Текст книги "Черный Ангел"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Это было новостью для меня. Если Стаклер говорил правду, Неддо тщательно скрывал свою связь с «приверженцами». Это заставляло подвергнуть сомнению его лояльность. Он говорил с Рейдом и Бартеком, но я мог бы решить, что они знали о его прошлом. Вот ведь вопрос: не сказал ли Неддо Брайтуэллу обо мне?

– Что вы знаете о них? – спросил я Стаклера.

– Знаю, что они скрытны и организованны; верят в существование ангельских или дьявольских существ; ищут то же, что ищу я.

– "Черного ангела".

Тут я впервые почувствовал увлеченность Стаклера.

– Да, «Черного ангела», только мое желание совсем иного свойства. Мой отец умер в поисках подтверждений этой легенды. Возможно, вы знаете о моем происхождении? Да, я склонен подозревать, что знаете. Вряд ли я мог бы принять вас за человека, который окажется не в состоянии обеспечить себя информацией перед встречей с незнакомцем. Мой отец был эсэсовцем и состоял в «Аненербе», был из тех копателей в оккультном, что состояли на службе у рейхсфюрера Гиммлера. По большей части там всякая чепуха, конечно, но «Черный ангел» совсем иное дело. Тут все реально, или по крайней мере можно говорить с разумной уверенностью, что серебряная статуя, воплотившая момент перехода от человеческого к демоническому, существовала. Такой артефакт мог стать украшением любой коллекции независимо от его ценности. Но Гиммлер, подобно «приверженцам», утвердился во мнении, что это больше, чем обыкновенное произведение искусства. Он знал легенду о появлении этой статуи. Подобная история обладала естественной привлекательностью для такого человека, как Гиммлер. Он начал поиски карты, которая указывала на местоположение статуи, и именно по этой причине моего отца и его команду послали в монастырь в Фонтфруаде, после того как Гиммлер обнаружил, что одна из коробок, содержащих фрагмент карты, по некоторым данным, укрывалась именно там. «Аненербе» гордился своими потрясающими исследователями, способными расшифровывать самые неясные тексты и криптограммы. Невероятно опасное задание, которое они пытались выполнить под носом союзнических отрядов и при выполнении которого мой отец погиб. Коробка исчезла, и до настоящего момента мне не удавалось проследить ее судьбу. – Он ткнул пальцем в книгу. – В ответ на ваш первоначальный вопрос уточняю: это Седлец, где возник «Черный ангел». Именно поэтому Гарсия работал над своими костяными скульптурами. Ему поручили создать версию склепа в Седле-це, среду, достойную «Черного ангела». Туда его можно доставить, пока не удастся раскрыть его тайну. Вы думаете, это странно?

В глазах Стаклера появился новый свет. Он был фанатиком, совсем как Брайтуэлл и «приверженцы». Его внешний лоск исчез, игра в сложнейшее «даю – беру» потеряла интерес для него. Говоря о предмете своей навязчивой идеи, Стаклер не мог держать себя в руках.

– Почему вы так уверены, что статуя существует?

– Я видел ее копию, – ответил Стаклер. – И вы тоже, как ни странно. – Внезапно он поднялся. – Прошу вас, пойдемте за мной.

Мурнос попытался было возразить, но Стаклер заставил его замолчать, подняв руку.

– Не волнуйтесь, Алексис. Все приходит к своему логическому концу.

И я пошел за Стаклером. Через весь его дом, пока мы не подошли к двери, спрятанной под парадной лестницей. Мурнос держался сзади меня даже тогда, когда Стаклер отпирал дверь и мы спускались в подвалы дома с громадными, с отделанными камнем стенами. Большая часть занимала коллекция вин, там насчитывалось не меньше тысячи бутылок, все тщательно уложенные. На стене висел термостат, контролирующий температуру. Мы прошли через стойки бутылок и подошли ко второй двери, на сей раз отделанной металлом. Вошли внутрь, после того как был набран электронный шифр на клавиатуре, а сканер считал сетчатку глаза хозяина. Мурнос открыл дверь, затем отступил в сторону, чтобы дать Стаклеру и мне войти.

Мы оказались в квадратной каменной комнате. В стеклянных витринах вдоль стен явно хранились самые ценные экспонаты коллекции Стаклера. Три иконы, богатые и яркие, в отлично сохранившихся золотых окладах; золотые чаши и декоративные кресты; картины и небольшие статуэтки, которые могли быть как римскими, так и греческими.

Но властвовала в комнате черная статуя, возможно, восьми футов высотой, выполненная полностью из человеческих костей. Я видел такую же, только в значительно меньшем масштабе, в квартире Гарсии.

Это был «Черный ангел». Единственное большое крыло было развернуто. Его руки, сделанные из бедер и малоберцовой кости, соответствовали масштабу, большая нога из тщательно составленных костей не имела ни малейшего намека на места сочленений.

Голова была выполнена из кусочков многих черепов, каждая часть которых тщательно вырезалась и соединялась, чтобы создать единое целое.

Ребра и позвоночник использовались, чтобы сотворить рог, который начинался из головы и изгибался до его большой воротниковой кости. Сказочное существо опиралось на опору из гранита, его когтистые пальцы ноги слегка свисали по краю и захватывали камень. Стоя рядом, я ощутил ужас и отвращение. Фотографии украшений из кости в Седлеце выбивали меня из колеи, но в их создании по крайней мере имелась какая-то цель, некое осознание бренности всего смертного. Однако тут получалось нечто совсем безобразное – люди низводились до составных частей, исходного материала для создания образа абсолютного зла. – Из ряда вон выходящее, вы не считаете? – повернулся ко мне Стаклер.

Я не мог бы даже приблизительно определить, как часто он стоял здесь раньше, но, судя по проникновенному тону в его голосе, благоговейный страх перед этим экспонатом коллекции никогда не покидал Сталкера.

– Вы нашли точное определение, – ответил я ему. – Откуда эта статуя у вас?

– Мой отец обнаружил ее в монастыре в Моримондо в Ломбардии во время поиска ключей к фрагменту Фонтфруада. Для него это послужило первым знаком, подтверждающим близость к карте. Вот посмотрите, тут имелось некоторое повреждение.

Стаклер указал на отколотые косточки, топорно заделанную трещину в спинном хребте, отсутствующие кости пальцев.

– Отец предположил, что ее вывезли из Седлеца, вероятно, спустя некоторое время после рассылки частей карты. В конечном счете статуя оказалась в Италии. Двойной блеф, возможно, чтобы отвлечь внимание подальше от оригинала. Он приказал спрятать ее. У отца существовало несколько убежищ для подобных вещей, и никто не смел подвергать сомнению его приказы в подобных вопросах. Статуя предназначалась в подарок для рейхсфюрера, но моего отца убили прежде, чем он принял меры к ее транспортировке. После войны все досталось моей матери наряду с некоторыми из других ценностей, накопленных моим отцом.

– Но ведь кто-то мог и сам создать подобное творение?

– Нет, – в голосе Стаклера слышалось непреклонная убежденность. – Только тот, кто изучал оригинал, способен создать эту статую. Детали ее совершенны.

– Откуда вы знаете, если никогда не видели оригинал?

Стаклер шагнул через комнату к одной из витрин и осторожно открыл стекло. Я последовал за ним. Он включил свет внутри витрины. Высветились две маленькие серебряные коробки с простым крестом, вырезанным на крышке каждой. Около них между двумя тонкими стеклами лежали два кусочка пергамента, каждый площадью в фут, не больше. Я увидел части рисунка, изображение стены и окна с рядом символов по краю: «Священное сердце», перевитое шипами, улей, пеликан. Имелся также ряд точек, вероятно представлявший какие-то числа, и углы того, что могло бы считаться щитами или гербами. Почти сразу же я увидел комбинацию римских цифр и единственную букву, как и описывал мне Рейд.

На одном из фрагментов доминировал рисунок огромной ноги с когтистыми пальцами. Все почти совпадало со статуей позади нас. Я мог обнаружить едва различимый след надписи на ноге, но не мог прочесть ни одной буквы. На втором фрагменте была половина головы, опять совершенно совпадавшая со статуей Стаклера.

– Видите? Эти фрагменты были разделены в течение столетий. Только тот, кто видел рисунок целиком, мог возродить образ «Черного ангела», но только тот, кто видел оригинал, мог повторить его в мельчайших деталях. Рисунок относительно грубоват, а статуя сделана намного тоньше. Вы спросили меня, откуда я знаю, что она существует. Отвечаю: вот откуда.

Я повернулся спиной к Стаклеру и его статуе. Мурнос наблюдал за мной без всякого выражения.

– Итак, у вас есть два фрагмента и вы будете участвовать в аукционе, чтобы заполучить третий.

– Я буду участвовать в аукционе, как вы заметили. Как только аукцион закончится, я свяжусь с другими претендентами, чтобы понять, кто среди них также владеет частями карты. Я богатый человек, мистер Паркер. Сделка состоится, и я получу достаточно сведений, чтобы точно определить место хранения «Черного ангела».

– А «приверженцы»? Вы думаете, что сможете переиграть их?

– Пусть вас не вводит в заблуждение легкость, с которой вы справились с теми нанятыми ищейками в Мэне, мистер Паркер. Вас мы не сочли реальной опасностью. Мы сумеем справиться с ними, если возникнет необходимость, но я предпочел бы достичь приемлемого соглашения, устраивающего обе стороны.

Я сомневался относительно подобной возможности. Из всего, что я узнал пока, стаклеровские причины поисков «Черного ангела» сильно отличались от мотивов Брайтуэлла и его сподвижников. Для Стаклера это всего лишь очередное сокровище, которое он укроет от чужих глаз в своей пещере, пусть оно и связано как-то с памятью его отца. «Черного ангела» поставят рядом со скульптурой из человеческих костей, как в зеркале, отраженные друг в друге, и он будет боготворить их обеих. С педантичной одержимостью. Но Брайтуэлл и те, кому он служит, стремятся проникнуть под серебряную оболочку, найти там живое существо. Стаклер хочет, чтобы статуя осталась неповрежденной. Брайтуэлл – проникнуть в ее пределы.

– Мне пора идти, – сказал я, но Стаклер больше меня не слышал.

Мурнос вывел меня из хранилища, оставив своего хозяина углубленным в созерцание порушенных тел людей, теперь соединенных воедино в темной дани к бессмертному злу.

Глава 19

Я встретился с Филом Исааксоном за обедом в «Старом порту» вскоре после своего возвращения от Стаклера. Все четче вырисовывалось, что аукцион следующего дня станет поворотным моментом. Он притянет к себе всех, кто хотел обладать коробкой из Седлеца, включая «приверженцев», и это приведет к конфликту между ними и Стаклером, если ему удастся приобрести эту вещь. Я хотел присутствовать на аукционе, но, сколько ни звонил Клаудии Штерн, соединиться с ней так и не смог. Вместо этого меня проинформировали, что вход на аукцион будет строго по приглашениям и что уже слишком поздно для внесения в список приглашенных. Я оставил сообщение для Клаудии с просьбой перезвонить мне, но не надеялся на ответный звонок. Я не мог предположить, что ее клиентам понравится, если она позволит частному сыщику попасть в их среду, причем сыщику, который помимо всего прочего еще и интересуется возможной судьбой одной из самых необычных вещиц, попавшей на рынок за недавние годы. Но если и существовал на свете человек, который мог бы мне помочь найти способ проникнуть в «Дом Штерн», то таким человеком был Фил Исааксон, к тому же знавший явно немало полезного о претендентах.

Переход Наташи в «Старый порт» было одним из немногих недавних событий в жизни города, которое я одобрил всей душой. Новая обстановка грела душу, но самое главное – улучшилась пища, и это было настоящее достижение, учитывая, что Наташа прежде всего славилась кулинарными способностями. Когда я приехал, Фила уже посадили за стол рядом с насыпью, которая тянулась по всей длине главного зала. Как обычно, Исааксон полностью оправдывал определение «щеголеватый». Небольшого росточка белобородый мужчина, одетый в твидовый пиджак и коричневые брюки, красная бабочка аккуратно завязана на белой рубашке. Его основной профессией была юриспруденция, он оставался партнером в практике, базирующейся в Камберленде и работал художественным критиком «Портленд Геральд пресс». С этой газетой у меня всегда складывались ровные отношения, но появление на ее страницах критика квалификации Фила Исааксона явилось для меня некоторой неожиданностью.

* * *

Порой он язвительно замечал, что в газете успели забыть, что он писал для них, и нетрудно было вообразить, как кто-нибудь из новостной редакции просматривает газету, натыкается на колонку Фила и восклицает: «Постойте, постойте, так у нас есть художественный критик?!»

Впервые я познакомился с Филом на выставке в галерее Джун Фитцпатрик на Парк-стрит, где Джун выставляла работы Камберленда Сары Крисп. Художница использовала природные элементы, листья, кости животных, змеиную кожу для создания работ ошеломляющей красоты, располагая фрагменты флоры и фауны на фоне сложных геометрических узоров. Мне казалось, это имело какую-то связь с порядком, царившим в природе, и Фил, похоже, в целом соглашался со мной. Словарный запас Фила там, где дело касалось мира искусства, оказался, естественно, значительно богаче моего. Кончилось тем, что я купил одну из работ: крест из яичной скорлупы, закрепленной воском, на красном фоне сцепляющихся кругов.

– Ну-ну, – сказал Фил, когда я подошел к столу. – Я было начал подумывать, не нашли ли вы кого поинтереснее, чтобы провести вечер.

– Вы не поверите, я честно пытался, – парировал я. – Похоже, всем интересным людям есть чем заняться сегодня вечером и без меня.

Официантка принесла бокал вина. Я заказал целую бутылку и ассорти из восточных закусок на двоих. Ожидая заказ, мы с Филом обменивались местными сплетнями, и он давал мне советы по работам каких-то художников, которые я обязательно захочу проверить на практике, если когда-либо выиграю в лотерею. Столики вокруг нас только начали заполняться, и прежде чем начинать разработку главной темы вечера, предстояло дождаться, пока все наши соседи не займутся друг другом.

– Ну а что вы можете сказать о Клаудии Штерн и ее клиентах? – спросил я, когда Фил прикончил последнюю креветку с блюда с закусками. Фил положил остатки креветки на край тарелки и изящным движением промокнул губы салфеткой.

– Я не склонен освещать ее аукционы в моей колонке. Во-первых, не хотелось бы портить людям аппетит во время завтрака детальным описанием предметов, с которыми она иногда имеет дело, а во-вторых, я не вижу смысла писать о закрытых аукционах, куда можно попасть только по приглашению. Ну и, в-третьих, вас-то почему заинтересовал ее аукцион? Какая-то связь с расследованием?

– Вроде того. Прибавьте еще, так сказать, и личный мотив.

– Что ж, давайте подумаем. – Фил откинулся назад и погладил бороду. – Дом этот отнюдь не из старых. Он был основан всего лет десять назад и специализируется на том, что можно назвать эзотерикой, то есть понятным лишь посвященным. Клаудия Штерн имеет степень в антропологии из Гарварда, но у нее есть еще и группа экспертов, к которым она обращается, когда возникает потребность подтвердить подлинность. Ее область интереса одновременно и широка, и крайне специфична. Можно упомянуть рукописи, какие-то человеческие останки, переведенные в ранг приближенных к произведениям искусства, и различного рода эфемеры, связанные с библейскими апокрифами.

– Она упоминала человеческие останки, когда я встречался с ней, но не вдавалась в подробности, – вспомнил я.

– Ну, это не та тема, которую большинство из нас обсуждает с незнакомыми людьми, – заметил Фил. – До недавнего времени, скажем, лет пять-десять назад, Штерн вела небольшую по объему, но оживленную торговлю всякими штучками из арсенала аборигенов, в основном черепами, но иногда и более декоративными изделиями. Теперь на подобные занятия стали коситься, и правительства, и племена уже остро реагируют на любого сорта останки, представленные на аукционах. Чуть меньше проблем с европейскими скульптурами из человеческих костей, так как они достаточно древние, но, когда несколько лет назад на ее аукционе выставлялись скелетные поделки из каких-то польских и венгерских склепов, возникла шумиха в газетах. Насколько я помню, там была парочка канделябров.

– Вы знаете, кто бы мог купить их?

Фил отрицательно покачал головой.

– Штерн сохраняет конфиденциальность. Аукцион рассчитан на крайне специфический тип коллекционеров, ни один, насколько я знаю, никогда не жаловался на то, как Клаудия Штерн строит свои деловые отношения. Все предметы для продажи тщательно проверены, их подлинность подтверждена.

– То есть она никогда не продавала никому метлу, которая не летала?

– Очевидно, нет.

Официантка унесла тарелку из-под закусок. Несколько минут спустя на столе появились основные блюда: омар для Фила, бифштекс для меня.

– Вижу, вы все так же не едите дары моря, – отметил он.

– Думаю, некоторые существа были специально созданы уродливыми, дабы не соблазнять людей употреблять их в пищу.

– Так же как не ухаживать за ними. В ваших словах есть смысл.

Он приступил к разделке омара. Я старался не смотреть.

– Ну а вы не хотите поведать мне, почему вдруг Клаудия Штерн попала в зону вашего внимания? Строго между нами, я должен добавить.

– На завтра назначен аукцион.

– Находка из Седлеца, – сообразил Фил. – До меня доходили слухи.

– Вы знаете что-нибудь об этом?

– Я знаю, что клочок пергамента содержит рисунки определенного сорта и что сам по себе этот пергамент представляет относительно небольшую ценность, так, любопытная вещица, не более того. Но это изюминка завтрашнего аукциона. Еще я знаю, что Клаудия Штерн представила только крошечную часть пергамента для установления подлинности, остальное тщательно охраняется, пока покупатель не найден. Я также знаю, что чересчур много секретности для столь незначительной вещицы, да и меры предосторожности предприняты слишком серьезные.

– Я могу сообщить вам немного больше, – вздохнул я.

Когда я закончил свой рассказ, омар Фила спокойно лежал на тарелке. Да и я едва притронулся к говядине.

– Все в порядке? – Сильно расстроенная официантка наклонилась к нам.

Лицо Фила осветилось улыбкой такой безукоризненной, что лишь эксперт мог определить, насколько она фальшива.

– Все было божественно, но у меня уже нет того аппетита, которым когда-то мог похвастать, – объяснил он.

Я позволил ей забрать мою тарелку, и улыбка медленно сошла с лица Фила.

– Вы действительно верите в существование подобной статуи?

– Думаю, очень давно что-то было спрятано, – ответил я. – Слишком многие проявляют интерес к ней, чтобы статуя оказалась сплошным мифом. Что до точной природы, ничего сказать не могу, но можно с уверенностью предположить, что она достаточно ценна, чтобы кто-то не останавливался перед убийством. Как много вам известно о коллекционерах подобных ценностей?

– Некоторых из них знаю по именам, других – по репутации. Те, кто в бизнесе, иногда делятся со мной сплетнями своего круга.

– Могли бы вы получить пару приглашений на аукцион?

– Думаю, мог бы. Надо сделать несколько звонков, но вы ведь только сейчас сказали мне, что полагаете, Клаудия Штерн, вероятно, предпочла бы обойтись без вашего присутствия.

– Надеюсь, она окажется достаточно погружена в процесс, чтобы позволить мне переступить порог ее аукциона вместе с вами. Если уж мы подберемся так близко, как я тщу себя надеждой, ей покажется, что легче допустить наше пребывание там, чем выставлять нас оттуда. Так или иначе, мне приходится делать многое из того, что не устраивает людей. Как бы я занимался своим делом, если бы оглядывался на них?

– Я знал, что этот обед за ваш счет будет стоить мне слишком дорого, – Фил допил вино.

– Да ладно. Вам ведь самому интересно. А если кто-то прикончит вас, только подумайте, какой некролог появится в «Геральд пресс». Ваше имя станет бессмертным.

– Звучит не слишком обнадеживающе, – усмехнулся Фил. – Я всегда надеялся, что бессмертие придет ко мне не через смерть.

– И все же вы можете оказаться первым, – заметил я.

– А каковы ваши шансы?

– Маловаты, – признался я. – Со стабильной тенденцией к снижению.

* * *

Брайтуэлл был голоден. Он боролся со своими побуждениями достаточно долго, но в последнее время они стали слишком сильными для него. Он вспомнил смерть женщины, Алисы Темпл, на старом складе и гулкие звуки своих шагов по кафельному полу, когда он приближался к ней. «Темпл» – «храм». Брайтуэллу казалось занятным, что он мог покидать тело и наблюдать за происходящим, как если бы его тело участвовало в каких-то действиях, в то время как руководящее им сознание было занято чем-то иным.

Брайтуэлл открыл рот и глубоко вдохнул маслянистый воздух. Его кулаки то сжимались, то разжимались, суставы побелели. Он дрожал, вспоминая ярость, с которой разрывал на части женщину. Как раз там и произошло это раздвоение личности: одна часть вожделенно кромсала и разрывала в клочья внутренности, другая же оставалась в стороне, спокойная и даже настороженная, ожидающая того самого последнего мига. Это был дар Брайтуэлла, основа его существа: даже с закрытыми глазами, в полнейшей темноте, он мог ощущать приближение последнего вздоха...

Теперь приступы повторялись все чаще. Рот окончательно пересох. Темпл, Алиса Темпл. Ему нравилось это имя, нравился ее вкус, когда он губами коснулся ее рта, кровь, слюна и пот смешались на ее губах, ее сознание ускользало, силы убывали. Теперь Брайтуэлл был с нею опять, его окровавленные пальцы, сжатые у нее на висках, его губы, прижатые к ее губам, сплошной красный цвет. Красный внутри нее, красный снаружи. Она умирала, и все они – от доктора до обывателя – увидели бы только картину бездыханного тела, покинутого жизнью, распластанного, голого, на сломанном стуле.

Но жизнь не была единственным элементом, отбывающим в тот момент, и Брайтуэлл ожидал, когда же все произойдет, когда «это» покинет тело. Он почувствовал стремительно нарастающее ощущение сладости во рту, словно приятный нежный бриз продвигался через алый туннель, подобно ласковой осени, освобождающей дорогу жестокой зиме, подобно закату и ночи, присутствию и отсутствию, свету и тьме. И затем «это» было уже внутри него, захвачено в ловушку, поймано между мирами в древней, темной тюрьме, имя которой – Брайтуэлл.

Дыхание Брайтуэлла участилось. Он мог чувствовать их внутри себя, замученных и потерянных.

Брайтуэлл – одинокий ангел, Брайтуэлл – страж воспоминаний. Брайтуэлл – искатель, опознаватель.

Брайтуэлл, способный подчинять желания других своим собственным, убеждающий потерянных и забытых, что правда их природы лежит в его словах.

Он нуждался еще в одном. Он уже почувствовал новый вкус. Глубоко внутри него нарастал большой хор голосов, моливших об освобождении.

Он не сожалел обо всем, что последовало за ее смертью. Правда, ее смерть принесла им нежелательное внимание. Как оказалось, она не была одинока в этом мире. Нашлись те, кто переживал за нее, кто захотел отомстить за ее уход. Но пересечение ее жизненной дороги с таким вот Брайтуэллом вовсе не было стечением обстоятельств. Брайтуэлл считал себя очень старым, и с колоссальным возрастом к нему пришло великое терпение. Он всегда поддерживал в себе уверенность, что каждая забранная жизнь приводит его все ближе к тому, кто предал его, их всех ради возможности искупления. Тот сумел спрятаться, укрыться от них, утопив правду о своей сущности и природе своего существования.

Брайтуэлл строил свои планы в отношении него. Он собирался отыскать холодное, темное место с цепями на стенах и там связать его и наблюдать за ним через отверстие в кладке, пока тот не начнет чахнуть, час за часом, день за днем, год за годом, столетие за столетием, вечно на грани смерти, и все же никогда не сможет провалиться в эту пропасть.

И если Брайтуэлл ошибался в его природе – а Брайтуэлл редко ошибался даже в самом пустячном, – и тогда все будет длиться долго. Ибо он посмел встать на пути открытия, к которому они так долго шли в своих поисках, посмел мешать восстановлению того, кто столь долго был утерян для них.

Приготовления шли своим ходом. Завтра они получат все, в чем нуждаются. Больше ничего делать не надо, что можно, уже сделано, и Брайтуэлл позволил себе немного расслабиться. Позже той ночью он наткнулся на молодого человека в тени парка и приманил к себе, посулив деньги, пищу и необыкновенный неизведанный восторг. И в нужный момент Брайтуэлл оказался на нем, его руки глубоко проникли в тело юноши, его длинные ногти разрезали органы и легко разорвали вены, окутывающие сложнейший механизм, которым является человеческое тело, медленно приводя юношу к кульминационному моменту, которого жаждал Брайтуэлл, пока наконец они не слились в одно целое, губы к губам, и поднимающаяся сладость не заполнила Брайтуэлла. И еще один голос был добавлен к большому хору душ внутри Брайтуэлла.