Текст книги "Русские агенты ЦРУ"

Автор книги: Джон Лаймонд Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Карьера нелегала

В качестве разведчика-нелегала Михаил начал действовать с июня 1956 года. Хотя его перемещения кажутся, на первый взгляд, довольно странными, подобное поведение в целом соответствовало шаблону, которого придерживались советские агенты, желающие обеспечить себе прикрытие под видом коммерсантов, так что этой части истории вполне можно было поверить. Из Берлина он перебрался в Швейцарию, где, имея мексиканский паспорт, без особого труда зарегистрировался в качестве бизнесмена. Очевидно, ГРУ к тому времени уже обеспечило его солидной суммой, происхождение которой Михаил объяснил наследством, полученным от отца. Обосновавшись сначала в Швейцарии, заметая следы, он перебирается во Францию (вновь вполне стандартный ход для нелегала), где наконец смог осесть в качестве представителя швейцарской фирмы (поблизости от цели своей разведывательной деятельности – расположенной в пригороде Парижа гигантской штаб-квартиры американских войск, дислоцированных в Европе).

У расспрашивавших его сотрудников ЦРУ эта глава жизни Михаила не вызвала никаких вопросов, поскольку соответствовала стандартной процедуре, используемой ГРУ для внедрения нелегалов. Их прикрытие обычно выстраивалось шаг за шагом, путем придумывания несуществующих личностей, подделки документов и создания липовых организаций, на проверку которых (при отсутствии явных признаков криминальной активности) у иммиграционных и полицейских чиновников обычно не бывает ни времени, ни желания. С криминалом к Михаилу не могло быть претензий, его подвела беспечность..

Причиной его попытки связаться с американским военным атташе была нужда в деньгах, которая, в свою очередь, частично явилась следствием автомобильной аварии. К несчастью, масштабы ошибок Михаила имели тенденцию к многократному увеличению, что также произошло и с этой аварией, которая случилась на площади Звезды, окружающей Триумфальную арку, где сходятся несколько парижских авеню. При этом он не только вдребезги разбил свой автомобиль (взятый напрокат в Швейцарии), но и сильно повредил такси, в которое врезался. Французская полиция, которой в этом месте всегда достаточно, определила, что вина полностью лежит на нем. В результате Михаил оказался должен несколько тысяч долларов, не только швейцарской фирме по прокату автомобилей, но и французскому таксомоторному парку. Но к несчастью, из-за слишком вольного расходования отпущенных на оперативную разведывательную деятельность средств, они сильно истощились, что и объясняет его решение пойти на контакт с американским атташе.

Отставим в сторону экстравагантный образ жизни Михаила и его лихачество за рулем. Насколько же успешной была его миссия по сбору разведывательной информации после окончательного обустройства под прикрытием (самой легкой части задания) к тому моменту, когда он вызвался сотрудничать с Соединенными Штатами? Именно тут у проверяющих сотрудников ЦРУ и возникли первые трудности, поскольку его намерения оказались скрыты мраком неизвестности. Михаил тщательно расписывал даты, время и длительность встреч с оперативными работниками ЦРУ, но уклончиво заявлял, что не имеет времени для подробного ответа на их вопросы. На случай, если за ним наблюдает ГРУ, он просил соблюдать строгие меры предосторожности. Официальное донесение, написанное в этот период, не слишком обнадеживает: «Получить надежную информацию от Михаила трудно, мы до сих пор не имеем документального подтверждения подлинности данного ему при рождении имени».

Наверняка американцев беспокоил один простой вопрос – каковы истинные намерения ГРУ? Какую роль может играть испаноговорящий русский, выдававший себя за бизнесмена (и мало что понимающий в бизнесе), в деле проникновения в тайны одной из наиболее надежно охраняемых военных организаций Европы? На первый взгляд, ответ напрашивается сам по себе: никакой. Однако можно ли было с уверенностью сказать, что действительная цель назначения Михаила соответствовала данным ему в ГРУ инструкциям? Не являлся ли Париж всего лишь очередной промежуточной остановкой на долгом пути к этой истинной цели, и Михаила просто проверяли, желая удостовериться в том, можно ли доверить ему другую, более важную миссию? Кто может поручиться за то, что ГРУ в любой момент не сменит задание и не направит его в ту страну, где может пригодиться знание испанского языка?

Должно быть, в ГРУ разделяли подобные мысли, поскольку менее чем через три месяца после первого контакта Михаила с американскими спецслужбами ему передали по радио приказ вернуться в Москву «для консультации». По своему обыкновению, он не явился в свою парижскую квартиру в назначенное для сеанса связи время и ничего не знал об этом срочном послании, пока получившие и расшифровавшие сообщение сотрудники парижского отделения ЦРУ не поставили его об этом в известность. Столь срочный вызов в центр мог означать для Михаила серьезные неприятности, но предположение, что ГРУ могло отменить его так называемую «операцию» и найти ему применение в Союзе, принесло имеющим отношение к этому делу американским оперативникам большое облегчение. Но не тут-то было. К их великому изумлению, в апреле 1958 года Михаил вернулся в Париж. Подвергнутый интенсивному допросу сотрудников ЦРУ, он оставался столь же уклончив, как и прежде. Единственным для них утешением явился некоторый прогресс в систематизации ложных заявлений Михаила.

По большей части эти заявления, возможно, были вызваны естественным стремлением Михаила сохранить чувство собственного достоинства. К примеру, он, по всей видимости, полагал, что его многочисленные романы с молодыми девушками были несовместимы со статусом семейного человека – главы семьи, как иногда важно называл себя Михаил. Поэтому на вопрос об этом, он объяснил, что, находясь на военной службе с восемнадцати лет, редко имел возможность вести нормальную совместную семейную жизнь, поэтому у них с женой не было детей. Однако со временем выяснилось, что перемещения Михаила были вовсе не такими частыми, не говоря уже о наличии у него маленького сына. Более того, жена время от времени передавала ему нежные послания через радиоканал ГРУ.

Некоторые его выдумки явились следствием стремления поднять уровень своей значимости. К примеру, так и не удалось выяснить, соответствовало ли истине утверждение Михаила о присвоении ему звания полковника. Его весьма вольное обращение с фактами и пребывание в своем собственном иллюзорном мире, казалось, приводило к тому, что однажды уверив в реальность собственных фантазий, он уже не мог разобраться, где ложь, а где правда. Стараясь выдавать себя за бизнесмена, Михаил, однако, заводил знакомства в основном среди женщин, причем не деловых женщин, что могло бы хоть как-то соответствовать его образу, а выбранных исключительно для собственного удовольствия. В основном эти дамы были простого происхождения и не слишком образованными для того, чтобы заподозрить в жизни Михаила что-то неладное.

Среди них, к примеру, можно упомянуть некую Терезу, девятнадцатилетнюю дочь чиновника бразильского консульства, цыганку русского происхождения. «Черноволосая красавица», – восторгался Михаил. Она танцевала в цыганском ночном клубе, и их телефонные разговоры сводились в основном к игривой болтовне и стыдливому хихиканию. Была также иранка Зара, перед которой он сорил долларами, рассказывая фантастические истории о несуществующей сестре в Испании, вышедшей замуж за столь же фиктивного князя. Самой постоянной пассией Михаила являлась француженка Дэниэль, живущая вместе с ним и родившая ему ребенка. Тем не менее их отношения не были слишком близкими, и ей приходилось лишь удивляться, что в более или менее определенные часы ее сожитель надевал наушники и слушал радиоприемник. Домашнюю идиллию нарушали и другие непредвиденные обстоятельства. Так, однажды, когда к нему пришел какой-то мужчина, Михаил без всяких церемоний выставил Дэниэль из дома, заставив ее дожидаться окончания этого визита на улице. По всей видимости, посещение, о котором идет речь, имело отношение к его разведывательной деятельности, но вряд ли он посвятил в это свою подругу. Бедная Дэниэль. Подобно всем женщинам Михаила, она делила с ним постель и почти ничего больше.

Финансовая поддержка Москвы являлась весьма щедрой, но была ли деятельность Михаила действительно полезной для ГРУ. По мнению оперативников ЦРУ, – не слишком. Подобно Попову, он оказался не в состоянии применить на деле знания, полученные во время обучения, но, в отличие от своего коллеги, к помощи американцев не прибегал. Результаты его попыток осуществить какие-либо действия, направленные на сбор информации, оказались плачевными и бесполезными как для России, так и для Соединенных Штатов, каковыми и оставались до самого последнего дня общения с ним сотрудников ЦРУ.

Само собой разумеется, все его так называемые операции были в основном связаны с женщинами. «Я хочу доказать Москве, что имею агентов, способных снабжать меня информацией, – с важностью заявлял Михаил. – После своего обустройства в Париже я начал подыскивать кандидатуры, о которых можно было бы сообщить в Москву… и наконец нашел нужного человека, работающего в штаб-квартире одной из интересующих меня армий». Разумеется, имелась в виду американская армия, но, желая показать свою значимость, он предпочитал употреблять множественное число. «Это была Зоя, – с гордостью продолжал он, – русская по происхождению. Как я с ней познакомился? В Париже есть один русский ресторанчик, там я ее и встретил. Из разговоров с ней стало ясно, что она работает в военной организации, так что мне даже удалось подслушать ее разговоры по телефону».

Все было бы прекрасно, но, как оказалось, Зоя служила всего-навсего клерком на американской армейской автостоянке, расположенной в парижском пригороде Фонтенбло, недалеко от штаба американских войск.

Единственная причина, которая заставила Михаил поведать о существовании этого «сверхсекретного источника», – его драгоценной агентке надоело жить в пригороде и она собиралась перебраться в Париж. Он попросил американских кураторов воспрепятствовать этому перемещению, возможно даже через военную организацию, которая пользовалась услугами автостоянки, где она работала.

Столь преувеличенная оценка значимости Зои могла бы показаться смешной, но объяснения Михаила были вполне резонными: «Я уже доложил о ней в Москву и получил приказ удерживать ее на этом месте. Ее там ценят, завербовать такого агента очень нелегко». Несмотря на четырехгодичное обучение, этот старший офицер ГРУ оказался абсолютно не способен реалистично оценивать важность предполагаемого «агента», которая, как бы хороша она ни была в постели, в смысле пользы для разведки не имела абсолютно никакого значения. Кстати, что интересно, сам Михаил произвел на Зою далеко не столь благоприятное впечатление, как она на него. Со временем ЦРУ стало известно из независимых источников: угостив ее несколько раз ужином, может быть даже переспав с ней, он так и не предложил Зое собирать для него информацию. С ее точки зрения, это была всего лишь очередная случайная связь. Опрошенная позднее, Зоя лишь припомнила, что Михаил предлагал подыскать ей работу получше, но она совершенно забыла его адрес, телефонный номер и даже имя.

Операция непродуктивная во всех отношениях

Может возникнуть вопрос, зачем ЦРУ потратило на Михаила столько времени? На этот вопрос можно ответить только другим: зачем на него тратило время его прагматичное начальство из ГРУ? Сколько усилий ушло на обучение Михаила, на поддержание с ним постоянной радиосвязи, какие суммы потрачены на обеспечение его «операций». Ведь не было никаких сомнений, что этот безнадежный дилетант пустил отпущенные Москвой значительные суммы на ветер.

Исходя из моего опыта, могу утверждать, что проведение разведывательных операций, контролируемых на большом расстоянии с помощью коротких кодированных сообщений, реально только в том случае, если и с одной, и с другой стороны находятся люди с глубоким убеждением. Чтобы брать на себя немалый риск, связанный с вербовкой агентов на вражеской территории, от агента-одиночки, если он не находится под непосредственным контролем более высокого начальства, требуется немалая преданность делу. К несчастью для ГРУ, их правила запрещают личный контакт с нелегалом, предосторожность, предоставившая Михаилу на некоторое время преимущество перед его начальством, не сразу осознавшим всю тяжесть его преступления. Несмотря на вполне представительный и солидный внешний вид, он отличался удивительной незрелостью, ставя себя и свои собственные желания превыше всего и действуя в отношении к другим согласно этому принципу. Подыгрывая нужным людям до тех пор, пока их интересы совпадали с его собственными, Михаил немедленно менял свое поведение, если подворачивалось более выгодное предложение. Не способный устанавливать эмоциональный контакт с людьми, он никогда не испытывал сомнений в себе или угрызений совести, доходя в этом почти до полного бесстыдства. Разумеется, если это входило в его намерения, Михаил мог предстать и в обличий честного и соблюдающего приличия человека, но на самом деле он был лишен каких-либо моральных принципов и преданности чему или кому-либо. Если бы в ГРУ имели возможность составлять психологические портреты своих агентов, они никогда не послали бы за границу подобного незадачливого растяпу.

Подобно Попову, Михаил оказался не в состоянии предвидеть свой печальный конец. От Пеньковского агенты ЦРУ узнали, что его в конце концов отозвали домой, судили и расстреляли.

Глава 5.
МОТИВАЦИЯ. ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА ЛЮДИ?

Новый советский человек

«Неуверенность, медлительность и леность – вот мои враги», – как-то сказал о себе Лев Толстой. Он умер в 1910 году, говоря с сожалением не только о своем, но и о давно ушедшем поколении, однако вряд ли Толстой был более оптимистичен насчет будущего поколения. Каково же могло быть его мнение по поводу «нового человека», появившегося после революции, сказать трудно.

Те советские люди, которых я довольно пристально изучал во время создания этой книги, несомненно, являлись представителями нового поколения; они усердно старались соответствовать официально предписанному образу советского человека, по крайней мере внешне. Как таковые, они должны были разительно отличаться от людей дореволюционной формации, принадлежавших как к среднему, так и к высшему классу общества. Для коммунистов, пришедших к власти вместе с Лениным, русский народ являлся лишь малопригодным материалом для построения нового, лучшего общества – излишне эмоциональным, весьма склонным к резким переменам настроения, слишком легко и открыто впадающим в депрессию и отчаяние. Типичный русский способен разумом понять необходимость контроля над своими импульсами, но тем не менее имеет большую склонность потворствовать своим желаниям и капризам. Временами он способен на упорный труд, однако лишь урывками и часто ищет вдохновения в крепких напитках.

Для исправления этих дефектов советская власть решила принять за основу западноевропейскую модель общества. Вожделенный новый человек должен был походить ни много ни мало на шотландца или немца: строго одетого, сдержанного в поведении, основательного в беседе и высоконравственного в интимных отношениях. В сфере действия он предполагался работящим, с высокой степенью самодисциплины, эмоционально сдержанным и абсолютно лояльным к вышестоящему начальству, партии и государству, но вместе с тем должен быть полон энергии и стремиться к успеху. Главным тем не менее было безоговорочное подчинение приказам.

Желаемая планка, надо признать, была поднята слишком высоко, поэтому понятно, что советская власть так и не смогла достичь своей основной цели и полностью нейтрализовать у трудящихся «асоциальные» импульсы. Несмотря на это, до самого падения режима, советские лидеры продолжали усиливать строгость критериев поведения, внешне уважаемых всеми (если не считать редких индивидуалистов вроде Хрущева). Действуя подобным образом, они значительно ускорили процесс европеизации страны, начатый еще Петром Великим, сделав возможным для человека из крестьян, вроде Попова, чувствовать себя достаточно комфортно в некоммунистической Центральной Европе.

Навязывание этой модели всем без исключения гражданам страны с самого начала являлось первоочередной задачей Коммунистической партии. В связи с этим интересно отметить, что многие работавшие на ЦРУ русские шпионы в различные периоды своей жизни сами в какой-то степени выступали в качестве проводников этого курса. Исходя из всего, что нам известно об этих людях, подобная деятельность давалась им без особого труда, как и любая другая роль, связанная с ореолом власти и престижа. Однако иногда эта социальная роль игралась ими автоматически, без осознания ее истинного смысла. Подобное отсутствие понимания может быть прокомментировано следующей историей, рассказанной человеком, названным мною Николаем, который, в свою очередь, приписывает ее известному советскому авиаконструктору Олегу Константиновичу Антонову. Со слов Николая, Антонов вспоминал: «Прибыв в Москву, я вышел прогуляться и, увидев строящееся здание, из любопытства подошел поближе. В это время подъехал грузовик с кирпичом, и две девушки начали разгрузку, сбрасывая кирпичи в кучу. Разумеется, они при этом бились, но девушки объяснили, что не отвечают за их сохранность, главным было количество разгруженных машин. Я обратился к водителю, который ответил, что рабочим платят сдельно… а все остальное его не касается!»

«Кирпичи, – иронически воскликнул Николай, – они никого не интересовали. И так по всему Советскому Союзу!»

Однако, если судить по прогрессу СССР в некоторых других областях, особенно в исследовании космоса и оборонной промышленности, этот:случай, рассказанный Антоновым, нельзя распространять на положение дел во всей стране. С другой стороны, по мере того как жизнь в СССР ухудшалась, это высказывание становилось все более пророческим. Но какова бы ни была ситуация в Советском Союзе на самом деле, русские агенты, работавшие на ЦРУ, редко испытывали желание отдать своим согражданам должное за их успехи. В этом и почти во многих других отношениях их чувства к своей стране в целом всегда были антагонистическими.

Вместе с тем, хотя психологическое давление, оказываемое в СССР на личность с самого раннего детства (направленное на достижение соответствия идеалам подчинения долгу и дисциплине), не достигает желаемого результата в смысле гражданских добродетелей, оно, несомненно, оказывает свое действие, выражаясь в массовых неврозах, вызванных эмоциональными стрессами. Как мне кажется, одним из следствий подобного конфликта является наличие в Советском Союзе повального алкоголизма, но не пьянство является единственным результатом всего этого. Существует множество других путей разрешения психологических конфликтов кроме пьянства. Для советских граждан, описанных в этой книге, альтернативой явилось предательство. Подтверждением этому выводу является тот факт, что, в отличие от многих своих сограждан, почти все советские шпионы, попавшие в сферу моего исследования (за исключением Юрия), были очень умеренны в употреблении алкоголя. Таким образом, в данном случае предательство выступило в качестве альтернативного способа разрешения внутренних конфликтов и противоречий, принося в то же самое время определенную финансовую выгоду, позволяющую вести двойную (и более приятную) жизнь.

Предшествующее описание деятельности некоторых советских офицеров касалось в основном фактов из их жизни. Для того чтобы выжить, шпионы обязаны быть скрытными; подобно некоторым птицам, имеющим оперение, делающее их незаметными, шпионы просто вынуждены вводить окружающих в заблуждение. Разумеется, нашему пониманию отнюдь не способствуют мифотворцы из средств массовой информации, зарабатывающие себе на жизнь прославлением этих индивидуумов как сильных, склонных к насилию, гиперсексуальных людей, часто физически привлекательных и начисто лишенных каких-либо сомнений.

Давайте попытаемся развенчать это искаженное представление и получше понять, что именно определяло поведение некоторых советских шпионов-перебежчиков.

Петр Попов

Чтобы пролить свет на дело Попова, воспользуемся проведенными ЦРУ психологическими тестами, а также выводами, сделанными мною на основании истории его жизни, рассказанной им самим. Последняя, однако, была изложена Поповым весьма бессистемно, его рассказ следует воспринимать как повествование человека простого и не склонного к рефлексии. Теперь, по прошествии времени, мы, вероятно, способны понимать его лучше, чем он понимал сам себя.

В поисках причин нелояльности Попова к советскому режиму мы можем пользоваться и его рассказами, и фактами советской истории. Первое, что бросается в глаза, – это отсутствие авторитетных фигур, с которых Попов мог бы брать пример в детстве. Подобно многим другим перебежчикам из СССР, потеряв отца в раннем возрасте, он не очень прислушивался к мнению матери. Единственным авторитетом в семье являлся его энергичный брат Александр. В рассказах Попова Александр выступает как человек суровый и не слишком склонный к проявлению чувств, но, безусловно, желающий младшему брату добра и сыгравший в какой-то период решающую роль в становлении его будущего.

Можно предположить, что немалый авторитет у мальчика имел также его школьный учитель, пользовавшийся большим уважением во всей округе, поскольку в школу ходили дети из других деревень, и влияние на них учителя было, по всей видимости, очень сильным. До революции, разумеется, существовала другая, общеизвестная и недоступная личность, – царь, считавшийся почти что Богом. Многие простые люди при виде этого благообразного, бородатого человека испытывали желание опуститься на колени и помолиться. Но к тому времени, когда Попов достиг разумного возраста, этого светского правителя уже смела стихия войн и революций. Что касается веры в Бога, то коммунисты это не одобряли. Разумеется, все верующие, в том числе и семейство Поповых, и после революции продолжали держать в избах иконы и потихоньку молиться, поскольку это вносило хоть какой-то порядок и смысл в их незамысловатую жизнь. Хотя, с другой стороны, за что им было благодарить Бога? В исследовании, посвященном постреволюционному периоду в СССР, спонсированном Гарвардским, университетом, отмечается: «В советскую эпоху крестьянин оказался наиболее угнетенным, эксплуатируемым и потерпевшим членом общества»^{16}. Крестьяне делали все, что им говорили власти, имевшие возможность при необходимости подкрепить свои слова вооруженной силой, но часто это повиновение обуславливалось не уважением к начальникам, отдающим приказы, а простым желанием выжить. Последнее замечание особенно важно, поскольку именно общераспространенная, несущая в себе внутреннее противоречие психологическая раздвоенность – покорность в сочетании с неуважением к власти – помогает понять причину того безразличия, с которым позднее Попов, работая на ЦРУ, одновременно стремился подняться по ступеням служебной лестницы. Можно поставить себя на его место и попытаться понять, почему Попову пришлось научиться скрывать свои мысли, выдавать себя за того, кем он не являлся. Ясно одно – только такое поведение гарантировало ему выживание при советском режиме. Несмотря на офицерскую форму, Попов всегда ощущал себя крестьянином, даже несмотря на то, что советской системе со временем удалось внешне привить ему манеры офицера, принципы поведения которого были заложены еще при царском режиме и пережили революцию без особых изменений.

Что касается недостаточной приверженности Попова базовым установкам коммунистической системы при внешнем следовании ее правилам, то легко поддаться искушению и объяснить эту нелояльность к советскому государству влиянием брата-бунтовщика Александра. С другой стороны, подобное отношение Петра к властям, скорее всего, являлось типичным для человека из крестьян. «Отношение крестьянства к руководителям Советского Союза заслуживает особого объяснения, – утверждается в исследовании Гарвардского университета. – Около 75 процентов представителей этой группы выступают за насильственное уничтожение руководства [Советского Союза] и почти 80 процентов желали бы сбросить на Москву атомную бомбу»^{17}. С другой стороны, приверженность Попова главным принципам породившего его общества не вызывает сомнения. Его личность была сформирована жизнью среди таких же крестьян, ведущих суровый образ жизни, и другого он не знал. Но каким бы тяжелым ни казалось существование семьи Попова, в жизни были и светлые стороны, о которых он любил вспоминать, в том числе те ясность и порядок, которые вносило посещение школы. Именно поэтому в дальнейшем превыше всего Петр ценил простоту и спокойствие.

Таким образом, связь Попова со своей страной основывалась не на религии, которую он не исповедовал, а всего лишь на обыкновенных традициях благопристойности, чистоты и гармонии, плюс язык, на котором выражались эти простые понятия. Таковым языком являлся для него, разумеется, русский. Хотя позднее Попов научился говорить еще на двух языках, ни одним из них он не владел настолько хорошо, чтобы воспринимать через него традиции иностранной культуры. Одной из притягательных черт Мили было то, что она могла говорить с Петром по-сербски, на языке, родственном русскому. Стоит также отметить, что вряд ли сотрудник ЦРУ Кисевалтер стал бы столь хорошим другом Петра, если бы американец свободно не говорил по-русски.

Идиллия жизни сельской общины никак не могла подготовить Попова ко всему, что предстояло ему в будущем. Как уже отмечалось, коммунистическая доктрина подразумевала воспитание нового человека, и он прекрасно понимал, что может приблизиться к некоторому соответствию этой идеальной модели лишь внешне. Петр решил, что самое разумное в этой ситуации – выглядеть вежливым, выдержанным, бдительным и интеллигентным (по крайней мере, на вид). Именно такое впечатление и произвел Попов на встретившихся с ним сотрудников ЦРУ. С другой стороны, они отметили, что он грызет ногти, страдает от повышенного давления, а также систематически изменяет жене и постоянно лжет своему начальству. К тому же во время приступов страха возможного разоблачения ему не удавалось сдерживать слез. Другими словами, Попов так и не смог прийти в согласие с тем образом, которому пытался соответствовать, чтобы замаскировать свое незавидное происхождение и слабость характера.

Оба аспекта этой раздвоенной психики были вполне естественными и реальными. Этот вежливый, сдержанный, дисциплинированный и внешне сильный духом офицер являлся продуктом идеологической обработки. Невозможно отрицать тот факт, что некоторые уроки Петр освоил весьма неплохо, иначе простой деревенский парень не мог бы достичь ранга старшего офицера. Более того, он неоднократно назначался секретарем парторганизации в нескольких подразделениях, в которых служил. В разговорах с Джорджем, своим американским куратором, Попов, часто критикуя несправедливость коммунистической системы (в особенности по отношению к крестьянству), в то же время, занимал вполне ортодоксальную позицию по отношению к властям. «Порядок, дисциплина и достоинство, – однажды заявил он, – должны быть превыше всего». С другой стороны, в его характере явно проявлялась и другая черта. Психолог ЦРУ определил Петра как «вечного юношу», имея в виду, что даже достигнув зрелого возраста, он так и не смог преодолеть многие внутренние психологические конфликты, почти детскую наивность и эгоизм.

Можно предположить, что столь надолго затянувшаяся незрелость объясняется отсутствием в раннем детстве авторитетной фигуры отца. Отец Попова умер, а брат-бунтарь Александр переехал в другое место, оставив Петра с матерью, пережившей мужа всего на несколько лет, но нет никаких оснований полагать, что она имела на сына большое влияние. Во времена юности Попова нормой поведения советской замужней женщины в семье было полное потакание желаниям и интересам мужчины, поэтому в смысле дисциплины он остался все равно что сиротой. С отъездом Александра Петр как бы во второй раз потерял отца, осиротел вдвойне, и это сиротство было почти в порядке вещей, поскольку со времени Первой мировой войны, за которой последовала революция, Россия потеряла огромное число граждан. Сталинские репрессии и Вторая мировая война отняли жизнь еще, по меньшей мере, у сорока миллионов.

Многие молодые люди вроде Попова, потерявшие семьи по разным причинам, быстро осознали, что в столь гибельную эпоху ждать от советской системы помощи не приходится: у власти не было ни времени, ни ресурсов для ее оказания. Дарвинский принцип выживания самых приспособленных к жизни действовал в полную силу, и люди подобные Петру понимали, что спасения можно достичь лишь одним способом: успешным восхождением по ступеням социальной лестницы – путем получения образования, вступления в комсомол и в партию, пройдя при этом строжайший отбор. Членство в партии было редкой честью, почти равнозначной попаданию в райские кущи, но Попов добился и этого. С другой стороны, это характеризует способности Петра к мимикрии, поскольку у него не было никакой веры в доктрины.

Хотя для многих советских людей получение заветного партбилета было делом престижа, не меньшее их число полагало, что важны сами по себе формальные преимущества, связанные с членством в КПСС. В стране, охваченной кардинальным переделом общественного строя, граница между жизнью и смертью была весьма слабой, поэтому у большинства населения имелись все основания для конформизма. Подобно Петру Попову, многие из-за них поступали так отнюдь не из-за убеждений или соображений патриотизма, а исходя из личных практических интересов.

Таковым было положение в России до самого вторжения немцев, события, сплотившего русскую нацию в не меньшей степени, чем нашествие Наполеона. На несколько трудных для страны лет мир стал совсем иным – даже для людей подобных Попову. Если исключить его службу в период войны, о которой мы мало что знаем, Попова можно причислить к немногочисленной категории людей, называемых карьеристами. Это слово имеет по-русски совсем не то значение, чем по-английски. Население России слишком велико, чтобы эффективно проводить отбор управленческих кадров. Неэффективность кадровой политики косвенным образом подтверждалась частыми публичными разоблачительными кампаниями против чиновников, демонстрировавших и подтверждавших лишь внешнее соответствие требованиям советской власти, но скрытно саботировавших ее решения. Само слово «карьерист» употреблялось в СССР по отношению к людям, активно поднимающимся по служебной лестнице, однако, по сути, лишенным чувства подлинной преданности своей стране. Сам Попов, несомненно, принадлежал к этой категории.