Текст книги "Золотой дождь"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 17

Мисс Берди укладывается в постель сразу после повторного показа знаменитого фильма Олтмена «Передвижной военный хирургический госпиталь» в одиннадцать вечера.

Она несколько раз приглашала меня посидеть с ней вечерком и посмотреть вместе телевизор, но до сих пор мне удавалось под благовидными предлогами от этого уклониться.

Сейчас я сижу на лестничке, ведущей ко мне на верхотуру, и жду, когда свет в ее окнах погаснет. Вижу, как ее силуэт перемещается от одной двери к другой. Это она проверяет замки. Вот она опускает шторы.

Мне кажется, что старики постепенно привыкают жить в одиночестве, хотя никто из них не думал, что им придется последние годы прожить одиноко, вдали от тех, кого любишь.

Уверен, что, когда мисс Берди была моложе, она с надеждой смотрела в будущее, не сомневаясь, что эти последние годы проведет, окруженная внуками. Ее собственные дети тоже будут проживать где-нибудь поблизости и ежедневно проверять, как там мамочка, и привозить цветы, пирожные и подарки.

Мисс Берди не предполагала, что останется одна в старом доме, в обществе лишь угасающих воспоминаний.

Она редко говорит о детях и внуках. На стенах висит несколько фотографий, но, если судить по фасонам платьев, эти снимки очень давние. Я живу у нее уже несколько недель, но ни разу не видел, чтобы она как-то общалась с родственниками.

Я чувствую себя виноватым, потому что не сижу с ней по вечерам, но у меня на то свои причины. Она смотрит все глупые «мыльные» сериалы подряд, а я их не выношу. Я знаю, что она их смотрит, потому что постоянно рассказывает содержание. Кроме того, мне надо готовиться к экзамену.

Есть еще одна веская причина, почему я держусь поодаль.

Мисс Берди все время довольно настойчиво намекает, что пора бы перекрасить дом и что если бы она надеялась когда-нибудь покончить с сосновыми иголками, то сразу принялась бы за осуществление этого нового проекта.

Сегодня я составил и послал почтой письмо ее адвокату в Атланте, подписавшись как помощник адвоката в фирме Дж. Лаймена Стоуна, и сделал в нем несколько запросов насчет состояния некоего Энтони Л. Мердайна, покойного мужа мисс Берди. Я исподтишка, правда, без особого успеха, раскапываю это дельце.

В ее спальне гаснет свет. Я медленно спускаюсь по шатким ступенькам и босиком, на цыпочках прокрадываюсь по влажной от росы лужайке к ветхому гамаку, опасно провисающему между двумя тонкими деревцами. Прошлой ночью я без всякого телесного ущерба прокачался в нем целый час.

Из гамака сквозь ветви деревьев прекрасно видна полная луна. Я легонько покачиваюсь. Ночь теплая.

Меня сегодня сильно напугали эпизод с ван Ленделом и посещение больницы. Менее трех лет назад я поступил в юридический колледж, питая благородные надежды, что в один прекрасный день смогу использовать свое право заниматься юриспруденцией во благо обществу, чтобы делать его лучше, что сам стану представителем почетной профессии, основанной на высоких этических принципах, которых стараются придерживаться все адвокаты. Я действительно в это верил. Я знал, что не в моих силах изменить мир, но думал, что буду вращаться в окружении умных, проницательных тружеников, которые придерживаются возвышенных и строгих правил поведения. Я хотел усердно работать и профессионально расти и по мере роста привлекать к себе клиентов не хитроумной рекламой, но репутацией. И по мере профессионального продвижения по службе и возрастающего опыта, а также и гонораров я смогу со временем браться за непопулярные дела и выбирать себе клиентов, не ломая постоянно голову над тем, сколько и как мне заплатят и заплатят ли вообще. Такие мечты иногда свойственны неоперившимся студентам-юристам.

К чести нашего колледжа, мы часами изучали и обсуждали моральные проблемы. При этом всегда подчеркивалась необходимость их учета, и мы решили, будто наша профессия зиждется на всемерном укреплении строго соблюдаемых, основополагающих этических принципов. Сейчас же я столкнулся с обескураживающей правдой жизни. За последний месяц мои воздушные мечты не раз втаптывались в грязь реально практикующими адвокатами, одним за другим. Меня самого низвели до уровня охотника в больничных кафе за тысячу баксов в месяц. Мне больно, грустно и тошно от того, кем я стал, и я потрясен тем, как быстро я пал.

У меня в колледже был близкий друг Крейг Балтер. Мы два года жили с ним в одной комнате. В прошлом году я присутствовал у него на свадьбе. У Крейга была одна цель, когда мы поступили в колледж, – преподавать историю в средней школе. Он был очень умный и способный ученик, и в колледже ему нечего было делать, он и так уже все знал. Мы с ним подолгу рассуждали, как строить свою жизнь. Я всегда думал, что он себя задешево продает, желая просто преподавать, а он сердился, когда я сравнивал свою будущую профессию с его.

Я мечтал о том, чтобы зарабатывать большие деньги и добиться блестящего успеха в высших сферах. Он же стремился только в школьные классы, где его заработок будет определяться не зависящими от него обстоятельствами.

Крейг стал учителем и женился на школьной учительнице.

Теперь он преподает историю и обществоведение в выпускном классе. Жена его беременна и работает в детском саду. У них хорошенький домик в пригороде с несколькими акрами пахотной земли и садом, и они самые счастливые люди на свете. Их общий доход что-то около пятидесяти тысяч долларов в год.

Крейг равнодушен к деньгам, зато он занимается именно тем, чем хотел всегда. Я, напротив, понятия не имею, чем я сейчас занимаюсь. Работа Крейга в высшей степени благородная, потому что он формирует умы молодежи. Он может предвидеть результаты своего труда. Я, напротив, пойду завтра на работу, надеясь всеми правдами и неправдами застолбить какого-нибудь ни о чем не подозревающего клиента, расхлебывающего сейчас неприятности. Если бы адвокаты зарабатывали столько же, сколько школьные учителя, сразу же позакрывались бы девять юридических колледжей из десяти.

Все должно наладиться, но, пока это произойдет, меня подстерегают два вероятных несчастья. Первое: меня могут арестовать или причинить еще какие-нибудь гадости из-за пожара в конторе Лейка. И второе: я могу провалить экзамен на звание адвоката.

Такие мысли заставляют меня качаться в гамаке почти до утра.

* * *

Брюзер в конторе с самого утра. Глаза у него красные, он страдает от похмелья, но одет в свой лучший шерстяной костюм, на нем прекрасно накрахмаленная хлопковая рубашка, а на шее красуется дорогой шелковый галстук. Его волнистая шевелюра сегодня утром особенно тщательно вымыта и просто сияет.

Он собирается в зал суда обсудить некоторые предложения по делу о провозе наркотиков. Он весь в движении. Нервы его напряжены. Меня требуют к нему, я останавливаюсь перед столом и получаю инструкции.

– Ты хорошо поработал с ван Ленделом, – говорит он, роясь в груде бумаг и папок. Дрю что-то жужжит за его спиной, однако старается выдерживать безопасную дистанцию. Акулы смотрят на него голодным взглядом. – Несколько минут назад я говорил со страховой компанией. Страховка покрывает все несчастные случаи. И ясно, кто несет ответственность. Бедняга сильно пострадал?

Вчера вечером я провел душераздирающий час в больнице с ван Ленделом и его женой. У них было много вопросов, а главное, их беспокоит, как много они могут получить. У меня мало ответов по делу, но я великолепно пользуюсь юридической терминологией.

Пока они еще держатся за нас.

– Сломаны нога, рука, ребра, очень много кровоподтеков. Лечащий врач говорит, что он пробудет в больнице десять дней.

При этом сообщении Брюзер улыбается:

– Не отступай и действуй. Вникай в подробности. Слушай, что говорит Дек. Может быть, сладится выгодное дельце.

Выгодное для Брюзера, но мне ничего не перепадет. Этот случай не будет мне засчитан как гонорарный.

– Полицейские хотят взять у тебя показания о пожаре, – бросает он, протягивая руку к папке. – Я общался с ними вчера вечером. Они получат их здесь, в конторе, в моем присутствии.

Он говорит так, словно все уже решено и у меня нет выбора.

– А если я откажусь встречаться с ними? – спрашиваю я.

– Тогда они, наверное, повезут тебя в город для допроса. Если тебе нечего скрывать, я предлагаю, чтобы ты сделал об этом заявление здесь. Я буду с тобой. Ты можешь проконсультироваться со мной по всем вопросам. Поговори с ними, и они после этого оставят тебя в покое.

– Значит, они считают, что это был поджог?

– Да, они таки уверены в этом и имеют на то основания.

– А что им надо от меня?

– Хотят узнать, где ты был, что делал, время и место, есть ли у тебя алиби и все такое прочее.

– Я не смогу ответить на все их вопросы, но могу сказать правду.

Брюзер улыбается:

– Значит, тебя освободит правда.

– Тогда я готов.

– Давай поговорим об этом в два часа дня.

Я согласно киваю, но молчу. Странно, что, находясь в таком уязвимом положении, я верю Брюзеру абсолютно, верю человеку, которому в любом другом случае не поверил бы ни на грош.

– Мне нужно некоторое свободное время, Брюзер, – говорю я.

Руки у него на мгновение застывают в воздухе, и он долго и пристально смотрит на меня. Дрю, которая в уголке кабинета просматривает папки, замирает и тоже бросает на меня взгляд. И кажется, даже одна из акул поняла, что я сказал.

– Но ведь ты только что приступил к работе, – отвечает Брюзер.

– Да, знаю, но у меня экзамен на носу. А я очень отстал, не занимаясь.

Он наклоняет набок голову и поглаживает свою козлиную бородку. Глаза у него, когда он с перепоя и после бурных развлечений, очень жесткие. Они просто как лазеры.

– Сколько времени тебе надо?

– Ну, я хотел бы каждый день приходить на работу примерно к полудню. Затем, в зависимости от заседаний суда по моим долгам и намеченных встреч, я хотел бы иметь возможность слинять в библиотеку, позаниматься. – Я пытаюсь говорить шутливо, но моя попытка не находит у него никакого отклика.

– Ты можешь учиться у Дека, – говорит Брюзер, но внезапно улыбается. Это тоже шутка, поэтому я глупо смеюсь. – Вот как и чем тебе заниматься. – Он снова серьезен. – Ты работаешь до полудня, затем собираешь книжки и направляешься в кафе больницы Святого Петра. Учись как черт, ладно, но зри вовсю, чтобы все видеть. Я хочу, чтобы ты сдал экзамен, однако меня в данный момент больше интересуют новые перспективы дела. Бери с собой сотовый телефон, чтобы я мог поймать тебя в любой момент. Справедливо?

Ну зачем я все это начал? Я мысленно даю себе пинка в зад.

– Конечно, – соглашаюсь я хмуро.

Прошлой ночью в гамаке я надеялся, что, если немного повезет, мне удастся увильнуть от больницы Святого Петра. А теперь меня там собираются прочно поселить.

* * *

Те же самые два полицейских, что приходили ко мне на верхотуру, являются к Брюзеру и просят разрешения допросить меня. Мы сидим все четверо за маленьким круглым столом в углу кабинета. В центре стола два магнитофона, оба включены.

Вскоре мне все это становится скучно. Я повторяю ту же самую историю, которую поведал этим двум клоунам в нашу первую встречу, и они тратят огромное количество времени, пережевывая каждый тончайший аспект уже слышанного. Они пытаются заставить меня сказать что-нибудь идущее вразрез с первоначальными показаниями по каким-то совершенно несущественным деталям.

– Кажется, вы прежде говорили, что были одеты в темно-синюю рубашку, а теперь утверждаете, что на вас была голубая.

Но мои слова истинная правда. Мне нет надобности что-либо скрывать или утаивать, и спустя час они как будто начинают понимать, что я не их человек.

Брюзер раздражается и твердит, чтобы они не топтались на месте. Они на какое-то время подчиняются. У меня создается впечатление, что эти двое Брюзера побаиваются.

Наконец они уходят, и Брюзер говорит, что на этом дело и закончится. На самом деле они меня уже не подозревают, а просто подчищают хвосты. Он поговорит утром с их начальником и заставит закрыть мою главу.

Я благодарю его. Он подает мне крошечный телефон, всовывая его в ладонь.

– Держи его при себе все время, – предупреждает он, – особенно когда будешь готовиться к экзамену. Ты можешь мне срочно понадобиться.

Это крошечное устройство вдруг становится гораздо весомее. С его помощью я буду зависеть от минутных настроений Брюзера все двадцать четыре часа в сутки.

Он отправляет меня в мой кабинет.

* * *

Я возвращаюсь в гриль-бар, что около ортопедического крыла, с твердым решением спрятаться в уголке и заниматься, держа рядом этот проклятый сотовый телефон, но не обращая никакого внимания на окружающих.

Пища здесь не слишком плохая. После семи лет учебы в университете и его кухни все кажется вкусным. Беру сандвич с сыром и красным сладким перцем и чипсы. Я раскладываю в уголке столика материалы, нужные для экзамена, и сажусь спиной к стене.

Но сначала я пожираю сандвич, рассматривая других обедающих. Большая часть посетителей в разнообразной медицинской одежде – это врачи в накрахмаленных шапочках, санитарки в белоснежных халатах, обслуживающий персонал в лабораторной одежде. Они сидят маленькими группками и обсуждают подробности болезней и способов лечения, о которых я прежде никогда не слышал. Эти люди, которые должны так заботиться о здоровье и питании, поглощают скверную, бесполезную еду. Разные жареные закуски, бургеры, пиццу. Я наблюдаю за группой молодых врачей, сгорбившихся над столом, и задаюсь вопросом, что бы они подумали, если бы знали, что в их среду затесался будущий адвокат, который готовится к экзамену и в один прекрасный день может привлечь их к судебной ответственности.

Но сомневаюсь, что им это хоть сколько-нибудь интересно, и я имею такое же право находиться здесь, как они.

На меня никто не обращает внимания. Иногда появляется на костылях или в кресле-каталке, которую везет служитель, случайный пациент. Других адвокатов, готовых броситься на добычу, не видно.

В шесть вечера я плачу за первую чашку кофе и затем погружаюсь с головой в мучительное изучение разного рода контрактов и прав на недвижимое имущество, того, что приводило меня в ужас на первом году обучения в колледже. Я пашу дальше. Проходит час, прежде чем я поднимаюсь, чтобы взять вторую чашку кофе. Толпа поредела, и я вижу двух травмированных, которые сидят рядом в противоположной стороне зала.

Оба в гипсе и в бинтах. Дек сейчас висел бы у них на ушах. Но это не по мне.

Через некоторое время, к моему великому удивлению, я вдруг чувствую, что мне здесь нравится. Тихо, и никто меня не знает. Идеальное место для занятий. Кофе неплохой, и следующие чашки идут за полцены. Я далеко от мисс Берди, и мне не грозит физическая работа. Мой босс рассчитывает на мое здесь присутствие, и, хотя предполагается, что я должен вынюхивать будущую добычу, он ведь никогда не узнает, чем я занимаюсь в действительности. И у меня нет никакой квоты.

Я не должен еженедельно подписывать столько-то дел.

Телефон издает слабое попискивание. Это Брюзер. Звонит для проверки.

– Что-нибудь подвернулось?

– Нет, – отвечаю, глядя через всю комнату на двух чудесных травматиков, которые, сидя в колясках, сравнивают свои увечья.

Он сообщает, что уже говорил с начальником полицейских, снимавших допрос, и дела как будто обстоят неплохо.

Он уверен, что они будут раскручивать другие ниточки, других подозреваемых.

– Ну, счастливого улова! – говорит он со смешком. Разговор окончен. Он налаживается, несомненно, в «Йогис», чтобы опрокинуть несколько стаканчиков с Принсом.

Я занимаюсь еще час, потом встаю и иду на восьмой этаж проведать Дэна ван Лендела. У него все болит, но ему хочется поговорить. Я сообщаю ему хорошие вести насчет того, что мы связались со страховой компанией другого водителя и можем получить неплохую компенсацию по его полису. У моего клиента надежное дело, и я повторяю ему все, что мне выложил Дек: несомненная ответственность другой стороны (тот водитель был пьян, не иначе!), покрывающая все виды повреждений, в том числе качественные. Качественные в том смысле, что кости сильно повреждены и травмы легко могут быть подведены под разряд непреходящего телесного ущерба.

Дэн выдавливает приятную улыбку. Он уже подсчитывает денежки. Ему, правда, надо будет поделиться своим пирогом с Брюзером. Я говорю ему «до свидания» и обещаю зайти завтра. Раз мне предписано нести дежурство в больнице, я смогу навещать всех своих клиентов. Гордиться надо таким обслуживанием!

* * *

В гриль-баре опять полно народу, когда я возвращаюсь и снова усаживаюсь в своем уголке. Уходя, я оставил книги разбросанными по столику, и название одной очень красноречиво: «Адвокатское обозрение Элтона». Оно привлекло внимание нескольких молодых врачей за соседним столиком, и они подозрительно оглядывают меня, когда я сажусь на место.

Они сразу же замолкают. Догадываюсь, что они как раз обсуждали в мое отсутствие мои книги. Вскоре они уходят. Я опять покупаю кофе и теряюсь в удивительных глубинах федеральной служебной процедуры.

Наконец в баре остается лишь горстка людей. Теперь я уже пью кофе без кофеина и сам себе удивляюсь, как много я успел пропахать нужного материала в последние четыре часа.

Без четверти десять Брюзер звонит опять. Такое впечатление, что он в каком-то баре. Он хочет, чтобы я прибыл завтра в офис к девяти утра, чтобы обсудить один пункт в законодательстве и сделать по нему краткое резюме для текущего судебного разбирательства по делу о провозе наркотиков. Я отвечаю, что буду.

Мне бы очень не понравилось, знай я заранее, что мой адвокат черпает законотворческое вдохновение, шумно опрокидывая стаканчики в стриптизном баре.

Но Брюзер и есть мой адвокат.

В десять часов я остаюсь в одиночестве. Гриль-бар работает всю ночь, так что кассир не обращает на меня внимания. Я утопаю в лексике и фразеологии, которые приняты на предварительных судебных слушаниях, когда вдруг слышу деликатное чиханье. Я поднимаю глаза и в двух столиках от себя вижу молодую женщину в кресле на колесиках, единственную посетительницу, кроме меня. Правая нога у нее от колена до низа в гипсе и поэтому выставлена вперед, так что я вижу ее алебастровую пятку. Гипс, насколько я могу судить на данной стадии моего больничного отчета, кажется, свежий.

Она очень молода и необыкновенно хорошенькая. Ничего не могу поделать с собой и смотрю на нее несколько секунд, прежде чем уткнуться в свои записи. А потом опять буравлю ее взглядом, и дольше, чем в первый раз. Волосы у нее темные и свободно падают сзади на шею. Глаза карие и кажутся влажными. У нее твердые черты лица, которые привлекают своей красотой, и ее не портит большой синяк на челюсти слева.

Нехороший синяк. Такие появляются после удара кулаком. На девушке больничный белый халат, и под ним она кажется тоненькой, почти хрупкой.

Старик в розовой куртке, один из бесчисленных добряков, которые безвозмездно обслуживают пациентов в больнице Святого Петра, бережно ставит перед ней на стол пластиковый стаканчик с апельсиновым соком.

– Вот, Келли, – говорит он, словно самый добрый на свете дедушка.

– Спасибо, – отвечает она с мимолетной улыбкой.

– Значит, говоришь, тридцать минут? – спрашивает он.

Она кивает, закусив нижнюю губу.

– Да, тридцать.

– Еще что-нибудь?

– Нет, спасибо.

Он ласково треплет ее по плечу и выходит из бара.

Мы остаемся вдвоем. Я стараюсь на нее не глазеть, но это выше моих сил. Я упорно, пока их хватает, смотрю в книгу, а потом медленно поднимаю взгляд так, чтобы она попала в поле зрения. Она сидит ко мне не прямо лицом, а отвернувшись под углом почти на девяносто градусов. Вот она поднимает стакан, и я замечаю бинты на обоих запястьях. Она еще не видит меня. В сущности, она сейчас никого не увидела бы, даже если бы в баре было полно народу. Келли существует в своем маленьком личном мирке.

Наверное, у нее перелом лодыжки. Синяк на лице удовлетворил бы требования Дека о нанесении множественных травм, хотя кровавого рубца там нет. Удивительно, что у нее повреждены также оба запястья.

Но какой бы она ни была, я не хочу делать ее объектом адвокатской охоты. Вид у нее очень грустный, и я не желаю умножать ее печали. На ее левом безымянном пальце тоненькое обручальное кольцо. Но ей никак не больше восемнадцати!

Я стараюсь сосредоточиться на изучаемом законе по крайней мере пять минут подряд, но вижу, как она прикладывает бумажную салфетку к глазам. Голова ее слегка склоняется набок, и текут слезы. Она тихонько пошмыгивает носом.

Я сразу понимаю, что плачет она совсем не от боли в сломанной лодыжке. Причина слез не физическое страдание.

Мое бойкое адвокатское воображение мчится во всю прыть.

Наверное, она попала в автомобильную катастрофу, и ее муж погиб, а она получила травмы. Она еще слишком молода, чтобы заводить детей, а родные живут где-нибудь далеко отсюда, и вот она сидит одна-одинешенька и горюет о погибшем муже. Наверное, на этом материале можно сварганить неплохое дельце.

Но я гоню прочь нечестивые мысли и стараюсь сосредоточиться на раскрытой передо мной книге. Девушка продолжает шмыгать носом и плакать. Время от времени входят редкие посетители, но никто не присаживается за мой или ее столик.

Я осушаю чашку, тихо встаю и прохожу перед ней к стойке бара. Я смотрю на нее, а она на меня. Наши взгляды на долгую секунду встречаются, и я почти натыкаюсь на металлический стул. Когда я расплачиваюсь за кофе, руки у меня слегка дрожат. Я делаю глубокий вдох и останавливаюсь у ее столика.

Она медленно поднимает свои прекрасные влажные глаза.

Я с трудом сглатываю слюну и говорю:

– Послушайте, я не из тех, кто лезет в чужие дела, но не могу ли я вам помочь? – И киваю на гипс.

– Нет, – отвечает она едва слышно и затем одаривает меня потрясающей мимолетной улыбкой. – Но все равно спасибо.

– Не стоит, – говорю я. Я смотрю на свой столик, который меньше чем в двадцати шагах отсюда. – Я сижу вон там и готовлюсь к экзамену на адвоката, если что понадобится. – И пожимаю плечами, словно не уверен, как поступить дальше, но ведь я такой замечательный, внимательный, заботливый парень, поэтому, простите, пожалуйста, что несколько вышел из границ формальной вежливости. Но мне действительно не все равно. Ко мне можно обращаться, если что-нибудь понадобится.

– Спасибо, – повторяет она.

Я сажусь на свое место, таким образом дав понять, что я здесь тоже на почти законных основаниях. Я штудирую толстые книги в надежде скоро примкнуть к представителям благородной профессии юристов. И это, конечно, производит на нее некоторое впечатление. Я углубляюсь в науки, как будто совершенно позабыв о ее страданиях.

Бегут минуты. Я переворачиваю страницу и одновременно взглядываю на нее. Она тоже смотрит на меня, и сердце мое дает перебой.

Я совершенно игнорирую ее, пока могу, и затем снова бросаю взгляд в ее сторону. Она опять погрузилась в пучину страданий – теребит в пальцах бумажную салфетку, а слезы струятся по ее щекам.

Сердце у меня просто разрывается, когда я вижу, что она так страдает. Как бы я хотел сесть рядом и, может быть, даже обнять ее и поболтать о всякой всячине. Но, если она замужем, где же, черт возьми, ее муж? Она смотрит в мою сторону, но, мне кажется, не видит меня.

Ее сопровождающий в розовой куртке появляется ровно в десять тридцать, и она поспешно старается овладеть собой.

Он ласково поглаживает ее по голове, говорит какие-то утешительные слова и осторожно разворачивает кресло. Уезжая, она очень медленно поднимает глаза и улыбается мне сквозь слезы.

Я чувствую искушение пойти за ней, держась на некотором расстоянии, и узнать, в какой она палате, но беру себя в руки. Позже я думаю, что хорошо бы найти человека в розовой куртке и выспросить у него хорошенько разные подробности. Но я не двигаюсь с места. Я пытаюсь позабыть о ней.

Ведь она еще просто ребенок.

* * *

На следующий вечер я прихожу в гриль-бар и сажусь за тот же столик. Я прислушиваюсь к той же деловой болтовне тех же самых постоянно спешащих людей. Я навещаю ван Ленделов и ухитряюсь дать удовлетворительные ответы на все их бесчисленные вопросы. Я наблюдаю за другими акулами, раздобывающими корм в этих мутных водах, и не обращаю никакого внимания на немногих возможных перспективных клиентов, которые, кажется, только и ждут, чтобы на них напали добытчики.

Несколько часов отдаюсь наукам. Я очень сосредоточен.

Никогда еще я не испытывал такого непреодолимого желания овладеть знаниями.

Смотрю на часы. Время приближается к десяти, и мое рвение ослабевает. Начинаю глазеть по сторонам. Я стараюсь сохранять спокойствие и усердие, но каждый раз вздрагиваю, когда кто-нибудь входит в гриль-бар. За одним из столиков ужинают две санитарки. Одинокий служитель читает книгу.

Ее вкатывают в пять минут одиннадцатого, и тот же благородный старик осторожно подвозит ее кресло к тому месту, которое она показывает. Келли выбирает тот же столик, что вчера, и улыбается мне, пока старик пристраивает ее поудобнее.

– Апельсиновый сок, – просит она. Ее волосы так же распущены, как накануне, но, если я не ошибаюсь, она наложила немного косметики на лицо и подвела карандашом глаза. Она даже подкрасила бледно-розовой помадой губы. Эффект потрясающий. Вчера я не понял, что она совершенно не накрашена. А сегодня чуть-чуть макияжа делает ее ослепительно прекрасной. Глаза у нее ясные, блестящие и совсем не грустные.

Ее сопровождающий ставит перед ней апельсиновый сок и повторяет то же, что вчера:

– Вот, Келли. Значит, говоришь, через тридцать минут?

– Можно и через сорок пять, – отвечает она.

Келли потихоньку потягивает через соломинку сок и рассеянно посматривает на другой конец столика. Я сегодня много думал о ней и давно составил план действий. Выжидаю несколько минут, притворяясь, что не замечаю ее присутствия, и усиленно листаю «Адвокатское обозрение Элтона», а затем медленно встаю, словно собираюсь выпить чашечку кофе. Я останавливаюсь у ее столика и говорю:

– А сегодня вы лучше выглядите.

Она явно ожидала услышать нечто подобное.

– Но я и чувствую себя сегодня гораздо лучше. – Она улыбается чудесной улыбкой, обнажающей совершенные зубы. Какое великолепное лицо, даже несмотря на безобразный синяк!

– Вам принести что-нибудь?

– Да, я хотела бы выпить кока-колы. Сок горчит.

– Конечно. – Я ухожу, вне себя от радостного возбуждения.

У автомата самообслуживания я наливаю два больших бокала с безалкогольными напитками, расплачиваюсь, ставлю их на ее столик и смотрю, как бы в совершенной растерянности, на стул, стоящий напротив нее.

– Пожалуйста, садитесь, – приглашает она.

– А можно?

– Пожалуйста, мне надоело разговаривать только с санитарками.

Я сажусь и наклоняюсь в ее сторону.

– Меня зовут Руди Бейлор. А вас – Келли…

– Келли Райкер. Приятно познакомиться.

– Взаимно. – На нее одно удовольствие смотреть и с расстояния двадцати шагов, но сейчас, когда я в четырех, я просто балдею. Глаза у нее бархатно-карие, и в них сверкает насмешливая искорка. Она изысканно хороша.

– Извините, если я вас побеспокоил вчера вечером, – говорю я, очень волнуясь, как бы разговор не оборвался. Мне нужно узнать о ней многое.

– Но вы меня не побеспокоили. Извините, что я сделала из себя настоящее зрелище.

– Почему вы сюда приезжаете? – спрашиваю я, словно она не имеет никакого отношения к больнице, а я здесь свойский парень.

– Чтобы не сидеть все время в палате. А вы почему здесь?

– Я готовлюсь к экзаменам на адвоката, а здесь тихо.

– Так, значит, вы собираетесь стать адвокатом?

– Точно. Несколько недель назад я окончил юридический колледж и получил работу в одной фирме. Как только сдам экзамен, смогу приступить к обязанностям.

Она начинает пить колу через соломинку и делает легкую гримаску, немного переменив положение тела.

– Тяжелый перелом, да? – спрашиваю я, кивая на ее ногу.

– Да, лодыжка. В нее вставили спицу.

– А как это случилось? – Вопрос мой столь естествен, что и ответ, конечно, должен быть совершенно таким же.

Но не тут-то было. Она колеблется, и глаза сразу наполняются слезами.

– Это домашняя травма, – говорит она, словно уже затвердила это туманное объяснение.

Что, черт возьми, это значит? Домашняя травма? Она что, упала с лестницы?

– О! – откликаюсь я, будто мне что-нибудь ясно. Меня беспокоят ее запястья, потому что они оба забинтованы, а не в гипсе. Не думаю, что тут тоже переломы или вывихи. Может быть, они поранены.

– Это длинная история, – бормочет она в промежутке между глотками колы и отворачивается.

– Вы давно здесь?

– Два дня. Врачи хотят посмотреть, как стоит спица. Если не прямо, будут все переделывать. – Она замолкает и поигрывает соломинкой. – Разве не странное это место для занятий?

– Да нет, честное слово. Здесь тихо и много кофе. И всю ночь открыто. А у вас на руке обручальное кольцо. – Это обстоятельство волнует меня больше всего.

Она смотрит на кольцо так, будто забыла, что оно при ней.

– Ага, – говорит она и долго смотрит на соломинку. Кольцо простое, без полагающегося в таких случаях бриллианта.

– Где же тогда ваш муж?

– Вы задаете слишком много вопросов.

– Но я же без пяти минут адвокат. Нас натаскивают во время учебы.

– Зачем вам это знать?

– Странно, что вы все время одна, с травмами, а его рядом с вами не видно…

– Он приходил раньше.

– И теперь он дома с ребятишками?

– У нас нет ребятишек. А у вас?

– Нет. Ни жены, ни детей.

– А сколько вам лет?

– Теперь вы задаете много вопросов, – отвечаю я улыбаясь. Ее глаза сверкают. – Двадцать пять. А вам?

Она с минуту раздумывает.

– Девятнадцать.

– Но вы ужасно рано вышли замуж.

– У меня не было выбора.

– О, извините.

– Да нет, ничего. Я забеременела, когда мне едва исполнилось восемнадцать, вскоре вышла замуж; а через неделю после свадьбы случился выкидыш, и с тех пор все катится под откос. Ну вот, вы удовлетворили свое любопытство?

– Нет. То есть да. Извините, о чем вы хотели бы поговорить?

– О колледже. В каком колледже вы учились?

– Это колледж Остин-Пи. Юридический колледж при Мемфисском университете.

– Всегда хотела учиться в колледже, но не получилось. А сами вы из Мемфиса?

– Я здесь родился, но вырос в Ноксвилле. А вы?

– В маленьком городке, час езды отсюда. Мы уехали, когда я узнала, что беременна. Моя семья чувствовала себя опозоренной. А его семья – просто рвань. Надо было уезжать.

Под всем этим скрываются какие-то тяжелые семейные обстоятельства, и я не хочу затрагивать больную тему. Она дважды упомянула о беременности, хотя дважды об этом можно было бы умолчать. Но она одинока, и ей хочется поговорить.

– И тогда вы поехали в Мемфис?

– Мы бежали в Мемфис, здесь нас поженил мировой судья, классная была церемония, а потом я потеряла ребенка.