ему прогулки на свежем воздухе.

– Вы говорили, что не имеете никакого отношения к смерти жены, в том смысле, на который мы намекаем, Джастин, – напоминает Лесли. – Тогда позвольте спросить, а есть ли другой смысл? – и наклоняется вперед, чтобы лучше расслышать его ответ.

– Мне следовало поехать с ней.

– В Локикоджио? Он качает головой.

– На озеро Туркана?

– Ездить с ней везде.

– Она вам это говорила?

– Нет. Она ни в чем не упрекала меня. Мы никогда не говорили друг другу, кто что должен делать. Поспорили только раз, и то не по существу. Арнольд не был причиной наших разногласий.

– А о чем именно вы поспорили? – вмешивается Роб. Его, как всегда, интересует конкретика.

– После смерти ребенка я умолял Тессу позволить мне увезти ее в Англию или Италию. В любое место, которое она бы назвала. Она не желала об этом слышать. Она обрела цель, слава богу, причину жить, и во всем мире ее интересовал только один город, Найроби, только одна страна, Кения. Здесь она столкнулась с величайшей социальной несправедливостью. И величайшим преступлением. Так она говорила. Это все, что мне дозволили узнать. В моей профессии дозированное знание имеет первостепенное значение, – он поворачивается к окну, смотрит в него невидящим взглядом. – Вы видели, как живут люди в здешних трущобах?

Лесли качает головой.

– Однажды она взяла меня с собой. В момент слабости, как потом призналась сама, хотела показать свое рабочее место. С нами поехала Гита Пирсон. Гита и Тесса очень быстро нашли общий язык. Иначе и быть не могло. У обеих матери были врачами, отцы – адвокатами, обе получили католическое воспитание. Мы пошли в медицинский центр. Четыре бетонных стены, жестяная крыша и тысяча людей, ждущих своей очереди, – на мгновение он забывает, где находится, с кем говорит. – Бедность такой степени – это целая наука. Ее не выучить за один день. Тем не менее потом я уже не мог идти по Стэнли-стрит, не видя перед собой… другой образ, – после бесконечных уверток Вудроу его слова звучали как исповедь. – Величайшая несправедливость, величайшее преступление… вот что поддерживало ее. Наш ребенок лишь пять недель как умер. Оставаясь дома одна, Тесса тупо смотрела в стену. Мустафа звонил мне в посольство: «Приезжайте, Мзе, она больна, она больна». Но вернул ее к жизни не я. Арнольд. Арнольд все понимал. Арнольд поделился с ней секретом. Стоило ей услышать, как на подъездную дорожку сворачивает его автомобиль, она оживала. «Что ты привез? Что ты привез?» Она подразумевала новости. Информацию. Прогресс. Когда он уезжал, она поднималась в свой кабинет и работала до глубокой ночи.

– На компьютере?

Если Джастин и запнулся, то на мгновение.

– С бумагами. На компьютере. У нее был и телефон, но им она пользовалась с крайней осторожностью. И во всем ей помогал Арнольд, когда у него выдавалось свободное время.

– И вы ничего не имели против? – фыркает Роб, в привычной ему задиристой манере. – Я про то, что ваша жена сидела, как сомнамбула, в ожидании Прекрасного доктора?

– Тесса была несчастна. Если бы ей требовалась сотня Блюмов, я нисколько бы не возражал против того, чтобы она получила их всех и на ее условиях.

– И вы ничего не знаете о величайшем преступлении, – резюмировала Лесли, по тону чувствовалось, что Джастин ее не убедил. – Ничего. Ни в чем оно состояло, ни жертв, ни главных действующих лиц. Они вам ничего не рассказывали. Блюм и Тесса вели расследование, а вас держали в неведении.

– Я не лез в их дела, – упрямо гнул свое Джастин.

– Я просто не понимаю, как ваш союз мог сохраниться в такой ситуации, – Лесли кладет блокнот на стол, вскидывает руки. – Если исходить из того, что вы рассказываете… похоже, вы уже и не разговаривали друг с другом.

– Он и не сохранился, – напоминает ей Джастин. – Тесса мертва.

Тут они думают, что время признаний прошло, сменившись периодом недомолвок, уверток, даже отказа от своих слов. Но Джастин только начал рассказ. Он выпрямляется, руки его падают между колен и остаются там, голос крепнет, словно некая глубинная сила вырывается на поверхность.

– Она была такая порывистая, – гордо заявляет он, вновь цитируя одну из речей, с которыми выступал перед собой в последние часы. – Мне это понравилось в ней с самой первой встречи. Она так хотела сразу же зачать нашего ребенка. Как можно скорее компенсировать смерть родителей! Чего ждать свадьбы? Я сдерживал ее. Делать это не следовало. Я просил ее придерживаться общепринятых норм… Бог знает почему. «Очень хорошо, – ответила она, – если мы должны пожениться, чтобы завести ребенка, давай поженимся незамедлительно». Мы поехали в Италию и тут же поженились, вызвав немалый переполох среди моих коллег, – он улыбается. – «Куэйл сошел с ума! Старина Джастин женился на своей дочери! Закончила она хотя бы среднюю школу?» Забеременев три года спустя, Тесса плакала. Я тоже.

Он замолкает, но Лесли и Роб терпеливо ждут продолжения.

– Беременность ее изменила. И только к лучшему. Тесса готовилась стать матерью. Лишь внешне оставалась беззаботной. А внутри формировалось глубокое чувство ответственности. И ее работа по оказанию гуманитарной помощи обрела новый смысл. Мне говорили, что такое случается довольно часто. То, что казалось важным, стало призванием, более того, судьбой. Даже на восьмом месяце беременности она ухаживала за больными и умирающими, а потом шла на какой-нибудь занудный дипломатический обед. По мере приближения родов она прилагала все больше усилий к тому, чтобы улучшить мир, в котором предстояло жить нашему ребенку. Не только нашему ребенку. Всем детям. Тогда она уже приняла решение рожать в африканской больнице. Если бы я настоял на том, чтобы она рожала в частной клинике, она бы подчинилась, но тогда я бы предал ее.

– Как? – вырывается у Лесли.

– Тесса проводила черту между болью наблюдаемой и болью разделенной. Наблюдаемая боль – это боль журналистов. Боль дипломатов. Телевизионная боль, проходящая в тот самый момент, когда вы выключаете телевизор. Те, кто наблюдал страдания и ничего не делал для их облегчения, по ее разумению, ничем не отличались от мучителей, вызывавших эти страдания. Для нее они были плохими самаритянами.

– Но она старалась что-то сделать, – уточнила Лесли.

– Отсюда и африканская больница. Она даже говорила о том, чтобы родить в какой-нибудь из лачуг Киберы. К счастью, Арнольд и Гита на пару отговорили ее от этого, убедив в неадекватности такого решения. Арнольд мог судить о страданиях. Он не только лечил в Алжире людей, ставших жертвами пыток, но и сам им подвергался. Он заработал право говорить от лица несчастных. Я – нет.

Роб ухватывается за последние слова, словно вопрос этот уже не обсасывался с десяток раз.

– Как-то трудно понять, какую роль в этой истории играли вы, не так ли? Вроде пятого колеса в телеге. Сидели в облаках со своей дипломатической болью и высокопоставленным комитетом, не так ли?

Но выдержка Джастина беспредельна. Иной раз воспитание не позволяет ему возразить собеседнику.

– Она отстранила меня от активного участия, как Тесса это называла, – он понижает голос, в котором слышатся нотки стыда. – Придумывала массу аргументов, чтобы облегчить мою совесть. Настаивала, что миру нужны мы оба: я – внутри Системы, она – вне, в зоне непосредственных боевых действий. Так, мол, дело сдвинется с места. «Я из тех, кто верит в этическое государство, – говорила она. – Если ты не будешь делать свою работу, у нас не останется надежды». Но мы оба знали, что это софистика. Система не нуждалась в моей работе. Я – тоже. Так чего ради я держался за нее? Писал отчеты, в которые никто не заглядывал, предлагал меры, которые никто не предпринимал. Тесса не признавала обмана. За исключением моего случая. Когда дело касалось меня, она предпочитала обманывать себя на все сто процентов.

– Она чего-нибудь боялась? – спрашивает Лесли, мягко, чтобы не нарушить атмосферы исповедальни.

Джастин задумывается, позволяет себе улыбнуться, что-то вспомнив.

– Однажды она похвалилась жене американского посла, что страх – единственное ругательное слово, значения которого она не знает. Американка не нашла в этом ничего смешного.

Лесли тоже улыбается, но коротко.

– И это решение рожать в африканской больнице, – она смотрит в блокнот. – Можете вы сказать нам, когда и как она его приняла?

– В одном из трущобных поселков к северу отсюда, которые регулярно посещала Тесса, жила одна женщина по имени Ванза. Фамилии не знаю. Ванза страдала от какой-то загадочной болезни. Она получала какое-то специальное лечение. Совершенно случайно они оказались в одной палате в больнице Ухури, и Тесса с ней подружилась.

«Услышали они нотку осторожности, прозвучавшую в моем голосе?» – думает Джастин.

– Вы знаете, что это была за болезнь?

– Знаю только, что она болела и тяжело.

– Может, у нее был СПИД?

– Я понятия не имею, чем конкретно она болела, СПИДом или нет. Но, похоже, о СПИДе речь не шла.

– Это же необычно, не так ли, чтобы женщина из трущоб рожала в больнице?

– Она находилась под наблюдением.

– Чьим наблюдением?

Джастину потребовалась секунда, чтобы решить, что следует говорить, чего – нет. Обманывать он не умел.

– Полагаю, одного из центров здоровья. В ее поселке. Или в ближайшем городке. Сами видите, я не в курсе. Меня теперь самого удивляет, как много мне удавалось не знать.

– И Ванза умерла, не так ли?

– Она умерла в последнюю ночь пребывания Тессы в больнице, – отвечает Джастин, чуть более эмоционально, чем раньше. – Я провел в палате весь вечер, но Тесса настояла, чтобы я пошел домой и поспал хотя бы несколько часов. То же самое она сказала Гите и Арнольду. Мы по очереди дежурили у нее. Арнольд принес раскладушку. Тесса позвонила мне в четыре утра. По телефону дежурной сестры, в палате его, естественно, не было. Я сразу понял, что она очень огорчена. Более того, в отчаянии. Дело в том, что Тесса никогда не повышала голоса. Ванза исчезла. Младенец тоже. Она проснулась и увидела, что кровать Ванзы пуста, а кроватки младенца нет вовсе. Я помчался в больницу Ухуру. Арнольд и Гита подъехали одновременно со мной. Тесса была безутешна. Казалось, что она потеряла второго ребенка. Втроем нам удалось убедить ее, что теперь выздоравливать лучше дома. Что со смертью Ванзы и исчезновением ребенка в больнице ей оставаться незачем.

– Тесса не видела тела?

– Она пожелала увидеть ее, но ей сказали, что не положено. Ванза умерла, а ее брат увез ребенка в деревню их матери. Больница посчитала вопрос закрытым. Мертвые не интересуют больницы, – добавляет он, вспомнив Гарта.

– Арнольд видел тело?

– Он опоздал. К тому времени тело уже отправили в морг и потеряли.

Глаза Лесли удивленно раскрываются. Роб, сидевший по другую сторону Джастина, наклоняется вперед, хватает диктофон, чтобы убедиться, что в маленьком окошечке движется пленка.

– Потеряли? Тела не теряются! – восклицает Роб.

– Наоборот, я уверен, что для Найроби это обычное дело.

– Как насчет свидетельства о смерти?

– Я могу сказать только то, что узнал от Арнольда и Тессы. Об этом свидетельстве мне ничего не известно. О нем никто не упоминал.

– И никакого вскрытия трупа? – Лесли вновь обрела голос.

– Насколько я знаю, нет.

– К Ванзе в больницу кто-нибудь приходил? Джастин задумывается, потом приходит к выводу, что скрывать тут нечего.

– Ее брат Киоко. Он спал рядом с ней на полу, когда не отгонял от нее мух. И Гита Пирсон обычно подсаживалась к ней, когда приходила навестить Тессу.

– Кто-нибудь еще?

– Белый мужчина-врач. Но я не уверен в этом.

– В том, что он – белый?

– В том, что врач. Белый мужчина в белом халате. Со стетоскопом.

– Один?

Голос Джастина чуть меняется.

– Его сопровождала группа студентов. А может быть, я решил, что они – студенты. Молодые. В белых халатах.

С тремя золотыми пчелками, вышитыми на нагрудном кармане, мог бы добавить он, но осторожность удержала его язык.

– Почему вы говорите, студенты? Тесса называла их студентами?

– Нет.

– Арнольд?

– Арнольд в моем присутствии ничего о них не говорил. Это мое предположение. Молодые ребята.

– А как насчет их руководителя? Врача, как вам показалось. Арнольд что-нибудь о нем говорил?

– Мне – нет. Если его что-то и тревожило, он обращался непосредственно к этому мужчине… со стетоскопом.

– В вашем присутствии?

– Да, но не в пределах слышимости. Скажем, на самом пределе.

Роб и Лесли наклоняются вперед, ловя каждое слово.

– Рассказывайте.

Джастин уже рассказывает. На короткое время он снова с ними заодно. Но осторожность не покидает голоса. Она же читается в его усталых глазах.

– Арнольд отвел мужчину в сторону. За руку. Мужчину со стетоскопом. Они поговорили, как принято у врачей. Очень тихо, не для посторонних ушей.

– На английском?

– По-моему, да. Когда Арнольд говорит на французском или суахили, у него иная мимика, – а когда говорит на английском, мог бы добавить Джастин, едва не срывается на фальцет.

– Опишите его – парня со стетоскопом, – командует Роб.

– Коренастый. Крупный. Полноватый. Неопрятный. Я запомнил замшевые туфли. Мне показалось странным, что врач носит замшевые туфли, уж не знаю почему. Но туфли в памяти остались. И халат, который давно следовало постирать. Замшевые туфли, грязный халат, красное лицо. Прямо-таки представитель шоу-бизнеса. Если б не белый халат, импресарио. – «И три золотые пчелки, выцветшие, но заметные, вышитые на нагрудном кармане, – как у медсестры на постере», – думает Джастин. – Похоже, ему было стыдно, – добавляет он вслух.

– За что?

– За его присутствие там. За то, что он делает.

– Почему вы так говорите?

– Он не решался посмотреть на Тессу. На нас. Смотрел куда угодно, только не на нас.

– Цвет волос?

– Светлый. Возможно, рыжеватый. По лицу чувствовалось, что он пьет. Вы его знаете? У Тессы он вызывал острое любопытство.

– Борода? Усы?

– Чисто выбрит. Нет. Как минимум однодневная щетина. Золотистого цвета. Тесса неоднократно спрашивала, как его зовут. Он так и не ответил.

Роб вновь напирает на него.

– Как они говорили? – спрашивает он. – Спорили? Дружелюбно беседовали? Или собирались пригласить друг друга на ленч? Ваши впечатления.

Осторожность возвращается. «Я ничего не слышал. Только видел».

– Арнольд то ли протестовал, то ли упрекал. Врач отрицал. У меня создалось ощущение… – Он выдерживает паузу, подбирая слова. «Никому не доверяй, – наказывала ему Тесса. – Никому, кроме Гиты и Арнольда. Обещай мне». Он обещал. – Мне показалось, что они не в первый раз расходились во мнениях. Что я стал свидетелем спора, который длился достаточно долго. Об этом я подумал позже. Чувствовалось, что в каких-то вопросах они занимают прямо противоположные позиции.

– Получается, вы много об этом думали.

– Да. Да, думал, – сразу же соглашается Джастин. – И вроде бы английский – неродной язык врача.

– Но вы не обсуждали этого с Арнольдом и Тессой?

– Когда мужчина ушел, Арнольд вернулся к кровати Тессы, посчитал ей пульс, что-то сказал на ухо.

– Вы опять ничего не слышали?

– Нет, и не собирался слушать. – «Слабовато, – думает он, – надо усилить». – Я уже смирился с этой ролью, – объясняет он, избегая их взглядов. – Оставаться вне их круга.

– Чем лечили Ванзу?

– Понятия не имею.

Понятие он имел. Ядом. Он привез Тессу из больницы и стоял двумя ступеньками ниже на лестнице в их спальню, держа в одной руке сумку с ее вещами, а в другой – с пеленками, распашонками и подгузниками для Гарта, но пристально наблюдал за ней, потому что Тесса всегда хотела все делать сама. Поэтому, как только она начала падать, он побросал сумки и подхватил ее, еще до того, как у нее подогнулись колени, почувствовал, какая же она легонькая, а она зарыдала, скорбя не о Гарте – Ванзе. «Они убили ее! – выдохнула она ему в лицо, потому что он прижимал ее к себе. – Эти мерзавцы убили Ванзу, Джастин! Убили ее своим ядом!» «Кто убил, дорогая? – спросил он, откидывая потные волосы со щек и лба. – Кто ее убил? Скажи мне, – поддерживая Тессу одной рукой, он осторожно вел ее по лестнице. – Какие мерзавцы, дорогая? Скажи мне, кто эти мерзавцы?» «Эти мерзавцы из „Три Биз“. Проклятые псевдоврачи. Которые не смели посмотреть на нас!» «О каких врачах ты говоришь? – Он уложил ее на кровать. – У них есть фамилии, у этих врачей? Скажи мне».

В его раздумья врывается голос Лесли. Она задает тот же вопрос, только наоборот.

– Фамилия Лорбир вам что-нибудь говорит, Джастин?

«Если сомневаешься – лги, – давно уже дал он себе зарок. – Если ты в аду – лги. Если никому не доверяешь, даже себе, и хочешь хранить верность мертвым, лги».

– Боюсь, что нет.

– Вы не могли случайно ее услышать? По телефону? В разговоре между Арнольдом и Тессой? Лорбир, немец, голландец… возможно, швейцарец?

– Фамилии Лорбир я никогда раньше не слышал.

– Ковач… венгерка? Темные волосы, по слухам, красавица?

– У нее есть имя? – Он хотел показать, что и на этот раз ответ будет отрицательным, но действительно впервые слышал об этой женщине.

– Ни у кого в этой истории нет имен, – в голосе Лесли слышатся нотки отчаяния. – Эмрих. Тоже женщина. Но блондинка, – она бросает карандаш на стол, словно признавая поражение. – Итак, Ванза умирает. Официально. Убитая мужчиной, который не смотрел на вас. И сегодня, шесть месяцев спустя, вы не знаете от чего. Умерла, и все.

– Мне причину смерти не сообщали. Если Тесса и Арнольд знали, то я – нет.

Роб и Лесли откидываются на спинки стульев, как два спортсмена, решившие прервать поединок. Роб потягивается, шумно вздыхает. Лесли, забрав подбородок в кулак, меланхолично смотрит на Джастина.

– Вы все это не выдумали? – спрашивает она. – Умирающую женщину Ванзу, ее ребенка, так называемого стыдливого доктора, так называемых студентов в белых халатах? Может, это ложь, от начала и до конца?

– Что за нелепое предположение? Зачем мне тратить ваше время, сочиняя истории?

– В больнице Ухуру нет никаких свидетельств о пребывании Ванзы, – объясняет Роб. – О Тессе запись есть, о бедном Гарте тоже. Но не о Ванзе. Она там не была, она туда не поступала, ее никто не пользовал, настоящий доктор или псевдо, никто ею не занимался, никто не прописывал ей лекарства или процедуры. Ее ребенок не рождался, она не умирала, ее тело не пропадало, потому что его не существовало. Нашей Лес пришлось переговорить с несколькими медсестрами, но они ничего не знают, не так ли, Лес?

– Кто-то шепнул им на ушко пару слов до меня, – объясняет Лесли.

Услышав мужской голос за спиной, Джастин оборачивается. Но это всего лишь стюард, интересующийся, удобно ли пассажиру. Может, мистеру Брауну помочь разложить кресло? Благодарю, мистер Браун не хочет его раскладывать. Может, включить мистеру Брауну видео? Благодарю вас, нет, мистер Браун прекрасно без него обойдется. Может, мистер Браун хочет задернуть шторку иллюминатора? Нет, благодарю, эмоционально, мистер Браун хочет любоваться космосом. А как насчет теплого мягкого одеяла для мистера Брауна? Врожденная вежливость заставила Джастина согласиться на одеяло. Он вновь посмотрел в черный овал иллюминатора и увидел Глорию, которая без стука входит в гостиную с подносом сэндвичей. Опуская его на стол, бросает короткий взгляд на раскрытый блокнот Лесли. Любопытство остается неутоленным: Лесли как раз перевернула страницу.

– Вы не переутомите моего гостя, дорогие? У него и так хватает проблем, не так ли, Джастин?

Чмокает в щечку Джастина, поворачивается, и все трое одновременно вскакивают, чтобы открыть дверь их тюремщице, выплывающей из столовой.

После ухода Глории какое-то время допрос перемежается жеванием бутербродов. Лесли открывает другой блокнот, с синей обложкой, а Роб, с полным ртом, начинает задавать вопросы, никоим боком не связанные с больницей Ухуру.

– Среди ваших знакомых есть люди, постоянно курящие сигареты «Спортсмен»? – по его тону понятно, что курение сигарет «Спортсмен» – тяжкое преступление.

– Нет… нет. Мы оба терпеть не могли сигаретный дым.

– Я говорю не только про тех, кто бывал у вас дома.

– Все равно, нет.

– Вы знаете человека, которому принадлежит зеленый большой вездеход для сафари с длинной колесной базой? Хорошее состояние, кенийские номера.

– В посольстве вроде бы есть бронированный джип, но я не знаю, о чем вы говорите.

– Знаете парней лет сорока, крепко сложенных, армейского типа, загорелых, с начищенными ботинками?

– Боюсь, никто не приходит на ум, – признается Джастин и облегченно улыбается, потому что говорит правду.

– Слышали о местечке под названием Марсабит, не так ли?

– Да, думаю, что да. Да, Марсабит. Разумеется. А что?

– Ага. Хорошо. Отлично. Вы слышали о нем. Где этот Марсабит находится?

– Рядом с пустыней Чалби.

– То есть к востоку от озера Туркана?

– Если не обманывает память, да. Какой-то административный центр. Место встречи для путешественников в северном регионе.

– Бывали там?

– Увы, нет.

– Знаете кого-нибудь из тех, кто бывал?

– Нет, полагаю, что нет.

– Представляете себе, что ждет усталого путника в Марсабите?

– Насколько мне известно, гостиница там есть. И полицейский пост. И заповедник.

– Но вы там никогда не были. – Джастин не был. – И никого не посылали туда? К примеру двух крепких парней? – Джастин не посылал. – Тогда откуда вам все известно об этом городке? Вы, надеюсь, не экстрасенс?

– Когда я получаю назначение в какую-то страну, то считаю необходимым взглянуть на карту.

– Мы располагаем информацией о том, что за два дня до убийства в Марсабите появлялся зеленый большой вездеход для сафари, Джастин, – спокойно объясняет Лесли, останавливая агрессивный напор своего напарника. – На нем приехали двое белых. Их приняли за охотников. Крепкие, подтянутые, вашего возраста, одеты в хаки, начищенные ботинки, как и сказал уже Роб. Ни с кем не разговаривали, только между собой. Не флиртовали со шведками, группа которых сидела в баре. Отоварились в магазине. Горючее, сигареты, вода, пиво, продукты. Сигареты – «Спортсмен». Пиво – «Уайткэп», в бутылках. «Уайткэп» продается только в бутылках. Они уехали утром, на запад, в пустыню. Следуя тем же курсом, могли бы к вечеру добраться до озера Туркана. Аккурат в районе Аллиа-Бэй. Пивные бутылки, которые мы нашли неподалеку от места преступления, были из-под «Уайткэп». Окурки – «Спортсмен».

– Наверное, мне следует задать вопрос, ведут ли в отеле в Марсабите регистрационную книгу? – любопытствует Джастин.

– Страница отсутствует! – с триумфом заявляет Роб. – Ее вырвали. Плюс сотрудники отеля ничего и никого не помнят. Они так запуганы, что забыли собственные имена. Мы полагаем, кто-то шепнул им на ухо пару тихих слов. Наверняка те же самые люди, которые разговаривали с персоналом больницы.

Но это была лебединая песня Роба в его роли палача Джастина, истина, которую он сам, пусть с неохотой, но, похоже, признал, ибо он хмурится, дергает себя за ухо, а с губ едва не срываются извинения, но у Джастина на это нет времени. Он переводит взгляд с Роба на Лесли и обратно. Ждет следующего вопроса и, не дождавшись, задает свой:

– Как насчет службы регистрации автомобилей? Горький смешок сорвался с губ полицейских.

– В Кении? – в унисон спросили они.

– Тогда компании по страхованию транспортных средств. Импортеры, поставщики. Во всей Кении не так уж много зеленых больших вездеходов для сафари с длинной колесной базой. Поиск займет не так уж много времени.

– Местная полиция этим занимается, – отвечает Роб. – К концу следующего тысячелетия, если мы будем хорошо себя вести, возможно, нам дадут ответ. Импортеры, откровенно говоря, идея не из лучших, – продолжает он, коротко глянув на Лесли. – Есть тут фирма, «Белл, Баркер и Бенджамин», известная также как «Три Биз»… слышали о ней? И о ее пожизненном президенте, сэре Кеннете К. Куртиссе, гольфисте и преступнике, для друзей – Кеннете К.?

– В Африке все слышали о «Три Биз», – Джастин мгновенно перестраивается. Если сомневаешься – лги. – И, очевидно, о сэре Кеннете. Он – личность.

– Его любят?

– Я бы сказал, восхищаются. Ему принадлежит популярная кенийская футбольная команда. И он носит бейсболку козырьком назад, – добавляет Джастин с такой неприязнью, что полицейские смеются.

– Я могу только сказать, что «Три Биз» не откажешь в рвении, да только результат нулевой, – резюмирует Роб. – Служащие просто горят желанием помочь, но не помогают. «Нет проблем! К полудню вы все получите». Да только с того полудня прошла неделя.

– Боюсь, такое случается здесь повсеместно, – Джастин кисло улыбается. – Вы обращались в страховые компании?

– «Три Биз» среди прочего страхует и транспортные средства. А почему, собственно, нет? Если вы покупаете один из их автомобилей, страховой полис выдает «Фри тед пати». Однако и там нам особо не помогли. В розыске зеленого вездехода для сафари.

– Понятно, – кивает Джастин.

– Тесса никогда не брала их на прицел? – как бы между прочим спрашивает Роб. – «Три Биз»? Кенни К. сидит достаточно близко к трону Мои, а этого вполне хватало для того, чтобы вызвать ее гнев, не так ли? Были у нее претензии к «Три Биз»?

– Полагаю, что да, – с той же небрежностью отвечает Джастин. – Время от времени возникали.

– Возможно, поэтому мы и не можем получить никакой информации от «Три Биз». Как касательно загадочного вездехода, так и еще по двум-трем вопросам, напрямую с ним связанным. А ведь сфера их интересов очень широка, не правда ли? От сиропа против кашля до реактивных самолетов бизнес-класса, сказали они нам, не так ли, Лес?

Джастин улыбается, но удерживается от желания продолжить тему, рассказать о заимствованной славе Наполеона, о подмеченном Тессой абсурдном совпадении с островом Эльба. Молчит и о том, что в тот вечер, когда привез Тессу из больницы, она прямо обвинила этих мерзавцев из «Три Биз» в убийстве Ванзы.

– Так вы утверждаете, что они не входили в черный список Тессы? – продолжает Роб. – Это тем более удивительно, учитывая, что говорят про них другие критики. «Железный кулак в железной перчатке», – так охарактеризовал их недавно один член парламента, в связи с каким-то уже забытым скандалом. Не думаю, что ему организуют бесплатное сафари, не так ли, Лес? – Лес ответила, что бесплатного сафари ему не видать как своих ушей. – Кенни К. и его «Три Биз». Прямо-таки название рок-группы. Но Тесса, насколько вам известно, не объявляла им одну из своих fatwas [36]?

– Насколько мне известно, нет, – отвечает Джастин. Fatwa вызывает у него улыбку.

Роб, однако, продолжает тему:

– Причины-то были… Она и Арнольд сталкивались с, мягко говоря, неправильным использованием медикаментозных средств. Ее ведь интересовала медицина, не так ли? Интересует она и Кеннета К., когда он не играет в гольф с приближенными Мои и не летает по миру на своем «Гольфстриме», чтобы прикупить тройку-другую компаний.

– Да, конечно, – отвечает Джастин, но без малейшего интереса, не поощряя дальнейшего развития темы.

– Поэтому, если бы я сказал вам, что за последние недели Тесса и Арнольд неоднократно обращались в различные компании многоотраслевого холдинга «Три Биз», писали письма, звонили, встречались, вы бы ответили, что вам об этом ну совершенно ничего не известно. Это вопрос.

– Боюсь, что другого ответа у меня нет.

– Тесса завалила Кенни К. возмущенными письмами. С уведомлением о вручении или заказными. Звонила его секретарю трижды в день, постоянно посылала письма по электронной почте. Пыталась перехватить его у ворот поместья на озере Найваша и у входа в их новое административное здание, но охрана вовремя предупредила Кенни К. и он воспользовался служебным входом, к немалому удовольствию подчиненных. Все это для вас новости, помоги вам господи.

– С помощью господа или нет, для меня это новости.

– Однако вы, похоже, не удивлены.

– Не удивлен? Как странно. Я-то думал, что просто потрясен. Возможно, сказывается привычка сдерживать эмоции, – фыркает Джастин. Чем определенно застает полицейских врасплох. Оба вскидывают головы, словно собираясь отдать честь.

Но Джастину их реакция безразлична. У него и Вудроу причины для обмана разные. Если Вудроу старался все забыть, то Джастина со всех сторон осаждают обрывки воспоминаний: обрывки разговоров Тессы и Арнольда, к которым он давал зарок не прислушиваться, облепляют со всех сторон; ее раздражение, замаскированное молчанием, когда кто-то при ней упоминал Кенни К., скажем, говорил о его скором избрании в палату лордов (в «Мутайга-клаб» сие считали делом решенным) или о слиянии «Три Биз» с транснациональным конгломератом, превосходящим по размерам холдинг Кенни К. Он помнил о ее бойкоте продукции «Три Биз», ее антинаполеоновском крестовом походе, как Тесса иронически его называла: под страхом смерти слугам запрещалось покупать что-либо с тремя золотыми пчелками, от продуктов до стиральных порошков, а Джастину, когда они ехали вместе, заправлять автомобиль бензином и перекусывать в кафетериях, принадлежащих холдингу. И она всенепременно ругалась, если видела рекламный щит с украденной эмблемой Наполеона.

– Нам постоянно твердят о радикализме, Джастин, – сообщает ему Лесли, оторвавшись от своих заметок. – Тесса была радикалом? В Англии это синоним воинствующего бунтаря. «Если тебе что-то не нравится – разбомби», – такой у них лозунг. Тесса была не из этой когорты, не так ли? Арнольд тоже. Или наоборот?