Текст книги "Русские агенты ЦРУ"

Автор книги: Джон Лаймонд Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Растущая преданность Соединенным Штатам

Чем дольше длилась работа Попова на ЦРУ, тем большей лояльностью к Соединенным Штатам он проникался. Одной из вершин в его карьере было получение подарка от тогдашнего директора ЦРУ Аллена Даллеса. Встретившийся с Петром резидент американской разведки в Австрии подарил ему изготовленные по специальному заказу золотые запонки. Они символизировали, как объяснили Попову, «крепкую связь между советским подполковником и его американскими друзьями, хотя по соображениям безопасности дизайн изделия был намеренно упрощен. Его символика навеяна мотивами греческой мифологии. Шлем Афины является признаком мудрости, а меч – храбрости… В подарке нет ничего американского». Мнение на этот счет самого Попова осталось неизвестным – не имея никакого понятия об Афине, он, вероятно, ничего не понял.

Как бы то ни было, резидент ясно дал понять, что запонки имеют также и практическое значение, являясь опознавательным знаком американских спецслужб. Аналогичная пара будет храниться в штаб-квартире ЦРУ, чтобы при необходимости подтвердить полномочия любого эмиссара, который может быть направлен для установления связи с Поповым, будь то в Советском Союзе или в любом другом месте. Попов был очень благодарен. Сравнивая обращение с ним американцев и советских из ГРУ, он так отзывался о своих начальниках в СССР: «Они никогда не интересуются тем, насколько опасным может быть задание, и думают только о том, чтобы выжать из человека как можно больше». И более позднее высказывание: «Вы, американцы, находите время на то, чтобы выпить с человеком и расслабиться. Это настоящий человечный подход. Вы уважаете личность собеседника… Что касается нас, то личность у нас – ничто, а государственные интересы – всё».

Но к 1955 году, когда его пребывание в Австрии уже подходило к концу, даже деликатное и дружеское обращение американцев не уберегло Попова от стресса, вызванного его двойной жизнью; он страдал от постоянных головных болей и повышенного давления. Однако получение из московского Управления одобрительного отзыва о его работе и обещание производства в звание полковника сильно приободрили Попова. Главную роль в этом успехе он отводил своей любовнице, снабжавшей его основными материалами о политической активности беженцев, которые он передавал в ГРУ. «Моя девушка Мили очень мне помогла», – сдержанно признавался Петр.

Его привязанность к Милице стала еще сильнее, чем раньше. Попов никак не мог привыкнуть к мысли о разлуке с ней, но делал вид, что жалела об этом расставании только она. При этом он говорил: «Моя девушка очень расстроилась. Она знает, что я ничего ей не обещал, но так ко мне привыкла». Неожиданно он завел разговор об абсолютно нереальной (учитывая ее разрыв с компартией) возможности приезда Милицы в Москву в качестве делегата Конгресса демократической молодежи. «Как только она приедет в Москву, я о ней позабочусь. И если получится, оставлю ее там, найду ей работу». Милица, разумеется, так никогда и не осмелилась посетить Советский Союз или какую-нибудь другую страну коммунистического блока. Несмотря на это, она оставалась в памяти Попова и оказывала влияние на его жизнь до самого конца.

На встречах со своими кураторами из ЦРУ Попов редко упоминал о своей семье, приехавшей в Вену уже после начала его отношений с Милицей, которые, первоначально возникнув от одиночества Петра, к тому времени окрепли окончательно. Но, несмотря на этот роман, Попов был крепко привязан к жене и детям и беспокоился о том, чтобы с ними ничего не случилось.

В нелюбви Попова к своей стране, какой она стала после революции, он ничем не отличался от многих своих сограждан, в разное время оказавшихся за границей. Исследование, основанное на опросах 320 человек, эмигрировавших из России сразу после Второй мировой войны, показало, что 83 процента опрошенных назвали в качестве причины эмиграции «желание жить на Западе», тогда как «свободы» искали только 6 процентов, а высокий «уровень жизни» привлекал лишь 2 процента эмигрантов. Отсюда становится ясно, что из СССР их выдавливал не дефицит чего-либо конкретного, а общая ситуация в стране.

В середине 1955 года Попов, возвратившийся в Вену после командировки в Москву в Главное разведывательное управление, выглядел даже более разочарованным, чем обычно.

«Ужасно видеть, – сообщил он, – как живут люди в наших деревнях… В Калинине, районном центре всего в ста километрах от Москвы, невозможно купить масла; сахар бывает очень редко… Только для того, чтобы купить продуктов, люди едут двенадцать часов в Москву из Костромы. В других городах нет и этой возможности… Из моей деревни ездили в Горький, но купить там было нечего».

О деревне, в которой он вырос, Попов рассказывал следующее:

«Каждый раз, приезжая домой, я вижу что сотни людей, фактически все поголовно, не имеют хлеба. Обращаясь ко мне, они говорят: “Ты приехал из города, скажи же нам, пожалуйста, когда мы начнем жить по-человечески?” Что я могу им ответить? Что? Как член коммунистической партии я должен говорить, что, пока они не начнут работать по-настоящему и не установят порядок в колхозе, хлеба у них не будет. Но мне прекрасно известно, что это полная чепуха».

В своем негодовании Попов был не одинок. Другие были даже менее осторожны, чем он. «Среди офицеров, работающих за границей, – говорил он, – также много недовольных режимом. Недавно я слышал, как один офицер сказал: “Посмотрите, как живут эти австрийские безработные. Их квартиры намного лучше моей, которую я, офицер, имею в Москве!”». Большинство коллег Попова были гораздо искушенней его в житейских делах, и все же их отношение к родной стране не слишком отличалось от остальных. Один из них, говоря об обстановке недовольства в России, заметил: «Впечатление такое, будто в этих людей (речь идет о советском офицерском корпусе, служившем в Вене) вдохнули некий дух дерзости и отваги… Это уже случалось в истории. В период войны 1812–1814 годов офицеры царской армии дошли до Парижа и оттуда принесли с собой новые идеи, давшие толчок проведению земельных реформ в России и раскрепощению крестьян».

Оставив в покое прошлое, Попов продолжил тему, о которой рассуждал его коллега: «Сегодня среди наших офицеров этот дух несомненно присутствует. Разумеется, они являются привилегированной группой. Мы живем гораздо лучше, чем остальное население СССР, и каждый из нас боится говорить откровенно из страха лишиться своих преимуществ. Сейчас очень мало патриотизма как такового».

Несколько раз Попов цитировал другого коллегу, тоже подполковника, делавшего подобные подстрекательские заявления: «Мне кажется, что упразднение частной собственности было абсолютной ошибкой. Это привело к уничтожению последних остатков инициативы среди крестьян». Как объяснял Попов, он всегда остерегался поддерживать такого рода мнения из страха, что этот коллега может оказаться провокатором. Сам он не верил в возможность революционного выступления против коммунистов. «Я сомневаюсь в возможности какого-либо открытого антиправительственного движения или действия… Организовать крестьянство совершенно некому. Нет лидеров. Нет никакой оппозиции. Многие надеются на перемены, но это не более, чем надежды».

Вспоминая, вероятно, совет брата Александра, данный ему много лет назад, «выдоить из системы все, что только можно», Попов так пояснил позицию советской бюрократии: «Когда кто-нибудь в СССР получает государственную должность, на которой можно выгадать что-то для себя лично, он, не задумываясь, это делает. Причем неважно, какой именно пост он занимает, хоть бы и министерский… Причины этого весьма просты: жизнь среди всеобщей нищеты вынуждает его прежде всего заботиться о своем благополучии».

Перевод в Западную Германию

В 1955 году оккупация Австрии силами четырех государств завершилась и страна стала независимой и нейтральной. Начался быстрый вывод советских войск, и Попов, как и большинство его коллег-офицеров, не знал, что сулит ему будущее. Внезапно он исчез из поля зрения ЦРУ после перевода в Москву, а затем в город Шверин, находящийся в советской зоне оккупации Германии, где потерял всякую возможность контакта со своими американскими друзьями.

После нескольких безуспешных попыток восстановить эти связи Попов воспользовался возможностью, которая представилась ему в один из январских вечеров 1955 года. Заметив припаркованный возле гостиницы автомобиль, принадлежавший английский миссии, он рискнул выяснить номер комнаты владельца и постучал в дверь. Представившись советским подполковником, офицером разведки, работающим в шверинском отделении ГРУ, он сообщил, что давно безуспешно пытается установить контакт с американцами, заверив собеседника, что пришел без ведома своего начальства.

Попов рассказал британскому офицеру историю своей жизни, начиная с бедного деревенского детства, а потом сообщил об отношениях с американцами из ЦРУ и о том, как пытался установить с ними контакт через «надежную женщину по имени Мили», но неудачно. Попов просил британского офицера помочь ему связаться с сотрудниками ЦРУ для передачи им «совершенно секретной директивы Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза». С этими словами он предъявил конспект засекреченной брошюры об использовании атомного оружия и попросил офицера передать его, вместе с письмом американским властям.

Узнав от англичан об этой встрече, американцы немедленно приняли меры для восстановления связи с Поповым. Для этой миссии были тщательно подобраны два сотрудника армейской службы связи США – назовем их А. и Б. Последний говорил по-русски. Неоднократно бывавшие ранее в Восточной Германии, эти двое должны были встретиться с Поповым, забрать у него сообщение и обеспечить постоянный канал связи. По счастью, временная договоренность о связи была уже достигнута благодаря расторопности английского офицера, хотя Попов буквально свалился ему как снег на голову.

Говорящий по-русски капитан Б. оказался главным действующим лицом в этом рискованном, но несколько комичном эпизоде. Прибыв в кафе, ранее выбранное Поповым и британским офицером, оба американца стали ожидать встречи, назначенной в мужском туалете на 9:10 вечера. Устроившись за столом, Б. заказал специальный напиток в связи с якобы имеющимися у него проблемами с желудком. В назначенное время он зашел в туалет и стал ждать. Через несколько минут вошел восточногерманский солдат, и капитан сделал вид, что его тошнит. Прождав еще несколько минут и видя, что никто не заходит, он вышел из туалета.

В это время в кафе вошел Попов, но он и не говорящий по-русски А. не стали делать попытки войти в контакт. Инициативу взял на себя вышедший из туалета Б., знающий Попова по фотографии (Б. знал, что бесхитростный Попов готов был довериться любому человеку, одетому в американскую форму). Сцена повторилась вновь: Б. опять удалился в туалет, ожидая, что Попов последует за ним. Но тот этого не сделал, возможно потому, что не получил конкретных инструкций или считал выбор туалета в качестве места встречи не слишком удачным. (На своем родном языке он наверняка назвал бы такие действия «некультурными».) Следовательно, Б. ждал его напрасно. В это время в туалет вошел еще один посетитель, и капитану вновь пришлось сделать вид, что его тошнит. Эта сцена повторилась еще два раза, но Б. так и не удалось начать разговор с Поповым.

Наконец в туалет вошел А., сообщивший, что Попов, прождав час, вышел из кафе. Американцы решили вернуться в свой отель, но на лестнице наткнулись на Петра, к которому приставали два пьяных немца. Появление американцев, видимо, смутило их, что позволило Попову ретироваться в туалет холла, куда за ним последовал и Б. После проверки пароля Попов передал Б. записную книжку в красной обложке, содержащую разведдонесение на 48 страницах и четыре страницы инструкций о порядке будущих встреч.

Поскольку Попов служил в одном из районов Восточной Германии и это затрудняло его встречи с американцами, было решено использовать в качестве связного одного пожилого немца из Западного Берлина. Для подтверждения своих секретных полномочий старик должен был иметь при себе дубликат подаренных Попову золотых запонок. Курьерские рейды немца были спланированы настолько хорошо, что вскоре Попов забыл об имеющихся у него тревогах. Во время одной из встреч, состоявшейся в конце апреля 1956 года, заметив, что Попов мурлычет что-то себе под нос, курьер спросил о его настроении и услышал в ответ, что «в иные дни настроение бывает хорошим, в другие – не очень, но сегодняшний деть – один из самых удачных».

Поездки в Западный Берлин

В августе того же года курьер, вернувшийся из Восточной Германии, привез с собой хорошие новости. Попов передавал, что в связи с возникшей необходимостью он должен посетить Восточный Берлин по делам службы и может тайно появиться в Западном Берлине. В октябре 1956 года, когда личные контакты были уже установлены, Попов сообщил еще более хорошие новости. При помощи двух своих друзей-полковников он смог получить назначение в коммунистический Восточный Берлин. После прибытия туда в июне 1957 года его прямые связи с американцами возобновились.

Тот Попов, которого связной ЦРУ встретил в Восточном Берлине, казался, по крайней мере внешне, гораздо более уверенным в себе и умудренным жизнью человеком, чем при первом контакте в Вене четыре с половиной года тому назад. Это было неудивительно: работа, которую русские требовали от него в Восточной Германии, была крайне необременительна. Чтобы завербовать немца в качестве советского агента, достаточно было обратиться в восточногерманскую полицию или к местному руководству коммунистической партии (имеется в виду СЕПГ – Социалистическая единая партия Германии. – Ред.) и получить список подходящих кандидатов. Отказ последних, разумеется, был маловероятен, поэтому провалить подобное задание было практически невозможно. Тем не менее ГРУ регулярно поощряло его за подобные успехи. Попов таким образом извлекал для себя выгоду из пристрастия бюрократии к самовосхвалению – феномен, распространенный в авторитарных государствах еще в большей степени, чем в демократических. После долгого периода недовольства со стороны начальства такие успехи несколько вскружили ему голову.

Но когда он рассказал о некоторых операциях, проведенных им для ГРУ в Восточной Германии, его связной отметил, что они были столь же неэффективны, как и прежние. Основной его проблемой была поразительно плохая память. Это можно было бы считать почти комичным, если бы не грозило провалом в таких местах, как коммунистический Восточный Берлин. Попов имел обыкновение забывать детали назначенных встреч. Прибыв в Западный Берлин на второе свидание со связным ЦРУ, он не смог вспомнить адрес конспиративной квартиры. Хуже того, он оставил дома записную книжку, содержащую телефоны некоторых служб ЦРУ для непредвиденных случаев, со специальным устройством, облегчающим запоминание номеров, изготовленным для него одним из американских кураторов. Вернувшись в Восточный Берлин, Попов позвонил по межгороднему телефону жене в Шверин, чтобы получить нужные телефонные номера, но, пренебрегая всеми правилами безопасности, сделал этот звонок из своего рабочего кабинета.

Эффективность организации встреч улучшалась очень медленно, хотя, для того чтобы их агент не зашел ненароком в другой дом, сотрудники ЦРУ установили на двери конспиративной квартиры в Западном Берлине табличку с красным номером. В добавление ко всему, даже к пятой со времени переезда из Шверина в Берлин встрече Попов так и не изучил как следует систему городского общественного транспорта. Однажды по чудовищной ошибке сев не в тот электропоезд, следовавший без остановок через Западный Берлин, он оказался в Потсдаме, где и был задержан советским военным патрулем. Будучи в штатской одежде, Попов предъявил свое служебное воинское удостоверение, но, несмотря на это, патрульный передал его дежурному сержанту. После выяснения обстоятельств сержант разрешил Попову сесть на ту же электричку, идущую в обратную сторону, но сообщил об инциденте по официальным каналам. Позднее начальство объявило Попову выговор за транзитный проезд через территорию Западного Берлина без разрешения. К тому же в конце октября 1957 года один из агентов ЦРУ, встретившийся с ним в Западном Берлине, заметил, что Попов забывает имена так же быстро, как и инструкции, касающиеся требуемой от него информации.

В дополнение к проблемам с памятью появившаяся у Попова во время работы в Восточном Берлине чрезмерная самоуверенность продолжала чередоваться с периодами депрессий, сопровождающимися головными болями и повышением кровяного давления. Его настроение часто менялось даже на протяжении одной конспиративной встречи. К примеру, в августе 1957 года, через два месяца после перевода в Восточный Берлин, он заявлял о своей работе в ГРУ следующее: «Собственно говоря, работать здесь совсем нетрудно. За прошедший месяц я вошел в курс дела и способен справиться с любым заданием». Однако к концу беседы его тон кардинально изменился, речь стала почти бессвязной, и присутствующим на встрече двум агентам показалось, что он вот-вот заплачет: «Я хочу, чтобы вы помогли мне, иначе дела могут пойти неважно». Голос Попова дрожал: «Не то, чтобы все обстояло совсем плохо, но мне не хочется выглядеть хуже, чем остальные». Более всего, пытался объяснить он, на него действует психологическое напряжение двойной жизни.

«Поддержание контакта с вами, – жаловался Попов, – требует большого нервного напряжения, но больше всего на меня давит моя собственная работа. Не говоря уже о партийных обязанностях. Партийный секретарь должен быть лидером. От всего этого у меня голова идет кругом».

Надвигающиеся неприятности

Через два месяца после этого разговора руководство ГРУ дало Попову задание, оказавшее влияние на его дальнейшую судьбу. В октябре 1957 года ему поручили помочь отправить из берлинского аэропорта Темпельхоф советского агента-женщину по фамилии Таирова. Случай вышел смехотворный – по прошествии лет он кажется эпизодом из скверно написанного шпионского романа.

Закончив обучение искусству маникюрщицы в Польше, Англии и Франции (в Париже), Таирова направлялась к своему мужу-дипломату, уже три года занимавшему должность в нью-йоркском Бруклине. На жаргоне разведчиков оба были «нелегалами» (людьми, не только прошедшими интенсивное обучение навыкам разведывательной деятельности, но и имеющими документально подтвержденные фальшивые биографии, обычно граждан не их страны, а других государств). Вылет прошел без происшествий, но вскоре после прибытия Таировой в Соединенные Штаты операция пошла не так, как планировалась. В середине 1958 года по незначительному поводу (якобы они проживали вместе в одной квартире как муж и жена, но не были зарегистрированы по принятым в США правилам) пара была подвергнута допросу сотрудниками государственной Службы иммиграции и натурализации. Без всяких видимых причин, только из одного присущего русским страха перед полицией, они запаниковали и вернулись в Москву. Чтобы оправдать свои действия, Таирова утверждала, что от самого Темпельхофа заметила за собой интенсивную слежку, которая продолжалась в Соединенных Штатах. Хотя это утверждение было ложным, Попов боялся, что в ГРУ оно будет воспринято серьезно и бросит тень на него, как ответственного за ее отправку из Темпельхофа. Он был сильно встревожен этим случаем, особенно когда прибывший из Москвы полковник начал расследование этого дела. «Этот полковник вчера расспрашивал меня, – сказал Попов своему связному, – и я не спал потом всю ночь… Никаких свидетельств, разумеется, у них нет, но начальство в Москве не допускает даже мысли о том, что они могли сами хоть в чем-нибудь ошибиться. Кто-то должен быть виновным». В его голосе послышалась нотка отчаяния: «Поэтому мы, возможно, никогда больше не встретимся!».

Эти «неприятности» с нелегалами случились в самое неподходящее для Попова время. В апреле (1958 года. – Ред.) руководство упрекнуло его в недостаточной активности. «Леонид Иванович [его непосредственный начальник] отругал меня: “К концу мая мне нужно, чтобы вы завербовали двух агентов… Вокруг полно людей, а от вас никакого толку. Берите пример со своих коллег”». Подобная критика вряд ли могла привести к нужному результату, поскольку Попов начинал вести себя все более и более неадекватно. Более того, вскоре после фиаско с нелегалами подошло время предоставления полугодового отчета о проделанной работе, а предоставить фактически он мог немногое.

Однако последний удар оказался направленным совершенно с другой, неожиданной для него стороны. 5 ноября 1958 года Попов подал сигнал о необходимости срочной внеочередной встречи. Когда его связной прибыл на конспиративную квартиру, Попов был весь в слезах и не очень связно изложил очередную проблему. «Наверное, все кончено… Меня отсылают назад… это все из-за Мили». Попов сел и вытер слезы: «Извините меня,– что я так себя веду».

Оказалось, что в конце октября произошел инцидент, привлекший внимание ГРУ к продолжавшимся отношениям Попова с Милицей. По несчастливому совпадению, в это же время высшее руководство ГРУ в Москве само попало под огонь критики Центрального Комитета Коммунистической партии за «недостаточные результаты» (обвинение, которое часто выдвигалось по отношению к самому Попову), поэтому начальник местного отделения ГРУ был вдвойне заинтересован в том, чтобы рапортовать об успехе.

Прежде всего, по распоряжению из Москвы Попова опросили по поводу Мили: ГРУ подозревало ее в «работе на какую-то службу», поскольку нашлись свидетельства, что в 1957 году она стала осведомительницей полиции. Наряду с фактом ее разрыва с Коммунистической партией Австрии после публичного разоблачения подтасовок компартии во время выборов, факт осведомительства превращал длительную связь Милицы с Поповым в серьезную проблему, относящуюся к компетенции органов безопасности. Однако даже в столь сложных обстоятельствах проявилось свойственное Попову легкомыслие по отношению к серьезным событиям. Несмотря на то что от него уже потребовали письменного покаяния по поводу его отношений с Милицей, он попытался оправдаться. Как можно предположить, ему это не удалось. Попову было приказано вернуться в Москву для дальнейшего расследования, хотя и под предлогом «оперативных консультаций».

В тот момент ЦРУ совершило ошибку, не сумев уговорить его не подчиняться приказу. Элементарное знание процедур, общепринятых в Советском Союзе в подобных случаях, подсказывало, что Попов должен был немедленно бежать и сразу быть переправлен в безопасное место. Вместо этого руководство ЦРУ согласилось с доводами Петра, ошибочность суждений которого теперь уже стала легендой. Находясь в одной из своих неоправданно оптимистичных эмоциональных фаз, Попов, хотя и понимал всю серьезность своего положения, но заверил американцев, что сможет опровергнуть все выдвигаемые против него обвинения. При этом он произнес незабываемый афоризм: «Если меня будут обвинять в ошибках, я просто скажу им, что в нашей профессии не ошибается только тот, кто ничего не делает».

Разумеется, это не слишком умное заявление, но бывали случаи, когда Попов проявлял поразительное упорство в своих заблуждениях. В середине ноября представители ЦРУ в Берлине сообщали в Вашингтон: «Существенным моментом реакции объекта на расследование дела Мили было абсолютное нежелание спасти свою шкуру [искать убежища в Соединенных Штатах]… Если мы хотим этого добиться, необходимо оказать на него серьезное давление». Подобное давление могло и должно было быть оказано, но этого не произошло. Последняя встреча с Поповым состоялась 17 ноября 1958 года. Она не очень отличалась от всех предыдущих, хотя ощущалось приближение беды. Несмотря на это, Попов потратил массу времени на пустые разговоры, в частности, покупать ли ему подарки своим друзьям, в России. После некоторого обсуждения, он решил этого не делать, а просто устроить по прибытии в Москву ужин. «У меня есть тысяча восточногерманских марок, отложенных женой. Она хотела купить диван». Теперь Попов собирался пригласить на эти деньги самых близких знакомых в один из наиболее дорогих ресторанов Москвы.