Текст книги "Черный Ангел"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Снаружи захрустел гравий, затем раздался звук выстрела, и часть головы Лоу исчезла. Пальцы разжались, и Лоу упал на землю.

Похолодевшая Алиса приросла к месту. Она слышала, как снаружи Уоллис молит кого-то о пощаде. Он отступал спиной к хижине, и она видела, как его тело становилось все больше и больше, по мере того как он приближался к окну. Прозвучали еще выстрелы, и стекло разбилось на тысячи частей, оставшиеся в раме осколки обагрились кровью.

Теперь зашевелились и другие обитательницы хибары. Справа от нее периодически повизгивала дородная Роулин. Алиса легко представила, как Роулин взобралась с ногами на койку и пытается забиться в самый угол, простыня прижата к груди, глаза еще сонные, а щеки в красных пятнах. Слева от нее Приа, метиска с примесью азиатско-индийской крови, бьется головой о стену. Скорее всего, Приа так еще и не протрезвела после вчерашнего – предыдущую ночь она проводила время с двумя джонсами, и они угощали ее.

На пороге появился мужчина. Алиса бросила короткий взгляд на его лицо, и это придало ей силы, в которых она так нуждалась. Алиса разжала руку, одеяло неслышно упало. Затем залезла на койку и по ней пробралась к окошку.

Сначала оно не поддавалось. Она уже слышала, как этот тип двигается по хибаре, приближаясь к загородкам шлюх. Она ударила по раме запястьем, и окошко открылось почти беззвучно. Алиса подтянулась и протиснулась в оконце как раз в тот момент, когда раздался еще один выстрел прямо рядом с ее койкой и взрыв осколков от стены. С Роулин покончено. Алиса – следующая. За ее спиной мужская рука схватила одеяло и с силой дернула его. Алиса кувырком полетела вниз. Неловко упершись руками в землю, она почувствовала, как что-то острое впилось ей в ладонь. Но она уже бежала под спасительную защиту деревьев, где упавшие ветки трещали под ногами, бежала все дальше в лес, спотыкаясь и увертываясь, укрывая голову. Дробовик взревел снова, выстрелом раздробило ствол ольхи всего в дюйме от ее правой ноги.

Алиса продолжала бежать, не обращая внимания на изрезанные камнями ступни, одежду, изодранную в клочья. Она остановилась только тогда, когда боль в боку стала невыносимой. Казалось, тело разрывало пополам. Она привалилась к дереву, но ей все чудилось, что где-то вдали все еще слышны ее преследователи. Она узнала лицо мужчины в дверном проеме. Это был один из тех, кто забрал Приа предыдущей ночью. Она не знала, почему он вернулся, не знала, какая сила заставила его сотворить то, что он сделал. Алиса знала одно – ей следовало убираться из этого места, так как эти двое знали, кто она. Они видели ее и постараются найти. Алиса позвонила матери с таксофона на бензоколонке. В это раннее воскресное утро никто еще ничего не отпирал. Мать принесла одежду и захватила для нее все деньги, какие только у нее были, и в тот же полдень Алиса уехала и никогда больше не возвращалась туда, где появилась на свет. Шли годы. Она звонила матери, ей всегда нужны были деньги. Звонки раздавались хотя бы раз в неделю, порой чаще, но она всегда звонила. Это была единственная уступка Алисы, и даже в самые отвратительные периоды дочь никогда не отступала от этого правила, поддерживая хоть такой мимолетный контакт с матерью. Марта была благодарна дочери за эти звонки. Так она узнавала, что Алиса еще жива.

А потом звонки прекратились.

* * *

Марта сидела на кушетке в моем кабинете, Луис стоял подле нее, Эйнджел притаился в моем кресле. Я устроился у камина. Зашла Рейчел, но, взглянув на нас, ушла.

– Тебе следовало приглядывать за ней. – Марта подняла глаза на Луиса.

– Я пытался. – Луис выглядел усталым. Он как-то сразу постарел. – Она не хотела от меня помощи. Того, что я мог ей предложить.

Глаза Марты вспыхнули.

– Как ты можешь говорить такое? Алиса запуталась. Заблудшая душа. Она нуждалась в ком-то, кто мог бы вернуть ее. Этим кем-то мог стать для нее ты.

На сей раз Луис ничего не ответил.

– Вы ездили на Хантс Поинт? – поинтересовался я.

– Когда мы говорили с Алисой в последний раз, она сказала мне, что обитает там, вот я и поехала.

– Это там вас ударили?

Она опустила голову.

– Какой-то мужчина ударил меня.

– Как его зовут? – спросил Луис.

– Зачем тебе это? Ты готов сделать с ним то, что сделал с другими? Ты думаешь, это поможет найти твою сестру? Ты хочешь считать себя важной птицей, но уже слишком поздно делать то, что сделал бы на твоем месте настоящий мужчина. Поступай как знаешь, только не надо мне этой трепотни.

Тут я не выдержал и вмешался. Взаимные обвинения никуда бы нас не привели.

– Зачем вы пошли к нему?

– Это Алиса сказала мне, что работает на него. Другой, тот, с которым она была прежде, умер. Она говорила, будто этот новый позаботится о ней, подыщет ей богатых мужчин. Богатых мужчин! Кому она нужна теперь, после всего, что с ней случилось?! Кому она нужна?..

Она снова начала плакать.

Я подошел к ней и протянул чистый носовой платок, затем осторожно опустился на колени перед нею и постарался успокоить.

– Нам нужно знать его имя, если мы хотим начать поиски.

– Джи-Мэк, – наконец смогла выговорить пожилая женщина. – Он называет себя Джи-Мэк. Там еще есть белая девочка, совсем-совсем молоденькая. Она помнит Алису, но там, на улице, Алису звали Ла Шан. Эта девочка не знает, куда делась Алиса.

– Джи-Мэк, – повторил Луис.

– Тебе это имя о чем-нибудь говорит?

– Нет. Последний раз я слышал, что она была с сутенером по кличке Щедрый Билли.

– Похоже, дела изменились.

Луис встал и помог подняться Марте.

– Мы должны дать тебе поесть. И тебе нужно отдохнуть. Она взяла его за руку и крепко-крепко ее сжала.

– Найди Алису ради меня. Она попала в беду. Я это чувствую. Ты должен найти ее и вернуть мне.

* * *

Жирный мужчина стоял у края ванны. Его звали Брайтуэлл, и он был очень-очень стар, гораздо старше, чем выглядел со стороны. Иногда казалось, будто он только что вышел из летаргического сна, но мексиканец, чье имя было Гарсия, предпочитал не спрашивать Брайтуэлла, откуда тот взялся. Он понял одно: надо повиноваться Брайтуэллу и надо быть осторожным с ним. Он видел, что Брайтуэлл сделал с женщиной, наблюдал через стекло, как жирные сальные губы закрыли ей рот последним поцелуем. Ему показалось, что в глазах женщины он увидел какое-то тяжкое и печальное знание в то самое мгновение, когда она обмякла и умерла, как если бы она поняла, что ждет ее дальше, когда ее тело уже не могло служить ей. Интересно, скольких еще отправил он в этот путь? Гарсия задумался. И даже если то, о чем подозревал Гарсия, не было правдой, кто поверит таким вещам о себе?

Химикаты разлагали останки. Зловоние было невыносимо, но Брайтуэлл даже не пытался закрыться от него. Мексиканец стоял сзади, прикрыв нижнюю часть лица белой маской.

– Что теперь? – спросил Гарсия.

Брайтуэлл сплюнул в бадью, затем повернулся спиной к разлагающемуся телу.

– Найду другую и убью ее.

– Умирая, она о ком-то говорила. Она звала какого-то мужчину.

– Знаю. Слышал, как она называла его имя.

Но мы думали, что она одинока, что о ней некому позаботиться, некому вспомнить.

– Нас дезинформировали, хотя, возможно, никому она не нужна. Никто и не вспомнит о ней.

Брайтуэлл обтек его и вышел, оставив наедине с разлагающимся телом. Гарсия не последовал за ним. Брайтуэлл был не прав, но Гарсия не нашел в себе храбрости возразить ему. Ни одна женщина на пороге смерти не станет столько раз называть одно и то же имя, если оно ничего не значит для нее.

Кто-то о ней еще вспомнит.

И он придет.

Часть вторая

Тот, у кого есть жена и дети, является заложником судьбы.

Фрэнсис Бэкон «Эссе» (1625)

Глава 3

Вокруг нас полным ходом продолжалось празднование крестин Сэм. Слышался смех, открывались бутылки. Кто-то запел песню, судя по всему, отец Рейчел, которого тянуло петь каждый раз, когда он начинал пьянеть. Фрэнк был юристом и относился к числу тех дружелюбных типов, которые поддерживают приятельские отношения со всеми и которым нравится быть в центре внимания повсюду, где бы они ни оказались. Такие, как он, считают, что украшают жизнь окружающих своим громкоголосием и неуемной инициативностью. Я наблюдал, как он вел себя на свадьбе. Он заставлял стеснительных женщин танцевать, искренне считая, что пытается вытащить этих скромниц из их раковин. Но они лишь неуклюже дергались на танцевальной площадке, напоминая новорожденных жирафов, и бросали безнадежно тоскливые взгляды в сторону своих стульев. Я предполагаю, кто-то возразит мне и скажет о его добрых намерениях, но, к сожалению, он не умел сочувствовать другим, чтобы держать эти добрые намерения при себе. Помимо опасений за судьбу дочери, которые он испытывал, Фрэнк расценивал мое присутствие на любых празднованиях в буквальном смысле как личное оскорбление, видимо, не сомневаясь, что я могу в любой момент разрыдаться или кого-то поколотить. Иными словами, испортить погоду во время парада, так тщательно подготовленного Фрэнком. Наедине мы и вовсе старались не встречаться.

Джоан верховодила в их браке, и одного ее негромкого слова обычно хватало, чтобы заставить Фрэнка заплясать под ее дудку. Она работала воспитательницей в детском саду и принадлежала к числу допотопных либеральных демократов, которые слишком уж близко к сердцу принимали изменения, произошедшие в стране за недавние годы, как при республиканцах, так и при демократах. В отличие от Фрэнка она редко открыто заговаривала о своей тревоге за дочь, по крайней мере не со мной. Только иногда, обычно, когда мы уже прощались с ними по завершении очередного, порой неловкого, порой умеренно милого посещения, вдруг, осторожно взяв меня за руку, шептала: «Ты ведь думаешь о ней, не так ли?»

И я в ответ заверял ее, что осторожен и внимателен, что забочусь о судьбе, но, глядя в глаза Джоан, я видел, как ее желание верить мне борется с ее опасением, что не в моих силах выполнить эти обещания. Интересно, висело ли надо мной, как и над пропавшей Алисой, проклятие, и рана, нанесенная в прошлом, будет так или иначе всегда отравлять мое настоящее и будущее.

Я пытался найти средство снизить риск того, что рана откроется вновь, главным образом, тем, что отклонял любую работу, предполагавшую хоть малейшую степень риска, причем недавний вечер, проведенный с Джекки Гарнером, был явным исключением. Беда же состояла в другом: любая работа, которая стоила того, чтобы ею заниматься, предполагала определенный риск, и поэтому я тратил время на дела, которые шаг за шагом, постепенно, иссушали мое желание жить. Я уже пробовал когда-то идти по этой дорожке, но тогда я еще не жил с Рейчел. Я не слишком долго сумел продержаться, прежде чем понял, что не в моих силах противостоять манящей глубине темной непроходимой чаще леса.

А теперь вот Марта постучала в мою дверь, и эта женщина принесла с собой свою собственную боль и страдания той, другой. Может статься, есть самое простое объяснение исчезновению ее дочери. Нет никакого смысла пренебрегать фактами: жизнь Алисы в выбранном ею месте была опасна до крайности, а ее дурные привычки и характер сделали ее еще более уязвимой. Женщины, которые работали на тех улицах, пропадали регулярно. Некоторые убегали от сутенеров или иных своих притеснителей. Другие, измученные грабежом и насилием, пытались покончить с этим миром прежде, чем он иссушит в них все жизненные силы. Но мало кому из них это удавалось, большая часть возвращалась назад в те же переулки, на те же автомобильные стоянки, полностью потеряв всякую надежду на спасение. Женщины следили друг за другом, сутенеры не спускали с них глаз. Ни цента не должно было уйти на сторону, но дело не только в этом. Случись кому-нибудь напасть на кого-то из женщин, сутенер тут же настигал обидчика.

* * *

Мы отвели тетю Луиса на кухню и поручили ее заботе одного из родственников Рейчел. Вскоре она уже сидела в удобном кресле в гостиной и угощалась цыпленком и пастой, запивая все это лимонадом. Когда Луис пошел проведать ее немного позже, он нашел ее спящей. Измученный и истощенный неимоверными усилиями организм не мог больше сопротивляться сну.

Уолтер Кол присоединился к нам. Он знал кое-что о прошлом Луиса, а подозревал и того больше. О жизни Эйнджела Уолтер был осведомлен лучше, поскольку Эйнджел имел своего рода «послужной список» содеянного им, этакое увесистое досье, детали которого, правда, уже стали достоянием относительно отдаленного прошлого. Я спросил Луиса, стоит ли нам привлекать Уолтера, и он согласился, хотя и неохотно. Луис не был доверчивым малым и уж, несомненно, не любил вовлекать полицию в свои дела. Однако Уолтер, хотя и ушел в отставку, все же сохранил связи с нью-йоркским департаментом полиции, которые я давно растерял, и в отличие от меня оставался в хороших отношениях с теми офицерами, которые еще продолжали служить. По общему признанию, все объяснялось очень просто. В департаменте служили люди, подозревавшие, что у меня руки в крови. Они дорого заплатили бы, чтобы вызвать меня для дачи показаний. Полицейские с улиц были не так категоричны, но Уолтер по-прежнему пользовался уважением тех, кто занимал посты повыше, а именно оттуда могла прийти помощь, если бы в этом возникла необходимость.

– Ты поедешь в город сегодня вечером? – спросил я у Луиса.

Он кивнул.

– Хочу, чтобы мне нашли этого Джи-Мэка.

Я чуть поколебался.

– Думаю, тебе надо подождать.

Луис сидел, опустив голову, правой рукой легонько похлопывая по подлокотнику кресла. Этого человека всегда отличало полное отсутствие лишних движений, и подобное поведение в значительной степени воспринималось мной как взрыв эмоций.

– Ты так думаешь? – бесстрастно поинтересовался он.

– Надо же кому-то и подумать. Ты появляешься там, весь увешанный пушками, бряцаешь ими, и все, пусть даже из обыкновенного чувства собственного сохранения, линяют оттуда, неважно, знают они тебя или нет. Если этот тип уйдет от тебя, нам придется перевернуть весь город с ног на голову, чтобы отыскать его, и ты потратишь впустую уйму драгоценного времени. Мы ничего не знаем об этом парне. И ситуацию надо менять до того, как мы пойдем за ним. Ты думаешь только о мести. Да, он оскорбил Марту. Но это может и подождать. Наша сегодняшняя забота – ее дочь. Мне надо, чтобы ты держался поодаль.

В этом тоже был свой риск. Джи-Мэк теперь знал точно: кто-то ищет Алису. Если предположить, что Марта права и что-то плохое случилось с ее дочерью, тогда перед сутенером вставал выбор: либо он твердо говорит, что ему ничего неизвестно, и заставляет своих женщин делать то же самое, либо ему надо бежать.

Правда, я надеялся, что у него не сдадут нервы, пока мы не доберемся до него. Он был новеньким, раз Луис ничего не знал о нем. И еще молодым. Это означало главное: Джи-Мэк достаточно самонадеян, чтобы считать себя этаким плейа на улице. Он сумел достичь определенного положения и откажется покидать свои позиции до тех пор, пока не возникнет крайняя необходимость.

Луис задумался. Все молчали.

– Как долго?

Я повернулся к Уолтеру.

– Через двадцать четыре часа у меня будет то, в чем вы нуждаетесь.

– Тогда мы наедем на него завтра ночью, – сказал я.

– Мы? – переспросил Луис.

– Мы, – подтвердил я.

Он остановил на мне взгляд.

– Но это личное.

– Я знаю.

– Давай начистоту. У тебя свои методы и свои принципы, и я уважаю их, но для твоей совести в этой пьесе нет ролей. Ты начнешь сомневаться, я хочу, чтобы ты отошел в сторону. Это относится ко всем.

Его глаза резко метнулись в сторону Уолтера и на мгновение задержались на нем. Я кожей ощутил, как Уолтер напрягся, и коснулся его руки. Он слегка расслабился. Уолтер никогда не вовлек бы себя во что-нибудь, что нарушало его собственный строжайший моральный кодекс. Даже без значка Уолтер все еще оставался полицейским, причем хорошим полицейским. Ему не было нужды оправдываться перед Луисом.

Больше никто ничего не сказал. Мы устало молчали. Я предложил Уолтеру позвонить по телефону в кабинете. Луис пошел будить Марту, чтобы взять ее с собой в Нью-Йорк. Мы с Эйнджелом направились к парадной двери.

– Она знает о вас с Луисом?

– Я с ней ни разу не встречался. И ничего не знал о его семье. Считал, кто-то растил его в тюрьме, потом бросил на произвол судьбы. Она явно неглупа. Если сейчас еще не поняла, то догадается достаточно скоро. Тогда и посмотрим.

Мы наблюдали, как Рейчел провожала друзей к машине. Красивая она. Я любил в ней все: ее походку, осанку, грациозность движений. Моя душа разрывалась. Это как трещина в стене, которая начинает медленно расширяться, угрожая прочности и целостности всей конструкции.

– Ей это не понравится, – заметил Эйнджел.

– Я в долгу перед Луисом.

Эйнджел чуть не расхохотался.

– Ты ничего не должен ни ему, ни мне. Пусть ты так чувствуешь, но мы так не считаем. У тебя теперь семья: женщина, которая любит тебя, и дочь, которая зависит от тебя. Смотри, не навреди им.

– Я и не собирался. Я знаю, за что я в ответе.

– Тогда зачем ты занимаешься всем этим?

Ну что я мог ответить ему? Мог сказать, что хочу. Мог сказать, что мне нужно. Но все это было только частичным объяснением, в этом я не сомневался. Вероятно, помимо всего где-то глубоко внутри меня, в потаенной части меня самого, я хотел заставить их уйти, ускорить, приблизить развязку, которая, как я видел, была неизбежна.

Нет, это не все. Есть еще кое-что, еще одна существенная составная для обоснования моего решения заняться этим делом. Я почувствовал это, как только увидел такси, свернувшее к нам, медленно подъезжавшее все ближе к дому. Я чувствовал это, когда наблюдал, как пожилая женщина ступила на гравий нашей дорожки. Я чувствовал это, когда она поведала нам свою историю, тщетно пытаясь сдержать слезы.

Она ушла. Алиса ушла, и, где бы она ни была теперь, она никогда больше не пройдет по этому миру, в котором однажды появилась. Я не мог бы объяснить, откуда я знаю, что Алиса ушла, так же как Марта не могла объяснить, откуда она узнала об опасности, грозившей ее дочери. Эта женщина, исполненная отваги от переполнявшей ее любви, появилась здесь не случайно – ее появление было как-то связано со мной.

Не знаю. Я знаю только одно – это должно быть сделано.

* * *

Мало-помалу почти все гости незаметно разбрелись по домам. Казалось, они забрали с собой всю ту беззаботную веселость, которую сами и принесли, не оставив ничего после себя в нашем доме.

Родители Рейчел, как и ее сестра, оставались ночевать у нас. Уолтер и Ли собирались провести пару дней с нами, но появление Марты заставило их отказаться от этого плана. Они поехали домой, чтобы Уолтер мог поговорить с полицейскими лично, если потребуется.

Я прибирался во дворе, когда Фрэнк Вулф буквально загнал меня в угол. Он был выше меня и намного крупнее. В средней школе он играл в футбол, но этому помешал Вьетнам. Фрэнк и не думал ждать, когда придет повестка. Этот человек уже тогда осознавал свой долг и ответственность. Джоан была беременна, когда он отправлялся во Вьетнам, хотя ни он, ни она об этом еще не знали. Его сын Куртис родился, пока он служил, а дочь – двумя годами позже. У Фрэнка были какие-то награды за Вьетнам, но он никогда не рассказывал, как они достались ему. Когда Куртиса, который стал к тому времени помощником шерифа в графстве, убили во время ограбления банка, Фрэнк не замкнулся в своем горе, что было бы вполне объяснимо, и не выносил жалости. Он сплотил вокруг себя всю семью, став ей несгибаемой опорой. Многими замечательными качествами обладал Фрэнк Вулф, но мы оказались слишком разными, чтобы когда-нибудь нам все же удалось выйти за рамки нескольких формально-вежливых обменов любезностями.

В руке Фрэнк держал пиво, но пьян он не был.

Я поднял несколько бумажных тарелок и бросил их в мешок для мусора. Фрэнк наблюдал за мной, но не двигался.

– Все хорошо, Фрэнк? – поинтересовался я.

– Это я у тебя собирался спросить.

У меня не было ни повода, ни необходимости отмахиваться от него. Да, Фрэнк не стал крупным адвокатом только из-за недостатка упорства. Я закончил собирать тарелки с поставленных на козлы помостов, завязал мусорный мешок и, взяв другой, принялся за пустые бутылки.

Бутылки весело позванивали, падая на дно мешка.

– Стараюсь изо всех сил, Фрэнк. – Мне не хотелось затевать с ним ссору, но она висела в воздухе, от нас уже ничего не зависело.

– По мне, так при всем моем уважении, не слишком-то ты стараешься. У тебя теперь есть долг, и ты несешь ответственность.

Я невольно улыбнулся. Опять эти два слова: «долг и ответственность». В них весь Фрэнк Вулф. Он, вероятно, надпишет их на своей могильной плите.

– Я знаю.

– И ты обязан жить согласно своему долгу и нести полную ответственность.

Он размахивал бутылкой пива передо мной, пытаясь таким образом подчеркнуть значение своих слов. До некоторой степени это ослабило эффект от его слов, делая Фрэнка похожим скорее на разбуянившегося пьянчужку, нежели на обеспокоенного отца.

– Послушай, все эти твои делишки заставляют Рейчел волноваться. Она постоянно волнуется и подвергается риску.

Нельзя рисковать теми, кого ты любишь. Мужчина так не поступает.

Фрэнк старался изо всех сил приводить разумные доводы, но он уже начинал играть у меня на нервах, возможно, как раз потому, что был прав.

– Ты только подумай, есть ведь и другие способы применить твой опыт. Я же не предлагаю тебе отказаться от всего. У меня есть связи. Я много работаю со страховыми компаниями, а они всегда ищут хороших следователей. И работа эта хорошо кормит: лучше, чем то, чем ты зарабатываешь теперь, это уж наверняка. Я могу обратиться к нужным людям.

Сам того не замечая, я со злостью швырял бутылки в мешок. Необходимо было сдержаться, я глубоко вздохнул и попытался опустить очередную бутылку как можно тише.

– Я ценю ваше предложение, Фрэнк, но не хочу работать страховым комиссаром.

Фрэнк исчерпал разумные доводы и повысил голос:

– Ну и почему это, черт возьми, тебе не подходит? Не можешь же ты, черт возьми, продолжать в том же духе! Разве ты не можешь понять, куда это все приведет? Ты хочешь, чтобы опять случилось то, что случилось...

Он резко оборвал себя, но было уже слишком поздно. Теперь «это» вышло наружу. «Это», черное и кровавое, будь оно проклято, пролегло между нами. Внезапно я почувствовал невероятную усталость. Энергия в моем теле иссякла, как источник в пустыне, и я поставил мешок с бутылками на землю.

Фрэнк покачал головой и открыл рот, но не произнес ни слова. Он не был человеком, способным извиняться. Хотя извиняться ему было не за что – все, сказанное им, было правдой.

Самое жуткое во всей этой истории заключалось в том, что Фрэнк никак не мог осознать, как легко могли бы мы понять друг друга, если бы захотели. Мы оба похоронили ребенка, и каждый из нас больше всего на свете боялся повторения случившегося. Я мог бы рассказать ему о Дженнифер, о том, как крохотный белый гробик исчезал под первыми комьями земли, о том, как аккуратно складывалась ее одежда и ботиночки, чтобы передать их другим, живым детишкам, о чувстве страшной утраты, которое нахлынуло вслед за всем этим, о зияющих пустотах в моем существе, которые уже ничем и никогда не заполнить, о том, как я не мог пройти вдоль по улице без того, чтобы любой проходивший мимо ребенок не напомнил бы мне о ней. И Фрэнк понял бы меня, потому что в каждом молодом человеке, выполняющем свой долг, он видел погибшего сына. Возможно, тогда часть напряженности между нами могла бы исчезнуть навсегда.

Но я не заговорил – старое чувство обиды и негодования выдвинулось вперед. Виновный человек, как и грешник, столкнувшись с неистовой праведностью и благочестием других, станет ожесточенно доказывать свою невиновность или найдет способ переложить свою вину на своих же обвинителей.

– Присоединяйтесь к своему семейству, Фрэнк, – сказал я ему. – Здесь нам уже нечего делать.

Я собрал мусор и оставил своего тестя в вечерней темноте.

Рейчел хлопотала на кухне, готовя кофе для родителей и одновременно пытаясь хоть немного разобраться в беспорядке на столе.

Я присоединился к ней. После возвращения из церкви мы в первый раз остались наедине друг с другом. Мать Рейчел пришла предложить нам помощь, но Рейчел сказала ей, что мы и сами справимся. Джоан посмотрела на меня взглядом, в котором в равной степени смешались сочувствие и упрек.

Рейчел лезвием ножа счищала остатки еды с тарелки в мусорный контейнер. Не глядя на меня, она спросила:

– Ну и что, собственно, происходит?

– Я мог бы спросить тебя то же самое.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты сегодня была слишком сурова и холодна с Эйнджелом и Луисом. Ты едва словом с ними обмолвилась, пока они были здесь. По правде говоря, ты и со мной почти не разговаривала.

– Может, если бы ты не проторчал весь остаток дня, запершись в своем кабинете, мы могли бы улучить минутку для разговора.

Это был справедливый упрек, хотя мы провели в кабинете меньше часа.

– Тут ты права. Но нам пришлось кое-что обсудить.

Рейчел хлопнула тарелкой по краю раковины, и осколки посыпались на пол.

– Что ты хочешь этим сказать?! Как это обсудить? Это же крестины твоей дочери!

Голоса в гостевой комнате затихли, затем зазвучали вновь, но уже приглушенно и напряженно.

Я потянулся к ней.

– Рейчел...

Она подняла руки и попятилась.

– Не надо. Не смей.

Я застыл не в силах двинуться. Я не хотел воевать с Рейчел. Все и так оказалось слишком хрупким. Один неверный шаг, самая малая оплошность, и мы были бы засыпаны осколками и черепками наших отношений.

– Что хотела та женщина? – спросила Рейчел, не поднимая головы. Растрепавшиеся пряди волос спадали на лицо, прикрывая глаза и щеки. Со сбившимися волосами, прикрывающими лицо, она слишком напоминала мне ту, другую.

– Это была тетя Луиса. Ее дочь пропала в Нью-Йорке. Думаю, Луис – ее последняя надежда.

– Он попросил тебя о помощи?

– Нет, это я вызвался помочь.

– Чем она занимается, ее дочь?

– Она была уличной проституткой и наркоманкой к тому же. Для полицейских ничего серьезного, значит, искать ее надо самим.

Рейчел расстроенно провела рукой по волосам. На сей раз она не пыталась остановить меня, когда я подошел обнять ее. Наоборот, даже позволила мне осторожно прижать ее голову к груди.

– Уолтер сделал несколько звонков. У нас есть выход на ее сутенера. Может, она скрывается где-нибудь. Иногда такие женщины выбывают на время из той жизни. Ты же знаешь.

Она осторожно обняла меня и крепко прижалась.

– Была, – прошептала она.

– Что?

– Ты сказал «была». «Она была проституткой».

– Я неправильно выразился.

Рейчел отрицательно покачала головой, не отрываясь от меня.

– Вот и нет. – Она уличила меня во лжи. – Ты ведь уже знаешь? Я не понимаю, как это у тебя получается. Думаю, ты просто ощущаешь, когда нет никакой надежды. Как ты выносишь это? Как у тебя хватает сил выдерживать такое напряжение?

Что я мог ей ответить?

– Меня все пугает. Я потому и не разговаривала с Эйнджелом и Луисом после крестин. Меня пугает их мир. Тогда, до рождения Сэм, мы обсуждали, как они станут крестными отцами. И это было... ну, в общем... это было нечто вроде шутки. Нельзя сказать, что я не хотела, чтобы они стали крестными, или соглашалась только для вида, а сама была против. Нет, тогда еще я не видела никакой беды в этом. Но сегодня, когда я увидела их там... Мне не хочется, чтобы у нас было что-то общее. Им нельзя быть рядом, ну хотя бы не так рядом. И в то же время я знаю, что каждый из них, ни секунды не сомневаясь, отдаст жизнь за Сэм. И за тебя, и за меня. Но вот только... Я чувствую, они приносят...

– Беду?

– Да, – прошептала Рейчел. – Они не хотят, но так получается. Беда следует за ними по пятам.

И тогда я задал вопрос, которого страшился сам:

– А за мной, ты думаешь, она тоже идет по пятам?

– Да. Мне кажется, те, кто в беде, находят путь к тебе, но за ними приходят и те, кто причиняет страдание и боль.

Она обняла меня еще крепче, неловко царапнув ногтями спину.

– И я люблю тебя уже за одно то, что тебе невыносимо больно отвернуться от чужого страдания. Я люблю тебя за твое желание помочь им, и я видела, как последнее время ты ходишь сам не свой. Я видела тебя, когда ты уходил от того человека, ты считал, что мог бы ему помочь.

Она говорила об Эллисе Чамберсе из Камдена, который обратился ко мне неделю назад. Его сын Нейл Чамберс попал в историю в Канзас-Сити. Какие-то типы крепко зацепили его на свой крючок. Эллис не сумел выкупить Нейла, нужно было вмешаться. Силовые методы, ничего больше, но, возьмись я за дело, пришлось бы оставить Сэм и Рейчел. И без риска не обошлось бы. Кредиторы Нейла Чамберса не отличались щепетильностью в выборе методов запугивания и наказания. Кроме того, Канзас-Сити не входил в сферу моего влияния, и я сказал Эллису, что ему следует поискать кого-нибудь из тех мест, поскольку чужой человек тут только помешал бы. Я навел справки и передал ему кое-какие имена, однако он тогда сильно расстроился. Он ожидал большего. И я знал, что он заслужил большего.

– Ты поступил так из-за меня и Сэм, – продолжала Рейчел, – но я-то видела, чего это тебе стоило. Видишь, как получается: любой твой выбор обернется для тебя болью. Я только не знала, сколько еще ты сможешь отворачиваться от тех, кто идет к тебе за помощью. Наверное, теперь знаю. Сегодня ты уже не сумел.

– Рейчел, она – семья Луиса. Что еще я мог сделать? Губы ее тронула едва заметная улыбка.

– Не она, так кто-нибудь еще. Ты же знаешь это.

Я поцеловал Рейчел в макушку. Она пахла нашим ребенком.

– Твой папа попытался поговорить со мной во дворе.

– Держу пари, вы оба в восторге.

– Это было классно. Мы обсуждали возможность поехать в отпуск вместе.

Я поцеловал ее снова.

– Ну а мы с тобой? Все хорошо?

– Не знаю. Я люблю тебя, но не знаю, – призналась она, выпустила меня из своих объятий и ушла, оставив меня одного на кухне. Я слышал, как она поднялась по лестнице, как наверху заскрипела дверь нашей спальни, где спала Сэм. Я знал: Рейчел склонилась над дочкой, прислушиваясь к ее дыханию.

Той ночью я слышал голос другой, доносившийся откуда-то снизу, но не стал подходить к окну. Ее голос сливался с целым хором других голосов, каким-то шепотом и плачем. Я закрыл уши и крепко зажмурил глаза. Сон все же сморил меня, и мне снилось серое безлистное дерево, его колючие, покрытые шипами листья загибались внутрь, и в них, словно в клетке, бились коричневые траурные голуби. Они колотились о ветви и кричали, трепещущие крылья издавали глухой свист, кровь налипла на их перья там, где шипы пронзали их плоть.

Я спал, и новое имя было вырезано на моем сердце.