Текст книги "Вилла Рубейн. Остров фарисеев"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

III

Гарц и хозяин дома сидели в кожаных креслах. Широкая спина герра Пауля вдавилась в подушку, толстые ноги сложены крест-накрест. Оба курили и украдкой поглядывали друг на друга, как это случается с людьми разного склада, когда знакомство между ними только завязывается. Молодой художник никогда не встречал людей, подобных хозяину дома, и потому не знал, как себя вести, чувствовал себя неловко и терялся. Герр Пауль, наоборот, не испытывал никакого замешательства и лениво размышлял: «Красив… наверно, выходец из народа, никаких манер… О чем с ним говорить?»

Заметив, что Гарц рассматривает фотографию, он сказал:

– А, да! Это была женщина! Таких теперь не найдешь! Она умела танцевать, эта маленькая Корали! Вы видели когда-нибудь такие руки? Сознайтесь, что она красива, hein?

– Она оригинальна, – сказал Гарц. – Красивая фигура!

Герр Пауль пустил клуб дыма.

– Да, – пробормотал он, – сложена она была недурно!

Он уронил (пенсне и поглядывал своими круглыми карими глазами с морщинками у уголков то на гостя, то на свою сигару.

«Он был бы похож на сатира, если бы не был таким чистеньким, – подумал Гарц. – Воткнуть ему в волосы виноградные листья, написать его спящим, со скрещенными руками – вот так!..»

– Когда мне говорят, что человек оригинален, – густым, хрипловатым голосом говорил герр Пауль, – я обычно представляю себе стоптанные башмаки и зонтик самого дикого цвета; я представляю себе, как говорят в Англии, существо «дурного тона», которое то бреется, то ходит небритым, от которого то пахнет резиной, то не пахнет, что совершенно обескураживает!

– Вы не одобряете оригинальности? – спросил Гарц.

– Если это значит поступать и мыслить так, как не поступают и не мыслят люди умные, – то нет.

– А что это за умные люди?

– О дорогой мой, вы ставите меня в туник! Ну… общество, люди знатного происхождения, люди с упроченным положением, люди, не позволяющие себе эксцентричных выходок, словом, люди с репутацией…

Гарц пристально посмотрел на него.

– Люди, которые не имеют смелости обзавестись собственными мыслями; люди, которые даже не имеют смелости пахнуть резиной; люди, у которых нет желаний и которые поэтому тратят все свое время на то, чтобы казаться банальными.

Герр Пауль достал красный шелковый платок и вытер бороду.

– Уверяю вас, дорогой мой, – сказал он, – банальным быть легче, респектабельней быть банальным! Himmel! [10] 10
  Боже мой! (нем.).


[Закрыть] Так почему же тогда не быть банальным?

– Как любая заурядная личность?

– Certes [11] 11
  Конечно (франц.).


[Закрыть], как любая заурядная личность… как я, par exemple! [12] 12
  Например! (франц.).


[Закрыть]

Герр Пауль помахал рукой. Когда ему хотелось проявить особый такт, он всегда переходил на французский. Гарц покраснел. Герр Пауль закрепил свою победу.

– Ну, ну! – сказал он. – Оставим в покое моих респектабельных людей! Que diable! Мы же не анархисты.

– Вы уверены? – спросил Гарц.

Герр Пауль покрутил ус.

– Простите, – проговорил он. Но в это время отворилась дверь и послышался рокочущий бас:

– Доброе утро, Пауль. Кто у тебя в гостях?

Гарц увидел на пороге высокого, грузного человека.

– Войдите, – откликнулся герр Пауль. – Разрешите представить вам нового знакомого, художника; герр Гарц, мистер Николас Трефри. Гм-гм! От этих представлений пересыхает в глотке! – И, подойдя к буфету, он налил в три стакана светлое пенящееся пиво.

Мистер Трефри отстранил стакан.

– Это не для меня, – сказал он. – Жаль, но не могу! Мне даже смотреть на него не дают. – И направился к окну, тяжело ступая дрожащими, как и голос, ногами. Там он сел. Его походка чем-то напоминала поступь слона. Он был очень высок (говорили, как обычно по семейной традиции преувеличивая, что еще не было ни одного Трефри ростом ниже шести футов), но теперь ссутулился и раздался вширь. Однако при всей своей внушительности он умел быть незаметным.

На нем была просторная коричневая вельветовая куртка и жилет с широким вырезом, открывавшим тонкую гофрированную манишку и узкий черный галстук; шею обвивала тонкая золотая цепочка, исчезавшая в кармане для часов. Его массивные щеки опадали складками, как у собаки-ищейки. У него были большие, висячие, седые с желтизной усы, которые он имел привычку обсасывать, козлиная бородка и большие дряблые уши. На голове у него была мягкая черная шляпа с большими полями и низкой тульей. Под лохматыми бровями поблескивали добродушно-циничные серые глаза с тяжелыми веками. Молодость он провел весьма бурно, но о деле не забывал и нажил порядочный капитал. В сущности, он, как говорится, жег свечу с обоих концов, однако всегда был готов оказать своим друзьям добрую услугу. У него была страсть к лошадям, и его безрассудный способ править упряжкой стяжал ему прозвище «Сорви-голова Трефри».

Однажды, когда он спускался в коляске, запряженной цугом, по склону холма и совсем отпустил вожжи, сидевший рядом приятель сказал: «Раз уж ты не находишь применения вожжам, Трефри, то можешь забросить их на спины лошадей».

«Так и сделаем», – ответил Трефри. У подножия холма они врезались в забор и оказались на картофельном поле. Трефри сломал себе несколько ребер, а его приятель остался цел и невредим.

Теперь он очень страдал, но, органически не переваривая проявлений жалости, то и дело начинал хмыкать себе под нос, чем сбивал собеседника с толку, и это обстоятельство, усугубленное дрожащим голосом и частым употреблением специфических оборотов, приводило к тому, что временами его речь можно было понимать только интуитивно.

Часы пробили одиннадцать. Гарц, пробормотав какое-то извинение, пожал руку хозяину, раскланялся с новым знакомым и удалился. Увидев в окне личико Греты, он помахал ей рукой. На дороге ему встретился Дони, который сворачивал к тополям, засунув, как обычно, большие пальцы за проймы жилета.

– А, это вы? – сказал Дони.

– Доктор! – лукаво заметил Гарц. – Кажется, обстоятельства сильнее нас.

– Так вам и надо, – сказал Дони, – за ваш проклятый эгоизм! Подождите меня здесь. Я всего на несколько минут.

Но Гарц не стал его дожидаться. Повозка, запряженная белыми волами, медленно тащилась к мосту. Перед наваленным на нее хворостом на охапке травы сидели две крестьянские девушки, довольные собой и всем миром.

«Я напрасно трачу время! – подумал Гарц. – За два месяца я почти ничего не сделал. Лучше вернуться в Лондон. Из этой девушки никогда не получится художницы! Из нее никогда не получится художницы, но в ней что-то есть, от чего не отмахнешься так просто. Она не то чтобы красива, но мила. У нее приятная внешность, мягкая волна тонких темно-каштановых волос, глаза такие правдивые и сияющие. Сестры совсем не похожи друг на друга! Младшая просто прелесть и все же непонятна; а старшая вся как на ладони!..»

Он вошел в городок, где на улицах под сводами деревьев стоял едкий запах коров и кожи, дыма, винных бочек и нечистот. Услышав грохот колес по булыжной мостовой, Гарц обернулся. Мимо пронеслась коляска, запряженная парой саврасых лошадей. Прохожие останавливались и с испугом смотрели ей вслед. Экипаж сильно бросало из стороны в сторону. Вскоре он исчез за углом. Гарц успел разглядеть мистера Николаса Трефри, облаченного в длинный белесый пыльник; на запятках, испуганно улыбаясь и крепко вцепившись в поручни, стоял смуглый слуга-итальянец.

«Сегодня от этих людей не скроешься никуда – они везде», – подумал Гарц.

В мастерской он принялся разбирать этюды, мыть кисти и доставать вещи, накопившиеся за двухмесячное пребывание в Тироле. Он даже стал скатывать одеяло, служившее дверью. Но вдруг перестал собираться. Сестры! А почему бы не попытаться? Какая картина! Две головки на фоне неба и листвы! Начать завтра же! Против этого окна… нет, лучше на вилле! Картина будет называться… «Весна»!..

IV

Ветер, раскачивая деревья и кусты, взметал вверх молодые листочки. Серебристые с изнанки, они радостно трепетали, как сердце при доброй вести. Это было такое весеннее утро, когда все словно исполнено сладостного беспокойства: легкие облака быстро бегут по небу; проплывают и исчезают волны тонких ароматов; птицы то заливаются громко я самозабвенно, то умолкают; вся природа чего-то ждет, все в возбуждении.

Только вилла Рубейн не поддалась общему настроению и сохраняла свой обычный безмятежный и уединенный вид. Гарц вручил слуге свою визитную карточку и попросил передать хозяину дома, что хочет увидеться с ним. Бритый сероглазый слуга-швейцарец вернулся и сказал

– Der Herr, mein Herr, ist in dem Garten [13] 13
  Хозяин в саду, сударь (нем.).


[Закрыть].

Гарц пошел следом за ним.

Герр Пауль в маленькой фланелевой шапочке, перчатках и с пенсне на носу поливал розовый куст и мурлыкал серенаду из «Фауста».

Этот уголок виллы сильно отличался от других. Солнце заливало веранду, густо увитую диким виноградом, недавно подстриженный газон и свежевскопанные цветочные клумбы. В конце аллеи молодых акаций виднелась беседка, заросшая глицинией.

На востоке поднимались из марева и сверкали снежные вершины гор. Печать какой-то строгой простоты лежала на всем этом пейзаже: на крышах и шпилях, на долинах и дремотных склонах гор с их желтыми утесами, алой россыпью цветов и водопадами, похожими на летящие по ветру хвосты белых лошадей.

Герр Пауль протянул руку.

– Чему обязан?.. – спросил он.

– Я пришел просить об одолжении, – ответил Гарц. – Я хотел бы написать ваших дочерей. Я принесу холст сюда… это не доставит никаких хлопот. Я буду писать их в саду, когда у них не будет других занятий.

Герр Пауль поглядел на него с сомнением. Со вчерашнего дня он не раз думал: «Странный субъект этот художник… чертовски много мнит о себе! И решительный малый к тому же!» Теперь же, оказавшись с художником лицом к лицу, он решил, что будет лучше, если просьбу отклонит кто-нибудь другой.

– С великим удовольствием, дорогой мой, – сказал он. – Пойдемте спросим самих юных дам! – И, опустив на землю шланг, он направился к беседке с мыслью: «Вы будете разочарованы, мой юный герой, или я очень и очень ошибаюсь!»

Мисс Нейлор и обе сестры сидели в тени, читая басни Лафонтена. Грета, косясь на гувернантку, тайком вырезала из апельсинной корки свинью.

– Ааа! Девочки мои! – сказал по-английски герр Пауль, который в присутствии мисс Нейлор всегда старался блеснуть своим знанием английского. – Наш друг обратился ко мне с очень лестной просьбой: он хочет написать вас… да-да, обеих вместе al fresco [14] 14
  На свежем воздухе (итал.).


[Закрыть], в саду, на солнышке, с птичками, с маленькими птичками!

Взглянув на Гарца, Грета густо покраснела и украдкой показала ему свою свинью.

– Написать нас? Нет, нет! – сказала Кристиан. Но, увидев, что Гарц смотрит на нее, она смущенно добавила: – Если вы действительно этого хотите, думаю, мы сможем) позировать. – И опустила глаза.

– Ага! – сказал герр Пауль, так высоко подняв брови, что у него свалилось с носа пенсне. – А что скажет Гретхен? Желает ли наша пигалица быть запечатленной для потомства вместе с другими птичками?

– Конечно, желаю, – выпалила Грета, не спуская глаз с художника.

– Гм! – сказал герр Пауль, посмотрев на мисс Нейлор. Маленькая гувернантка широко открыла рот, но испустила только коротенький писк, как бывает с теми, кто торопится что-то сказать, не обдумав заранее своих слов.

Вопрос, казалось, был исчерпан; Гарц удовлетворенно вздохнул. Но у герра Пауля был про запас еще один козырь.

– Надо еще поговорить с вашей тетей, – сказал он. – Нельзя же так сразу… нам, безусловно, следует спросить ее… а там видно будет…

Звонко расцеловав Грету в обе щеки, он пошел к дому.

– Почему вы хотите писать нас? – спросила Кристиан, как только он скрылся из виду.

– Я против этого, – вырвалось у мисс Нейлор.

– Отчего же? – нахмурившись, спросил Гарц.

– Грета еще маленькая… у нее уроки… это бесполезная трата времени!

У Гарца дернулись брови.

– Ах, вот как!

– Не понимаю, почему это будет напрасной тратой времени, – спокойно возразила Кристиан. – Сколько часов мы проводим здесь, ничего не делая!

– И нам так скучно! – вставила Грета с недовольной гримаской.

– Это невежливо, Грета, – рассердившись, сказала мисс Нейлор, поджала губы и принялась за вязанье.

– Я заметила, что когда говоришь правду, это всегда получается невежливо, – заметила Грета.

Мисс Нейлор поглядела на нее очень пристально, как всегда глядела, когда хотела выразить свое недовольство.

Но тут пришел слуга и оказал, что миссис Диси будет рада видеть герра Гарца. Художник холодно поклонился и пошел за слугой в дом. Мисс Нейлор и девочки настороженно смотрели ему вслед; он явно обиделся.

Пройдя через веранду в дверь с шелковыми портьерами, Гарц оказался в прохладной полутемной комнате. Это был кабинет миссис Диси, в котором она писала письма, принимала гостей, читала литературные новинки, а порой, когда у нее болела голова, лежала часами на диване, обмахиваясь веером и закрыв глаза. В комнате стоял запах сандалового дерева, и в этом было что-то восточное, таинственное, будто столы и стулья не были самыми обыкновенными предметами обстановки, а имели и другое, неведомое назначение.

Гость еще раз внимательно обвел взглядом комнату – слишком много здесь было домашних растений, бисерных занавесок, серебра и фарфора.

Миссис Диси пошла ему навстречу, шурша шелком, – она всегда носила шелк, независимо от моды. Это была высокая женщина лет пятидесяти, и ходила она так, словно ноги у нее были связаны в коленях. У нее было длинное лицо, тусклые глаза, рыжевато-седые волосы, зачесанные прямо назад от высокого лба. Она всегда еле приметно и загадочно улыбалась. Цвет лица ее испортился от длительного пребывания в Индии, и злые языки назвали бы его землистым. Она близко подошла к Гарцу, глядя ему прямо в глаза и слегка наклонив голову.

– Мы очень рады познакомиться с вами, – сказала она голосом, потерявшим всякую звонкость. – Так приятно встретить в этих краях человека, который может напомнить нам, что на свете есть такая вещь, как искусство. Прошлой осенью здесь побывал мистер С., такой приятный человек. Он очень интересовался местными обычаями и костюмами. Полагаю, вы тоже жанровый живописец? Садитесь, пожалуйста.

Она еще некоторое время продолжала упоминать фамилии художников и задавать вопросы, стараясь, чтобы разговор касался только общих тем. А молодой человек стоял перед ней и немного насмешливо улыбался. – «Ей хочется знать, стоит ли моя овчинка выделки», – думал он.

– Вы хотите писать моих племянниц? – спросила наконец миссис Диси, откидываясь на спинку козетки.

– Я был бы счастлив удостоиться этой чести, – ответил Гарц с поклоном.

– И как же вы думаете написать их?

– Это будет видно по ходу дела, – ответил Гарц. – Трудно сказать.

И подумал: «Наверно, она спросит, не в Париже ли я покупал свои краски, как та женщина, о которой мне рассказывал Трампер».

Не сходившая с ее лица слабая улыбка, казалось, вызывала его на откровенность и в то же время предупреждала, что там, где-то за высоким, чистым лбом, слова его будут тщательно взвешены. На самом же деле миссис Диси думала: «Интересный молодой человек… настоящая богема… но в его возрасте это не страшно; в лице есть что-то наполеоновское; фрака у него, наверное, нет. Да, надо бы узнать его получше!» У нее был нюх на будущих знаменитостей; имя этого молодого человека ей незнакомо, знаменитый художник мистер С., наверно, отозвался бы о нем пренебрежительно, но ее инстинкт подсказывал, что ей надо познакомиться с ним поближе. Надо отдать ей справедливость: она была из тех охотниц на «львов», которые разыскивают этих животных ради собственного удовольствия, а не для того, чтобы купаться в лучах их славы; она не боялась поступать так, как подсказывала ей интуиция, – общество многообещающих львят было ей необходимо, но полагалась она только на собственное суждение; уж ей-то навязать «льва» не мог никто.

– Это будет очень мило. Вы не останетесь позавтракать с нами? Порядки у нас довольно своеобразные – слишком пестрая семья… но в два часа для всех, кто желает, подается второй завтрак, а обедаем мы все вместе в семь. Вам, вероятно, удобней будет приходить после двенадцати? Мне бы хотелось посмотреть ваши наброски. Мастерская у вас, кажется, в старом доме на дамбе? Это так оригинально!

Гарц отказался от завтрака, но попросил разрешения начать работу в тот же день; он ушел, задыхаясь от запаха сандалового дерева и любезности дамы-сфинкса.

Шагая домой по дамбе, он слушал пешие жаворонков и дроздов, плеск воды и жужжание майских жуков и чувствовал, что картина должна получиться. Перед глазами то и дело всплывали лица обеих девушек на фоне синего неба, обрамленные молодыми листочками, трепещущими у их щек.

V

На четвертый день после того, как Гарц начал работу над картиной, рано утром из виллы Рубейн вышла Грета и, миновав плотину, уселась на скамейку, с которой был хорошо виден старый дом на обрыве. Вскоре появился Гарц.

– Я не стучалась, – сказала Грета, – вы все равно не услышали бы, и потом еще рано. Я жду вас уже четверть часа.

В руке она держала букет. Вытянув из него бутон розы, она протянула его Гарцу.

– В нашем саду это первый бутон розы нынешней весной, – сказала она, и я дарю его вам за то, что вы рисуете меня. Сегодня мне исполнилось тринадцать лет, герр Гарц; сеанса не будет, потому что у меня день рождения; но зато мы все собираемся в Меран смотреть пьесу об Андреасе Гофере [15] 15
  Гофер, Андреас (1767–1810) – руководитель вооруженной борьбы тирольских крестьян против наполеоновской армии, оккупировавшей Тироль. После подавления поднятого им восстания он был расстрелян.


[Закрыть]. Поедемте с нами, пожалуйста; я пришла, чтобы пригласить вас, и остальные тоже скоро будут здесь.

Гарц поклонился.

– А кто эти остальные?

– Кристиан, доктор Эдмунд, мисс Нейлор и кузина Тереза. Ее муж болен, и поэтому она очень грустная, но сегодня она хочет забыть об этом. Нехорошо все время грустить, да, герр Гарц?

Он засмеялся.

– Вы не могли бы.

– Нет, могла бы, – серьезно ответила Грета. – Мне тоже часто бывает грустно. Вы смеетесь надо мной. Сегодня нельзя надо мной смеяться, у меня день рождения» Как вы думаете, герр Гарц, хорошо быть взрослой?

– Нет, фрейлейн Грета, лучше, когда жизнь еще впереди.

Они шагали рядом.

– Я думаю, – сказала Грета, – что вы не любите терять даром время. А вот Крис говорит, что время – это ничто.

– Время – это все, – откликнулся Гарц.

– Она говорит, что время – ничто, а мысль – все, – мурлыкала Грета, гладя себя розой по щеке. – А вот я думаю, откуда возьмется мысль, если нет времени выдумать ее. А вон остальные! Глядите!

На мосту мелькнул яркий букет зонтиков и исчез в тени.

– Ну-ка, – сказал Гарц, – догоним их!

В Меране к открытому театру под сенью замка Тироль через луга стекались толпы народа: высокие горцы в коротких кожаных штанах выше колен и шляпах с орлиными перьями, торговцы фруктами, почтенные горожане с женами, приезжие иностранцы, актеры и прочая, самая разношерстная публика. Зрители, сбившиеся вокруг высоких подмостков, изнемогали от зноя. Кузина Тереза, высокая и тонкая, с тугими румяными щеками, прикрывала ладошкой свои красивые глаза.

Представление началось. В пьесе изображалось тирольское восстание 1809 года; деревенская жизнь, танцы и пение йодлей; ропот и призывы, грозный бой барабанов; толпа, вооруженная кремневыми ружьями, вилами, ножами; битва и победа; возвращение домой и праздник. Потом еще восстание, пушечный гром, предательство, плен, смерть. И на первом плане под голубым небом, на фоне горной цепи, неизменно спокойная фигура патриота Андреаса Гофера, чернобородого, затянутого кожаным кушаком.

Гарц и Кристиан сидели позади остальных. Он был так поглощен спектаклем, что она тоже молчала и только наблюдала за выражением его лица, застывшего в каком-то холодном исступлении – он, казалось, чувствовал себя участником событий, развертывавшихся на сцене. Что-то от его настроения передалось и ей; когда представление окончилось, ома дрожала от возбуждения. Выбираясь из толпы, они потеряли остальных.

– Пойдемте к станции по этой тропинке, – оказала Кристиан. – Так ближе.

Тропинка шла немного в гору; по обочине луга вился ручеек, а живая изгородь была усыпана цветами шиповника. Кристиан застенчиво поглядывала на художника. С первой их встречи на дамбе ее не переставали обуревать новые мысли. Этот иностранец с решительным выражением лица, настойчивым взглядом и неиссякаемой энергией вызывал у нее незнакомое чувство; в словах его было именно то, что она думала, но не могла выразить. У перелаза она посторонилась, чтобы пропустить чумазых и лохматых крестьянских мальчишек, которые прошли мимо, напевая и насвистывая.

– Когда-то я был таким же, как эти мальчишки, – оказал Гарц.

Кристиан быстро обернулась к нему.

– Так вот почему эта пьеса увлекла вас!

– Там, наверху, моя родина. Я родился в горах. Я пас коров, спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и «паршивой овцой».

– Почему?

– Да, почему? Я работал не меньше других. Но мне хотелось удрать оттуда. Как вы думаете, мог бы я остаться там на всю жизнь?

У Кристиан загорелись глаза.

– Если люди не понимают, чего ты хочешь, то они всегда называют тебя бездельником, – бормотал Гарц.

– Но вы же добились своего, несмотря ни на что, – сказала Кристиан.

Для нее самой решиться на что-нибудь и довести дело до конца было очень трудно. Когда-то она рассказывала Грете сказки собственного сочинения, и та, всегда инстинктивно стремившаяся к определенности, бывало, спрашивала: «А что было дальше, Крис? Доскажи мне все сегодня!» Но Кристиан не могла. Она была мечтательна, мысли ее были глубокими и смутными. Чем бы она ни занималась: вязала ли, писала ли стихи или рисовала, – все получалось у нее по-своему прелестно, и всегда не то, что задумано. Николас Трефри как-то сказал о ней: «Если Крис возьмется делать шляпу, то у нее может получиться покров для алтаря или еще что-нибудь, но только не шляпа». Она инстинктивно стремилась понять скрытый смысл вещей, и на это уходило все ее время. Самое себя она знала лучше, чем большинство девушек в девятнадцать лет, но в этом был повинен ее разум, а не чувства. В той тепличной обстановке, в которой она жила, ей не приходилось волноваться, если не считать тех редких случаев, когда у нее бывали вспышки гнева («истерики», как окрестил их старый Николас Трефри) при виде того, что она считала низким и несправедливым.

– Если бы я была мужчиной, – сказала Кристиан, – и собиралась стать великим, я предпочла бы начать с самой первой ступеньки, как вы.

– Да, – быстро ответил Гарц, – надо испытать и понять все.

Она и не заметила, что он воспринял, как должное, ее слова о том, что он собирается стать великим.

– Таких взглядов придерживаются немногие! – продолжал он, недовольно кривя губы под черными усами, – А для всех остальных неблагородное происхождение – уже преступление!

– Вы несправедливы, – сказала Кристиан. – Этого я от вас не ожидала.

– Но ведь это правда! Стоит ли закрывать глаза на нее?

– Может быть, и правда, но благороднее о ней не говорить!

– Если бы чаще говорили правду, было бы меньше лицемерия, – сказал Гарц, стукнув кулаком по ладони.

Кристиан, сидевшая на перелазе, взглянула на него сверху вниз.

– Впрочем, вы правы, фрейлейн Кристиан, – вдруг добавил он, – все это мелочи. Главное – работа и стремление увидеть красоту мира.

Лицо Кристиан просияло. Эту жажду красоты она понимала очень хорошо. Соскользнув с перелаза, она глубоко вздохнула.

– Да! – сказала она.

Оба немного помолчали, потом Гарц неуверенно произнес:

– Если бы вам и фрейлейн Грете захотелось как-нибудь посмотреть мою мастерскую, я был бы очень рад. Я попытался бы прибрать ее к вашему приходу!

– Я буду очень рада. Это могло бы многому научить меня. А я хочу учиться.

Оба они молчали, пока тропинка не вывела их на дорогу.

– Мы, по-видимому, всех опередили; как хорошо быть впереди… не надо торопиться. Впрочем, я забыла… вы ведь не любите бездельничать, герр Гарц, вы всегда торопитесь.

– Потрудившись как следует, я могу бездельничать не хуже всякого другого; потом снова работаю… охота к работе нагуливается, как аппетит.

– А я всегда бездельничаю, – сказала Кристиан. Сидевшая на обочине дороги крестьянка, подняв к ним загорелое лицо, попросила тихим голосом:

– Милостивая госпожа, помогите мне, пожалуйста, поднять на плечо эту корзину.

Кристиан нагнулась, но прежде чем она успела что-нибудь сделать, Гарц взвалил корзину себе на спину.

– Так-то лучше, – сказал он, кивая крестьянке. – Эта добрая дама не обидится на меня.

Женщина, очень сконфуженная, пошла рядом с Кристиан. Потирая загорелые руки, она говорила:

– Добрая госпожа, я не хотела… Корзина тяжелая, но я совсем не этого хотела…

– Я уверена, что он помогает вам с удовольствием, – сказала Кристиан.

Однако вскоре их догнал экипаж с остальными, и при виде этого странного зрелища мисс Нейлор поджала губы, кузина Тереза мило закивала головой, Дони улыбнулся, а у сидевшей рядом с ним Греты выражение лица стало очень чопорным. Гарц расхохотался.

– Чему вы смеетесь? – спросила Кристиан.

– Вы, англичане, забавный народ. Этого делать нельзя, того делать не полагается – не повернешься, словно в крапиве сидишь. А если бы мне взбрело в голову пройтись с вами без сюртука, ваша гувернантка свалилась бы под колеса.

Смех его заразил Кристиан; пока они шли к станции, у них появилось такое чувство, что теперь они знают друг друга лучше.

Солнце уже скрылось за горами, когда маленький поезд тронулся и пополз вниз по склону долины. Всех сморило, а Грета то и дело клевала носом. Кристиан сидела в углу и смотрела в окно, Гарц изучал ее профиль.

Он пытался рассмотреть ее глаза. Он и раиьше замечал, что каково бы ни было их выражение, брови, выгнутые и довольно широко расставленные, придавали ее взгляду какую-то особенную проницательность. Он думал о своей картине. В лице девушки нет ничего характерного, слишком оно доброе, слишком лучистое. Только подбородок резко очерченный, почти упрямый.

Поезд дернулся и остановился; Кристиан оглянулась. У Гарца было такое ощущение, словно она оказала: «Вы мой друг».

На вилле Рубейн герр Пауль заколол ради дня рождения Греты весьма упитанного тельца. – Когда все гости наконец уселись, он один остался на ногах. Взмахнув рукой над накрытым столом, он крикнул:

– Дорогие мои! Ешьте на здоровье! Здесь вкусные вещи… Прошу! – И с хитрым видом фокусника, достающего кролика из шляпы, он снял крышку с супницы. – Суп… черепаховый, жирный, с зеленым жиром!

Он чмокнул губами.

За столом никто не прислуживал. Грета так объяснила Гарцу отсутствие лакеев:

– Это потому, что мая хотим подурачиться сегодня.

Красная и блестящая, как бокал, наполненный вином, физиономия герра Пауля излучала радушие. Он чокался со всеми и увещевал отстающих.

Гарц за спиной Греты украдкой передал мисс. Нейлор хлопушку, и маленькая гувернантка вдруг, с выражением шутливого ужаса на лице, дернула за ниточку. Хлопушка взорвалась, и Грета соскочила со стула. Скраф, испугавшись, вдруг оказался на буфете и попал передними лапами в тарелку с супом; он обернулся с таким видом, словно обвинял всю компанию в том, что оказался в неловком положении. Раздался взрыв смеха. Но Скраф не торопился вылезать из тарелки, он понюхал суп и, не обнаружив никакого подвоха, стал его лакать.

– Возьмите его! Возьмите его! – жалобно просила Грета. – А то он заболеет.

– Allons, mon cher! – кричал герр Пауль. – C'est magnifique, mais vous savez, ce n'est guere la guerre [16] 16
  Ну же, мой милый! Это великолепно, но едва ли уместно! (франц.).


[Закрыть].

Скраф, сделав отчаянный прыжок, опустился позади него.

– Ах! – вскрикнула мисс Нейлор. – Ковер!

Новый взрыв хохота потряс стол; рассмеявшись раз, они теперь могли остановиться, только насмеявшись вволю. Когда Скраф и следы его деятельности были удалены, герр Пауль взял разливательную ложку.

– У меня есть тост, – сказал он, размахивая ложкой и требуя внимания. Мы выпьем все вместе и от всего сердца. Предлагаю вылить за мою дочурку, которой сегодня исполнилось тринадцать лет… И в наших сердцах, – продолжал он, положив разливательную ложку и став вдруг серьезным, – живет память о той, которой нет сегодня с нами на этом радостном торжестве, и за нее мы тоже поднимаем бокалы от всего сердца, потому что она тоже была бы рада видеть нас веселыми. Я пью за мою дочурку, благослови ее бог!

Все встали, чокнулись бокалами и выпили; потом все замолчали, и Грета, по обычаю, запела немецкую песенку. На четвертой строке она сконфузилась и замолчала.

Герр Пауль громко высморкался и, взяв колпак, вывалившийся из хлопушки, напялил его на голову.

Все последовали его примеру. Мисс Нейлор досталась пара ослиных ушей, и после второго бокала она надела их с видом человека, приносящего себя в жертву ради общего блага.

После ужина наступило время вручения подарков. Герр Пауль завязал Грете глаза платком, и все по очереди стали подносить ей подарки. Взяв в руки подарок, Грета должна была отгадать, от кого он, в противном случае с нее полагался штрафной поцелуй. Ее проворные, ловкие пальчики бесшумно ощупывали подарки, и в каждом случае она отгадывала правильно.

Подарок Дони, котенок, вцепился когтями ей в волосы, вызвав веселое замешательство.

– Это подарок доктора Эдмунда, – сразу же догадалась она.

Кристиан заметила, что Гарц исчез, но вскоре вернулся запыхавшийся и преподнес свой подарок последним.

Подойдя на цыпочках, он вложил его в руки Греты. Это была маленькая бронзовая копия одной из статуй Донателло.

– О, герр Гарц! – воскликнула Грета. – Я видела ее тогда у вас в мастерской. Она стояла у вас на столе. Такая милая!

Миссис Диси наклонилась и, впившись в статуэтку своими белесыми глазками, прошептала: «Прелестно!» Мистер Трефри взял фигурку в руки.

– Оригинальная штучка! Думаю, стоит немало! Он с сомнением поглядел на Гарца.

Потом все перешли в другую комнату, и герр Пауль, сняв с Греты платок, завязал им собственные глаза.

– Берегитесь! Берегитесь! – кричал он. – Сейчас я вас всех переловлю.

И, расставив руки, он осторожно двинулся вперед, словно медведь на задних лапах. Но поймать ему не удалось никого. Кристиан и Грета прошмыгнули у него под руками. Миссис Диси увернулась от него с удивительным проворством. Мистер Трефри забрался в угол и, покуривая сигару, подзуживал:

– Браво, Пауль! Какой проворный! А ну, бегом! Грета, давай!

Наконец герр Пауль поймал Терезу, которая прижалась к стене и, растерявшись, тоненько попискивала.

Вдруг миссис Диси заиграла вальс «Голубой Дунай». Герр Пауль отшвырнул платок, свирепо подкрутил ус, окинул взглядом комнату и, обхватив Грету за талию, неистово закружился, ныряя и подпрыгивая, как пробка на волнах. Кузина Тереза с мисс Нейлор последовали его примеру, обе были чрезвычайно торжественны. Каждая (выделывала свои па, не обращая внимания на партнершу. Гарц подошел к Кристиан.

– Я не умею танцевать, – сказал он, – то есть я танцевал только раз в жизни, но, может быть, вы все-таки…