Текст книги "Дело о пеликанах"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 15

Ссора началась за десертом, вместо которого Каллаган предпочитал выпить. Хороша же она была, когда принялась перечислять все выпитое им за обедом: два двойных скотча, пока они ждали в баре, еще один прежде, чем сделали заказ, и две бутылки вина, поданные к рыбному блюду, из которых она выпила два стакана. Он пил очень быстро и на глазах становился глупо-сентиментальным, но к моменту, когда она закончила свой подсчет, он разозлился. На десерт он заказал трамбуе, потому что это был его любимый напиток и потому, что это стало вдруг делом принципа. Он проглотил его и заказал еще, чем привел ее в ярость.

Дарби помешивала свой кофе и не замечала его. Счет был оплачен, и ей хотелось лишь уйти без «сцены» и оказаться одной в своей квартире. Ссора превратилась в скандал на тротуаре, когда они вышли из ресторана. Он достал ключи от «порше» из кармана. Она сказала, что он слишком пьян, чтобы вести машину. Пусть он отдаст ключи ей. Зажав ключи в руке, он нетвердым шагом направился к стоянке в трех кварталах от них. Она сказала, что пойдет пешком. В ответ он пожелал ей приятной прогулки. Она шла рядом, смущенная его спотыкающейся походкой. Она упрашивала его. У него повышенное давление. Он же профессор права, черт его побери. Еще наедет на кого-нибудь. Он заковылял быстрее, то приближаясь, то удаляясь от бордюра. Он что-то кричал через плечо насчет того, что он пьяный водит машину лучше, чем она трезвая. Она не отставала.

Дарби и прежде приходилось водить машину вместо него, когда он был в таком состоянии, и она знала, что может наделать пьяный за рулем автомобиля.

Не разбирая пути, он переходил улицу, засунув руки в карманы, как будто совершал обычный моцион, перед тем как лечь спать. Не рассчитав, зацепил носком ботинка бордюр и с проклятиями растянулся на тротуаре. Прежде чем она успела подскочить, он принял вертикальное положение. «Оставь меня, черт возьми», – сказал он Дарби.

Она умоляла отдать ей ключи, или она уйдет. Он оттолкнул ее и со смехом пожелал приятного пути. Она никогда не видела его таким пьяным. И он никогда не притрагивался к ней в гневе, будь то пьяный или трезвый.

Рядом со стоянкой находилась маленькая грязная пивнушка с неоновой рекламой на окнах. Она заглянула в открытые двери, надеясь на помощь, но тут же отказалась от этой глупой затеи. В пивной были одни пьяницы. Когда он подходил к «порше», она закричала: «Томас! Пожалуйста! Дай я поведу машину». Она остановилась на тротуаре и дальше не двигалась. Он продолжал брести, отмахиваясь от нее и что-то бормоча себе под нос. Открыл дверцу машины, скользнул вниз и скрылся, загороженный другими автомобилями. Двигатель взревел, когда он нажал на газ.

Дарби прислонилась к стене здания в нескольких метрах от выезда со стоянки. Она смотрела на улицу в надежде на полицейского. Пусть лучше его арестуют, чем он погибнет.

Идти домой пешком было слишком далеко. Она посмотрит, как он уедет, потом возьмет такси и неделю не захочет видеть его. По меньшей мере неделю. Он вновь нажал на газ, и колеса завизжали.

Взрывом ее отбросило на тротуар. Она упала навзничь, мир на секунду исчез, а затем вернулся вновь ощущением жара и града мелких осколков, падающих на мостовую. Она в ужасе глянула на стоянку. Перевернувшись в воздухе, «порше» лежал вверх днищем. Колеса, дверцы и крылья оторваны. Машина объята ярким пламенем, быстро пожиравшим ее. Дарби с воплем рванулась к нему, но падающие вокруг обломки и пахнувший жар остановили ее. Она замерла в десяти метрах, зажав вырывающийся изо рта крик. Второй взрыв вновь перевернул машину и отбросил Дарби. Она упала и сильно ударилась головой о бампер другого автомобиля. Мостовая пахнула ей в лицо жаром, и это было последнее, что она ощутила в тот момент. Пивная опустела, и пьяные были повсюду. Они стояли на тротуаре и глазели. Двое из них попытались двинуться вперед, но полыхнувшее в лицо пламя удержало их от этого. Густой, тяжелый дым метнулся от огненного шара к другим машинам, и вскоре две из них тоже были объяты огнем.

Раздались панические крики:

– Чья машина?

– Вызовите 911!

– Есть кто-нибудь в ней?

– Звоните 911!

Они оттащили ее под руки обратно на тротуар, в центр толпы. Она повторяла имя Томаса. Из пивной принесли влажное полотенце и положили ей на лоб.

Толпа увеличилась и заполнила всю улицу. В ушах раздавался звук приближающихся сирен. Она ощущала что-то твердое под головой и прохладу на лице. Во рту было сухо.

– Томас, Томас, – повторяла она.

– Все нормально, все нормально, – говорил склонившийся над ней негр. Он осторожно придерживал ее голову и похлопывал по руке.

Другие тоже кивали в знак согласия с ним:

– Все хорошо.

Сирены раздавались совсем рядом. Она убрала полотенце и попыталась сосредоточиться. Красные и синие огни заполнили улицу. Звук сирен был оглушающим. Она села. Они прислонили ее к стене под неоновой вывеской и отступили, внимательно наблюдая.

– С вами все в порядке, мисс? – спросил чернокожий мужчина.

Она была не в состоянии отвечать. И даже не пыталась. Голова у нее раскалывалась.

– Где Томас? – спросила она, глядя на трещину в асфальте мостовой.

Они переглянулись. Первая пожарная машина с визгом остановилась в шести метрах, и толпа отступила назад. Выпрыгнули пожарные и рассыпались по сторонам.

– Где Томас? – повторяла она.

– Кто такой Томас, мисс? – спросил негр.

– Томас Каллаган, – ответила она так, как будто его знали все.

– Он был в машине?

Она кивнула и закрыла глаза. Сирены то завывали, то замолкали. В промежутках до нее доносились выкрики мечущихся людей и треск огня. Она чувствовала запах гари. С разных направлений с ревом подъехали вторая и третья пожарные машины. Сквозь толпу пробивался полицейский. «Полиция. Освободите проход. Полиция». Добравшись до нее, он опустился на колени и помахал значком у нее перед носом:

– Мэм, сержант Руперт, полицейское управление Нового Орлеана.

Дарби слышала его, но никак не реагировала. Он был у нее перед глазами, этот Руперт, с густой шевелюрой, в бейсбольной кепке и черно-желтом пиджаке от Сэйнтса. Она смотрела на него невидящим взглядом.

– Это ваша машина, мэм? Кто-то сказал, что она ваша.

Она отрицательно качнула головой. Руперт держал ее за локти и тянул вверх. Он говорил с ней, спрашивая, все ли в порядке, и все время тянул ее вверх, причиняя неимоверную боль. Голова у нее трещала и раскалывалась, а сама она находилась в шоке, но какое было дело до всего этого полицейскому? Он поставил ее на ноги. Колени у нее подкашивались, а ноги не слушались. Он продолжал спрашивать ее о самочувствии. Негр смотрел на него как на сумасшедшего. Теперь ноги слушались. Она и Руперт шли через толпу, обходя сначала одну пожарную машину, а затем другую, приближаясь к полицейскому автомобилю без опознавательных знаков. Она опустила голову и не смотрела на стоянку. Руперт непрерывно говорил. Что-то насчет машины «скорой помощи». Он открыл переднюю дверцу и быстро усадил ее на сиденье пассажира. В дверь просунулся другой полицейский и начал задавать вопросы. На нем были джинсы и ковбойские сапоги с острыми носами. Дарби наклонилась вперед и обхватила голову руками.

– Я думаю, мне нужна помощь, – сказала она.

– Конечно, леди. Помощь находится в пути. А сейчас ответьте на пару вопросов. Как вас зовут?

– Дарби Шоу. Мне кажется, у меня шок. У меня кружится голова. Думаю, что меня сейчас начнет тошнить.

– Машина «скорой помощи» в пути. Это ваша машина там?

– Нет.

Перед машиной Руперта с шумом затормозил другой полицейский автомобиль, но уже с опознавательными знаками и мигалками. В один момент Руперта не стало. Полицейский-ковбой вдруг захлопнул дверцу, и она осталась в машине одна. Она наклонилась вперед, и ее вырвало. Из глаз потекли слезы. Ей было холодно. Она положила голову на сиденье водителя и подобрала ноги. Наступила тишина, затем темнота.

Кто-то стучал в стекло над ней. Она открыла глаза и увидела человека в форме и фуражке с кокардой. Дверца была заперта.

– Откройте дверцу, леди! – заорал он.

Она села и открыла защелку.

– Вы пьяны, леди?

В голове ухало.

– Нет, – сказала она в отчаянии.

Он распахнул дверцу пошире.

– Это ваш автомобиль?

Она потерла глаза. Ей надо было подумать.

– Леди, это ваша машина?

– Нет. – Она смотрела на него не мигая. – Нет, это Руперта.

– О’кей. Какого, к черту, Руперта?

На улице оставалась одна пожарная машина, и большая часть толпы уже разошлась. Этот человек, очевидно, был полицейским.

– Сержанта Руперта, одного из ваших парней, – сказала она.

Это привело его в бешенство.

– Убирайтесь из машины, леди.

Она с радостью выбралась из машины и встала на тротуаре. В стороне одинокий пожарный поливал из шланга обгоревший остов «порше».

Появился еще один полицейский в форме, и они вдвоем подошли к ней.

Первый спросил:

– Как вас зовут?

– Дарби Шоу.

– Как вы оказались в машине?

Она посмотрела на автомобиль.

– Я не знаю. Мне стало плохо, и Руперт посадил меня в машину. Где Руперт?

Полицейские переглянулись.

– Кто такой Руперт, черт возьми? – спросил первый полицейский.

Теперь разозлилась она, и гнев просветлил ее рассудок.

– Руперт сказал, что он полицейский.

Второй полицейский спросил:

– Каким образом вы пострадали?

Пристально посмотрев на него, Дарби показала на стоянку через улицу:

– Я должна была находиться там, в той машине. Но этого не случилось, поэтому я стою здесь и слушаю ваши дурацкие вопросы. Где Руперт?

Они посмотрели друг на друга, ничего не понимая. Сказав «оставайтесь здесь», первый полицейский пошел через улицу к другому автомобилю, возле которого человек в гражданском костюме беседовал с небольшой группой. Пошептавшись, они вернулись к тому месту, где ждала Дарби. Человек в костюме сказал:

– Я лейтенант Олсон из новоорлеанского полицейского управления. Вы знали человека в машине? – Он показал на стоянку.

Колени у нее стали слабеть, и она закусила губу.

– Да.

– Как его имя?

– Томас Каллаган.

Олсон посмотрел на первого полицейского.

– Это совпадает с данными компьютера. Теперь – кто такой Руперт?

Дарби закричала:

– Он сказал, что он полицейский.

Олсон посмотрел с сочувствием:

– Мне жаль, но полицейского с таким именем нет.

Рыдания сотрясали ее. Он подвел ее к капоту машины Руперта и держал за плечи, пока рыдания не утихли и она не взяла себя в руки.

– Проверьте номерные знаки, – сказал Олсон второму полицейскому, который быстро записал номер машины Руперта и передал его по связи.

Олсон мягко поддерживал ее за плечи и смотрел в глаза.

– Вы были с Каллаганом?

Она кивнула, все еще плача, но уже гораздо тише.

Олсон посмотрел на первого полицейского.

– Как вы оказались в этой машине? – Олсон спрашивал медленно и мягко.

Она вытерла пальцем глаза и уставилась на него.

– Этот Руперт, который назвался полицейским, подошел и провел меня оттуда сюда. Он посадил меня в машину, а второй полицейский, в ковбойских сапогах, начал задавать вопросы. Подъехала другая полицейская машина, и они исчезли. Потом, мне кажется, я потеряла сознание. Я не знаю. Мне нужен врач.

– Возьмите мою машину, – сказал Олсон первому полицейскому.

Вернулся с озадаченным видом второй полицейский:

– В компьютере нет такого номерного знака. Должно быть, фальшивый.

Олсон взял ее за руку и подвел к своей машине, быстро сказав подчиненным:

– Я отвезу ее в «Чэрити». Закругляйтесь здесь и тоже подъезжайте туда. Машину задержите. Мы проверим ее позднее.

Она сидела в машине Олсона, слушала треск радиостанции и смотрела на стоянку. Сгорело четыре автомобиля. «Порше» лежал перевернутый в центре. От него не осталось ничего, кроме искореженной рамы. Кучка пожарных и несколько спасателей все еще возились вокруг. Полицейский натягивал вокруг площадки желтую ленту, обозначающую место преступления.

Она дотронулась до затылка. Крови не было. По щекам вновь потекли слезы.

Олсон захлопнул дверцу, и они, лавируя среди стоявших автомобилей, направились к Сент-Чарлз. Синяя мигалка была включена, но сирена молчала.

– Вы в состоянии беседовать? – спросил он.

Они находились на Сент-Чарлз.

– Полагаю, что да, – сказала она. – Он мертв, не так ли?

– Да, Дарби. Мне жаль. Мне представляется, что он был один в машине?

– Да.

– Как случилось, что пострадали и вы?

Он дал ей свой платок, и она вытерла слезы.

– Я упала или что-то в этом роде. Было два взрыва, и мне кажется, что вторым меня сбило с ног. Я ничего не помню. Пожалуйста, скажите, кто такой Руперт?

– Не имею понятия. Я не знаю полицейского по имени Руперт, здесь не было также полицейского в ковбойских сапогах.

Она некоторое время раздумывала над услышанным.

– Кем был Каллаган по профессии?

– Профессор права в Тулейне. Я там учусь.

– У него были враги?

Глядя на дорожные огни, она отрицательно покачала головой.

– Вы уверены, что это сделано преднамеренно?

– Никаких сомнений. Это была очень мощная взрывчатка. Мы нашли часть ступни, застрявшей в заборе на расстоянии двадцати пяти метров. Мне жаль, но он убит.

– Может быть, кто-то перепутал машины?

– Такая возможность есть всегда. Мы все проверим. Я полагаю, что вы должны были находиться с ним в машине?

Она попыталась ответить, но не смогла сдержать слезы и уткнулась лицом в платок.

Они остановились у «Чэрити» между двумя санитарными автомобилями около входа для экстренной медицинской помощи и оставили синюю мигалку включенной. Он помог ей побыстрее пройти в грязную приемную, где уже находилось с полсотни людей, страдающих от болей и неудобств. Она пристроилась у фонтана с водой. Олсон говорил с дамой за окошком, и хотя разговор шел на повышенных тонах, она не могла разобрать его. Маленький мальчик с окровавленным полотенцем вокруг ступни кричал на руках у матери. У молодой негритянки вот-вот должны были начаться роды. Не видно было ни врача, ни сестры. Никто не спешил.

Олсон склонился над ней:

– Я скоро вернусь. Держитесь. Я отгоню машину и буду через минуту. Вы можете ответить?

– Да, конечно.

Он ушел. Она опять проверила, не идет ли у нее кровь. Крови не было. Двойные двери широко распахнулись, и две сердитые сестры вышли за роженицей. Они буквально поволокли ее за собой куда-то вниз.

Дарби подождала, а затем пошла вслед за ними. С заплаканными глазами и платком у рта она могла сойти за мать кого-либо из детей. Палата была забита сестрами, санитарами и больными, вопящими и мечущимися от боли. Она завернула за угол и увидела надпись: «Выход». Прошла через двери, попала в другую палату, поспокойнее первой, еще одни двери – и она оказалась на площадке приема тяжелобольных. Аллея впереди была освещена. «Не бежать. Наберись терпения». И вот уже она идет быстрым шагом по улице. Прохладный воздух помог сосредоточиться. Слезы удавалось сдерживать.

Олсону потребуется какое-то время, а когда он вернется, то решит, что ее вызвали и сейчас ею занимаются. Он будет ждать и ждать.

Она сделала несколько поворотов и увидела Рампарт. Французский квартал находился прямо впереди. Она сможет затеряться там. На Ройял были люди, по виду гуляющие туристы. Она почувствовала себя безопаснее.

Зайдя в отель «Холидей инн», она заплатила с помощью пластиковой карточки и получила комнату на пятом этаже. Заперев дверь на все замки и накинув цепочку, она, не включая света, свернулась калачиком на кровати.

Миссис Вереек перекатила свой толстый и богатый зад на край постели и взяла телефон.

– Это тебя, Гэвин, – прокричала она в ванную.

Он появился с мыльной пеной на щеке и взял трубку у жены, которая вновь зарылась в постель. «Как свинья, купающаяся в грязи», – подумал он.

– Хелло, – бросил он в трубку.

Это был женский голос, которого он никогда прежде не слышал.

– Это Дарби Шоу. Вы знаете, кто я?

Он немедленно заулыбался и тут же представил себе узенькие полоски бикини на берегу в Сент-Томасе.

– Да, знаю. Я полагаю, у нас есть общий друг.

– Вы прочли мою маленькую версию?

– О да. Дело о пеликанах, как мы называем его.

– И кто это «мы»?

Вереек присел на стул у ночного столика. Она звонила явно не для светской болтовни.

– Почему вы звоните, Дарби?

– Мне нужны ответы на некоторые вопросы, господин Вереек. Я напугана до смерти.

– Называйте меня просто Гэвин, о’кей?

– Гэвин, где сейчас находится дело?

– И здесь, и там. А что случилось?

– Я расскажу вам через минуту. Сначала скажите, что с делом?

– Ну, я прочел его, затем отправил в другой отдел, кое-кто в Бюро ознакомился с ним и показал директору, которому оно, можно сказать, понравилось.

– Его видел кто-нибудь за пределами ФБР?

– Я не могу ответить на этот вопрос, Дарби.

– Тогда я не скажу, что случилось с Томасом.

Вереек надолго задумался. Она терпеливо ждала.

– О’кей. Да, его видели за пределами ФБР. Кто и сколько человек, я не знаю.

– Он мертв, Гэвин. Он погиб вчера около десяти вечера. Кто-то подложил бомбу в автомобиль для нас обоих. Мне повезло, но теперь они охотятся за мной.

Вереек склонился над телефоном и делал пометки.

– Вы пострадали?

– Физически со мной все в порядке.

– Где вы находитесь?

– В Новом Орлеане.

– Вы уверены, Дарби? Я имею в виду, кому нужна была его смерть?

– Я встречалась с двумя из них.

– Каким образом…

– Это длинная история. Кто видел дело, Гэвин? Томас передал его вам в понедельник вечером. Оно кочевало из рук в руки, и через сорок восемь часов он оказался мертв. Меня должны были убить вместе с ним. Оно попало в плохие руки, вам не кажется?

– Вы в безопасности?

– Это известно одному дьяволу.

– Где вы находитесь? Как вам позвонить?

– Не так быстро, Гэвин. Я еще совсем слаба. Звоню из телефона-автомата, поэтому не надо хитростей.

– Ну что вы, Дарби! Дайте мне собраться с мыслями. Томас Каллаган был моим лучшим другом. Вы должны положиться на меня.

– И что это может означать?

– Послушайте, Дарби. Дайте мне пятнадцать минут, и мы вышлем за вами дюжину агентов. Я сяду в самолет и прибуду к полудню. Вам нельзя оставаться на улице.

– Почему, Гэвин? Кто меня преследует? Скажите мне, Гэвин.

– Я расскажу вам, когда приеду.

– Я не знаю. Томас мертв, потому что имел с вами беседу. Мне не так уж не терпится встречаться с вами сейчас.

– Дарби, пожалуйста. Я не знаю, кто и почему, но я уверяю вас, вы в очень опасном положении. Мы можем защитить вас.

– Может быть, позднее.

Он глубоко вздохнул и присел на край кровати.

– Вы можете доверять мне, Дарби.

– О’кей, я доверяю вам. А как насчет тех, других? Все очень непросто, Гэвин. Мое маленькое дельце кого-то ужасно беспокоит, вы так не считаете?

– Он мучился?

Она колебалась.

– Я не думаю. – Слова застревали у нее в горле.

– Вы позвоните мне через два часа? В кабинет. Я дам вам внутренний номер.

– Дайте мне номер, а я подумаю.

– Пожалуйста, Дарби. Я пойду прямо к директору, когда буду там. Позвоните мне в восемь или в любое подходящее для вас время.

– Давайте номер.

Бомба взорвалась слишком поздно, чтобы известие об этом попало в четверг в утренний выпуск «Таймс». Дарби быстро пролистала ее в номере отеля. Ничего. Она включила телевизор и сразу же увидела на экране живые кадры сгоревшего «порше», все еще находившегося среди обломков на автомобильной стоянке, тщательно огражденной со всех сторон желтой лентой. Полиция считала, что это убийство. Никаких подозреваемых. Никаких комментариев. Затем прозвучало имя Томаса Каллагана, сорокапятилетнего выдающегося профессора права из Тулейна. Внезапно на экране появился декан с микрофоном и заговорил о профессоре Каллагане и о шоке от всего этого. Шок от всего этого, усталость, страх и боль навалились на Дарби, и она зарылась головой в подушку. Она ненавидела слезы, и это будет последний раз, когда она плачет. Она боялась, как бы ей не пришлось оплакивать себя.

Глава 16

Хоть это был чудесный кризис, в результате которого росли рейтинги, и Розенберг был мертв, а его имидж оставался незапятнанным, и Америка чувствовала себя хорошо, потому что он был у руля, и демократы попрятались в щели, а победа на перевыборах в следующем году была у него в кармане, тем не менее ему было дурно от этих событий и сумасшедших предрассветных встреч. Ему было дурно от общения с Дентоном Ф. Войлзом, его самоуверенности и высокомерия, его маленькой квадратной фигурки, сидящей напротив в мятом френче и смотрящей куда-то в окно, в то время как он обращался к президенту Соединенных Штатов. Через минуту он опять будет здесь для очередной встречи перед завтраком, которая станет еще одним напряженным столкновением, в ходе которого Войлз скажет только часть из того, что ему известно.

Президенту надоело пребывать в неведении и довольствоваться теми крохами, которые Войлз находил нужным скармливать ему. Глински тоже давал ему какие-то крохи, и, таким образом, он должен был довольствоваться этими щедротами. Он не знал ничего по сравнению с ними. Хорошо, что у него был Коул, который перелопачивал их бумаги, все держал в памяти и заставлял их быть честными.

Он устал от Коула тоже. Устал от его безупречности и неутомимости. Устал от его блеска. Устал от его склонности начинать день, когда солнце находится где-то над Атлантикой, и планировать каждую минуту каждого часа до тех пор, пока оно не окажется над Тихим океаном. Затем он соберет целый ящик накопившейся за день макулатуры, отвезет ее домой, перечтет, расшифрует, заложит в память, чтобы, вернувшись через несколько часов назад, извергать из себя эту ужасную скукотищу, которую он только что проглотил. Когда Коул уставал, он спал пять часов в сутки, обычно же его сон длился три-четыре часа. Каждый вечер он уходил из своего кабинета в западном крыле в одиннадцать часов и по дороге домой все время читал на заднем сиденье лимузина. Затем, когда лимузин только-только успевал остыть, он уже ждал его, чтобы ехать обратно в Белый дом. Он считал грехом прибывать на службу после пяти утра. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то все остальные должны были работать хотя бы по восемьдесят. Он требовал восьмидесяти. После трех лет никто в администрации не мог упомнить всех уволенных Коулом за то, что они не вырабатывали по восемьдесят часов в неделю. Такое случалось не менее трех раз в месяц.

Счастливее всего Коул бывал по утрам, когда перед встречей с Войлзом обстановка накалялась докрасна. В последнее время, особенно в последнюю неделю, во время этих встреч улыбка не сходила с его лица. Он стоял у стола, просматривая почту. Президент был занят газетой. Рядом суетились два секретаря.

Президент взглянул на него. Безупречный черный костюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, слегка сальные волосы над ушами. Он устал от него, но смирился с этим, когда кризис миновал и он смог вернуться к гольфу, а Коул занялся деталями. Он сказал себе, что в тридцать семь лет у него было столько же энергии и выносливости, хотя где-то чувствовал, что покривил душой.

Коул щелкнул пальцами, посмотрел на секретарей, и те с радостью выскочили из Овального кабинета.

– И он сказал, что не будет появляться, если здесь буду я. Вот умора! – Коула это явно развлекало.

– Я не думаю, что он тебя любит, – сказал президент.

– Он любит тех, кого может подмять под себя.

– Я полагаю, что мне надо быть с ним паинькой.

– Давите на него что есть мочи, шеф. Он должен отступиться. Эта версия до смешного слаба, но в его руках она может стать опасной.

– Что насчет студентки юридического колледжа?

– Мы проверяем. Она, похоже, осталась невредимой.

Президент встал и потянулся. Коул перекладывал бумаги. Секретарь по селектору объявил о прибытии Войлза.

– Я пойду, – сказал Коул.

Он будет слушать и наблюдать из другого места. По его настоянию в Овальном кабинете были установлены три внутренние видеокамеры. Мониторы стояли в маленькой запертой комнате в западном крыле здания. Единственный ключ находился у него. Сержант знал об этой комнате, но пока не смог попасть в нее. Пока. Видеокамеры были не видны и предположительно являлись большим секретом.

Президент чувствовал себя лучше, зная, что Коул наблюдает за происходящим. Он встретил Войлза у дверей, крепко пожав ему руку, и проводил до дивана, для того чтобы немного по-дружески поболтать перед серьезным разговором. На Войлза это не произвело впечатления. Он знал, что Коул будет подслушивать. И подглядывать.

Но под влиянием момента он снял свой френч и положил на стул. Кофе он не хотел.

Президент закинул ногу на ногу. На нем была надета коричневая кофта, олицетворяющая образ доброго дедушки.

– Дентон, – сказал он мрачно. – Я хочу извиниться за Флетчера Коула. Он недостаточно тактичен.

Войлз слегка кивнул. «Ты глупый ублюдок. В этом кабинете столько проводов, что можно поубивать током половину всех чиновников в Вашингтоне. Коул сидит где-то в подвале и слушает твои слова об отсутствии у него такта».

– Может быть, он осел? – пробурчал Войлз.

– Может быть. Я действительно должен присматривать за ним. Он очень способный и действует напористо, но иногда чересчур.

– Он подонок, и я скажу ему это в лицо. – Войлз посмотрел на вентиляционное отверстие над портретом Томаса Джефферсона, где была спрятана камера.

– Ну что ж, я сделаю так, чтобы вы не встречались, пока не будет закончено это дело.

– Сделайте милость.

Президент медленно пил кофе и раздумывал над тем, что сказать дальше. Войлз не отличался разговорчивостью.

– Окажите услугу.

Взгляд Войлза был колючим и неподвижным.

– Да, сэр.

– Мне надо, чтобы с этим делом о пеликанах было покончено. Это дикая идея, но в нем что-то упоминается обо мне вроде бы. Насколько серьезно вы относитесь к нему?

Вот это была потеха. Войлз с трудом сдерживал улыбку. Его шутка срабатывала. Господин президент и его величество Коул до ужаса были напуганы делом о пеликанах. Они получили его поздно вечером во вторник, протряслись над ним от страха всю среду, а сейчас, в предутренние часы четверга, на коленях умоляли прекратить расследование этого дела, не подозревая, что это всего-навсего шутка.

– Мы ведем расследование, господин президент. – Это была ложь, но откуда им знать. – Мы отрабатываем все версии, всех подозреваемых. Я бы не направил его вам, если бы не относился серьезно.

Морщины на загоревшем лбу президента поползли друг на друга, и Войлзу захотелось рассмеяться.

– Что вам удалось узнать?

– Не много, но мы только приступили. Мы заполучили его менее сорока восьми часов назад, и я выделил четырнадцать агентов в Новом Орлеане, для того чтобы они начали копать. Все это обычная практика.

Ложь прозвучала так натурально, что он почти услышал, как у Коула перехватило горло.

Четырнадцать. Это был такой удар ниже пояса, что он быстро выпрямился и поставил чашку на стол. Четырнадцать фэбээровцев, сверкающих там значками и задающих вопросы. Осталось лишь ждать, когда это дело выплывет наружу.

– Четырнадцать, вы говорите? Звучит довольно серьезно.

Войлз был неумолим.

– Мы очень серьезны, господин президент. Прошла неделя, как они были убиты, и следы остывают. Мы отрабатываем версии так быстро, как только можем. Мои люди работают круглые сутки.

– Я понимаю все это, но насколько серьезна эта версия о пеликанах?

Это действительно была потеха. Дело еще только собирались направить в Новый Орлеан. Фактически с отделением в Новом Орлеане еще даже не связывались по этому поводу. Он проинструктировал Эрика Иста, чтобы тот отправил по почте экземпляр в это отделение с указанием задать несколько вопросов, не поднимая никакого шума. Это была тупиковая версия, как сотни других, отрабатываемых ими.

– Я сомневаюсь, что здесь есть какая-то связь с этими убийствами, господин президент, но мы должны проверить.

Морщины разошлись, и на лице президента появилась тень улыбки.

– Мне не нужно говорить тебе, Дентон, как сильно может навредить эта ахинея, если о ней узнает пресса.

– Мы не консультируемся с прессой, когда проводим расследования.

– Я знаю. Давай не будем вдаваться в это. Я только хочу, чтобы ты оставил это дело. Какого дьявола вы вцепились в него, это абсурд. Понимаешь, о чем я говорю?

Войлз был жесток.

– Вы просите меня пренебречь подозреваемым, господин президент?

Коул приник к экрану. «Нет, я говорю тебе, чтобы ты забыл об этом деле», – почти произнес он вслух. Он смог бы совершенно понятно объяснить это Войлзу. Он смог бы продиктовать ему это по буквам, а затем пристукнуть этого маленького квадратного подлеца, начни тот острить. Но он прятался в запертой комнате, вдали от места событий. И в этот момент он знал, что находится там, где ему положено.

Президент заерзал и скрестил ноги.

– Ну что ты, Дентон, ты же понимаешь, о чем я говорю. В пруду водится более крупная рыба. Пресса наблюдает за расследованием и просто умирает от любопытства, желая узнать, кто подозревается. Ты же знаешь, какие они. Мне не стоит говорить тебе, что я не дружу с прессой. Даже мой собственный пресс-секретарь не любит меня. Ха-ха-ха. Забудь об этом пока. Оставь это дело и выслеживай настоящих подозреваемых. Эта штука похожа на шутку, но она может поставить меня в страшно неудобное положение.

Дентон внимательно посмотрел на него. Во взгляде сквозило упорство. Президент вновь заерзал.

– Что с делом Камеля? Звучит многообещающе, а?

– Может быть.

– Раз уж мы заговорили о количестве, сколько человек ты выделил на Камеля?

Войлз сказал: «Пятнадцать» – и чуть не расхохотался. У президента открылся рот. Наиболее вероятный подозреваемый в игре получает пятнадцать, а на этих несчастных пеликанов выделяется четырнадцать.

Коул усмехнулся и тряхнул головой. Войлз попался на собственной лжи. В конце четвертой страницы доклада, который Эрик Ист и Льюис К.О. подали в среду, была указана цифра «тридцать», а не «пятнадцать».

– Успокойся, шеф, – шептал Коул в экран, – он играет с тобой.

Президент не собирался успокаиваться.

– Боже милостивый, Дентон. Почему только пятнадцать? Я думал, что это у вас основное направление поисков.

– Может быть, на пару человек больше. Я же веду это расследование, господин президент.

– Я знаю. И ведете его отлично. Я не вмешиваюсь. Просто хочу, чтобы вы использовали свои силы рационально. Вот и все. Когда я читал это дело о пеликанах, меня чуть не стошнило. Если его увидит пресса и начнет разматывать, меня четвертуют.

– Так, значит, вы просите меня отказаться от этого дела?

Президент наклонился вперед и уставился неистовым взглядом на Войлза.

– Я не прошу, Дентон. Я говорю тебе: оставь это дело в покое, забудь о нем на пару недель, займись чем угодно. Если оно всплывет вновь, закрой глаза. Здесь босс все еще я, помнишь?

Войлз смягчился и выдавил мимолетную улыбку.

– Я заключу с тобой сделку. Твой приспешник Коул сыграл злую шутку, натравив на меня прессу. Они задали мне перцу по поводу охраны Розенберга и Джейнсена.