Текст книги "Искатель. 1991. Выпуск №2"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Николай Черкашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Эй, на «СИРЕНЕ»!

Севастопольский арестный дом. В комнате свиданий обритый наголо Михайлов пытался объяснить Надежде Георгиевне, что, собственно, произошло.

– Этого никто не мог предвидеть… Понимаешь, отец Досифей попал в зону фокуса иероизлучения… Никто даже не мог предположить, что это смертельно. Так совпало. Очень сильный шторм. Шел мощный иерозвук, и он остановил его сердце, как останавливают маятник часов… Моей вины здесь нет. Дмитрий тебе все объяснит!

– Я знаю, я знаю, ты не виноват! – кричала ему через барьер Надежда Георгиевна. – Дмитрий Николаевич хлопочет по начальству. Он все уладит. Все будет хорошо. Тебя непременно оправдают! Непременно! – Окончено свидание. Жандарм увел Михайлова в камеру. Его везли в вагоне под конвоем, его везли на извозчике, и под стук колес, и под цокот копыт в ушах Михайлова звучали слова высочайшего монаршего повеления: «По обстоятельствам военного времени и учитывая крайнюю нужду в специалистах подводного плавания, заменить каторжные работы бывшему старшему лейтенанту Михайлову отбыванием воинской повинности по усмотрению морского министра, а в случае первого боевого успеха, восстановить его во всех правах…»

На причале военной гавани Михайлова сопровождал офицер штаба, бывший его однокашник по Морскому корпусу, капитан 2-го ранга Эльбенау, худощавый рыжеусый остзеец с аксельбантом.

– Своим освобождением, Николь, ты обязан только тому, что за год боевых действий Подводная бригада не потопила ни одного судна. Это удручает. Но у тебя есть шанс отличиться. Правда, лодка старая, из резерва, и команда такая, что – чемоданы за борт и тушите свечи. Одним словом, каюк-компания. Но не падай духом. Чем смогу – помогу!

– У меня к тебе и к Штабу одна-единственная просьба. Пусть с дачи брата из Фороса пришлют мне мои приборы и установку. И еще – не в службу, а в дружбу: выпиши сюда Наденьку…

Темно-красные корпуса судоремонтного завода походили на тюремные равелины, которые только что покинул Михайлов. Бабы, стоя на шатких лесах, шкрябками обдирали ракушки с бортов поднятого на клети эсминца. Их лица были замотаны платками до глаз. Неприязненными взглядами провожали они фигуры офицеров в белоснежных фуражках и щеголеватых кителях.

У причальной стенки стояла ржавая подводная лодка. На корме полоскался андреевский флаг. В носу тускло отливали медные литеры славянской вязи: «Сирена».

– Эй, на «Сирене», – окликнул Михайлов вылезшего на палубу замызганного матроса. – Где у вас старший офицер?

– Так что третьего дня застрелимшись… – нехотя ответил матрос и тут же скрылся в люке. В руках он держал странный полосатый сверток. Старший лейтенант ловко пронырнул узкую стальную шахту и очутился в центральном посту. Здесь три полуголых матроса азартно резались в карты. Один из них, вислоусый крепыш, встал и заслонил широченной спиной товарищей по игре. Голая грудь его была изукрашена замысловатой японской татуировкой. Перебитый нос придавал ему вид свирепый и отчаянный.

– Кондуктор Деточка, – вальяжно представился крепыш. – Боцман этого парохода.

– Где офицеры?

– А хто хде. Ремонт…

– Почему картеж?! Кто этот голый? – кивнул Михайлов на матроса, прикрывавшего срам бескозыркой.

– О тот? – уточнил боцман. – Та проигравься на всю одежду… Нательный крест на кон поставил. Отыграться хочет. Нас, ваше благородие, тут как кутят в лукошко собрали. Мол, топить, так всех разом… Штрахвованные мы.

– Тебя за что?

– Та перекрыл кислород одному гаду, чтоб до чужих баб не лез…

– Тебя? – ткнул пальцем Михайлов в матроса, так и не выпустившего из рук карты.

– За дерзостные речи против начальства.

– Тебя? – старлейт перевел взгляд на проигравшегося.

– Юнкер флота Покровский, ваше благородие. Списан на «Сирену» за дуэльный поединок.

– Из студентов?

– Так точно. Петроградский политехнический.

– Очень хорошо. Оденьтесь. Ваш долг я выплачу из своего жалованья. Боцман, на моем корабле карты будут только штурманские. Увижу кого с колодой – вздерну на перископе!

Михайлов перелез в носовой отсек. Брови его поднялись к козырьку фуражки. На запасных торпедах лежал распе-ленутый младенец и верещал, дрыгая ножками.

– Эт-то что такое?

– Так что младенец мужеского полу, вашсокродь! – обескураженно развел руками длинный худой матрос, которого Михайлов уже видел на палубе. – Тут бабье с утра работало… Нашли вот в боцманской выгородке. Подкидыш, значит.

– Чей грех? – поинтересовался командир, стараясь быть спокойным.

Матросы захмыкали, пряча глаза.

– Царя морского, – один за всех ответил боцман, пытаясь завернуть ребенка в чистую тельняшку. – Вот тут и записка при ём. Мамаша, черти б ее колыхали, просит, чтобы крестили Павлом и сделали, значит, из него доброго моряка.

– Младенца в сиротский приют! – распорядился Михайлов. Потом передумал. – Отставить в приют. Свезешь, – кивнул он кучерявому матросу, – как тебя?!

– Нефедов, вашсокродь.

– На вот тебе «синенькую»… Свезешь в Форос на дачу приват-доцента Михайлова. Я ему записку напишу.

– Слушаюсь, вашсокродь! – радостно гаркнул Нефедов.

Юнкер флота Покровский, миловидный интеллигентный юноша, помогал Михайлову монтировать в центральном посту «Сирены» сложную установку, напоминавшую орган с причудливо перевитыми трубами.

– Иерозвуки издает не только штормовое море, – объяснял изобретатель своему помощнику, – но и все работающие машины. Шум судовых винтов в воде можно услышать, ну, скажем, за три мили. А иерозвуки, рождаемые вибрацией корпуса, слышны за сотни миль. Значит, корабли противника можно обнаруживать еще до того, как над горизонтом покажутся их дымы… Вот этому я и буду вас учить.

– Ваше благородие…

– В неслужебное время я для вас Николай Николаевич.

– Николай Николаевич, можно ли искусственно генерировать иерозвуки? Не дожидаясь, когда разволнуется море…

– Можно. Над этим я как раз и бьюсь. Кое-что уже удалось…

– Но если удастся создать достаточно мощный иерогеператор, то… То человечество обретет могучее оружие, эдакий меч-кладенец… – развивал свою мысль Покровский.

– Да, в убийственной силе иерозвука я уже имел несчастье убедиться, – вздохнул Михайлов. – Как выяснилось он может остановить сердце, разрушить клетки головного мозга.

– Представляете, в сторону вражеской, армии направляется мощная иероволна, у всех вражеских солдат разом останавливаются сердца. Полки, дивизии, корпуса падают замертво. Не нужны пулеметы, орудия, аэропланы!

– И когда человечество осознает гибельность такого оружия, то все войны изживут себя. На земле настанет вечный мир… Что это у вас за проводок над головой?

Покровский дернул за свисавший с подволока проводок, и на штурманский столик свалилась огромная корабельная крыса, которая тут же шмыгнула под ближайший трубопровод.

– Черт, какая мерзость! – возмутился Михайлов. —

И много тут этой дряни?

– Хватает, – невозмутимо сообщил боцман Деточка. – Не лодка, плавзверинец. В ремонте стоим. Набежали хвостатые. Житья от проклятущих нет. Никаким их ладаном не выкуришь… _:

– Выкурим, – пообещал Михайлов. – Достаньте мне завтра духовую трубу из оркестра. Корнет-а-пистон…

– Слушаю-с! Медную музыку страсть как обожаю!

…В раструб духового инструмента командир «Сирены» вставил небольшое приспособление вроде сурдинки, поднес мундштук к губам и проиграл беззвучный пассаж. Потом вызвал боцмана и приказал:

– Отдраить на лодке все люки!

Когда его приказание было выполнено, Михайлов спустился в центральный пост и заиграл на своей бесшумной трубе. Он шел из отсека в отсек, а впереди него бежала, выскакивая в лодочные люки, перебегая по швартовым на стенку, стая черных портовых крыс. Их гнали иерозвуки, неслышимые, но невыносимые для живых существ.

Боцман Деточка от удивления сбил фуражку на затылок:

– Всякое видал, ваше благородие, но такую чуду – господь не привел.

– Это как в сказке Андерсена! – восхищался юнкер флота Покровский. – Помните, мальчик волшебной флейтой выгнал всех мышей из города?

Но боцман Андерсена не читал… Он насаживал на швартовы жестяные диски крысоотбойников.

Подводная лодка «Сирена» вышла в свой первый боевой поход с новым командиром. Волны захлестывали мостик, где старший лейтенант Михайлов в тщетной надежде обозревал море в бинокль.

Сигнальщикам он посулил:

– Первому, кто обнаружит неприятеля, – Георгиевский крест и от себя лично жалую сто рублей. Зрите, братцы, в оба!

Сигнальщики жаловались:

– Все глаза проглядели, ваше благородие! Хучь бы дымок где. Затаились супостаты. В море не выходят.

Михайлов спустился в центральный пост, где юнкер Покровский прижимал к ушам слуховые трубки, пытаясь уловить иерозвуки неприятельских судов.

– Ну что, Юрий? Тихо?

– Один фон идет, Николай Николаевич… Михайлов потер усталые глаза.

– А что, если мы попробуем послушать в подводном положении? Обычный звук распространяется в воде лучше и дальше, чем в воздухе. Может быть, и низкие частоты иероизлучения подчиняются тем же законам?

– Да, если учесть, что иерозвук во сто крат лучше проникает сквозь металл и, камень, чем обычные шумы, – охотно поддержал юнкер идею командира, – то чтоему водная среда?!

Михайлов крикнул в переговорную трубу:

– По местам стоять, к погружению!

Он сам задраил верхний рубочный люк, и в балластных цистернах «Сирены» взбурлила забортная вода. Теперь Михайлов и Покровский вместе сидели у «иерофона», как назвал изобретатель свой аппарат.

– Боцман, держать глубину тридцать футов! – распорядился командир. Через некоторое время командир приказал:

– Боцман, погружайся на глубину сто пятьдесят футов…

– Есть погружаться на глубину сто пятьдесят футов.

– Глубина сто пятьдесят футов… – бесстрастно доложил боцман, а сам украдкой перекрестил глубиномер и тяжело вздохнул.

Лодка шла на предельной глубине. Сквозь заклепки сочилась забортная вода. Увесистые капли звучно шлепались в мертвой тишине. Матросы подставляли под опасную капель жестянки из-под консервов.

– Есть! – радостно вскрикнул Покровский. Стрелка основного прибора «иерофона» дрогнула, отклонилась и мелко задрожала у румба «зюйд-зюйд-вест».

– Рули на всплытие! – тут же отозвался Михайлов. – Курс 190… На какой глубине открылся иерозвук? – спросил он Покровского.

– На ста пятидесяти футах!

– Запишите это в аппаратный и вахтенный журналы.

Лодка всплыла, и в перископ Михайлов увидел вражеский большой тяжело груженный пароход. Из высокой трубы валили густые клубы дыма.

– Боевая тревога! Торпедная атака!

Матросы разбежались по боевым постам, замерли у приборов и механизмов.

В Михайлове и следа не осталось от обычной благодушности чудака-ученого. Отважный до отчаянности командир вел «Сирену» в атаку.

– Первый, второй – пли! – сорвалось с губ старшего лейтенанта. В перископ хорошо было видно, как в районе спардека над пароходом взметнулся столб огня, дыма, пара, угольной пыли… К окуляру перископа поочередно прикладывались боцман Деточка, юнкер флота Покровский, матросы-рулевые… Экипаж был радостно взбудоражен первой боевой удачей.

Во время ужина в тесную кают-компанию «Сирены» постучались делегаты от команды: боцман, Покровский и торпедист Нефедов.

– Ваше благородие, – обратился к Михайлову боцман, – дозвольте вам плезир от команды сделать!

Все трое грянули в честь командира «Кудеяра-разбойника». Особенно выделялся боцманский бас:

Их было двенадцать разбойников…

«АЛЛАХ КАРАЕТ НАС ЗА ГРЕХИ!»

Поход продолжался. В чудовищной тесноте механизмов матросы несли вахты, спали, ели. Торпедист Нефедов пел под балалайку подводницкую частушку:

Если вы утопнете

И ко дну прилипнете,

День лежите, два лежите,

А потом привыкнете!

Ранним утром 14 сентября 1915 года старший лейтенант Михайлов увидел в перископ шхуну под турецким флагом. Он тут же отдал приказ об атаке, но, приглядевшись, заметил, что парусник не подавал признаков жизни и шей по воле ветра: хлопали паруса, само по себе вращалось штурвальное колесо… Когда «Сирена» всплыла и пустила сигнальную ракету, никто не вышел на палубу.

Михайлов велел абордажной команде готовиться к высадке на судно. На высокий борт шхуны полетели «кошки» с тросами, по тросам полезли подводники. Вместе с ними перебрался на захваченное судно и старший лейтенант Михайлов. Моряки обследовали все палубы, кубрики, рубки шхуны, но нигде не обнаружили ни одной живой души. Уныло поскрипывали на качке распахнутые двери.

– Николай Николаевич, смотрите! – юнкер флота Покровский снял с плиты кофейник. – Теплый еще…

– Ума не приложу, куда они все подевались?! – растерянно пожал плечами Михайлов. – Все вещи – документы, деньги, карты – целы. Вот даже вахтенный журнал, как оставили раскрытый, так и лежит… Только тут все по– турецки… Ничего не поймешь.

– Может быть, их напугал наш перископ, – предположил Покровский, – и они ушли на шлюпках?

– Да нет же… Я обнаружил шхуну, когда на ней уже никого не было. Да и шлюпки вон висят нетронутыми…

– Чертовщина какая-то…

Прибежал боцман:

– Ваше благородие, у них тут все часы стоят – в ходовой рубке, и у капитана, и в кубрике. Все одно и тоже время показывают. Будто кто их все разом остановил!

Михайлов задумчиво покачал головой:

– Спасибо, боцман, за ценное наблюдение… Загадки дома разгадывать будем. Шхуну на буксир. Курс – на Севастополь.

В Севастополь «Сирена» входила торжественно: под гром оркестра с Приморского бульвара. Подводная лодка тянула за собой приз – трехмачтовую турецкую шхуну. Михайлов разглядывал в бинокль публику. Среди оживленной толпы мелькнуло лицо Наденьки.

Командующий флотом Черного моря адмирал Эбергард принимал командира «Сирены» в кабинете.

– Выражаю вам свое чрезвычайное удовлетворение вашим походом. Рад сообщить, что вы не только восстановлены в своих прежних правах, но и произведены в следующий чин.

Эбергард вручил Михайлову погоны капитана 2-го ранга.

– Поздравляю вас. Представьте всех отличившихся к знаку ордена Святого Георгия.

– Я бы просил, ваше высокопревосходительство, произвести юнкера флота Покровского в мичманы.

– Мы рассмотрим этот вопрос. У вас есть еще какие-либо просьбы, пожелания?

– Да, ваше высокопревосходительство. Тот аппарат, с помощью которого мы обнаружили неприятеля, нуждается в усовершенствовании. Нужны средства…

– Да, я слышал кое-что о ваших химерозвуках.

– Иерозвуках, ваше высокопревосходительство! – поправил его Михайлов.

Эбергард нахмурился.

– Сейчас война и надобно воевать. Прожекты отложим до победы.

На Приморском бульваре Надежда Георгиевна подвела к Михайлову миловидную девушку:

– Это Оленька Зимогорова… Наша бывшая спящая красавица… Дмитрий Николаевич сумел разбудить ее с помощью вашей «иерихонской трубы».

– Я вам очень признательна!.. – смущенно произнесла девушка.

– Ну что ж, знакомство за знакомство! – улыбнулся Михайлов. – Юрий Александрович!

Он сделал знак молодому стройному мичману в белом кителе. Покровский поклонился дамам.

– Рекомендую, – не без гордости представил его Михайлов, – мой боевой товарищ Юрий Александрович Покровский, Человек всесторонне одаренный: замечательный художник и еще более способный физик, я боюсь быть пророком, но его ждет оч-чень большое будущее.

Покровский галантно предложил Оленьке руку, и они спустились вниз к самому морю. Надежда Георгиевна с Михайловым остановились у балюстрады с видом на Константиновскую батарею.

– Я работаю в клинике Дмитрия Николаевича, – сказала она, провожая глазами Оленьку с мичманом. – Мы сумели пробудить от летаргического сна четырех из шестерых. И все это с помощью вашего изобретения… Дмитрий Николаевич говорит, что вам нужно срочно оформить патент.

– Да, да, – рассеяшю соглашался Михайлов. – Вот окончится война, и я непременно этим займусь… Ах, как жаль, что я не кончал университета. Не хватает теоретических познаний. Я жалкий практик, натолкнувшийся на интереснейшее явление и не умеющий описать его языком науки. Великое счастье, что рядом со мной Покровский. Он великолепный аналитик.

Пальцы Михайлова сжали плечо молодой женщины.

– Надежда Георгиевна… Я глубоко виноват перед вами… Я постучался в ваше сердце и давно должен был отвести вас к венцу… Но что я могу предложить вам, кроме черного наряда вдовы? Подводники – это разновидность смертников. Мы заложники моря. «Сирена» завтра снова уходит в поход… Кстати, как там наш подкидыш?

– Мальчуган очень хорош. Дмитрий Николаевич нашел ему кормилицу.

Михайлов нервно потеребил бородку…

– Не знаю, как вы к этому отнесетесь… Но я решил записать Павла на свое имя.

– Это весьма благородно с вашей стороны.

– Не переоценивайте моего благородства. Я просто хочу, чтобы у моих бумаг, чертежей, расчетов был наследник, продолжатель моего дела. Я тороплюсь, ибо жизнь подводника во сто крат более бренна, чем у любого из смертных…

– Вы так часто говорите об этом… Мне страшно!.. Вы не боитесь накликать на себя беду?

– Я боюсь только одного – не успеть. Не успеть сделать главного в жизни.

Взвыла сирена выходящей из севастопольской бухты подводной лодки. Мимо балюстрады Приморского бульвара черной тенью проскользнул силуэт субмарины. Михайлов поднял ладонь к козырьку, отдавая честь уходящему в бой кораблю.

Поздней ночью в квартире Михайлова раздался звонок. Сонная Стеша, кухарка и горничная в одном лице, девица лет двадцати пяти, придерживая ночную рубашку на груди, открыла дверь, бормоча: «Господи, кого это несет и свет ни заря…»

На пороге стоял взволнованный мичман Покровский! В руках он держал свернутый в трубку чертеж.

– Здравствуй, Стешенька, здравствуй, красавица… Николай Николаевич у себя?

– Спит барин… Только лег… До полуночи все бумам нами шебуршел…

– Разбуди его, пожалуйста…

– Да кто ж в такую поздноту в гости-то ходит?! – ворчала Стеша, запирая за проскользнувшим в прихожую мичманом дверь. – Рази что гости с погоста по ночам шляются…

На шум вышел Михайлов в наброшенном на плечи кителе.

– Николай Николаевич, простите ради бога… – взмолился Покровский. – Но в штабе флота перевели на русский вахтенный журнал шхуны… Кажется, мне удалось что-то объяснить в этой темной истории с исчезнувшим экипажем!

Михайлов провел его в комнаты, разложил бумаги под настольной лампой. Первым делом пробежал глазами текст перевода.

«26 августа 1915 года. Борт шхуны «Алмазар». Волею аллаха из Стамбула в Зонгулдак. Курс 110°. Ветер зюйд-остовой, бакштаг. Волнение моря 3 балла.

В час пополуночи задрожала грот-мачта, затем стали дрожать фок и бизань-мачты. Рука всевышнего содрогала шхуну так, что трещало дерево и казалось, что судно вот-вот рассыплется… Переменили курс, зарифили нижние паруса, но тряска продолжается. Страшная боль в ушах, в груди… Аллах карает нас за грехи… Шкипер Юлдуз Шаф рак первым бросился в волны…»

На этом запись в вахтенном журнале обрывалась.

– Иерозвук? – не то спрашивая, не то утверждая, произнес Михайлов.

– Да! – убежденно вскричал Покровский и развернул рулон бумаги. – Именно иерозвук… Вот теоретический чертеж корпуса шхуны. Обратите внимание – форма шпангоутов повторяет очертания сводов форосского храма, где погиб Гименеев. Все тот же принцип раковины-волюты! Следовательно…

– Следовательно, – докончил мысль Михайлов, – корпус шхуны стал как бы резонатором иерозвука.

– Вот именно! Это подтверждают и предварительные расчеты… Турки попали в зону резонанса иерозвука, отсюда возникла вибрация мачт. Затем началось воздействие на организм… Наверное, это и в самом деле было мучительно, невыносимо… И они стали искать спасения в море.

– Логично, логично, логично… – бормотал Михайлов, расхаживая по комнате.

– Николай Николаевич! Нам нужно обязательно получить шхуну в свое распоряжение. Пусть нам дадут ее хотя бы на месяц. Ведь это наш приз!

– Вы правы, мой юный друг! Если нам не отдадут ее добром… я… Я арендую ее чего бы это ни стоило. В конце концов Дмитрий Николаевич поддержит нас в этом деле.

Афишная тумба на углу Большой Морской и Екатерининской улиц. Огромные буквы: «Безмолвный убийца». Научное сообщение капитана 2-го ранга Михайлова об иерозвуковых волнах состоится в Морском собрании. Сбор в пользу севастопольского общества естествоиспытателей».

– Любопытно! – прокомментировал своей даме афишу молодой человек в котелке. – Это что-то из магических штучек госпожи Блаватской.

Зал севастопольского Морского собрания заполняла публика самого разного сорта: местная интеллигенция, офицеры, скучающие парочки и даже один отставной генерал. На многих лицах поигрывали недоверчивые улыбки.

Капитан 2-го ранга Михайлов в парадном мундире с эполетами обращался к своим слушателям:

– Мы располагаем достоверными фактами о том, что иерозвук воздействует на человека двояко: в определенных длинах волн он может исцелять нас от нервных, сердечных, душевных заболеваний, точно так же, как в иных условиях иерозвуковые волны вызывают различные недуги. Они могут вселять в людей страх, ослеплять их и даже убивать. В зале зашумели. Послышались выкрики с мест:

– Мистика!.. Чертовщина какая-то – неслышимые звуки.

– Господа, типичный декаданс от науки!

– Стыдно-с! Стыдно-с! А еще морской офицер. Михайлов побледнел, напряг голос:

– И все-таки дайте мне договорить! В каждом организме существуют свои собственные колебательные движения низкой частоты. Самый наглядный пример – наша система кровообращения. Если частота иерозвука близка к частоте пульсации кроветока – я уже не говорю о том, что эти частоты могут совпасть, – то возникает всем известный резонанс. При этом амплитуда сердцебиения может так возрасти, что лопнут артерии! В противофазе же иерозвук может остановить сердце, как элементарный маятник.

Я утверждаю, что влияние иерозвука может распространяться далеко за пределы морского бассейна. За сотни миль от штормового очага люди с больным сердцем или различными психозами начинают чувствовать себя беспричинно плохо…

– Позвольте, позвольте!

Из публики поднялся пожилой человек в вице-мундире земского врача.

– Господа, – обратился он к присутствующим. – Я ара и, как представитель медицины, горячо протестую против профанации естественнонаучных знаний. Простите меня, господин моряк, но, наверное, я был бы так же смешон для вас на мостике вашего корабля, вздумай я им командовать, как смешны ваши фантазии в этой аудитории.

– Браво! – поддержали врача из публики.

– Продайте ваши идеи беллетристам! Они неплохо них заработают, – кричал человек в пенсне и бабочке.

– Я вообще не понимаю, господа, – возмущался отставной генерал, – как можно в такой трудный для родины час морочить публику пустыми звуками.

Дмитрий Николаевич тщетно пытался защитить бpaта.

– Но, господа, ведь открыл же Рентген невидимые лучи! Почему же не могут быть неслышимые звуки?!

Но его никто не слушал.

Между реями шхуны и белым фронтоном Константиновской батареи проскользнул силуэт уходящего в море эсминца. Война продолжалась.

Шхуна «Алмазар» со спущенным флагом и зарифленными парусами стояла у Телефонной стенки. В ее иллюминаторах буйствовало неистовое севастопольское солнце. В трюме судна кавторанг Михайлов в синем лодочном кителе устанавливал раструбы иероприемника, соединяя их с аппаратурой усилителя. Мичман Покровский в нательной рубахе с закатанными рукавами лепил из гипса бюст Михайлова.

– Зря вы это, Юрий Александрович… Ни к чему. Лучше бы помогли мне усилитель подключить.

– Нет пророка в своем отечестве! – возмущался мичман. – Даже вы не хотите понять, что Николай Николаевич Михайлов – великий физик и что когда-нибудь этот скромный бюст украсит отнюдь не гарнизонное Морское собрание, а пантеон Императорской Академии наук…

– Бог с ней, с академией! – махнул рукой Михайлов. – Самое главное, нам дали «Алмазар» на целый месяц.

– Я бы вообще перебрался сюда жить!

– Вы не опасаетесь, что мы можем разделить здесь судьбу отца Досифея? – испытующе спросил вдруг Михайлов своего помощника.

– А… это реально? – озадачился Покровский.

– Вполне.

– Но ведь вы же не опасаетесь?!

– Я? Представьте себе – опасаюсь… И вот о чем я подумал: мы не имеем права гибнуть оба – ни там, в море, ни здесь, на шхуне. Кто-то из нас, кому посчастливится остаться в живых, обязан довести дело до конца… Как вы посмотрите на то, если я предложу вам списаться с лодки на берег? Скажем, по болезни…

– Николай Николаевич, вы делаете мне бесчестное предложение.

– Никоим образом! Я буду рисковать в море. Вы будете рисковать здесь.

– Но ваш риск несравнимо выше!

– Это известно только фортуне. Давайте рассуждать, исходя из интересов науки. Вы младше меня лет на пятнадцать. Если вы переживете меня на этот срок, представляете, сколько вы успеете сделать?! Разве в моих словах нет резона?

Покровский неуверенно протянул:

– Пожалуй…

Ветер глухо завывал в снастях, в распахнутых люках. Где-то хлопнула дверь, и на пустынном судне послышались чьи-то шаги. Офицеры насторожились. Шаги приближались.

– Эй, – донеслось с палубы. – Козлятушки-ребятушки, отзовитеся, отомкнитеся!..

В горловине твиндечного люка показалось лицо флаг-капитана Эльбенау.

– А, вот вы где, Схимники-затворники… – Эльбенау сбежал по деревянному трапу. Он был слегка навеселе. – А я вас ищу, чтобы сообщить вам прене… Пардон… Пре– ле… Препре… Тьфу, черт! Преприятнейшую новость! Комфлота только что подписал приказ об откомандировании капитана второго ранга Михайлова за границу для приемки и перегона субмарины новейшего типа. Каково?!

– Какую еще, к черту, за границу?! – рассердился Михайлов.

– Нет, вы посмотрите на него, он еще недоволен! – изумился Эльбенау. – Оказаться в разгар войны – и где? В Италии? В божественной стране – апельсины, маслины, кьянти, Данте, прекрасные мадонны и не на полотнах, а визави – в какой-нибудь тихой загородной траттории… О боже, почему везет только дуракам?!

Мичман Покровский первым оценил новость.

– А что, Николай Николаевич, может, именно в Италии мы сможем заказать мембраны для иерогенератора?!

Михайлов молчал, напряженно обдумывая новость. Эльбенау патетически воздел руки:

– Слез благодарности за радостную весть уж не дождаться мне!.. Черт с вами! Шампанское наше, бокалы ваши… Свистать всех наверх!

Они поднялись в бывшую кают-компанию, и Покровский достал из буфета бокалы на тонких высоких ножках. Эльбенау хлопнул пробкой и стал разливать вино.

Михайлов поднес пустой бокал к уху. Тонкое стекло тревожно запело.

– Юрий! – крикнул Михайлов. – Вниз, к приборам! Кажется, начинается…

Все трое бросились в трюм. Стрелки приборов плясали зашкаливая.

Покровский приложил ладонь к мачте и испуганно отдернул.

– Дрожит! Николай Николаевич, она дрожит! – Михайлов переменился в лице.

– Всем немедленно покинуть судно! И вам, Юрий, тоже. Никаких возражений! Я вам приказываю… О, ч-черт…

Михайлов обхватил голову руками. Лицо его исказила гримаса чудовищной боли. Через секунду застонал и Эльбенау. Покровский корчился на трапе. С большим трудом они выбрались в кают-компанию, где бокалы подпрыгивали на столе, как живые. Под звук бьющегося стекла они преодолели последнее расстояние, отделявшее их от берега. И только оказавшись на причале, все трое перевели дух.

– Ну, знаете ли, господа естествоиспытатели, – покачал головой Эльбенау, – я к вам на вашу шайтан-фелюгу больше не ходок.

Из высоких окон Штаба открывалась листва каштанов, сквозь шумящую их зелень белела колоннада Графской пристани, а меж колонн просвечивало синее в белых застругах море.

Командующий флотом Черного моря подвел капитана второго ранга Михайлова к карте Западного полушария. Густая синяя штриховка покрывала в морях и океанах зоны действия германских подводных лодок и минные поля, проливы перечеркивали пунктиры стальных сетей и волнистые линии рубежей противолодочных барражей.

– Как видите, – пророкотал адмирал, – задача ваша не из легких. Чтобы перейти из Генуи в Архангельск, вашей подлодке предстоит пересечь зоны самых активных боевых действий на морских театрах. Я уже не говорю о том, что вам выпала честь впервые в истории русского подводного плавания пересечь открытый океан. Не буду скрывать опасности этого предприятия. Мы купили у итальянцев малотоннажную подводную лодку прибрежного действия. Выход на ней в океан сопряжен с известным риском, да и сам поход непрост даже для океанских субмарин. Поэтому я вам даю право персонального отбора людей для выполнения этого – считайте стратегического – задания. Да-да, стратегического, ибо ваша малютка положит начало большим подводным силам флотилии Северного Ледовитого океана.

– Ваше высокопревосходительство, я прошу разрешения совершить этот поход силами моей нынешней команды.

Лицо адмирала приняло недовольное выражение.

– Но у вас, насколько осведомлен я, много неблагонадежных людей…

Михайлов не согласился с командующим:

– Они все проверены в боях, господин адмирал! С другими я не смогу выполнить возложенную на меня задачу!

Адмирал ответил не сразу.

– Ну что ж, как вам будет угодно…

Черные шелковые шторки запахнули секретную карту.

В окнах дома кавторанга Михайлова горел красноватый свет свечей. Город экономил электричество.

В полутемной гостиной сумерничали две пары. В дальнем углу, присев на подлокотник кресла, мичман Покровский перебирал струны гитары. Он пел Оленьке, и та слушала, тревожно внимая каждому слову.

Надежда Георгиевна раскладывала пасьянс, прислушиваясь к пению. Михайлов завороженно следил за ее тонкими быстрыми пальцами. Он, как и Покровский, был в черном виц-мундире при галстуке.

– Любовь моряка, – вздохнул кавторанг, – всегда обречена… Судите сами: свидание, каким бы желанным и заветным оно ни было, в любую минуту может быть принесено в жертву службе: по стуку вестового в дверь, по выстрелу из пушки, по флагу большого сбора…

Покровский пел:

– Когда-то рыцари совершали свои подвиги во имя дам, – продолжил свою мысль кавторанг, – мы же теперь должны вершить свои дела, отрекаясь от женщин, отвергая их любовь… И если я, командир, например, собрался на свидание к прекрасной даме и вдруг узнаю в последнюю минуту, что механик не произвел зарядку аккумуляторов или штурман не уничтожил девиацию компасов, свидание летит к черту! В электрических, в магнитных полях невозможно быть рыцарем.

Надежда Георгиевна слушала и не слушала его.

– Мне кажется, когда любишь человека, – тихо сказала она, – начинаешь любить все, что с ним связано… Пустячные вещи, согретые его руками или даже просто удостоенные его взгляда, вдруг наполняются особым, таинственным смыслом…

Михайлов поцеловал ей руки, потом спрятал лицо в ее ладонях.

Покровский перебирал гитарные струны.

Вещунья-тревога мне сердце сжимает.

И этот романс мне ужель не допеть?!

А наш броненосец усталый качает

То мертвая зыбь, то «рогатая смерть»…

Они, прощались в маленьком греческом ресторанчике близ Херсонеса. Музыканты играли беспечную «Бузуки».