Текст книги "Черный Ангел"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Но в монастырях в глубочайшей тайне хранились и иные ценности. Укрытые за стенами подвалов или в пределах больших алтарей, они подвергали опасности и монастырские стены, и обитателей монастырей. От аббата к аббату тайно передавалось это знание, и лишь очень немногие ведали, что скрывается под библиотекой в Салеме в Германии или под декоративными плитами, которыми вымощен пол церкви в Булэнде в Северном Йоркшире.

Или в Фонтфруаде.

Монахи селились в Фонтфруаде еще с 1093 года, хотя первое формальное сообщество, вероятно составленное из бывших отшельников ордена бенедиктинцев, было создано в 1118 году. Само аббатство Фонтфруад появилось в 1148 или 1149 году и стремительно превратилось в надежное укрепление на линии фронта в борьбе против ереси. Когда Римский Папа Инокентий III пошел против Манишеанс, его легатами были два монаха из Фонтфруада, один из которых, Пьер Кастельно, был впоследствии убит. Еще один аббат Фонтфруада вел кровавый крестовый поход против Альбижансьанс и как поборник веры поднял своих монахов против сил Монсегура и Кверибю, которых привечали либералы Арагона. Не было, возможно, ничего неожиданного в том, что Фонтфруад наконец получил заслуженную награду за свою несгибаемость, когда один из его аббатов, Жак Фоурниер, стал Римским Папой Бенедиктом XII.

Аббатство Фонтфруад было в придачу еще и богато, его процветание опиралось на 25 усадеб и ферм со стадами более чем в двадцать тысяч голов крупного рогатого скота. Но постепенно монахи стали беднеть. Во время Французской революции Фонтфруад превратили в приют города Нарбон. Как ни странно, в этом было спасение Фонтфруада, поскольку аббатство сохранилось, тогда как многие другие запросто подвергались разрушению. Цистерцианцы еще не раз процветали в своем аббатстве с 1858 до 1901 года, когда государство выставило Фонтфруад на продажу и его приобрела и отреставрировала пара французских покровителей искусства из Лангедока.

И всегда, даже тогда, когда ни один монах не спасал свою душу в монастырских кельях, Фонтфруад не оставался без пристального внимания цистерцианцев. Они пробирались туда, когда там располагался приют, проявляя заботу о больных и увечных в облике обывателей, и они возвратились в его окрестности, когда богатые благотворители Густав Файет и его жена Мадлен д'Андок приобрели здание монастыря, чтобы не дать вывезти этот архитектурный шедевр в Соединенные Штаты. Меньше чем в миле от Фонтфруада находится небольшая церковь, далеко более скромное посвящение Богу, чем ее грандиозный сосед, и оттуда цистерцианцы внимательно следили за Фонтфруадом и его тайнами. Почти 500 лет монастырь оставался нетронутым, пока Вторая мировая война не вступила в свою заключительную стадию и в округе не появились солдаты.

– Нет. О-хо-хо! Я тоже получил такое же письмо, но выбросил его в мусорку.

Марк Холл в отличие от Ларри Крэйна понимал, что времена изменились. В те месяцы после войны в мире все еще царил хаос, и можно было легко избежать неприятностей, всего лишь проявляя некоторую осторожность. Сейчас все изменилось. Он внимательно просматривал газеты и следил за публикациями по делу Мидора с особым интересом и беспокойством. Джо Том Мидор служил в армии США во время Второй мировой войны и утащил манускрипты и ковчег для мощей из пещеры, расположенной близ Кведлинбурга в Центральной Германии, где городской собор спрятал свои сокровища на время боевых действий. В мае 1945 года Джо Том отправил свои трофеи матери. Вернувшись, он показывал их женщинам в обмен на их сексуальную благосклонность. Мидор умер в 1980 году, и его брат Джек и сестра Джейн решили продать эти трофеи, тщетно попытавшись замаскировать их происхождение. Стоимость сокровищ приближается к 200 миллионов долларов, но Мидоры получили только три миллиона. Кроме того, продажей этих ценностей они привлекли к себе внимание прокурора Восточного Техаса, Кэрола Джонсона, который в 1990 году начал международное расследование. Шестью годами позже Большое жюри предъявило Джеку, Джейн и их адвокату Джону Торигану обвинение в незаконном сговоре с целью реализации краденых сокровищ. Эта статья тянула на десять лет тюремного заключения и уплату штрафов до 250 тысяч долларов.

То, что они избежали такой участи и заплатили только 135 тысяч долларов, для Марка Холла было уже не столь существенно. Он твердо осознал, что для них обоих лучше всего унести с собой в могилу знание о существовании остатка их находки из Фонтфруада. Но тут подвернулся этот жадный тупица Ларри Крэйн, способный навлечь на них невероятные бедствия. Холла и так уже сильно обеспокоили эти письма. Их появление означало, что кто-то неведомый проследил связи и сделал определенные выводы. Если они притаятся и откажутся заглатывать приманку, то, возможно, Холлу все же удастся сойти в могилу, не растратив наследство детей на оплату юристов.

Они припарковались на подъезде к дому Короля. Жена Холла поехала навестить Джинни, поэтому там стоял только один автомобиль. Ларри дрожащей рукой коснулся локтя Короля. Король попытался стряхнуть ее, но Ларри уже двумя руками обхватил и крепко сжал его локоть.

– Давай посмотрим. Это все, что я прошу. Нам надо только сличить с фотографией и удостовериться, что у нас с тобой именно то, что они ищут. Эти люди отваливают такой куш! Это же уйма денег.

– У меня есть деньги.

– Ну и пусть, но я-то, мать твою, их не имею! – закричал, не сдержавшись, Ларри Крэйн. – Я в полном дерьме, Король, влип по самые уши. У меня проблемы.

– Какие проблемы могут быть у такого старого козла, как ты?

– Ты же знаешь, я всегда любил играть на скачках.

– Ах ты, мать честная! Я знал, что ты из тех придурков, которые мнят себя умнее остальных идиотов, но играть на бегах вправе только те, кто может позволить себе проиграться. Насколько я помню, ты уж точно не возглавляешь подобный список.

Крэйн проглотил оскорбление и снес удар. Ему хотелось наброситься на Короля и дубасить его головой о новенькую деревянную приборную панель скандинавской мерзости, но этим он ни на йоту не приблизится к деньгам.

– Пусть так, – прошипел он, и на какое-то мгновение Крэйн обнажил ненависть к самому себе, так тщательно затаенную под слоем ненависти к другим. – Нет у меня твоих талантов, это уж точно. И женился я неудачно, и в делах не туда попер. И детей у меня нет, но, может быть, к лучшему. Я бы и с ними напортачил. Думаю, все говорят, что так мне и надо, за все получил по заслугам. – Он ослабил хватку. – Но эти жлобы, они меня растопчут, Король. Они заберут мой дом, их ничто не остановит. Дьявол, это единственное, что у меня осталось из того, что имеет цену, но при этом мне от них все равно не отвертеться, а я не смогу вынести боли. Все, о чем я прошу тебя, – посмотреть на нашу вещь, подходит ли она. Может, мы смогли бы договориться с теми парнями, которые ищут ее. Мы можем обтяпать все без шума, и никто никогда ничего не узнает. Прошу тебя, Король, сделай это для меня, и ты никогда больше не увидишь меня. Знаю, тебе не нравится, что я все время верчусь подле тебя, и твоей жене тоже, она спит и видит меня горящим в аду, и она с удовольствием спустила бы меня с лестницы при случае, но меня это нисколечко не волнует. Я только хочу услышать, что скажет этот парень, и мне надо знать, что у нас с тобой есть именно то, что он ищет. Я принес свою часть.

Он вынул засаленный коричневый конверт из целлофанового мешка, который лежал на заднем сиденье. Внутри была маленькая серебряная коробочка, очень старая и очень потертая и исцарапанная.

– Я почти забыл про нее, – объяснил он.

От одного взгляда на эту вещицу здесь, у порога его собственного дома, у Холла по телу пробежали мурашки. Он с самого начала не знал, зачем они прихватили и эту коробочку. Разве только внутренний голос подсказал ему, что вещь эта необычная, возможно, даже очень дорогая. Ему думалось, он сразу же понял ее ценность, даже если бы тогда никто не погиб за нее.

Но это было тогда, когда его кровь была все еще горяча.

– Я не знаю, – сказал Король.

– Доставай, – прошептал Ларри. – Давай соединим их и удостоверимся.

Король замер и ничего не отвечал. Он смотрел на свой славный дом, аккуратно подстриженную лужайку, окно спальни, которую он делил с женой. "Если бы я мог уничтожить только один кусок моей жизни, если бы я мог вернуться назад и не совершить только одно это действие! Все, что пришло потом, все мое счастье и вся моя радость были отравлены этим поступком. За все блаженства в жизни, за все богатство, которое я накопил, и за то положение, которое я получил, я никогда не знал ни единого дня покоя ".

Король открыл дверь машины и медленно направился к дому.

* * *

Рядовой Ларри Крэйн и капрал Марк Т. Холл попали в серьезную переделку.

В то время как главные американские силы продолжали движение в восточном направлении, их взвод был назначен в патруль в Лангедоке и попал в западню за деревней Нарбон. Их встретили немцы в коричневой с зеленым камуфляжной форме, поддержанные полугусеничной машиной с тяжелой пушкой.

Эта униформа и подвела американцев. Из-за нехватки снаряжения некоторые подразделения все еще использовали экспериментальный камуфляж, состоявший из двух частей артикула М образца 1942 года, который походил на типичную поношенную форму Вафен СС в Нормандии. Холлу и Крэйну уже доводилось оказываться в подобной ситуации по ходу боевых действий, когда их подразделение открыло огонь по четверке стрелков 2-й бронетанковой части, которые оказались отрезанными в ожесточенной борьбе со 2-м соединением войск СС около Сент-Дени-ле-Гаст. Двоих стрелков застрелили, прежде чем те получили возможность доказать свою принадлежность к американцам, еще один умер от ран.

Лейтенант Генри сам произвел фатальный выстрел, и Марка Холла иногда мучил вопрос, не потому ли лейтенант в тот критический момент позволил вражескому отряду выдвинуться из темноты раньше, чем приказал своим парням открыть огонь.

Но было уже слишком поздно. Холл никогда не видел, чтобы какое-нибудь воинское подразделение двигалось с такой скоростью и точностью, как те немцы. Одна минута – и они оказались перед американцами, в следующую минуту они уже были рассеяны среди деревьев с обеих сторон дороги, быстро и спокойно окружая врага, чтобы окончательно добить его. Капрал Холл и рядовой Крэйн каким-то чудом уцелели. Они оказались в заполненной жижей канаве и лежали там, пока кругом рвались снаряды, а деревья и кустарники рассыпались в щепки, разлетавшиеся в воздухе, как стрелы.

– Немцы, – сказал Крэйн совершенно некстати. Лицо его было вымазано грязью. – Здесь не должно быть никаких немцев, их же здесь не осталось. Какого дьявола они делают в Нарбоне?

«Нас убивают, – подумал Холл. – Убивают, вот что они тут делают». Но Крэйн был прав: немецкие войска отступали из этого района, а эти солдаты явно продвигались вперед. У Холла кровь текла по лицу и волосам, а взрывы кругом все продолжались. Их товарищей разрывало на части. В живых оставалась только горстка, и Холл мог видеть, как немецкие солдаты приближаются к уцелевшим, чтобы прикончить их. Немцы постепенно переставали прятаться, так как потребность в этом отпадала.

Эти немцы сильно отличались от других. Они имели какую-то цель.

Он услышал, как хнычет Крэйн. Холл чувствовал его дыхание, поскольку Крэйн вплотную притиснулся к капралу в надежде, что тело Холла обеспечит ему хоть какое-то прикрытие. Холл все понял и с силой толкнул Крэйна.

– Чего ты жмешься ко мне?!

– Мы должны держаться вместе, – взмолился Крэйн.

Звуки орудийного огня становились теперь все реже, и они слышали только одиночные очереди немецких автоматов. Холл знал, что это приканчивают раненых.

Он пополз через подлесок. Секундой позже за ним последовал Крэйн.

* * *

Много миль отделяло их сейчас от того злополучного места, много лет отделяло их от событий того дня. Ларри Крэйн сидел в «вольво» с кондиционером и тер пальцем крест, вырезанный на шкатулке. Он пытался вспомнить, чем была примечательна бумага, которая когда-то хранилась в этой коробке. Он припомнил, как разглядывал написанное на ней, но ничего не сумел понять и поэтому отложил ее в сторону. Он только догадался, что это латынь, но, скорее всего, какие-то обрывки слов. Что-то реальное заключалось в ином – в паре крошечных буковок, тщательно выведенных в правом верхнем углу пергамента. И Марка Холла, и Ларри Крэйна больше привлекли иллюстрации на присланных фотокопиях. Они напоминали наброски для какой-то статуи, но непонятно было, почему кому-то пришло в голову сотворить подобную статую из чего-то, что явно напоминало кости, кусочки высушенной кожи – останки, не то человеческие, не то каких-то животных.

Но кому-то все это вдруг понадобилось, и, если Ларри Крэйн прав, эти люди готовы заплатить щедрое вознаграждение.

Два солдата бесцельно блуждали в отчаянных попытках найти убежище, чтобы укрыться от дикого, неожиданно нагрянувшего холода, который становился все ощутимее, и от немцев, которые, возможно, теперь прочесывали местность в поисках оставшихся в живых, чтобы об их появлении никто не смог сообщить превосходящим силам противника. То была вовсе не отчаянная атака погибающих, не последняя, бессмысленная попытка немцев сдержать союзнический поток вроде действий тевтонского короля Канута.

Эсэсовцы явно специально десантировались в этом месте, возможно, по пути захватили американский бронетранспортер. И Холл не сомневался, что они имели какую-то очень серьезную тайную задачу. Эта уверенность была подкреплена увиденным, когда они с Крэйном отступили: люди в штатском, появившиеся из укрытия за бронетранспортером, явно направляли действия солдат. Но какое это имело сейчас значение для Холла? Никакого.

Ему оставалось только надеяться, что дорожка, которую они с Крэйном выбрали, уведет их как можно дальше от того места, куда направлялись немцы.

Мало-помалу они поднялись на какую-то возвышенность и наконец оказались в необитаемой части Корберийских холмов. Никаких зданий поблизости, никакого выпаса домашнего скота. Холл предположил, что даже если здесь когда-то и паслись стада, все пошло на снабжение продовольствием нацистов.

Начался дождь. Ноги Холла промокли. Высшему начальству почему-то пришло на ум, будто новые походные ботинки на пряжках, с недавних пор поставляемые в войска для солдат, выдержат холодную зиму, если их смазывать жиром. Однако Холл теперь мог поспорить, что даже ранней осенью дело обстояло весьма плачевно. Ботинки, хоть и обильно смазанные жиром, промокали и совсем не держали тепло. Пока они с Крэйном брели по холодной и влажной траве, пальцы ног начало ломить от боли так сильно, что на глазах выступили слезы. В довершение их бед из-за проблем с налаживанием поставок они с Крэйном были одеты только в шерстяные брюки и жакеты «от дядюшки Исаака».

На двоих у них имелись четыре осколочные гранаты, Ml у Крэйна и автоматическая винтовка у самого Холла. У него оставалось еще девять патронов, включая тот, что уже сидел в стволе ружья, а у Крэйна были еще два пояса, итого, в общей сложности, 25 магазинов.

Они также имели четыре НЗ-пайка, по два на каждого – консервы из колбасного фарша и сосисок. Не так уж плохо, но и не слишком хорошо, особенно если те немцы нападут на их след.

– Ты представляешь хоть примерно, где мы? – спросил Крэйн.

– Не имею ни малейшего понятия.

Надо же такому случиться, что из всего их подразделения в живых после той проклятой кровавой резни остались именно они, вдвоем с Ларри Крэйном. Этот парень и впрямь заговоренный. Холл уже походил на подушку для булавок со своими осколками, которые попали в него, а у Крэйна ни одной царапины.

Все же правильно поговаривали у них, что Крэйн заговоренный, и, пока он, Холл, оказывается где-то рядом с ним, частица этой неведомой защиты достается и ему. Достойная причина чувствовать благодарность.

– Холодно, – сказал Крэйн. – И сыро.

– Ты думаешь, я не заметил?

– Ты собираешься идти, пока не свалишься с ног?

– Я собираюсь продолжать идти, пока...

Он замер на полуслове. Они стояли на вершине небольшого холма. Справа от них в лунном свете сияли белые камни. Чуть дальше на фоне ночного неба вырисовывался целый комплекс зданий. Холл мог разглядеть какое-то подобие двух шпилей и много-много темных окон на стене.

– Что это?

– Церковь, а может, и монастырь.

– Ты думаешь, там есть монахи?

– Нет, если у них есть хоть капля здравого смысла.

– И что будем делать? – Крэйн присел на корточки на землю, опираясь на винтовку.

– Спустимся, осмотримся вокруг. Вставай.

Холл ухватил Крэйна за плечо и случайно измазал его кровью.

– Эй, ты меня испачкал, – возмутился Крэйн.

– Ну, прости, я же не нарочно.

* * *

Санди Крэйн говорила с сестрой по телефону. Ей нравился муж ее сестры. Красивый мужчина. Он носил хорошую одежду, и от него всегда приятно пахло. Он и деньги имел, и не боялся тратить их на жену, чтобы та могла выглядеть как можно лучше в этом ее клубе любителей гольфа или на благотворительных обедах, которые они, казалось, посещали каждую вторую неделю и о которых ее сестра никогда не уставала рассказывать ей. Ладно уж, Санди еще утрет ей нос, как только Ларри приберет к рукам те деньги. Только восемь часов прошло с того момента, как она открыла письмо, но Санди уже мысленно раз десять потратила это нежданно свалившееся богатство.

– Да. Ларри, похоже, получит э... какие-то деньги. Какое-то вложение окупилось, и теперь мы... ждем, ну... пока оплатят чек.

Она сделала паузу, чтобы выслушать фальшивые поздравления сестры.

– Что ж, возможно, мы могли бы побывать в твоем клубе как-нибудь и даже узнать про членство.

Санди не могла и подумать, чтобы просить сестру рекомендовать Крэйнов в члены этого шикарного клуба. Но было забавно подергать ее и подразнить. Лишь бы только на этот раз Ларри не удалось зажать от нее деньги или все испортить.

* * *

Холл и Крэйн были уже на расстоянии броска камня от внешней стены, когда увидели тени от движущихся огней.

– Ложись! – прошептал Холл.

Двое солдат вжались в стену и услышали голоса.

– Французский, – сказал Крэйн. – Они говорят по-французски. – Он рискнул заглянуть за стену. – Трое. Оружия я не увидел.

Люди двигались куда-то влево от них. Холл и Крэйн замерли в тени стены, потом пробрались к фасаду главной церкви, где единственная дверь оставалась открытой. Над ней был тимпан с тремя резными барельефами. Хотя они не знали об этом, дверь, за которой они наблюдали, вообще редко открывалась. В прошлом ее отпирали только для того, чтобы принять останки герцогов Наваррских и щедрых дарителей из числа благородных граждан, которых предполагалось захоронить в Фонтфруаде.

Из церкви доносились какие-то странные звуки: будто кто-то двигал там камни и охал от напряжения. Часовой из тени справа от них не спускал глаз с дороги, ведущей к монастырю. Он двигался спиной к солдатам. Холл приблизился к нему, доставая кинжал из-за ремня, выпростал руку, зажал тому рот и прижал кончик ножа к его шее.

– Стой, ни звука. Понимаешь?

Мужчина кивнул. Холл разглядел белую одежду под изодранной накидкой.

– Ты монах? – прошептал он.

Человек кивнул.

– Сколько внутри? Покажи на пальцах.

Монах поднял три пальца.

– Монахи?

Снова кивок.

– Хорошо, мы идем внутрь, ты и я.

Крэйн присоединился к ним.

– Монахи, – сказал Холл, и Крэйн вздохнул с облегчением, Холл тоже немного успокоился. – Все равно надо быть начеку. Ты прикрывай меня.

Он подтолкнул монаха вниз.

На каменном полу церкви лежали золото – чаши, монеты, мечи и кинжалы, – драгоценные камни. Как и сказал монах, внутри были трое: двое, раздетые по пояс, что-то пытались сделать при помощи ломов. По голым спинам ручьем стекал пот, изо рта на холодном воздухе шел пар. Третий монах, самый старый из них, стоял подле, подгоняя их. Его белое одеяние касалось пола, но на ногах были видны сандалии. Он произнес какое-то имя, но, поскольку ответа не последовало, направился к двери.

Холл вошел в часовню. Он отпустил монаха и слегка подтолкнул его вперед. Крэйн встал рядом.

– Все хорошо, – сказал он. – Мы американцы.

Но лицо старого монаха от этой новости не прояснилось, и Холл понял, что тот опасался союзников не меньше, чем немцев.

– Нет, – сказал он, – ты здесь не должен быть. Ты должен идти. Уходи!

Он неплохо говорил по-английски. Монахи, прервавшиеся на короткий отдых, удвоили усилия.

– Не думаю, что должен, – сказал Холл. – Мы попали в беду. Немцы! Мы потеряли много парней.

– Немцы? – встрепенулся монах. – Где?

– Около Нарбона, – сказал Холл. – СС.

– Тогда они скоро будут здесь, – произнес монах.

Он повернулся к часовому и велел тому возвращаться. Крэйн хотел было преградить путь монаху, но Холл остановил его.

– Скажите нам, что вы делаете?

– Лучше тебе не знать. Пожалуйста, оставьте нас.

Большой камень, который монахи пытались поддеть ломами, упал на место, и оба аж взвыли от гнева и разочарования. Один из них с горя опустился на колени.

– Вы хотите все это спрятать?

Наступила тишина.

– Да, – сказал монах после недолгого молчания, но Холл понял, что ему сказали не всю правду. «Интересно, разве монаху пристало лгать в церкви? – неожиданно подумал он. – Наверное, это он от отчаяния».

– Им не справиться вдвоем, – сказал Холл. – Мы можем помочь, правда? – повернулся он к Крэйну, но тот не спускал глаз с сокровищ, лежавших на полу, и ничего не слышал. Холл с силой хлопнул Крэйна по руке. – Я сказал, что мы можем помочь им. Ты как?

– Конечно, – кивнул Крэйн.

Он скинул жилет, положил оружие на пол, и они с Холлом присоединились к монахам. Холл мог видеть, что на головах у них выбриты тозуры. Они повернулись к своему настоятелю, ожидая его решения.

– Bien, – сказал настоятель наконец. – Vite.

От усилий четверых людей камень начал подниматься быстрее, но дело оказалось не из легких. Дважды камень соскальзывал и падал на свое место, пока его наконец не подняли достаточно высоко. Холл заглянул в образовавшуюся нишу.

Там, прямо в земле, лежала серебряная шестиугольная коробка размером примерно в шесть дюймов, залитая воском, чтобы на нее не попадала грязь. Простая коробка, ничем не украшенная. Только крест на крышке. Старый монах опустился на колени и осторожно потянулся за ней. Не успел он взять ее в руки, как снаружи раздался голос монаха, стоявшего на страже.

– Черт побери! – воскликнул Холл. – Только этого нам не хватало.

Старый монах уже запихнул в тайник золото и просил товарищей положить камень на место, но они были измотаны, и у них ничего не получалось.

– Пожалуйста, – произнес монах. – Помогите им.

Но Холл и Крэйн уже направились к двери.

Какие-то люди, человек двенадцать, а то и больше, продвигались по дороге, в отсветах лунного свете поблескивали их шлемы. Позади них появился бронетранспортер и еще больше людей за ним. Оба американца, переглянувшись, растаяли в темноте.

* * *

Холл добрался до верхнего пролета лестницы и потянул за шнур. Свет проникал не во все углы чердака. Жена постоянно уговаривала его установить мансардное окно на крыше или хотя бы заменить лампы в светильнике на более мощные, но Марку, по правде говоря, ничего из этого не казалось первостепенной задачей. Как ни крути, они не так часто сюда и забирались, и он уже давно позабыл, что лежало в большинстве этих коробок и старых чемоданов. Он был слишком стар, чтобы разобраться во всем этом, поэтому примирился без особого труда с тем фактом, что дети сами займутся всем этим барахлом, когда они с Джинни умрут.

Он точно знал, где лежала только одна коробка. На полке со всякими памятными сувенирами военного времени, которые когда-то предназначались для того, чтобы их показывали в кругу семьи, а теперь воспринимались как очередные накопители пыли. Нет, он немного покривил душой. Подобно большинству солдат, он собирал сувениры на войне. Форменные фуражки, пистолет, даже церемониальный меч – все это он нашел на развалинах бетонного дзота на Омахе.

Он поднял их, не задумываясь ни на секунду. В конце концов, если бы он не забрал, кто-то другой сделал это. Прежним хозяевам от всего этого было уже мало толку. По правде говоря, когда он зашел в тот дзот, там лежало обугленное тело того офицера, который недавно был очень гордым обладателем этого меча. Не слишком хорошая смерть – заживо сгореть в забетонированном дзоте от напалма, залившегося внутрь через оружейную щель. Впрочем, в смерти вообще нет ничего хорошего. Но стоило Холлу возвратиться домой, как его желание напоминать себе о войне сильно поуменьшилось, а уж любые мысли о том, чтобы показывать военные сувениры в кругу семьи, и вовсе были отложены, как и сами эти сувениры.

Холл поднялся на чердак, пригибая голову, чтобы не удариться о низкий потолок, и начал прокладывать себе путь между коробками и скатанными ковриками, пока не добрался до нужной полки. Меч все еще лежал там, в оберточной бумаге и прозрачном целлофане, но он ничего этого пока не тронул.

За мечом лежала запертая коробка. Он всегда хранил ее запертой, хотя бы потому, что там находился пистолет и он не хотел, чтобы кто-то из мальчишек, когда они были маленькими, обнаружив его, начал играть с ним.

Ключ хранился в банке с ржавыми гвоздями, подальше от шаловливых ручонок. Он вывалил часть гвоздей на пол, вытащил ключ и открыл им коробку. Рядом стоял дорожный сундук, заполненный старыми, когда-то дорогущими книгами в твердом переплете, на него он и сел передохнуть, держа коробку на коленях. Какая-то она стала тяжелая, много тяжелее, чем отложилось в его памяти, но прошло очень много времени с тех пор, как он открывал ее, а он не становился ни моложе, ни крепче. Вдруг он подумал, что все это плохие воспоминания и старые грехи, которые потяжелели с годами. Эта коробка как раз и была материальным воплощением греха, приобретшего объем, вес и форму. Ему чудилось, что она тянет его голову вниз, как если бы она висела на цепи, обвивавшейся вокруг его шеи.

Он открыл коробку и начал медленно выкладывать содержимое на пол у своих ног: сначала пистолет, потом кинжал. Серебряные ножны с чернением, украшенные главной эмблемой смерти.

Когда-то он самым тщательным образом обработал кинжал, прежде чем убрать его на хранение, и тогдашние его предосторожности не пропали даром. Целлофан снялся легко, и в тусклом свете сверкнуло лезвие, смазывавший его жир придал ему дополнительный блеск.

Он положил кинжал около пистолета и вытащил третий трофей. Многие солдаты привозили с войны железные кресты, снятые с врага, самые простые. Но сейчас Холл держал в руке крест, украшенный венком из дубовых листьев. «Офицер, с которого снял тогда этот крест, должно быть, совершил какой-то особенный поступок, – думал Холл. – Он, наверное, пользовался особым доверием, если его послали в Нарбону, чтобы разыскать монастырь Фонтфруад и забрать то, что хранилось в этом монастыре».

Теперь только два предмета оставались в коробке. Первым был золотой крест, размером в четыре дюйма, украшенный рубинами и сапфирами. Холл сохранил его, наверное, даже помимо своей воли. Он был очень красив, этот крест, и ему иногда казалось, что крест этот символизировал его собственную потерянную веру. Теперь, когда приближалось время смерти, он начал понимать, что не совсем отошел от веры. Крест всегда оставался запертым в глубине чердака вместе с его прошлым и прошлым его жены и детей. По правде сказать, что-то из его прошлого было совершенно бесполезно, о чем-то было бы лучше совсем забыть. Но ведь осталось же что-то в его жизни, что нельзя было вот так отвергать, что хранило свою ценность даже в чердачной пыли, среди всего этого хлама пустых воспоминаний.

Он провел кончиком пальцев по поверхности креста: вот рубин, размером с ноготь его большого пальца. "Я сохранил крест, потому что он стоит очень дорого, – сказал он себе. – Я оставил его, потому что он был великолепен и потому что где-то в своем сердце и душе я все еще верил в его силу, чистоту и совершенство. Я верил в то, что он олицетворял собой. Он всегда лежал на этом месте в коробке, преграждая путь к тому кусочку пергамента на самом дне, олицетворял что-то незыблемое, делая содержание пергамента менее опасным, Ларри Крэйн не понимал этого, не верил ни во что. Но я-то верил. Меня же растили в вере, и я буду умирать в вере. То, что я сделал в Фонтфруаде, ужасно, и я буду наказан за это после смерти. И все же в тот момент, коснувшись кусочка пергамента, я понял, что это было связано с чем-то еще более омерзительным, чем сотворенное мною зло в монастыре во Франции.

Те немцы рисковали жизнью не ради золота и драгоценных камней. Для них это были всего лишь безделушки. Нет, они пришли туда за тем обрывком пергамента, и если тогда и случилось что-то хорошее в мире, так это то, что он не попал к ним в руки. Хотя этого и недостаточно, чтобы спасти меня от проклятия. Нет, мы с Ларри Крэйном будем гореть в аду вместе за содеянное нами той ночью".

* * *

Эсэсовцы со всех сторон спускались вниз по ступенькам, как потоки грязной, мутной воды, и сливались вместе в небольшом внутреннем дворе перед входом в церковь, создавая своего рода почетный караул для четырех в штатском, вылезших из бронетранспортера. Из укрытия Холл видел, как старый монах попытался преградить им путь. Его отшвырнули в руки выстроившихся солдат, а те откинули его дальше к стене. Холл слышал, как он пытался поговорить с офицером высокого чина, тем, с кинжалом на поясе и рыцарским крестом на шее, который сопровождал мужчин в штатском. Монах протягивал ему свой украшенный драгоценными камнями золотой крест. Холл не понимал по-немецки, но было ясно: монах пытался убедить офицера, что он может показать ему, где лежит еще больше всякого золота, если тот захочет.

Офицер резко оборвал его, затем он и те, в штатском, вошли в церковь. Холл услышал крики и короткую автоматную очередь. Затем кто-то громко приказал прекратить огонь – это Холл, уже различавший некоторые немецкие слова, понял. Он не знал, как долго все будет длиться. Как только немцы доберутся до того, за чем они прибыли сюда, они не оставят в живых ни одного свидетеля.

Холл начал пробираться назад, прячась в тени, пока не добрался до деревьев и не уткнулся в бронетранспортер. Пассажирская дверь была открыта, за рулем сидел солдат, наблюдавший за происходящим во внутреннем дворе. Холл вытащил из ножен свой штык и пополз к самому краю дороги. Когда он убедился, что его не видно другим солдатам, он, пригнувшись, перебрался через размытую дорогу и залез внутрь машины. Немец почувствовал его присутствие только в последнюю минуту и уже хотел поднять тревогу, но Холл левой рукой зажал ему рот, а правой воткнул штык в самое сердце.