Текст книги "Пылающее копье"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

IX
...БЕСЕДУЕТ С ЧЕЛОВЕКОМ, ОТКАЗЫВАЮЩИМСЯ ИДТИ НА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ

– М-да, – проговорил мистер Левендер, когда они отъехали миль двадцать, – мой голод становится нестерпимым. Если нам попадется какая-нибудь гостиница, остановитесь, Джо.

– Порядок, сэр, – ответил Джо. – Правда, гостиницы теперь не те, что были, но что-нибудь перекусить нам дадут. Ваши карточки я прихватил.

Мистер Левендер, сидевший рядом с Джо, в то время как Блинк занимала все заднее сиденье, молчал не менее минуты, ибо его посетила философическая мысль.

– Как вы полагаете, Джо, – внезапно спросил он, – полезны ли вам жертвы, на которые вас принуждают идти?

– Это полезно для жажды, сэр, – ответил Джо. – Никогда в жизни я так дико не хотел пить, как теперь, когда пиво балуют водой. От такого только растрава. Кстати, та бутылочка, что была на завтрак, – последняя из домашних припасов, сэр, с ума можно сойти! И подумать только, эти болваны ее прикончили! Кабы мне знать, что они немцы, уж я бы им ее не уступил!

– Прошу вас, – сказал мистер Левендер, – не напоминайте мне об этом. Иногда мне кажется, – продолжал он настолько мечтательно, насколько позволял голод, – что когда человека вынуждают терпеть лишения, в нем пробуждаются самые низменные страсти, разумеется, я говорю как простой человек, а не как общественный деятель. Как вы думаете, Джо, что произойдет, когда нам не нужно будет более жертвовать собой?

– Тогда мы будем делать то, что всегда делали: будем жертвовать другими, – легкомысленно ответил Джо.

– Будьте серьезны, Джо, – сказал мистер Левендер.

– Ладно, – ответил Джо, – не знаю, что будете делать вы, сэр, а я-то уж гульну годок-другой.

Мистер Левендер вздохнул.

– Сомневаюсь, чтобы я мог последовать вашему примеру, – сказал он.

Джо взглянул на хозяина, и в его зеленоватых глазах засветилось сочувствие.

– Не горюйте, сэр, – сказал он, – все дело в том, кто как устроен. Вас бы такая жизнь в неделю доконала.

– Неделю! – проговорил мистер Левендер, захлебываясь слюной. – Верю, что я не смогу забыть свои обязанности на целую неделю. Общественные деятели не "гуляют", как вы выражаетесь, Джо.

– Осторожно, сэр, я не могу вести машину, не глядя на дорогу.

– Да и как им "гулять"? – продолжал мистер Левендер. – Ведь они, как атлеты, должны ежедневно тренироваться, чтобы побеждать в своей вечной борьбе с народом.

– Ну, – снисходительно ответил Джо, – это тоже пьянство особого рода, они все время на взводе, накачивают себя и усыпляют других.

– Не знаю, Джо, что вы имеете в виду, – строго сказал мистер Левендер.

– Разве вы не замечали, сэр? Существуют два мира: мир, как он есть на самом деле, и мир, каким он кажется общественному деятелю.

– Может быть, это и так, – согласился несколько взволнованный мистер Левендер, – но скажите, Джо, который из этих миров величественнее, благороднее? И разве другой мир имеет хоть какое-нибудь значение? Конечно же, я за мир, который возникает в умах великих людей, существует на бумаге, к которой прикасалось их перо, и процветает на словах, с которыми они обращаются к народу. Разве не лучше жить в мире, где никто не боится умереть с голоду или быть убитым, коль скоро это означает смерть за короля и отечество? Разве этот мир не прекраснее того, в котором люди хотят жить и только?

– Ну, – сказал Джо, – мы все готовы умереть за отечество, коли надо. Только смерть нам не кажется увеселительной прогулкой, мы ведь не общественные деятели. Уж очень все легко у них получается.

– Джо, – сказал мистер Левендер и даже на миг заткнул уши, – это самое ужасное кощунство, которое я когда-либо слышал.

– Я еще и не то могу сказать, сэр, – ответил Джо. – Как, продолжать?

– Продолжайте, – сказал мистер Левендер, стиснув кулаки, – общественный деятель не уклоняется ни от чего, даже от враждебных насмешек.

– Ладно, так что же получается, сэр? Посмотрите, что они говорят и что есть на самом деле. Имейте в виду, я не говорю про английских или еще каких деятелей, я говорю про тех, каких много в любой стране. Это что-то вроде тайного общества, основанного на трепотне. Послушайте, сэр. Вот один просиживает штаны и сочиняет что-нибудь высокое. Потом вылезает другой и кричит что-нибудь еще более высокое, потом они вместе просиживают штаны и кричат до тех пор, пока атмосфера не накалится так, что не продохнешь; причем все это время мы все хотим, чтобы нас оставили в покое, и слушаем их только по доброте душевной. У этих типов только две слабости: одна – это идейки, а другая – их собственные персоны. Им надо быть важными, а без идей не поважничаешь, образуется порочный круг. Когда я вижу, что человек важничает, я говорю себе: "Господи, помоги нам, нам это очень скоро понадобится!" Раньше или позже так оно и выходит. Я скажу вам, сэр, какое проклятие тяготеет над миром: люди научились говорить то, чего не чувствуют. И, господи, сколько их таких!

– Джо, – сказал мистер Левендер, у которого глаза вылезали на лоб, ваши слова – это похоронный звон по поэзии, философии и прозе, особенно прозе. Они могила истории, которая, как вам известно, состоит из войн и интриг, порожденных мыслями общественных деятелей. Если бы ваши низкие взгляды соответствовали действительности, кто бы сказал нам, участникам великой эпической борьбы, ободряющие слова о том, что мы творим историю? Разве была произнесена у нас хоть одна речь, которая не пролила бы целительный бальзам в наши уши? Подумайте о том, какую поддержку дают эти слова сиротам и вдовам и раненым бойцам, которые лежат под звездами и страждут. "Творить историю", "играть решающую роль в великой драме" – вот лозунг, вечно стоящий перед нами, который служит утешением нам и опорой им. Ивы бы хотели лишить нас этих слов? Позор, позор! – повторил мистер Левендер. – Вы бы хотели разрушить волшебство жизни и уничтожить все принципы.

– Дайте мне факты, – упрямо сказал Джо, – и заберите мои принципы. Насчет волшебства не знаю, что это такое, но можете его тоже взять себе. И вот еще что, сэр: разве вы не замечали, что, когда деятель кипятится и что-нибудь говорит, это превращает его в куклу? Неважно, что будет после, он должен твердить свое, чтобы не выглядеть дураком.

– Разумеется, не замечал, – ответил мистер Левендер, – я почти никогда не встречал такой узости у общественных деятелей, и никогда я не видел, чтобы они "выглядели дураками", как вы весьма грубо выразились.

– Где же ваши глаза, сэр? – проговорил Джо. – Где же ваши глаза? Даю вам честное слово, что это почти всегда так, хотя, я согласен, они любят подпустить туману. Но, трезво говоря, – если это только возможно общественные деятели неплохи, если держаться от них подальше. Вы же сами затеяли этот разговор, сэр, – добавил он примирительно, – кстати, вот вам и гостиница. Перекусите, и вам станет легче.

И он затормозил перед вывеской "Королевский Козел".

Мистер Левендер, затянутый в водоворот невероятных чувств, которые пробудил в нем цинизм шофера, глядел непонимающим взором на красный кирпичный дом.

– Здесь совсем неплохо, – сказал Джо, – когда я был бродячим торговцем, я частенько сюда наведывался. Там, где собираются коммерсанты, всегда найдется хорошее винцо, – добавил он, щелкнув себя по горлу. – И потом, здесь чудно готовят пикули. Вот ваши карточки.

Вдохновленный этими словами, мистер Левендер вылез из автомобиля, в сопровождении Блинк вошел в гостиницу и стал искать закусочную.

Дородная служанка с быстрыми красивыми глазами взяла у мистера Левендера пыльник и карточку и указала ему на стол, за которым уже сидел бледный интеллигентного вида молодой человек в очках.

– У вас не найдется еще мяса? – спросил молодой человек, не поднимая глаз от тарелки.

– Нет, сэр, – ответила служанка.

– Тогда принесите мне яичницу с ветчиной, – добавил он. – Вот вам второй талон, и принесите мне еще чего-нибудь, что у вас есть.

Мистер Левендер, муки которого при слове "мясо" стали непереносимыми, взглянул на обглоданную кость и вздохнул.

– Мне, пожалуйста, тоже ветчины и пару яиц вкрутую, – сказал он.

– Ветчину я вам подам, – ответила служанка, – но яиц осталось только на одного человека.

– И этот человек – я, – выговорил молодой человек, впервые отрываясь от тарелки.

Мистер Левендер мгновенно почувствовал к нему отвращение; вид у него был нездоровый: высокий бледный лоб, странно блуждающие запавшие глаза за стеклами очков.

– У меня нет никакого желания лишать вас ваших яиц, сэр, – проговорил мистер Левендер, – хотя я сегодня ничего не ел.

– А я ничего не ел полгода, – ответил молодой человек, – и недели через две мне нечего будет есть целых два года.

Мистер Левендер, который обычно говорил правду, посмотрел на своего собеседника с некоторым ужасом. Но молодой человек снова устремил все свое внимание на тарелку.

"Как обманчива внешность, – подумал мистер Левендер, – у него такое интеллигентное, можно даже сказать, одухотворенное лицо, а ест он, как дикарь, и лжет, как бродяга!" И поскольку голод стал снова терзать мистера Левендера, он сказал довольно ядовито:

– Вероятно, сэр, вы находите чрезвычайно забавным рассказывать неправдоподобные истории незнакомому человеку?

Молодой человек, в это время уже расправившийся со всем, что было у него на тарелке, помолчал немного и затем, слабо улыбнувшись, сказал:

– Я говорил в переносном смысле. Я полагаю, сэр, вы никогда не сидели в тюрьме?

При слове "тюрьма" сразу же сказалась природная доброта мистера Левендера.

– Простите меня, – тихо проговорил он, – скушайте всю ветчину, прошу вас. Я прекрасно обойдусь хлебом и сыром. Я бесконечно сочувствую вашему положению и ни в коем случае не хочу сделать ничего, что могло бы побудить вас еще раз навлечь на себя несчастье. Если это вопрос денег или чего-нибудь в этом роде, – робко продолжал он, – прошу вас, располагайте мною. Я ненавижу тюрьмы: это варварство; человека можно осуждать лишь на муки совести.

Глаза молодого человека зажглись.

– Меня и осудили, – сказал он, – только не на муки совести, а как раз из-за того, что я отказался идти против своей совести.

– Возможно ли? – воскликнул ошеломленный мистер Левендер.

– Да, да, – подтвердил молодой человек, отрезая себе здоровенный ломоть хлеба. – Иначе и не скажешь. Они хотели, чтобы я нарушил слово, чтобы я предал свои убеждения, а я отказался. Через две недели меня опять посадят, и вот, пока я на свободе, я должен есть, уж извините. Мне надо накопить как можно больше сил. – И он так набил себе рот, что не мог ничего более выговорить.

Мистер Левендер смотрел на него в великом смятении.

"Как несправедливо я судил о нем", – думал он, и, увидев, что служанка принесла рульку от окорока, он начал срезать с нее то немногое, что на ней оставалось, и, наполнив тарелку, придвинул ее молодому человеку. Тот поблагодарил его и, не взглянув на своего благодетеля, стал быстро поедать ветчину. Мистер Левендер смотрел на него со слезами умиления.

"Как хорошо, что я его встретил, – думал он. – Бедный юноша!"

– Где же яйца? – внезапно спросил молодой человек.

Мистер Левендер поднялся и позвонил в колокольчик.

– Принесите, пожалуйста, ему оставшиеся яйца, – сказал он.

– Слушаю, сэр, – сказала служанка, – но что же будете кушать вы? У нас больше ничего не осталось.

– Вот как! – испугался мистер Левендер. – Тогда чашку кофе и кусок хлеба, пожалуйста, Я могу поесть где-нибудь еще.

Служанка удалилась, что-то бормоча про себя; принеся яйца, она ткнула их молодому человеку, который проглотил их в два счета.

– Я намерен, – сказал он, – за эти две недели сделать все возможное, чтобы накопить побольше сил. Я буду есть почти не переставая. Им не удастся сломить меня. – И, протянув руку, он забрал остаток хлеба.

Мистер Левендер смотрел, как исчезает хлеб, и в нем шевельнулась досада, но он тотчас же постарался ее подавить.

"С моей стороны эгоистично даже думать о еде, – сказал он себе, – – в то время, как этот юный герой еще голоден".

– Вы, вероятно, жертва какого-нибудь политического или религиозного заговора? – спросил он.

– И то и другое, – ответил молодой человек, откидываясь на стуле со вздохом пресыщения и отирая губы. – Меня сегодня выпустили и, как я уже говорил вам, через две недели день в день меня снова будет судить военно-полевой суд. На этот раз мне дадут два года. Но им не сломить меня.

Мистер Левендер вздрогнул при слове "военно-полевой суд", страшное сомнение стало одолевать его.

– Вы, – пробормотал он, – вы... вы не уклоняетесь от военной службы?

– Вот именно, – ответил молодой человек. От ужаса мистер Левендер привстал.

– Я не одобряю, – выдавил он, – я ни в коем случав не одобряю ваше поведение.

– Разумеется, – сказал молодой человек, вдруг гордо улыбнувшись, и добавил: – Никто не одобряет. Если бы вы были на моей стороне, мне не пришлось бы так наедаться, да к тому же у меня не было бы чувства духовного одиночества, которое так поддерживает меня. Вы смотрите на меня, как на отщепенца, как на прокаженного. В этом мое утешение, моя сила. Хотя я и испытываю искреннее отвращение к воине, я прекрасно понимаю, что не выдержал бы, если бы не сознание, что я не могу и не хочу унижаться до уровня подобных вам оппортунистов, примкнуть к стадам ничтожных плебеев. Услышав подобный отзыв о своей персоне, мистер Левендер побагровел.

– Я служу принципу и не подчиняюсь никому, – сказал он. – Именно мои убеждения заставляют меня смотреть на вас как на...

– Жалкого труса, – спокойно подсказал молодой человек. – Продолжайте, не жалейте слов, к ним мы привыкли.

– Да, – сказал мистер Левендер, воспламеняясь, – вы трус. Простите меня. Изменник делу Свободы, дезертир из рядов Гуманизма, если позволите.

– Скажите, просто христианин, этим вы выразите все! – сказал молодой человек.

– Нет, – сказал мистер Левендер, поднявшись, – до этого я не дойду. Вы не христианин, вы фарисей. Вы мне отвратительны.

– А вы мне, – внезапно проговорил молодой человек. – Я христианский социалист, но я отказываюсь называть вас братом. И вот что я вам скажу: когда-нибудь, когда благодаря нашей борьбе восторжествует дело христианского социализма и мира, мы позаботимся, чтобы вы, поджигатели и джингоисты, не смогли более подымать свои ядовитые головы и нарушать всемирное братство людей. Мы уничтожим вас. Мы сотрем вас с лица земли. Мы, верующие в любовь, с радостью подвергнем вас тому, чему вы, апостолы ненависти, подвергаете нас. Мы отплатим вам сторицею, вы сами заставляете нас пойти на это.

Он умолк, ибо мистер Левендер вытянулся и одеревенел, словно собираясь произнести речь перед палатой лордов.

– Я не нахожу здесь ничего общего с преследованием свободы совести! воскликнул он. – Дело гораздо проще. Бремя обороны отечества ложится равно на каждого гражданина. Я не знаю и знать не хочу ни того, что сулили вам судьи, ни того, при каких обстоятельствах был принят закон о всеобщей воинской повинности, И вы либо пойдете в армию, либо отправитесь в тюрьму. Я простой англичанин и выражаю взгляды моих простых соотечественников.

Молодой человек, раскачивавшийся на стуле, постучал по столу рукояткой ножа.

– Давай, давай! – пробормотал он.

– И позвольте мне сказать вам вот еще что, – продолжал мистер Левендер: – Вы не имеете никакого права подносить ко рту хотя бы кусочек хлеба, коль скоро вы не готовы отдать за него жизнь. И если бы гунны пришли сюда завтра, я пальцем бы не пошевелил, чтобы оградить вас от участи, которая вас, несомненно, постигла бы.

В пылу спора голоса их сделались столь громкими, что обеспокоенная служанка отправилась в бар и сообщила собравшемуся там обществу, что человек, уклоняющийся от воинской повинности, съел все, что было в доме, и сейчас "бушует" в закусочной. Услышав это донесение, общество – оно состояло из четырех коммивояжеров, изрядно уже подвыпивших, – вооружилось тем, что было под рукою, а именно четырьмя сифонами, построилось в две шеренги и выступило в направлении закусочной. Сразу же поняв по седым волосам и благородным речам мистера Левендера, что он не может уклоняться от воинской повинности, они с четырех сторон подступили к ничего не подозревавшему молодому человеку и начали беспощадно опрыскивать его содовой водой. Ослепленный и вымокший, бедный молодой человек тщетно пытался прорвать окружение, но каждый раз новая струя в лицо возвращала его на место. Видя его страдания и слыша грубый смех его полупьяных мучителей, мистер Левендер испытал мгновение обостреннейшей борьбы между своими принципами и присущим ему благородством. Затем, едва ли сознавая, что делает, он схватил обглоданную рульку, замахнулся ею на коммивояжеров и громко закричал:

– Остановитесь! Не мучьте этого юношу! Вас четверо, а он один. Перестаньте, вы настоящие гунны!

Коммивояжеры, тем не менее, продолжали гоготать, и разъяренный мистер Левендер нанес одному из них удар рулькой по чувствительному месту на локте, отчего ударенный взвыл и завертелся волчком. Другой коммивояжер немедленно отомстил за приятеля, направив струю содовой в левый глаз мистера Левендера, отчего он в бешенстве атаковал всех четырех, размахивая рулькой, как палицей. И если бы Блинк и служанка не ухватили его за фалды, он мог бы серьезно изувечить своих противников. Как раз в этот момент Джо Петти, привлеченный шумом и криками, появился в дверях и, подбежав к хозяину, схватил его на руки и вынес из комнаты, причем тот, не переставая, размахивал рулькой и болтал ногами. Опустив его в машину, Джо быстро уселся на свое место и поехал прочь. Прошло минуты две или три, прежде чем мистер Левендер пришел в себя и осознал, что произошло. И тогда, отбросив рульку, он откинулся в отчаянии на спинку и уткнул подбородок в грудь.

"Что я наделал! – Эта мысль не оставляла его. – Что я наделал! Поднял кость в защиту человека, уклоняющегося от военной службы; я был на стороне того, кто изменил великой цели! О боже! Я, конечно же, не общественный деятель!"

Изможденный, опустошенный, подавленный, он был вместе с Блинк, уснувшей у его йог, доставлен домой, в Хемпстед.

X
...ВИДИТ СОН И ВСТРЕЧАЕТ ПРЕКРАСНОЕ ВИДЕНИЕ

Обычно воздержанный в еде, мистер Левендер этим вечером был так голоден, что не мог оторваться от омара, поданного миссис Петти, до тех пор, пока на тарелке перед ним не осталась одна скорлупа. Поскольку принципы не позволяли ему облегчить душу ничем, кроме лимонада, он лег спать, испытывая известную тяжесть, и, утомленный треволнениями дня, вскоре впал в тяжелое забытье, которое на рассвете было нарушено сном исключительной живости. Он увидел себя одетым в хаки с панцирем из газет с речами, которые он должен был произнести перед солдатами на фронте. Он мчался на крылатом танке по опустошенным войной местностям, о которых он так часто читал в ежедневных газетах и которые мучительный сон изобразил гораздо ярче, чем прекраснейшие слова передовиц. Вдруг танк перевернулся, и мистер Левендер вывалился в болото, которое озаряли бесчисленные осветительные снаряды, то и дело пролетавшие над головой. В трясине были сотни и тысячи людей, провалившихся, как и он, по пояс и отчаянно махавших руками.

"Вероятно, это солдаты, которым я должен сказать речь", – подумал мистер Левендер и оторвал от панциря газетный лист, но не успел он произнести и слова, как газета вдруг растворилась в воздухе; и он срывал с себя газету за газетой, надеясь найти речь, которая оказалась бы настолько прочной, что ее можно было бы произнести. Наконец обрывок газеты удержался в его руке, и тогда он громогласно воскликнул:

– Герои!

Но при этом слове люди со стоном пошли ко дну, и по трясине забулькали радужные от мерцания осветительных снарядов пузыри. В этот момент один из снарядов, разорвавшись над его головой, превратился в большую яркую луну, и мистер Левендер с изумлением обнаружил, что пузыри были не пузыри, а сидящие на залитой лунным светом трясине бабочки, трепетавшие багровыми крылами и смотревшие на него тысячью крохотных человеческих лиц.

– Кто вы? – закричал он. – Кто вы?

Бабочки сложили крылья, и у каждой на лице появилось выражение столь грустное и взыскующее, что слезы мистера Левендера так и хлынули на газетный панцирь.

– Мы убитые, – Донесся до него шепот. И внезапно они взлетели стаями, на лету ударяя его крылами по лицу.

Мистер Левендер проснулся. Он сидел на полу посреди комнаты, свет падал на него сквозь щель в занавесках, а Блинк слизывала слезы, струившиеся по его щекам.

– Блинк, – сказал он, – я видел страшный сон.

И все еще ощущая на груди своей тяжесть, тяжесть многих непроизнесенных речей, он не решился снова лечь в постель; кое-как одевшись, он осторожно спустился вниз и вышел на улицу. Он шагал со своей Блинк навстречу подымавшемуся солнцу, один в серебристом свете хемпстедского утра, глубоко задумавшись о своем необычном сне.

"Вероятно, я не приобрел еще того блаженного спокойствия, без которого немыслим успех оратора, – размышлял он. – В этом, без сомнения, и заключается разгадка моего сна. Тяжесть на груди и тщетные попытки сорвать с себя газеты, которые тотчас же растворялись в воздухе, можно объяснить подсознательным признанием этого моего недостатка. Мне не хватает самодовольства, необходимого оратору при любых обстоятельствах, и той счастливой самоуверенности, которая так неотразима в письменных и устных высказываниях великих людей. Тем не менее мой недостаток можно исправить практикой!"

И, подойдя к крохотному цветущему деревцу, он обратился к нему с такими словами:

– О деревце, будь моей аудиторией, ибо в твоих озаренных солнцем ветвях я вижу образ безмятежного и прекрасного мира, который, по мнению всех ответственных лиц, неизбежно возникнет из нынешнего разгула железа и крови.

И деревце ответило ему звонким голосом черного дрозда.

Сердце мистера Левендера, чутко откликавшееся на каждый зов природы, тотчас же растаяло.

– Что царства земные, мечты государственных мужей, все козни и хитросплетения политики в сравнении с красотой этого деревца! – говорил он. – Оно, а быть может, это он или она, вольно дышит в своем простом трепетном одеянии и стремится лишь к тому, чтобы любить и быть любимым. Оно, он, она дает приют дрозду и дарит благоухание утру, цветы его, ее улавливают капли дождя и солнца. Я вижу в нем, в ней волшебство господне. О, если бы мне из его, ее красоты создать песнь искупления!

С этими словами он встал перед деревцем на колени, и очень тихая Блинк, усевшаяся рядом с ним, казалась в этот миг умнее многих других собак. Знакомый булькающий звук вывел его из благоговейной сосредоточенности и, оглянувшись, он увидел на дорожке свою юную соседку в форме сестры милосердия.

"Она упала с небес, – подумал он, – ибо все сестры суть ангелы".

И, сняв шляпу, он обратился к ней:

– Вы застигли меня в момент, которого я никоим образом не стыжусь: я причащался Красоты. И подумать только! Со мною вы, Аврора.

– Ничего себе Аврора, – сказала юная леди. – Мне так осточертел госпиталь, что я решила малость прогуляться, прежде чем снова лезть в хомут. Если вы идете домой, пойдемте вместе.

– С огромнейшей радостью, – сказал мистер Левен-дер. – Одеяние милосердия очень идет вам.

– Вы находите? – ответила юная леди, щеки которой нисколько не заалели от комплимента. – По-моему, оно чудовищно. Скажите, вы всегда молитесь на то дерево?

– К стыду своему, должен признаться, что нет, – ответил мистер Левендер. – Но в будущем я намереваюсь делать это всегда, ибо под ним меня посетило такое прекрасное видение. – И он наградил свою спутницу взглядом, исполненным такого восторга и благоговения, что она постучала себя по губам, скрывая зевок, и глубоко вздохнула.

– Ужасно хочу спать, – сказала она. – Были у вас какие-нибудь новые приключения, у вас и вашего Сэмчо?

– Сэмчо? – переспросил мистер Левендер.

– Я так зову вашего шофера. Он ведь очень похож на Сэма Уэллера и на Санчо Панса, не правда ли, дон Пиквихот?

– Гм! – сказал смущенный мистер Левендер. – Вы имеете в виду Джо? Славный малый. В нем есть героизм такого рода, который я особенно ценю.

– Какой же? – спросила юная леди.

– Непобедимое чувство юмора перед лицом опасности, которым так славятся наши солдаты.

– Я вижу, вы сильно верите в героизм, дон Пиквихот, – сказала юная леди.

– А что была бы жизнь без него? – ответил мистер Левендер. – Война бы не могла продлиться ни минуты.

– Вы правы, – мрачно проговорила юная леди.

– Но вы не можете желать ее конца до полного истребления нашего общего врага? – спросил пораженный мистер Левендер.

– Я не пацифистка, – сказала юная леди, – но если бы вы видели такое количество безруких и безногих, какое приходится видеть мне, то, знаете ли, ваша героика как-то поблекла бы. – И она ускорила шаг, так что мистеру Левендеру, который был на четыре дюйма ниже ее, пришлось чуть ли не бежать. – Будь я солдатом, – прибавила она, – я, наверно, захотела бы пристрелить каждого, кто произнесет хотя бы одну громкую фразу. Да, болтовня стала просто невыносимой.

– Аврора, – сказал мистер Левендер, – вы позволите мне, годному вам увы! – в отцы, называть вас так? Вы, без сомнения, знаете, что громкие фразы – это те же боеприпасы, что они имеют значение отнюдь не меньшее, чем настоящие взрывчатые вещества. Возьмите, например, слово "свобода", разве вы хотели бы отнять его у нас?

Юная леди посмотрела на него своими большими серыми глазами, в которых заблистало сильное чувство.

– Дорогой дон Пиквихот, – сказала она, – я бы просто отобрала это слово у всех тех, кто не знает, что оно означает. И что бы тогда осталось? Да вы не смогли бы накормить баснями одного-единственного муниципального соловья! Вас всех не хватило бы на одну передовицу раз в год после дождичка в четверг! Разве вы не видите, дон Пиквихот, что свобода – это особая форма тирании и что нас больше всего тиранит именно громогласная болтовня?

– Боже милостивый! – воскликнул мистер Левендер. – С таких алых губок слетают такие слова!

– Я пока еще не пацифистка, – продолжала юная леди, подавляя зевок, но я ненавижу жестокость, ненавижу ее так сильно, что готова сама жестоко расправиться с нею. Пусть гунны сами расхлебывают кашу, которую заварили. Я вовсе не жажду мщения, но что же поделаешь!

– Моя дорогая юная леди, – успокаивающе заговорил мистер Левендер, – вы ведь не можете быть мстительной, ибо каждый великий публицист и оратор говорит нам, что мстительность – чувство, чуждое союзникам, которые ищут лишь справедливости.

– Вздор!

Блинк, доселе спокойно слушавшая их беседу, решила, что это слово относится к ней, и, вскинув морду, лизнула юную леди в руку столь неожиданно, что та вздрогнула и сказала:

– Прелесть!

Мистер Левендер, приняв это слово на свой счет, жестоко покраснел.

– Аврора, – сказал он, задыхаясь, – сердечный восторг мешает мне воспользоваться вашим нежным словом. Простите меня, и давайте тихонько разойдемся по домам, ибо я увидел прекрасное видение и знаю свое место.

Хладнокровие, казалось, на миг оставило юную леди, ее губы чуть дрогнули, она стиснула руку мистера Левендера.

– Вы действительно прелесть, – сказала она, – думаю, что вам следует быть в постели. Кстати, мое имя Изабел.

– Только не для меня, – сказал мистер Левендер. – Вы Аврора, Заря, и ничто не убедит меня в обратном. И я клянусь отныне подниматься вместе с вами.

– Что вы! – воскликнула юная леди. – Пожалуйста, не воображайте, что я люблю вскакивать ни свет ни заря. Просто я сейчас иду с ночной смены.

– Это не имеет значения, – проговорил мистер Левендер, – я буду преданно следить за каждой вашей ночной сменой, и это придаст мне силы продолжать общественную работу, ибо меня всегда будет манить розоперстый рассвет грядущего.

– Ладно, – пробормотала юная леди, – пока что до свидания, и идите спать. Еще нет пяти. – И, помахав своими розовыми перстами, она легко пролетела по дорожке сада и скрылась за дверью дома.

Мистер Левендер на мгновение ощутил себя другим человеком. Он пошел в свой сад и стоял, глядя на ее окно, пока надежда увидеть ее там не угасла совсем; тогда он вошел к себе в дом.