Текст книги "Чужие сны и другие истории"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

От Карра я узнал, что Майк Джонсон по-прежнему тренер в Ду-Бойсе, а один из сыновей Уорника учится в Уэст-Пойнте и считается там отличным борцом. Я вспомнил, что действительно видел в списке борцов Уэст-Пойнта фамилию Уорника и еще тогда подумал, не сын ли он моего «мучителя» из Питсбурга. Мы с Карром попрощались, пожелали друг другу спокойной ночи и повесили трубки. И только тогда я вспомнил, что не спросил его о том, передал ли Уорник-старший своему сыну знаменитый «руколомный» прием. Я едва не позвонил вторично, однако спохватился. Время было позднее. Если я продолжу звонки, меня, чего доброго, потянет звонить вообще всем, кого я когда-либо знал.

Разумеется, мне очень хотелось бы позвонить Клиффу Галлахеру. Я бы дорого дал, чтобы только услышать его знаменитое: «Даже зебра, Джонни». Иногда у меня возникает мысль позвонить Теду Сибруку. Потом я вспоминаю, что Теда тоже больше нет. В отличие от Клиффа он не был большим любителем болтать по телефону. Зато он внимательно слушал. Тед перебивал меня, возражал и всегда по существу. Бывало, я начинал ему что-нибудь говорить и в ответ слышал: «По мне, так это глупость». Или: «А зачем тебе это нужно?» Или: «Делай, что умеешь делать». Или: «А что у тебя раньше получалось?» Клифф всегда говорил, что Тед умеет «прочистить атмосферу».

Я до сих пор не могу смириться со смертью их обоих, хотя Клифф, учитывая среднюю продолжительность жизни, так и так сейчас уже умер бы. Он родился в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Сейчас ему было бы девяносто восемь. Думаю, Клиффа подкосило, что Тед умер раньше его. Молодым. Он одурачил нас. Мы думали, он справился со своим диабетом. Но после нескольких относительно здоровых лет на него накинулся рак. Тед Сибрук умер осенью восьмидесятого года. Ему было пятьдесят девять лет.

На поминальную службу в церкви Филипса собралось больше борцов, чем я видел в борцовском зале Эксетера. Бобби Томпсон, один из бывших тяжеловесов нашей школы и, несомненно, самый крупный из чемпионов Новой Англии во вневесовой категории, пел гимн «О благодать» (нынче Бобби – священник в Эксетере).

Для всех воспитанников Теда казалось непостижимым, что их любимого тренера больше нет в живых. Мы считали Теда необычайно живучим. В него дважды попадала молния, и оба раза – когда он играл в гольф. Оба раза он лишь сказал: «Бывает и хуже».

После поминальной службы Клифф Галлахер схватил меня за руку своим жутким «русским захватом» и прошептал мне на ухо: «Это я должен был лежать на его месте, Джонни. Слышишь? Я». Моя рука потом болела несколько дней, а Клиффу тогда было восемьдесят три.

Я отнюдь не импульсивен. Далеко не каждый вечер, не каждую неделю и даже не каждый месяц у меня возникает потребность «прочистить атмосферу». По вечерам я обычно не обращаю внимания на телефон. Но иногда смотрю на него, и тогда мне кажется, что молчащий аппарат вызывает из прошлого образы тех, кому уже не позвонишь. Мне вспоминаются строки стихотворения Рильке о мертвеце: «Und einer ohne Namen / lag bar und reinlich da und gab Gesetze» («И некто безымянный / лежит там, чистый и нагой, и отдает приказы»). Таким иногда бывает молчащий телефон: символом недосягаемого прошлого, откуда мертвые силятся дать нам совет. В такие вечера я очень жалею, что не могу поговорить с Тедом.

Мой обед в Белом доме

Вот что произошло, когда Дэн Куэйл [30]30
  Дэн Куэйл – вице-президент при президенте Джордже Буше-старшем (1989–1993).


[Закрыть]пригласил нас на обед. Жена обвинила меня в тайном пособничестве правому крылу. Дженет вслух размышляла о том, не вышла ли она, часом, замуж за скрытого республиканца или тайного игрока в гольф. Я клялся ей, что не знаком с Дэном лично и никогда с ним не встречался. Затем мы с Дженет оба успокоились и дочитали письмо мистера Куэйла до конца. Вежливое, грамотно составленное письмо нас обоих и удивило, и разочаровало, поскольку это было всего-навсего формальноеприглашение, а не «личное» послание, как нам показалось вначале. Произошла какая-то нелепейшая ошибка. Я – приверженец Демократической партии, чего никогда не скрывал. Дженет – канадская гражданка. А в письме нас приглашали стать, ни много ни мало, членами «внутреннего круга» Республиканской партии. Понятное дело: мы попали в список рассылки по ошибке (такие ошибки случаются сплошь и рядом); тем не менее у нас возникло сильное искушение отправиться на этот обед. Со времени нашего переезда в Вермонт в девяностом году ни демократы, ни канадцы не приглашали нас на подобного рода встречи.

Но, увы, Дженет усомнилась в мотивах, по которым я готов был принять приглашение вице-президента. Должен сознаться, что к письму Дэна Куэйла я отнесся как к малопонятному пустяку. Мы не знали, каких целей устроители обеда мыслили достичь, приглашая нас. Притока денег? Я не финансист. Усиления своего влияния? Я не владею ни газетным концерном, ни сетью телевизионных станций. Однако нам предоставлялась возможность отобедать в Белом доме совершенно бесплатно. Более того, в письме упоминалось о том, что, возможно, нас ожидает беседа в узком кругу, при участии вице-президента и президента.

После того как с нынешним президентом в Японии приключился конфуз и его вытошнило за столом, мы поняли: сидеть в непосредственной близости от господина президента, когда он ест, – дело опасное. Перспективы, лежавшие на обеих чашах весов, не отличались привлекательностью. Ехать десять часов из Вермонта в Вашингтон, чтобы оказаться за столом рядом с президентом и каждую секунду замирать в ожидании, не вылетит ли у него из горла ком непереваренной пищи. Либо, если нас усадят рядом с вице-президентом, – весь обед скучать. Интересно, станет ли уровень беседы в «узком кругу» мистера Куэйла достойным вознаграждением за обеденную пытку? Мой запас историй, связанных с гольфом, весьма невелик, а провести весь вечер, сравнивая гольф-клубы по размеру членских взносов и уровню услуг, – отнюдь не увлекательное времяпрепровождение. С другой стороны, мы с Дженет не возражали бы провести вечер в обществе миссис Куэйл, но порядок рассаживания гостей устанавливали не мы, и шансы оказаться рядом с Мэрилин… мы даже не пытались их подсчитывать.

В свете случившегося – я имею в виду хотя бы временное хозяйничанье демократов в Белом доме – можете себе представить, с каким сожалением мы отклонили приглашение Дэна Куэйла отобедать в «узком кругу» республиканцев. Какую возможность мы упустили! Но однажды я уже весело провел вечер в Белом доме и сомневался, что у меня хватит сил это повторить.

Президент Рейган несколько раз приглашал меня на обед. Поначалу я отказывался… точнее, по-детски отбрыкивался, демонстрируя дурные манеры и глупые аргументы. («Нет, спасибо. Я в этот вечер обедаю с бездомными». Вот такое «детство».) После третьего приглашения мне пришло в голову, что республиканцы отличаются упрямством в отношении своих друзей или тех, кого они считают друзьями. Еще я подумал: если демократы когда-либо окажутся в Белом доме, они займутся оживлением экономики и им будет не до того, чтобы приглашать меня на обед. И я решил принять приглашение мистера Рейгана. Откуда мне было знать, последует ли еще одно?

И я поехал. Это был обычный официальный обед, на который собралось около двухсот человек. Обед давался в честь президента Алжира и его супруги. К моему удивлению, меня усадили за стол президента, где оказались еще пятеро ошеломленных гостей. Помню нервозную даму из Огайо. Рейган обожал получать письма от своих поклонников, и каждую неделю выбиралось лучшее письмо. Вот так эта дама попала в Белый дом, хотя ни она сама, ни Рейган не сообщили нам о содержании письма. Помню другую женщину, из штата Род-Айленд. Ее звали монахиня Аттила (одета она была очень элегантно, во все серое). Напротив меня сидел бывший квотербек футбольной команды «Нью-Йорк джетс» Джо Немет. Мистер Немет оживил беседу, восторженно заявив, что «только в Соединенных Штатах» он мог стать участником такого события. Иными словами, только в нашей стране он удостоился чести обедать с президентом Соединенных Штатов. Я пропустил его сентенцию мимо ушей.

Но за время обеда Джо Немет повторял свое заявление снова и снова, пока я не выдержал и не сказал ему:

– Знаете, маловероятно, чтобы вы могли обедать с президентом Соединенных Штатов в какой-либо иной стране, кроме самих Соединенных Штатов.

Все посмотрели на меня как на редкостного болвана. Только мистер Рейган понял шутку и весьма любезно объяснил мне, почему мои юмористические усилия не нашли отклика у других.

– Вы не рассчитали время подачи, – в нарочито футбольном ключе сказал президент.

Затем автор лучшего письма недели попросила мистера Рейгана рассказать нам «самый забавный случай», когда-либо произошедший с ним. Президенту даже не понадобилось вспоминать. Его «время подачи» было рассчитано точно.

– Сидели мы в «Коричневом котелке», – начал Рейган.

И вдруг он вспомнил, что за нашим столом супруга президента Алжира и ее переводчик. (На самом деле переводчик сидел у нее за спиной, на куда более жестком стуле, и, естественно, ничего не ел. Мне показалось крайне невежливым, что его не усадили за общий стол.) Рейган подумал, что супруга алжирского президента может и не знать калифорнийских увеселительных заведений. Он решил дать краткое пояснение:

– «Коричневый котелок» – это знаменитый ресторан, где собираются люди из мира кино.

Переводчик перевел его слова супруге алжирского президента. Та что-то коротко ему ответила.

– Она знает, – сообщил нам переводчик.

Мистер Рейган продолжил свою историю. Итак, однажды вечером он пошел в «Коричневый котелок» вместе со своим другом Бингом Кросби и комиком по фамилии Бишоп (но не другом Фрэнка Синатры). Здесь президент опять сделал паузу, чтобы пояснить высокой алжирской гостье, что Бинг Кросби был знаменитым американским певцом, но «уже умер».

Как вы уже догадались, переводчик все это перевел, они с алжирской гостьей перебросились парой фраз, затем он сказал нам:

– Она знает.

Рассказ продолжался. Постепенно мистер Рейган добрался до карлика. В «Коричневом котелке» был карлик, маленький-премаленький и со скверным характером. Карлик действительно был. Я знал и о том, что комик Бишоп страдал дефектом речи. По словам Рейгана, этот дефект серьезно мешал комику добиться успеха и получать хорошие гонорары. Бишоп заикался.

«Изюминка» рассказа президента Рейгана заключалась в том, что карлик подошел к столику, за которым сидели Рейган, Кросби и Бишоп, и положил голову на пустую тарелку. Высота столика как раз позволяла это сделать. И тогда заика Бишоп спросил:

– К-к-к-то з-з-з-заказ-з-з-зывал И-и-и-иоан-н-н-на К-к-к-рест-т-т-тителя?

Собравшиеся почему-то не смеялись. Президент стал объяснять свою шутку высокой алжирской гостье:

– Вы слышали про Иоанна Крестителя? Библию читали? Читали, что ему отсекли голову? И знаете, что голову подали на тарелке? Теперь понятно?

Не сказав супруге алжирского президента ни слова, переводчик объявил:

– Она знает.

Вот таким был званый обед в Белом доме. Когда мне понадобилось выйти в туалет, меня сопровождал морской пехотинец. Он стоял и следил, как я мочусь, дабы убедиться, что я не сделаю ничего иного. Я сердился на себя за неспособность проявить бунтарский дух, присущий, как мне думалось, литературному сообществу. Мне казалось, это понравилось бы моим собратьям по ремеслу. Но мое жалкое бунтарство выразилось в серебристом галстуке, который я надел на обед. Все остальные мужчины были в черных галстуках, истолковав приглашение как приказ. Однако и галстук этот я взял чисто случайно. Я собирался ранним утром, при скудном освещении, и посчитал выбранный галстук черным. Только в ярко освещенном номере отеля я сумел разглядеть привезенный галстук. Он был неестественно серебристого цвета, словно чешуя на рыбьем брюхе. Вполне подходящий галстук для туповатого старшеклассника, собирающегося на свой первый школьный бал.

В Белом доме тоже был бал, устроенный в лучших традициях голливудской вечеринки. Я старался держаться как можно ближе к очень привлекательной молодой актрисе. В силу своего возраста мне она показалась дочерью киноактера Алана Лэдда. Конечно, у этой женщины было другое имя; я вовсе не уверен, что она действительно была дочерью Алана Лэдда. Просто я рассказываю о том, как я воспринимал эту молодую актрису. Сейчас, когда мне перевалило за пятьдесят, я думаю, по возрасту та женщина годилась Алану Лэдду во внучки и, скорее всего, вообще не имела к нему никакого отношения. Но в тот вечер она была для меня дочерью Алана Лэдда. Ее платье вызывало не только у меня, но и у многих мужчин желание находиться на максимально близком расстоянии от нее. Естественно, что в радиусе двадцати пяти ярдов от актрисы других женщин не было. Мисс Лэдд (все-таки назову ее так) выглядела просто сногсшибательно. Когда заиграла музыка, Джордж Шульц (он, как и мы, положил глаз на мисс Лэдд) быстро и целенаправленно двинулся в ее сторону.

– Боже, а что это за старая перечница ко мне спешит? – спросила мисс Лэдд.

(Я не ручаюсь за точность, но по смыслу слова были такими.)

Один седовласый джентльмен отважился слегка пожурить мисс Лэдд, намекнув ей, что это для нее большая честь.

– Моя дорогая, этот человек – государственный секретарь, – сказал он.

Я решил встать на сторону мисс Лэдд и сказал седовласому:

– Надеюсь, он не собирается приглашать вас на танец?

Моя шутка, как и мой ответ Джо Немету, осталась непонятой. Государственный секретарь пригласил мисс Лэдд танцевать, и больше я ее не видел. Должно быть, ей не понравился мой чешуйчато-серебристый галстук.

Как типичный провинциальный парень, я ушел с торжества довольно рано. Рональд и Нэнси Рейган еще вовсю танцевали. Они были просто фантастическими танцорами. В отеле я вспомнил, что не видел танцующим Джо Немета. Возможно, танцевать ему мешала травма колена.

Такова вся история моего обеда в Белом доме. Пока мы с Дженет взвешивали все «за» и «против», связанные с приглашением, которое мы получили от Дэна Куэйла, в выпуске новостей «Ю-Эс-Эй тудей» сообщили, что вице-президент пригласил на этот обед и покойного Леонарда Бернстайна. У нас, как говорят, отвисла челюсть. Мы не знаем наверняка, но склонны думать, что при жизни Бернстайн поддерживал демократов. Впрочем, нам были неизвестны политические предпочтения знаменитого композитора. Нас интересовало другое: как бы мы себя чувствовали за одним столом с мертвецами? (Скорее всего, Бернстайн был не единственным покойником, получившим приглашение.) Нам с Дженет становилось все более ясно, что предстоящее торжество – не для нас.

Поэтому мы отклонили приглашение. Надеюсь, наш отказ звучал вежливо, но мы не могли отказать себе в удовольствии подчеркнуть, что Джон Ирвинг – сторонник демократов, его жена не является американской гражданкой и, более того, – мы оба живы. Уж если это не исключит нас из «внутреннего круга» республиканцев, тогда мы занесены туда навечно.

«Мой обед в Белом доме» (1992)
От автора

В течение нескольких месяцев президентской избирательной кампании тысяча девятьсот девяносто второго года я вел что-то вроде дневника. Зачем я это делал – не помню. Возможно, мною двигал интерес к моральному поединку двух кандидатов, отличавшихся колеблющимися принципами. Повторяю: дневник этот охватывает предвыборные месяцы и собственно выборы президента. «За двенадцать дней до выборов президента Буша сфотографировали в Атлантик-Сити идущим к своему вертолету. Снимок появился на первой странице “Нью-Йорк таймс”. Скорее всего, Буш обернулся, чтобы на прощание помахать своим сторонникам. Его белый плащ резко выделялся на фоне серой взлетной полосы. Президента окружали шестеро сотрудников спецслужб. Все они были в темных костюмах, все шли вместе с президентом, но двое – по привычке секретных агентов – обернулись через плечо. Тени от них клонились влево, словно иллюстрируя заявления президента, что либеральная пресса относится к нему предвзято».

Теперь это уже давно не новости. Мы знаем: победил соперник Буша, чьи принципы тоже колебались. Я голосовал за него и сделал бы это снова. Вопреки обвинениям, которые, думаю, вы слышали, Билл Клинтон – не либерал. По моему мнению, президент Клинтон очень похож на умеренного и благонамеренного республиканца. Республиканцы яростно называли его обманщиком и говорили, что такой человек на посту президента опасен. Я с этим совершенно не согласен. Но Клинтон – человек «плавающих» принципов (и не только потому, что он избежал призыва в армию в период Вьетнамской войны). Как бы то ни было, ведение дневника «Выборы-92» доставляло мне удовольствие. Избирательная кампания изобиловала глупостями, которые стоило записывать. Так, например, в Риджфилде, штат Нью-Джерси, президент Буш сделал свою знаменитую оговорку. Пятнадцатитысячной толпе собравшихся он заявил, что тронут их «lovely recession». Разумеется, он хотел сказать «reception», [31]31
  Буш имел в виду «прекрасный прием», а сказал – «прекрасный упадок» (английские слова «recession» и «reception» звучат похоже).


[Закрыть]но его подвела усталость.

– Репутация много значит, – любил повторять мистер Буш. – Репутация – это все.

Нелишне напомнить, что Буш был соперником Рональда Рейгана по выдвижению кандидатов от Республиканской партии на выборах тысяча девятьсот восьмидесятого года. В то время Буш выступал против запретов на аборты. Он также противился тому, чтобы столь любимые Рейганом «борцы за свободу» в Никарагуа получали помощь. Не кто иной, как Джордж Буш, назвал модель развития экономики «по Рейгану»… «колдовством вуду». Изменил ли его пост вице-президента в правительстве Рейгана? Да. Буш превратился в ярого противника абортов и испытал «чудесное» превращение, став сторонником «рейганомики», как потом окрестили экономические теории бывшего киноактера. Мистер Буш отнюдь не пострадал от «потери лица», когда во время избирательной кампании девяносто второго года публично произнес отъявленную ложь. Буш призвал Клинтона «признаться» в его студенческой поездке в Москву, как он сам признался в причастности к операции «Иран-контрас». Но если Джордж Буш «покаялся» насчет своей роли в деле «Иран-контрас», тогда Билл Клинтон мог бы во всеуслышание заявить, что воевал во Вьетнаме.

Понимаю, это тоже – позавчерашние новости. Возможно, моих читателей больше интересует, приглашали ли меня в Белый дом в годы правления президента Клинтона. Да. Фактически дважды. И оба раза я не мог принять приглашение. В первый раз потому, что собирался попутешествовать с детьми. А когда меня пригласили вторично, я находился в Европе. Надеюсь, Клинтон пригласит меня снова. (Правда, надежда эта постоянно убывает.) Президент Буш не приглашал меня ни разу, чему я не удивлялся. Удивительно лишь было узнать причину, причем не от кого-нибудь, а от такого эксперта по приглашениям в Белой дом, какой являлась миссис Буш.

С Барбарой Буш я встретился на официальном приеме в Нью-Йорке, вскоре после возвращения ее мужа к частной жизни. Бывшая первая леди беседовала с моей женой (канадской гражданкой). Тогда миссис Буш с удивлением узнала, что я – американец. Поскольку я входил в число ее любимых авторов, она несколько раз пыталась пригласить меня в Белый дом на обед. Однако кто-то в администрации Джорджа сказал ей, что было бы неправильно приглашать меня обедать за счет американских налогоплательщиков, поскольку я – канадец! (Наверняка тот человек забыл передать эту дезинформацию Дэну Куэйлу: бедняга Дэн считал меня подходящей кандидатурой для «внутреннего круга» Республиканской партии.)

Маленькое недоразумение прояснилось, и Барбара сказала, что они с Джорджем будут рады пригласить нас на обед. О дате приглашения она высказалась туманно. Мы с Дженет до сих пор гадаем, в какой из своих домов нас собиралась пригласить Барбара – тот, что в штате Мэн, или в техасский? (Приглашение так и не поступило.)

Рукопись ранней версии «Моего обеда в Белом доме» состояла почти из полусотни страниц моего дневника выборов девяносто второго года. Впервые она была напечатана в Канаде, в феврале девяносто третьего года. (Если бы Билл Клинтон или Джордж Буш прочитали тот номер «Сэтердей найт», им бы расхотелось приглашать меня на обед.)

В первоначальное издание я включил небольшой географический экскурс, специально для канадских читателей. Я написал: «Мы с женой живем среди невысоких гор южной части штата Вермонт. За четыре часа мы можем доехать на машине до Нью-Йорка, который находится к югу от нас. А на севере, тоже в четырех часах езды, канадская провинция Квебек и Монреаль. Когда речь заходит о месте, где мы живем, наши канадские и американские друзья называют его “не пойми где” или “жуткой глушью”. Но вы ошибетесь, думая, что мы оторваны от мира. Почему? Сейчас объясню. В Вермонте вы находите приглянувшийся участок земли, строите дом, какой вам нравится, а потом ставите на его крыше тарелку спутникового телевидения и разворачиваете се в нужном направлении. Например, в направлении вашего ближайшего соседа. Наша тарелка – черного цвета, похожая на ухо гигантской летучей мыши эпохи динозавров. И она исправно обеспечивает нам прием семидесяти пяти телеканалов, включая те, где есть секс, кровавые боевики и спорт».

В издании для канадских читателей я посчитал необходимым объяснить страсть американцев к наклейкам на бамперах автомобилей. В годы президентских выборов количество наклеек зашкаливает и становится особенно раздражающим. В Вермонте девяносто второго года бамперы машин пестрели наклейками «Я ЛЮБЛЮ АЙКА» [32]32
  Лозунг избирательной кампании Дуайта (Айка) Эйзенхауэра, бывшего президентом США в 1953–1961 гг.


[Закрыть] в знак выражения не то ностальгии, не то досады, что на сей раз приходится выбирать между Клинтоном и Бушем. В своем дневнике я писал: «Любители наклеек должны сожалеть о недолгой шумихе, поднявшейся в связи с инцидентом, произошедшим во время поездки президента Буша в Японию, где его вытошнило на официальном приеме. Даже в Вермонте появились наклейки “БЛЕВОТИНА В АЗИИ!”. Впрочем, они довольно быстро исчезли. Многие местные умники считали этот момент самым прямолинейным и решительным во всей внешней политике, проводимой Бушем со времени его прихода к власти. Демократы надеялись, что этот “рвотный конфуз” явится единственным воспоминанием о годах правления Джорджа Буша. Но, судя по скорости исчезновения наклеек с бамперов вермонтских машин, инцидент быстро забылся. Возможно, перспектива избрать президента, который отправляется в зарубежную поездку и блюет на государственных лидеров, слишком опережала свое время, хотя такие предположения тут же появились в умах и на устах… Я имею в виду место следующей зарубежной поездки мистера Буша. Как бы то ни было, “рвотные” наклейки быстро исчезли, зато злополучные “ЧИТАЙТЕ ПО МОИМ ГУБАМ” [33]33
  Лозунг избирательной кампании Джорджа Буша в 1988 г. Целиком звучал так: «Читайте по моим губам: никаких новых налогов».


[Закрыть] до сих пор видны на бамперах и сейчас, в ноябре, портят ему настроение».

Естественно, никакой дневник инцидентов, сопровождавших выборы девяносто второго года, не был бы полным без скромной антологии шуток Дэна Куэйла. В июне того года единственной группой избирателей, к какой Куэйл мог обратиться, не рискуя быть закиданным вопросами, были противники абортов. На встречах с ними он атаковал некую Мерфи Браун – героиню затяжного телесериала. Бедной Мерфи доставался весь жар риторики Дэна. (Куэйл говорил: «Мать-одиночка – негодная ролевая модель для нашего общества».) Став вице-президентом, он продолжал гнуть свою линию, замечая, что «части нашей культурной элиты в редакциях газет, на студиях, где снимаются ситкомы, и в университетских аудиториях это может не понравиться». Здесь использовалась та же антиинтсллектуальная буффонада, что и четырьмя годами ранее (на выборах восемьдесят восьмого года). Тогда губернатора Дукакиса изображали как нечто приторно-сладкое, испеченное в «Гарвардской кондитерской». Однако в июне девяносто второго года Клинтон подал сигнал: на предвыборном уровне его не склонят к обсуждению абортов или иных «семейных ценностей». К разочарованию демократов, Клинтон не смог эффективно обсуждать проблему абортов ни на каком уровне; тем не менее его спокойный, холодноватый ответ Куэйлу задал определенный тон. «Я устал от людей, которые, как наш вице-президент, отвечают за весь американский народ и делают вид, будто единственная наша проблема – отсутствие ценностей».

Даже Росс Перо не захотел тратить силы на сражение с Дэном Куэйлом. Он заявил: «Если кому-то в мире и нужно понять историю Мерфи Браун, так это Республиканской партии в Белом доме. Вся их жизнь обусловлена рейтингами. Мерфи Браун стала матерью-одиночкой тоже для повышения рейтинга этого сериала».

Президент Буш согласился с мнением Дэна Куэйла, осудившего Мерфи Браун за рождение ребенка вне брака, однако добавил: «Родить внебрачного ребенка – все же лучший выбор, чем сделать аборт». Но самое удивительное, что по-настоящему это никого не волновало.

В американской политике редко случается, чтобы какому-нибудь неистовому дурню не удавалось парой тупых заявлений разворошить осиное гнездо. Тем не менее Дэн Куэйл продолжал двигаться по тропе тупых заявлений, вызывая лавину политических карикатур.

«Если мы не добьемся успеха, то рискуем проиграть», – заявил вице-президент в ноябре восемьдесят девятого года.

А августе следующего года, в чикагском кафе «Харди», Куэйл поздоровался с женщиной и попытался пожать ей руку.

– Я – Дэн Куэйл, – представился вице-президент. – А вы кто?

– Я – агент вашей спецслужбы, – ответила женщина.

В том же году, в Калифорнии, вице-президент сказал:

«Я люблю Калифорнию. Я вырос в Финиксе. [34]34
  Финикс – административный центр соседнего штата Аризона.


[Закрыть]Многие об этом забыли».

Однако Куэйлу была свойственна также глупость с налетом загадочности. «Я делал правильные суждения в прошлом, – однажды сказал он и, подумав, добавил: – Я делал правильные суждения в будущем».

Среди семейных тем никакие «перлы» Куэйла о Мерфи Браун не сравнятся с его классическим замечанием, сделанным в декабре девяносто первого года: «Республиканцы понимают важность связи между матерью и ребенком». (А мы-то думали, что английский у Генри Киссинджера – не родной язык!)

Поэтому, когда Куэйл атаковал героиню телесериала за то, что она родила ребенка вне брака, ничего особенного не происходило. В средствах массовой информации поднимался шум, а через неделю все стихало. Никто не собирался менять свои убеждения, и в меньшей степени – сам Дэн Куэйл.

Но в то время шокирующий идиотизм Куэйла по поводу «семейных ценностей» допек меня сильнее, чем результаты опроса общественного мнения. Это произошло вскоре после получения от него приглашения на обед в «узком кругу» республиканцев. Как вы помните, приглашение я отклонил. У меня появилась привычка расхаживать по кабинету и бормотать: «Я делал правильные суждения в будущем». Честно говоря, я даже начал сожалеть, что не принял это приглашение и не поехал в Белый дом на обед с Дэном и его друзьями.

Помню также необыкновенно меланхоличную атмосферу за неделю до выборов. В один из вечеров мы с Дженет находились в Нью-Йорке, а в нашем вермонтском доме сработала сигнализация. Полицейский осмотрел дом в поисках злоумышленника, но обнаружил лишь наполовину спущенный воздушный шар. На нем была надпись: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» Шар, наполненный гелием, хаотично летал по дому. Система слежения приняла его за живое существо и сразу дала сигнал системе отопления, чтобы та повысила температуру. Ну а сигнализация расценила это по-своему. Когда мы вернулись домой, сморщенный шар висел на шее любимой игрушки нашего малыша Эверетта – трехфутовой копии Большой птицы из детской телепрограммы «Улица Сезам». (Телевидение – источник очень и очень многого в американской жизни.) Было ли это знаком? К какому лагерю относилась Большая птица – к демократам или республиканцам? Мне она показалась символом независимого кандидата. («Если бы у вашей дочери было трое претендентов на ее руку, за кого бы из них вы ее отдали? – спросил однажды Росс Перо и сам себе ответил: – Конечно же, за того, кто похож характером на Большую птицу».)

Через пару дней после нашего возвращения из Нью-Йорка меня поднял ранний звонок. Было пять часов утра. Звонил дежурный из службы безопасности. Его насторожило, что тепловой датчик показывает, что температура в нашем доме опустилась ниже нуля. Я ответил, что у нас все в порядке, в доме тепло, а вот система оповещения явно свихнулась. Заснуть после этого звонка у меня не получилось. Я спустился на первый этаж и увидел странную картину: ветром распахнуло входную дверь. Холодные струи дули прямо на датчик температуры. В прихожей было полно сухих листьев. На пороге сидела серая белка и мучительно решала, входить ли ей в дом или ускакать восвояси.

Мне стало совсем кисло. Я включил телевизор. Там шел утренний выпуск новостей. На предвыборной встрече в Мичигане президент Буш назвал Эла Гора «свихнутым», а про связку Клинтон – Гор высказался так: «Моя собака Милли знает о внешней политике больше, чем эти два придурка!» Позже на экране появился «новостной аналитик» (надо понимать, журналист) и начал занудно рассуждать о том, как Буш обозвал Клинтона и Гора «придурками». Весь поток его рассуждений сводился к попытке определить, может ли унизительное слово («придурки») принадлежать к президентскому лексикону. «Президентский» – прилагательное, от которого мы исправно страдаем раз в четыре года. По мне, так все, сказанное президентом, является президентским.

Вдохновляющее утро. А вот запись из моего дневника об утре голосования.

«Просыпаюсь в шесть утра от стука градин ко крыше и по полу открытой террасы. Деревья полностью в ледяном панцире – зрелище довольно мрачное. Возвращаюсь в постель и вдруг слышу несколько глухих ударов по северной стене. Тоже приятного мало. Обычно эти удары означают, что тетерева, летевшие из лесу, на полной скорости врезались в наш дом. А в нем – три этажа и крутая крыша. Птицы, решившие покончить жизнь самоубийством, разбудили нашего малыша.

Мы все уже встали. Я делаю кофе и поглядываю на экран телевизора. Сначала “Олл-ньюс”, затем Си-эн-эн. Мне сообщают, что избирательные участки открылись в семь часов утра. Выпиваю чашку кофе, затем сажусь в машину и еду в начальную школу – голосование проходит там. Мы живем в горной местности: до встречи с асфальтом нужно проехать по двум грунтовым дорогам. В горах идет мокрый снег. В долине – дождь. Там деревья без ледяной корки.

Кабинки для голосования обычно ставят в спортивном зале. Мне сообщают, что избирательный участок откроется лишь в десять часов. Возле школы уже собрались несколько избирателей с упрямо-решительными лицами. Республиканцы. Называя их так, я имею в виду, что это люди состоятельные, принадлежащие к старшему поколению. “Я не могу торчать здесь весь день”,– заявляет один пожилой джентльмен.

Молодая женщина включает конфорки электроплитки, чтобы разогреть гороховый суп и печеную фасоль в томатном соусе. Кофейник уже включен. Длинный стол уставлен тарелками с печеньем и нарезанными кусками пирога. В Вермонте таким угощением сопровождается каждое общественное событие. Я возвращаюсь домой, выпиваю полдюжины чашек кофе. Состояние взвинченное. Единственное, о чем могу думать, – не взять ли грабли и не убрать ли листья. Занятие не из легких, если учесть ледяной ветер. К девяти часам утра слякоть сменяется дождем. Теперь он идет и в горах. Среди листьев натыкаюсь на трех мертвых тетеревов. Их граблями не уберешь. Завязываю мысленный узелок: вернуться за ними с лопатой. Возможно, завтра. Если победит Буш, я непременно уберу мертвых тетеревов. Если Клинтон – я буду не против, чтобы убрать их. Ну а если победит Перо – оставлю мертвых птиц гнить до весны: в случае победы Перо все начнет гнить.