Текст книги "Вилла Рубейн. Остров фарисеев"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

XVIII

Обитатели виллы Рубейн бродили по дому, избегая друг друга, словно участники раскрытого заговора. У мисс Нейлор, которая по какой-то непостижимой причине вырядилась в свое лучшее платье, лиловое, с бледно-голубой отделкой на груди, был такой вид, словно она пыталась сосчитать быстро сновавших вокруг нее цыплят. Когда Грета спросила, что она потеряла, то услышала невразумительный ответ:

– Мистера… игольник.

Кристиан с большими темными кругами под глазами молча сидела за своим маленьким столом. Она не спала всю ночь. Герр Пауль, заглянувший в полдень к ней в комнату, посмотрел на нее украдкой и вышел. После этого он отправился к себе в спальню, снял с себя всю одежду, в сердцах пошвырял ее в ножную ванну и лег в постель.

– Будто я преступник! – бормотал он под стук пуговиц, ударявшихся о стенки ванны. – Разве я не отец ей? Разве я не имею права? Разве я не знаю жизни? Бррр! Будто я лягушка!

Миссис Диси велела доложить о себе и вошла, когда он курил сигару и считал мух на потолке.

– Если вы действительно сделали это, Пауль, – оказала она, подавляя раздражение, – то вы поступили очень нехорошо, и, что еще хуже, вы поставили всех нас в смешное положение. Но, быть может, вы этого не сделали?

– Я сделал это! – крикнул герр Пауль, выпучив глаза. – Сделал, говорю вам, сделал…

– Хорошо, вы сделали это… но зачем, скажите, пожалуйста? Какой в этом смысл? Вероятно, вы знаете, что Николас повез его к границе. Николас, наверно, сейчас измучен до полусмерти, вы же знаете состояние его здоровья.

Герр Пауль раздирал пальцами бороду.

– Николас сошел с ума… и Кристиан тоже! Оставьте меня в покое! Я требую, чтобы меня не раздражали! Мне нельзя волноваться… это вредно для меня!

Его выпуклые карие глаза бегали, словно он высматривал выход из положения.

– Могу предсказать, что вам придется еще немало поволноваться, холодно сказала миссис Диси, – прежде, чем это кончится.

Робкий, боязливый взгляд, который герр Пауль бросил на нее при этих словах, вызвал у нее жалость.

– Вы не годитесь для роли разгневанного отца семейства, – сказала она. – Оставьте эту позу, она вам не идет.

Герр Пауль застонал.

– Возможно, это не ваша вина, – добавила она.

В это время открылась дверь и Фриц с видом человека, делающего именно то, что нужно в данную минуту. Доложил:

– Вас хочет видеть господин из полиции, сэр.

Герр Пауль подскочил на месте.

– Не пускайте его! – завопил он.

Миссис Диси, пряча усмешку, исчезла, шурша шелком; вместо нее в дверях появился прямой, как палка, человек в синем…

Так и тянулось это утро, и никто не мог найти себе места, кроме герра Пауля, который нашел себе место в постели. Как и полагается в доме, утратившем душу, никто не думал об еде, и даже пес потерял аппетит.

Часа в три Кристиан получила телеграмму следующего содержания: «Все в порядке, возвращаюсь завтра. Трефри». Прочтя ее, она надела шляпку и вышла из дому. Следом за ней кралась Грета, которая затем, решив наконец, что теперь ее пошлют обратно, догнала Кристиан и потянула ее за рукав.

– Возьми меня с собой, Крис… я буду молчать. Сестры пошли рядом. Через несколько минут Кристиан оказала:

– Я хочу забрать и сохранить его картины.

– Ой, – робко пискнула Грета.

– Если ты боишься, – сказала Кристиан, – то лучше возвращайся домой.

– Я не боюсь, Крис, – кротко вымолвила Грета. Сестры не разговаривали, пока не вышли на дамбу.

Над виноградными лозами плясали жаркие струйки воздуха.

– На винограднике солнечные феи, – бормотала про себя Грета.

Возле старого дома они остановились, и Кристиан, учащенно дыша, толкнула дверь. Она не подалась.

– Погляди! – сказала Грета. – Она привинчена! Она указала розовым пальчиком на три винта.

Кристиан топнула ногой.

– Нам нельзя здесь стоять, – сказала она, – давай присядем на лавочке и подумаем.

– Да, – пробормотала Грета, – давай подумаем. Крутя локон, она смотрела на Кристиан широко раскрытыми голубыми глазами.

– Я ничего не могу придумать, – сказала наконец Кристиан, – когда ты на меня так смотришь.

– Я думала, – робко сказала Грета, – раз винты завинчены, то, может быть, нам их надо вывинтить. У Фрица есть большая отвертка.

– На это уйдет много времени, а тут то и дело ходят люди.

– Вечером не ходят, потому что с нашей стороны калитка на ночь запирается.

Кристиан встала.

– Мы придем сюда вечером, как раз перед тем, как запрут калитку.

– Но, Крис, как же мы вернемся?

– Не знаю; мне надо взять картины, вот и все.

– Калитка не очень высокая, – пробормотала Грета.

После обеда сестры пошли в свою комнату. У Греты была с собой большая отвертка Фрица. В сумерки они тихо спустились вниз и выскользнули из дома.

Они подошли к старому дому и, остановившись в тени крыльца, прислушались. Где-то далеко лаяли собаки, да в казарме играли горнисты, но больше ничто не нарушало тишины.

– Быстрей! – прошептала Кристиан, и Грета изо всех своих маленьких сил стала вывинчивать винты. Они поддались не сразу – особенно упрямился третий, пока Кристиан не взяла отвертку и в сердцах не сделала первого оборота.

– Какая свинья… этот винт, – сказала Грета, с угрюмым видом потирая запястье.

Дверь отворилась и захлопнулась за ними со стуком; сестры оказались в сыром полумраке перед винтовой лестницей.

Грета вскрикнула и ухватилась за платье сестры.

– Здесь темно, – сказала она прерывистым голосом. – Ой, Крис! Здесь темно!

Кристиан осторожно нащупывала ступеньку, и Грета чувствовала, что ее рука дрожит.

– А вдруг здесь есть сторож! Ой, Крис! А вдруг здесь есть летучие мыши!

– Ты еще совсем ребенок, – дрожащим голосом ответила Кристиан. – Иди-ка ты лучше домой!

Грета всхлипнула в темноте.

– Я не… я не хочу домой, но я боюсь летучих мышей. А ты не боишься, Крис?

– Боюсь, – сказала Кристиан, – но я хочу взять картины.

Щеки ее горели, она вся дрожала. Нащупав нижнюю ступеньку, она вместе с Гретой, цеплявшейся за ее юбку, стала подниматься по лестнице.

Тусклый свет наверху приободрил девочку, которая больше всего боялась темноты. Одеяло, которое прежде висело на двери, ведущей на чердак, было сорвано, ничто не закрывало пустой комнаты.

– Вот видишь, здесь никого нет, – сказала Кристиан.

– Да-а, – прошептала Грета, подбежала к окну и прижалась к стене, словно летучая мышь, внушавшая ей такое отвращение.

– Но здесь уже побывали! – сердито воскликнула Кристиан, показывая на осколки гипсового слепка. – И разбили это.

Она стала вытаскивать из угла холсты, натянутые на деревянные, грубо сколоченные подрамники, стараясь захватить как можно больше.

– Помоги мне, – крикнула она Грете. – Скоро станет совсем темно.

Они собрали кипу этюдов и три больших картины, сложили их возле окна и стали разглядывать при слабом сумеречном свете.

– Крис, а они тяжелые, – жалобно сказала Грета, – нам их не унести, и калитка уже заперта.

Кристиан взяла со стола острый нож.

– Я их срежу с подрамников, – сказала она. – Послушай! Что это?

Под окном послышался свист. Сестры, схватив друг, друга за руки, опустились на пол.

– Эгей! – крикнул кто-то снизу.

Грета подобралась к окну и осторожно выглянула на улицу.

– Это всего лишь доктор Эдмунд; значит, он еще ничего не знает, прошептала она. – Я позову его, он уходит!

– Не надо! – вскрикнула Кристиан, схватив сестру за платье.

– Он бы нам помог, – сказала Грета с упреком, – и если бы он был здесь, было бы не так темно.

Щеки Кристиан горели.

– Я не хочу, – сказала она и стала возиться с картиной, пробуя поддеть ножом край холста.

– Крис! Вдруг сюда кто-нибудь придет?

– Дверь завинчена, – рассеянно ответила Кристиан.

– Крис, но мы ведь отвинтили винты, теперь всякий может войти!

Кристиан, подперев рукой подбородок, задумчиво посмотрела на нее.

– Чтобы срезать эти картины осторожно, надо потратить много времени. А может быть, мне даже удастся снять их с подрамников, не срезая. Завинти дверь и иди домой, а я останусь здесь. Утром, когда откроют калитку, придешь пораньше, отвинтишь дверь и поможешь мне унести картины.

Грета ответила не сразу. Наконец она неистово замотала головой.

– Я боюсь, – прошептала она.

– Обе мы не можем оставаться здесь всю ночь, – сказала Кристиан. – Если кто-нибудь подойдет к двери нашей спальни, некому будет откликнуться. Да и через калитку нам эти картины не перекинуть. Кто-то из нас должен идти домой; через калитку ты перелезешь… а там бояться нечего.

Грета стиснула руки.

– Ты очень хочешь взять эти картины, Крис?

Кристиан кивнула.

– Очень, очень?

– Да… да… да!..

Но Грета не трогалась с места и вся дрожала, как дрожит зверек, когда чует опасность. Наконец она встала.

– Я иду, – сказала она упавшим голосом. В дверях она обернулась.

– Если мисс Нейлор спросит меня, где ты, Крис, я чего-нибудь выдумаю.

Кристиан вздрогнула.

– Я совсем забыла об этом… Грета, прости меня! Лучше пойду я.

Грета живенько сделала еще шаг.

– Я умру, если останусь здесь одна, – сказала она. – Я могу сказать ей, что ты спишь, а ты здесь ложись спать, и тогда это будет правда.

Кристиан обняла ее.

– Прости меня, милая; жаль, что я не могу пойти вместо тебя. Но если уж придется лгать, то я бы на твоем месте не стала бы хитрить.

– Правда? – с сомнением спросила Грета. – Да.

«Нет, – сказала про себя Грета, спускаясь по лестнице. – Нет, я скажу по-своему». Она вздрогнула и продолжала в темноте нащупывать ступеньки.

Кристиан прислушивалась, пока не раздался звук завинчивавшихся винтов, грозивший ей опасностью и одиночеством.

Опустившись на колени, она стала отделять холст от подрамника. Сердце ее яростно колотилось; при малейшем дуновении ветерка или донесшемся издалека шуме она прекращала работу и затаивала дыхание. Поблизости не было слышно ни звука. Она работала, стараясь думать только о том, что именно здесь вчера вечером она была в его объятиях. Казалось, это было так давно! В темноте ею овладел смутный ужас, жуткое чувство одиночества. Вспышка решимости, казалось, погасла и уже не согревала ее.

Нет, она не годится ему в жены, раз при первом же испытании ей изменило мужество! Она стиснула зубы, и вдруг ее охватил странный восторг, словно она тоже вступила в жизнь, узнала о себе что-то такое, чего не знала прежде. Она поранила пальцы, но боль была ей даже приятна; щеки горели; дыхание участилось. Теперь ее не остановят! Эта лихорадочная работа в темноте была ее первым жизненным крещением. Она отделила холсты и, аккуратно скатав их, связала веревкой. Она хоть что-то сделала для него! Этого у нее не отнимешь! Она спасла частицу его души! В эту ночь он стал ей ближе! Пусть делают, что хотят! Она легла на его матрас и вскоре заснула…

Кристиан разбудил Скраф, лизнувший ее в лицо. У постели стояла Грета.

– Проснись, Крис! Калитка отперта!

В холодном утреннем свете девочка, казалось, вся светилась теплыми красками, глазенки ее блестели.

– Теперь я не боюсь; мы со Скрафом не спали всю ночь, чтобы не пропустить утра… Это было так интересно… Но знаешь, Крис, – закончила она жалобно, – я солгала.

Кристиан обняла ее.

– Пойдем скорей! Там никого нет. А это картины? Подняв сверток за концы, сестры снесли его вниз и направились со своей ношей, похожей на человеческое тело, по тропинке между рекой и виноградником.

XIX

В тени розовых кустов, растянувшись во весь рост и подложив руку под голову, отнюдь не сном праведницы спала Грета. Пробиваясь сквозь цветы, солнце целовало ее полураскрытые губы и осыпало увядшими лепестками роз. В густой тени лежал сонный Скраф и лениво щелкал зубами, пытаясь поймать муху.

В три часа в сад вышла и мисс Нейлор с корзинкой и ножницами в руках. Подхватив юбки, чтобы не замочить их в лужицах, оставшихся после поливки, она остановилась у куста роз и стала срезать увядшие цветы. У маленькой женщины с посеребрившейся головой и худощавым смуглым лицом, стоявшей на солнцепеке без зонтика, вид был гордый и независимый.

Когда ножницы ее запорхали среди веточек, она стала разговаривать сама с собой.

– Если бы девушки были такими, как в наше время, ничего подобного не случилось бы. Но может быть, мы не понимаем… прошлое легко забывается.

Она понюхала розу, зарывшись в нее носом и губами.

– Бедная девочка! Как жаль, что его отец простой…

– Фермер, – донесся из-за куста сонный голосок. Мисс Нейлор вздрогнула.

– Грета! Как ты меня напугала! Фермер… то есть… э… владелец сельской усадьбы!

– У него виноградники… герр Гарц говорил нам, и он не стыдится этого. Почему же жаль, мисс Нейлор?

Мисс Нейлор поджала губы.

– По многим причинам, о которых ты не имеешь представления.

– Вы всегда так говорите, – не отставала обладательница сонного голоска, – и поэтому, когда я захочу выйти замуж, вы тоже пожалеете…

– Грета! – воскликнула мисс Нейлор. – Девочке твоих лет неприлично говорить такие вещи.

– Почему? – спросила Грета. – Потому что это правда?

Мисс Нейлор ничего не ответила ей на это, но с досады срезала свежую, неувядшую розу и, тут же подняв ее, посмотрела на нее с раскаянием. Грета, снова заговорила:

– Крис сказала: «Картины теперь у меня, и я все расскажу ей», – но я скорее скажу, потому что это я солгала.

Мисс Нейлор смотрела на нее, широко раскрыв глаза, сморщив нос и забыв щелкнуть ножницами.

– Вчера вечером, – проговорила Грета, – мы с Крис пошли в мастерскую, чтобы забрать картины, а калитка была заперта, и поэтому я вернулась, чтобы сказать «вправду; и. когда вы меня спросили, где Крис, я солгала, потому что она была в мастерской всю ночь, и мы со Скрафом не спали всю ночь, а утром принесли картины и спрятали у себя под кроватями, и вот почему мы… так… хотим… спать.

Мисс Нейлор смотрела на нее поверх розового куста, и хотя ей пришлось стать на цыпочки, она и в этом положении умудрялась сохранять достойный вид.

– Меня поражает твое поведение, Грета, а еще больше меня удивляет Кристиан. Все идет вверх дном.

Солнечный лучик запутался в волосах Греты, смотревшей на мисс Нейлор непроницаемым и невинным взглядом.

– Я уверена, что вы любили, когда были молодой, – пробормотала она сонным голосом.

Густо покраснев, мисс Нейлор срезала безупречный бутон.

– И так как вы не замужем, то я думаю… Ножницы щелкнули.

Крета снова примостилась под кустом.

– По-моему, нехорошо срезать все лучшие бутоны, – сказала она и закрыла глаза.

Мисс Нейлор продолжала смотреть на нее поверх розового куста, но черты ее худощавого лица странным образом смягчились, оно порозовело и помолодело. Услышав, что Грета ровно и глубоко дышит, маленькая гувернантка поставила свою корзинку и стала прохаживаться по лужайке, а следом за ней ходил недоумевающий Скраф. Тут к ним подошла Кристиан.

Мисс Нейлор молча взяла ее под руку, но ее губы беззвучно открывались и закрывались, словно клюв птицы, подбирающейся к червяку.

Кристиан заговорила первой:

– Мисс Нейлор, я хочу сказать вам…

– О моя дорогая! Я все знаю, Грета уже исповедалась мне. – Она похлопала девушку по руке. – Какой сегодня чудесный день, не правда ли? Вы когда-нибудь видели, чтобы «Пять пальцев» были такими красивыми?

И она указала на величественные вершины «Fiinffingerspitze» [32] 32
  «Пик Пяти Пальцев» (нем.).


[Закрыть], сверкавшие на солнце, как гигантские кристаллы.

– Мне нравится больше, когда они окутаны облаками.

– Да, – волнуясь, согласилась мисс Нейлор, – в облаках они, безусловно, приятнее. Сейчас у них такой вид, словно они вспотели от жары… Дорогая! продолжала она, похлопывая Кристиан по руке. – Мы все… то есть, мы все…

Кристиан старалась не смотреть на нее.

– Дорогая, – снова начала мисс Нейлор. – Я глубоко… то есть, я хочу сказать, все мы в свое время… и поэтому, видите ли… так тяжело!

Кристиан поцеловала ее затянутую в перчатку руку. Мисс Нейлор покачала головой, по носу ее скатилась слеза.

– Давайте-ка распутаем клубок шерсти! – как-то особенно весело сказала она.

Примерно полчаса спустя миссис Диси позвала Кристиан в свою комнату.

– Дорогая, – сказала она, – зайди ко мне на минутку; я тебе дам почитать письмо.

Кристиан пошла к миссис Диси как-то по-новому, твердо сжав губы.

Ее тетушка сидела спиной к свету и постукивала полированным ногтем по аквариуму с золотыми рыбками.

В комнате было весьма прохладно. Она протянула письмо.

– Твой дядя сегодня не вернется.

Кристиан взяла письмо, написанное мелким неровным почерком; оно было лаконично.

«Ауэр, 6.15.

Дорогая Констанс, сегодня не вернусь. Посылаю Доминика за вещами. Скажи Кристиан, чтобы приехала с ним, сегодня же вечером, если может. Твой любящий брат

Николас Трефри».

– Доминик с экипажем здесь, – сказала миссис Диси. – Ты еще успеешь на поезд. Поцелуй за меня дядюшку. Я хочу, чтобы ты взяла с собой Барби. – Она встала с кресла и протянула Кристиан руку. – Дорогая! У тебя очень усталый вид… очень! Почти больной! Мне не нравится, как ты выглядишь. Подойди!

Она вытянула свои бледные губы и поцеловала девушку в еще более бледную щеку.

Когда Кристиан вышла из комнаты, она опустилась в кресло, сморщила лоб и стала томно разрезать журнал. «Бедняжка Кристиан! – подумала она. – Как тяжело она переживает все это! Мне жаль ее, но, пожалуй, это подготовит ее к тому, что может случиться. Психологически это интересно».

Вещи Кристиан уже были упакованы, и Доминик с Барби ждали ее. Несколько минут спустя они уже ехали к станции. Кристиан усадила Доминика напротив.

– Рассказывайте, – попросила она его.

У Доминика поднялись брови, и он виновато улыбнулся.

– Мадмуазель, мистер Трефри велел мне держать язык за зубами.

– Но мне-то вы можете сказать, Доминик. Барби ничего не поймет.

– Вам, пожалуй, мадмуазель, – сказал Доминик тоном человека, примирившегося со своей судьбой. – Ведь вы сейчас же забудете обо всем, что услышите. Мой хозяин плох, у него ужасно болит здесь, у него кашель, он совсем плох, совсем плох.

Девушку охватил страх.

– Мы ехали всю ночь, – продолжал Доминик. – Утром мы приехали. Сеньор Гарц пошел по вьючной тропе; он доберется до Италии… он уже в Италии. А мы остановились в Сан-Мартино, хозяин лег спать. Мы вовремя добрались, и то я еле раздел его, так у него распухли ноги. К вечеру приехал верхом сеньор из полиции, весь красный, потный; я ему соврал, что мы были в Паневеджо, а так как мы туда и не заезжали, то он вернулся оттуда злой… Mon Dieu!.. злой, как черт. Мне было лучше не попадаться ему на глаза, и пока он разшваривал с хозяином, я не входил туда. Но они много кричали. Я не знаю, что там было, только наконец сеньор из полиции выскочил из комнаты хозяина и уехал. – Лицо Доминика застыло в сардонической ухмылке; он почесывал пальцем одной руки ладонь другой. – Мистер Трефри после этого приказал мне принести виски, но у него не осталось денег, чтобы заплатить по счету, – это уж я точно знаю, пришлось заплатить самому. А сегодня, мадмуазель, я одел его, и мы очень медленно доехали до Ауэра; дальше он ехать не мог и слег. Он очень болен.

Кристиан овладели тяжелые предчувствия; остаток пути они ехали молча, и только Барби, деревенская девушка, в восторге от путешествия по железной дороге вздыхала: «Ach! Gnadiges Fraulein! [33] 33
  Ах, барышня! (нем.).


[Закрыть] – и посматривала на Кристиан сияющими глазами.

Как только они прибыли в маленькую гостиницу, Кристиан пошла к дяде. У него в комнате были завешаны окна и пахло воском.

– А, Крис, – сказал он, – рад тебя видеть.

Облаченный в голубой фланелевый халат, с ногами, укутанными в плед, он лежал на кушетке, удлиненной с помощью стульев. Он протянул руку – вены на запястье, не прикрытом слишком коротким рукавом халата, были вздуты. Кристиан, поправляя подушки, с тревогой смотрела ему в глаза.

– Я не совсем здоров, Крис, – сказал мистер Трефри. – Мне как-то не по себе. Завтра я поеду вместе с тобой домой.

– Дядя, позвольте мне послать за доктором Дони.

– Нет, нет! Он мне успеет надоесть, когда я вернусь домой. Для врача он человек очень неплохой, только я терпеть не могу его супчиков… одни кашки да супчики, а поверх всего эти мерзкие лекарства! Пошли ко мне Доминика, девочка. Надо привести себя в порядок! – Он потрогал небритую щеку и запахнул халат на груди. – Взял у хозяина. Когда вернешься, кое о чем поговорим.

Час спустя, когда она вошла к нему в комнату, он спал. Прислушиваясь к его неровному дыханию, она старалась догадаться, о чем он собирался говорить с ней.

У него совсем больной вид! И вдруг ей пришло в голову, что мысли ее заняты совсем не им… Ведь это он возил ее на спине, когда она была совсем маленькой; это он делал ей бумажные треуголки и лодочки; это он учил ее править лошадьми; это у него она сидела на коленях; это он делал подарки без счета и получал в благодарность поцелуи. И теперь он болен, а она думает о другом! Он был для нее олицетворением всего самого дорогого, самого близкого, и все же перед глазами ее стоял образ другого.

Вдруг мистер Трефри проснулся.

– Уж не спал ли я? Кровати здесь чертовски жесткие.

– Дядя Ник, вы мне не скажете, что с ним?

Мистер Трефри взглянул на нее, и Кристиан, не выдержав его взгляда, опустила глаза.

– Он благополучно добрался до Италии; полицейские гнались за ним не очень усердно – сколько лет прошло! От взятки они не отказались. А теперь послушай меня, Крис!

Кристиан подошла поближе, он взял ее за руку.

– Мне бы хотелось, чтобы ты все-таки подумала. Дело не в положении, дело не в деньгах, потому что, в конце концов, у меня всегда найдется… Кристиан отрицательно покачала головой. – Но, – настаивал он дрожащим голосом, – дело в том, что вы люди разного происхождения, а это серьезная вещь, дело в этом анарх… политическом заговоре, дело в разном образе жизни, а это тоже серьезная вещь, и наконец то, к чему я клоню, Крис… дело в самом человеке!

Кристиан отдернула руку. Мистер Трефри продолжал: – Ну, что ж… Я человек старый и люблю тебя, но я должен высказать все, что у меня на уме. Он смелый, он сильный, он серьезный, но у него чертовски горячий норов, он эгоист, и… и тебе нужен не такой муж. Если ты выйдешь за него, то пожалеешь, помяни мое слово. Ты вся в отца, а он был прекрасным человеком, но слишком мягким. С Гарцем вы как земля с железной рудой будете – сколько их не смешивай, все равно врозь!

Он откинул голову на подушки и, протянув руку, сказал печально:

– Поверь мне, дорогая, тебе нужен не такой муж.

Кристиан, отводя глаза, тихо сказала:

– В этом я могу верить только себе.

– Ага! – пробормотал мистер Трефри. – Ты довольно упряма, но упрямство – это еще не сила характера. Ради него ты пожертвуешь всем, ты будешь молиться на него, но первой скрипки в его жизни тебе никогда не играть. Он всегда будет занят самим собой и своей работой, или как он там еще называет свое малевание картин, и в один прекрасный день ты поймешь это. Ты разочаруешься, и, уж само собой разумеется, я не желаю тебе этого, Крис.

Он вытер лоб, на котором выступили капельки пота.

– Вы не понимаете, – сказала Кристиан, – вы не верите в него, вы не можете понять этого. Пусть для него будет главной работа, а не я… пусть я посвящу ему мою жизнь, а он не сможет отплатить мне тем же… мне все равно! Он даст мне то, что может, и мне не надо большего. Если вы боитесь за меня, дядя, если вы думаете, что жизнь у меня будет слишком тяжелой…

Мистер Трефри кивнул.

– Думаю, Кристиан.

– Да, но я не хочу больше жить в теплице, я хочу узнать настоящую жизнь. А если мне придется плохо, то кому какое до этого дело.

Мистер Трефри запустил пальцы в бороду.

– Ага! Вот именно!

Кристиан опустилась на колени.

– Ах, дядя! Я страшная эгоистка!

Мистер Трефри погладил ее по щеке.

– Я попробую вздремнуть, – сказал он. Проглотив подкативший к горлу комок, она тихонько вышла из комнаты.