Текст книги "Вилла Рубейн. Остров фарисеев"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Она положила руку ему на плечо, и они закружились. В танце она была легка, как перышко. Глаза ее сияли, ножки летали, вся она подалась немного вперед. Сначала у Гарца ничего не получалось, но вскоре ноги его стали двигаться в такт музыке, и они с Кристиан продолжали кружиться даже тогда, когда все остальные уже остановились. Время от времени пары ускользали танцевать на веранду и, кружась, возвращались через раскрытую дверь. Свет ламп сиял на белых платьях девушек, на вспотевшем лице герра Пауля. Он веселился до изнеможения и, когда музыка смолкла, бросился во весь рост на диван и произнес, задыхаясь:

– Боже мой! Боже мой!

Вдруг Кристиан почувствовала, как Гарц сжал ее руку. Тяжело дыша, вся сияющая, она взглянула на него.

– Голова кружится! – пробормотал он. – Я очень плохо танцевал, но я скоро научусь.

Грета захлопала в ладоши.

– Мы будем танцевать каждый вечер, мы будем танцевать каждый вечер!

Гарц взглянул на Кристиан; она покраснела еще больше.

– Я покажу вам, как пляшут у нас в деревне – ногами по потолку.

И, подбежав к Дони, он попросил:

– Держите меня! Поднимайте… вот так! Теперь, раз… два…

Он попытался вскинуть ноги выше головы, но у Дони вырвалось «ох!», и они оба грохнулись на пол. Этим неуместным происшествием завершился вечер. Дони пошел провожать кузину Терезу, а Гарц зашагал домой, напевая «Голубой Дунай». У. него было такое ощущение, словно рука его все еще лежала на талии Кристиан.

В своей спальне сестры долго еще сидели у окна на ветерке перед тем, как раздеться.

– Ах! – вздохнула Грета. – Сегодня у меня был самый счастливый день рождения.

Кристиан тоже подумала: «Ни разу в жизни я не была так счастлива, как сегодня. Вот если бы так было каждый день!» И она высунулась в окно, подставив под прохладный ветерок горящие щеки.

VI

– Крис! – сказала Грета несколько дней спустя. – Мисс Нейлор танцевала вчера вечером; сегодня у нее, наверное, болит голова. А у меня французский и история.

– Ну что ж, я могу позаниматься с тобой.

– Вот и хорошо, тогда мы можем поговорить. Мне ее жалко. Я отнесу ей немного своего одеколона.

На другой день после танцев у мисс Нейлор неизменно болела голова. Девушки понесли свои учебники в беседку; на дворе сияло солнце, но то и дело накрапывал дождь. Сестрам пришлось спасаться от него бегом.

– Сначала займемся французским, Крис!

Грета любила уроки французского, который она знала ненамного хуже Кристиан; поэтому урок проходил восхитительнейшим образом. Точно через час по часам Греты (подарку мистера Трефри, сделанному в день рождения и, по меньшей мере, ежечасно вызывавшему прилив любви и восторгов) она встала.

– Крис, я не покормила своих кроликов.

– Поторопись! На историю у нас почти не осталось времени.

Грета исчезла. Кристиан следила за блестящими капельками, срывавшимися с крыши; губы ее были полураскрыты, она улыбалась. Она думала о том, что сказал Гарц прошлым вечером. Завязался разговор, может ли существовать общество, если мнение большинства не будет обязательно для всех. Гарц, сидевший сначала молча, взорвался:

– По мне, так один энтузиаст лучше двадцати равнодушных. В конечном счете он приносит обществу наибольшую пользу.

– Будь на то ваша воля, – ответил Дони, – общества не было бы вообще.

– Я ненавижу общество, потому что оно живет за счет слабых.

– Ба! – вмешался герр Пауль. – Уж на том свет стоит, что слабые отстают и падают.

– Ну, падают, – горячился Гарц, – но не топчите их…

Появилась Грета, она уныло брела под дождем.

– Бино, – сказала она, вздыхая, – объелся. Теперь я вспомнила, что уже кормила их. А мы обязательно должны заниматься историей, Крис?

– Конечно.

Грета раскрыла книгу и заложила пальчиком страницу.

– Герр Гарц очень добр ко мне, – сказала она. – Вчера он принес птичку, она залетела к нему в мастерскую и повредила крыло. Он завернул ее в платок и нес очень осторожно… он очень добрый, птичка даже не испугалась его. Разве ты не знаешь об этом, Крис?

Крис немного покраснела и сказала обиженно:

– Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение.

– Никакого, – согласилась Грета.

Кристиан покраснела еще больше.

– Займемся историей, Грета.

– И все же, – не отставала Грета, – он тебе всегда все рассказывает, Крис.

– Ничего подобного! Как тебе не стыдно!

– Нет, правда, и все потому, что ты его никогда не выводишь из себя. А его так легко разозлить: стоит ему слово поперек сказать, как он уже сердится.

– Это ты злючка! – сказала Кристиан. – И говоришь неправду. Он ненавидит притворство и не выносит подлости, а это низко – скрывать неприязнь и притворяться, что ты согласен с людьми.

– Папа говорит, что он слишком высокого о себе мнения.

– Папа! – горячо начала Кристиан, но замолчала и, прикусив губу, гневно взглянула на Грету.

– А ты всегда показываешь свою неприязнь, Крис?

– Я? А при чем тут я? Бели я трусиха, то это не значит, что трусом быть хорошо.

– По-моему, герру Гарцу не нравится слишком многое, – пробормотала Грета.

– Чем считать недостатки у других, ты бы лучше на себя посмотрела.

И, оттолкнув книгу, Кристиан уставилась в одну точку.

Прошло несколько минут, потом Грета наклонилась и потерлась щекой о плечо Кристиан.

– Прости меня, Крис… мне только хотелось поговорить. Читать мне историю?

– Да, – сухо сказала Кристиан.

– Ты на меня сердишься, Крис?

Кристиан не ответила. Редкие капли дождя стучали по крыше. Грета потянула сестру за рукав.

– Крис, – сказала она, – а вот и герр Гарц!

Кристиан подняла глаза, тотчас же опустила их и сказала:

– Ты будешь читать историю, Грета? Грета вздохнула.

– Буду… но… ой, Крис, звонят к завтраку! И она кротко закрыла книгу.

В течение последующих недель сеансы бывали почти каждый день. Обычно на них присутствовала мисс Нейлор; маленькая гувернантка до некоторой степени примирилась с происходящим и даже начала интересоваться картиной, уголком глаза наблюдая за движением кисти художника; но в глубине души она не совсем одобряла такое проявление тщеславия и потерю времени – беззвучное движение губ и бренчание спиц выдавали порой ее сдержанное негодование.

У Гарца хорошо получалось то, что он делал быстро; если у него была возможность не торопиться, он начинал «видеть слишком многое» и, влюбляясь в картину, не умел остановиться вовремя. Ему было трудно отрываться от холста, его мучила мысль: «Это можно сделать лучше». Грета была уже выписана, но Кристиан, как он ни старался, не удовлетворяла его; ему казалось, что лицо ее меняется день ото дня, словно душа ее становилась все богаче и богаче. В глазах ее было что-то такое, чего он не мог ни прочесть, ни воспроизвести.

После своих ежедневных визитов к мистеру Трефри в сад нередко забредал Дони. Он с большой сигарой во рту разваливался на траве, подложив руку под голову, и подтрунивал над всеми. В пять часов подавали чай, и тогда являлась миссис Диси, вооруженная каким-нибудь журналом или романом, так как она гордилась своей начитанностью. Сеанс прерывался; Гарц с папиросой во рту подходил то к столу, то к картине, попивая чай и кладя мазки; он никогда не садился, пока не решал, что на сегодня хватит. Во время этих «передышек» завязывался разговор, обычно заканчивавшийся спором. Миссис Диси, которой больше всего нравилось говорить на литературные темы, частенько употребляла такие выражения, как: «В конце концов, раз это создает иллюзию, то остальное не имеет значения?», «В нем чувствуется какое-то позерство», «Это вопрос темперамента»… или «Все дело в том», как понимать значение слова» и другие очаровательные банальности, которые звучат солидно, кажутся многозначительными и совершенно неопровержимы, что всегда приятно. Иногда разговор переходил на искусство; говорили о цвете и мастерстве или о том, оправдан ли реализм, или следует ли нам быть прерафаэлитами. Когда начинались подобные споры, глаза Кристиан становились еще больше, еще яснее, потому что в них появлялось выражение жадной любознательности, словно они пытались увидеть суть явлений. И Гарц, не отрываясь, смотрел в эти глаза, но он не понимал их взгляда, словно в нем было не больше содержательности, чем во взгляде миссис Диси, который в сочетании со слабой, осторожной улыбкой, казалось, говорил: «Ну, давайте займемся маленьким умственным упражнением».

Грета, дергая Скрафа за уши, поглядывала на разговаривавших снизу вверх; когда разговор кончался, она всегда встряхивала головой. Но если на сеанс никто не являлся, то порой завязывался очень серьезный, оживленный разговор, а иногда подолгу царило молчание.

Однажды Кристиан сказала:

– Какого вы вероисповедания?

Гарц положил на холст мазок и только потом ответил:

– Католического, наверно; меня крестили в католической церкви.

– Я не об этом. Вы верите в загробную жизнь?

– Кристиан, – прошептала Грета, сплетавшая травинки, – всегда спрашивает, что люди думают о загробной жизни. Это так забавно!

– Как вам оказать? – ответил Гарц. – Я никогда не думал об этом, времени не было.

– Как же вы можете не думать? – опросила Кристиан. – А я думаю… Ужасно представить себе, что после смерти от нас ничего не останется.

Она закрыла книгу, и та соскользнула с ее колен. Кристиан продолжала:

– Загробная жизнь должна быть, мы ведь так несовершенны. Что за польза, например, от вашей работы? Стоит ли совершенствоваться, если всему придет конец?

– Не знаю, – ответил Гарц. – Это меня не трогает. Я знаю одно: мне надо работать.

– Но почему?

– Для счастья… настоящее счастье в борьбе… остальное – ничто. Вот заканчиваешь вещь… разве когда-нибудь удовлетворяешься этим? Сейчас же начинаешь думать о новой. Безделье гнетет!

Кристиан закинула руки за голову. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, трепетал у нее на платье.

– Вот оно! Оставайтесь в этой позе! – воскликнул Гарц.

Взгляд ее задержался на лице Гарца, она покачивала ногой.

– Вы работаете, потому что не можете не работать, но это не объяснение. Что вас побуждает работать? Я хочу знать: что кроется за этим? Когда мы с тетей Констанс путешествовали позапрошлой зимой, мы часто разговаривали… я слышала, как она спорила со своими друзьями. Она говорит, что мы движемся по кругам, пока не достигаем Нирваны. Но прошлой зимой я почувствовала, что не могу разговаривать с ней; мне стало казаться, что в действительности за ее словами ничего не кроется. Я начала читать… Канта и Гегеля…

– Эх! – перебил ее Гарц. – Если бы они могли научить меня лучше рисовать или подмечать новые оттенки в цветке или выражения лиц, я бы их всех прочел.

Кристиан подалась вперед.

– По-видимому, вы поступаете правильно, стремясь познать истину, и каждый шаг на этом пути очень важен. Вы верите в истину, а истина и красота – это одно и то же (именно это вы и хотели сказать), стараясь писать правдиво, вы всегда видите красоту. Но как мы можем распознать истину, если мы не знаем, в чем ее сущность?

– Мне кажется, – вполголоса сказала Грета, – что ты понимаешь это так… а он по-другому… потому что… вас же двое, а не один человек.

– Конечно! – нетерпеливо сказала Кристиан. – Но почему…

Услышав какое-то хмыканье, она замолчала. Держа «Таймс» в одной руке, а огромную пеньковую трубку – в другой, от дома шел Николас Трефри.

– Ага! – оказал он Гарцу. – Как подвигается картина?

И опустился в кресло.

– Вам сегодня лучше, дядя? – приветливо опросила Кристиан.

– Проклятые обманщики, эти доктора! – проворчал мистер Трефри. – Твой отец на них молился. И что же получилось? Собственный врач залечил его до смерти… заставлял пить бочками всякую отраву!

– Почему же тогда у вас есть собственный врач, дядя Ник? – спросила Грета.

Мистер Трефри взглянул на нее, в глазах у него появились насмешливые искорки.

– Не знаю, моя девочка. Стоит только раз к ним обратиться, и уже от них не отделаешься!

Весь день дул легкий ветерок, но теперь он затих; не дрожал ни один листочек, не шевелилась ни одна травинка; из дома доносились какие-то тихие звуки, слоено там играли на свирели. По дорожке прыгал дрозд.

– Дядя Ник, а когда вы были мальчиком, вы разоряли птичьи гнезда? шепнула Грета.

– А как же, Грета!

Дрозд ускакал в кусты.

– Вы вспугнули его, дядя Ник! Папа говорит, что в замке Кениг, где он жил, когда был мальчиком, он всегда разорял галочьи гнезда.

– Вздор, Грета! Твоему отцу никогда не добраться до галочьего гнезда, у него слишком толстые ноги!

– Вы любите птиц, дядя Ник?

– Как тебе сказать, Грета? Люблю, наверно.

– Тогда почему же вы разоряли птичьи гнезда? Я считаю, что это жестоко.

Мистер Трефри кашлянул, прикрывшись газетой.

– Я и сам не знаю, Грета, – заметил он.

Гарц стал собирать кисти.

– Благодарю вас, – сказал он. – На сегодня все.

– Разрешите взглянуть? – попросил мистер Трефри.

– Конечно.

Дядя Ник медленно поднялся с кресла и встал перед картиной.

– Когда она будет готова для продажи, – сказал он наконец, – я куплю ее.

Гарц поклонился, но почему-то ему стало неприятно, словно ему предложили расстаться с чем-то дорогим его сердцу.

– Благодарю вас, – сказал он.

Раздался удар гонга.

– Вы не останетесь перекусить с нами? – спросил мистер Трефри. – Доктор остается.

Сложив газету, он направился к дому, опираясь на плечо Греты. Впереди бежал терьер. Гарц и Кристиан остались одни. Он скреб палитру, а она сидела, опершись локтями о колени; между ними солнечный луч вызолотил дорожку. Уже наступил вечер, от нагревшихся за день кустов и цветов плыли волны аромата; птицы затянули, свою вечернюю песню.

– Вы не устали позировать для своего портрета, фрейлейн Кристиан?

Кристиан покачала головой.

– Мне хочется вложить в картину то, что не всякий увидит сразу… то, что там, внутри… то, что будет жить вечно.

– Это звучит смело, – медленно произнесла Кристиан. – Вы были правы, когда говорили, что счастье в борьбе… но это для вас, а не для меня. Я трусиха. Я не люблю причинять людям страдания. Мне хочется нравиться им. Если бы вам пришлось ради своей работы сделать что-то такое, что навлекло бы на вас ненависть людей, вы бы все равно не остановились; и это хорошо… но я на это не способна. И в том… в том-то все и дело. Вам нравится дядя Ник?

Молодой художник посмотрел на дом, где на веранде еще был виден старый Николас Трефри, и улыбнулся.

– Будь я самым замечательным художником в мире, боюсь, что он не дал бы за меня и ломаного гроша; но если бы я мог показать ему пачку чеков на крупные суммы, полученные за мои картины, пусть даже самые плохие, он проникся бы ко мне уважением.

Она улыбнулась и сказала:

– Я люблю его.

– В таком случае он мне понравится, – просто ответил Гарц.

Она протянула руку, и пальцы их встретились.

– Мы опоздаем, – сказала она, покраснев, и подхватила книгу. – Я всегда опаздываю!

VII

За обедом был еще один гость, выхоленный господин в платье военного покроя, с бледным одутловатым лицом, темными глазами и поредевшими на висках волосами. Он производил впечатление человека, любящего покой, но выбитого из колеи. Герр Пауль представил его как графа Марио Сарелли.

Две висячие лампы с темно-красными абажурами заливали розовым светом стол, в центре которого стояла серебряная корзинка с ирисами.

В наступающих сумерках сад за открытыми окнами представлялся огромным пучком черных листьев. Вокруг ламп порхали ночные бабочки; следившая за ними Грета издавала явственно слышные вздохи облегчения, если им удавалось спастись от огня. Обе сестры были в белом, и Гарц, сидевший напротив Кристиан, не отрываясь, глядел на нее и удивлялся, почему он не написал ее в этом платье.

Миссис Диси владела искусством хлебосольства; обед, заказанный герром Паулем, был превосходен; слуги бесшумны, словно тени; за столом не прекращался гул разговоров.

Сарелли, сидевший справа от миссис Диси, казалось, ничего не ел, кроме маслин, которые он макал в стакан с хересом. Он молча переводил взгляд черных, сериезных глаз с одного лица на другое и время от времени спрашивал значение непонятных ему английских слов. После разговора о современном Риме поднялся спор, можно ли распознать преступника по выражению лица.

– Для сильной личности, – говорила миссис Диси, проводя рукой по лбу, преступление проходит бесследно.

– Что вы! Большое преступление… убийство, например… все равно скажется, – запинаясь, сказала довольно густо покрасневшая мисс Нейлор.

– Если бы это было так, – заметил Дони, – то достаточно было бы внимательно присматриваться к окружающим… и не надо никаких сыщиков.

– Я не могу представить себе, чтобы подобные дела не оставляли и следа на человеческом лице! – строго возразила ему мисс Нейлор.

– Есть вещи похуже, чем убийство, – резко сказал Гарц.

– О-о! Par exemple? [17] 17
  О! Например? (франц.).


[Закрыть] – спросил Сарелли.

За столом насторожились.

– Очень хорошо! – воскликнул герр Пауль. – A vot'sante, cher [18] 18
  За ваше здоровье, милый, (франц.).


[Закрыть].

Мисс Нейлор вздрогнула, словно ей за шиворот бросили холодную монетку, а миссис Диси, обернувшись к Гарцу, улыбалась так, как улыбаются, заставив служить домашнюю собачонку.

Только Кристиан, не шевелясь, задумчиво глядела на Гарца.

– Однажды я видел, как судили человека за убийство, – сказал он, – за убийство из мести; я наблюдал за судьей и все время думал: «Уж лучше быть убийцей, чем таким, как ты; в жизни не видел более мерзкого лица; ты червь; ты не преступник только потому, что ты трус».

Объятые чувством неловкости, все замолчали, и в наступившей тишине было отчетливо слышно хмыканье мистера Трефри. Потом Сарелли сказал:

– А что вы скажете об анархистах? Это не люди, это дикие звери! Я б их растерзал!

– Ах, анархисты! – вызывающе ответил Гарц. – Может быть, их и разумно отправлять на виселицу, но есть немало и других, которых не худо было бы повесить тоже.

– Что мы знаем о том, как они прожили жизнь, что испытали? проговорила Кристиан.

Мисс Нейлор, машинально скатывавшая хлебный шарик, поспешно спрятала его.

– Думаю… им…. всегда дается возможность… раскаяться…

– И как не раскаяться, если вспомнить, что их ждет, – проговорил Дони.

Миссис Диси сделала веером знак дамам.

– Мы пытаемся объяснить необъяснимое… Не пройти ли нам в сад?

Все встали. Гарц был у самой двери, и Кристиан, проходя мимо, взглянула на него.

Когда он снова сел, у него вдруг появилось ощущение какой-то утраты. Теперь напротив не было девушки в белом. Подняв голову, он встретился взглядом с Сарелли. Итальянец смотрел на него с любопытством.

Герр Пауль стал переcказывать сплетню, которую услышал днем.

– Возмутительный случай! – говорил он. – Никогда бы не подумал, что она способна на такое! Б… вне себя. Да, кажется, вчера у них была ссора.

– Ссоры у них бывали каждый день и с давних пор, – промолвил Дони.

– Но уехать, не говоря ни слова, уехать неизвестно куда!.. Б., без сомнения, viveur, mais, mon Dieu que voulezvous? [19] 19
  Жуир, но, боже мой. чего вы хотите? (франц.).


[Закрыть] Она всегда была эдакой бледненькой и невзрачной. Да я сам, когда моя… – Он размахивал сигарой. – Я не всегда… был примером… я живой человек… не всем же быть ангелами… que diable! Но это вульгарно. Она сбегает, бросает все и… ни слова, а Б. очень любит ее. Такие вещи не делаются!

Его накрахмаленная манишка, казалось, надулась от негодования. Мистер Трефри, положив тяжелую руку на стол, искоса смотрел на него.

– Б. – скотина, – проговорил Дони. – Мне жаль бедную женщину. Но что она будет делать одна?

– В этом, несомненно, замешан мужчина, – вставил Сарелли.

– Кто знает, – промолвил герр Пауль.

– Что собирается делать Б.? – спросил Дони.

– Он любит ее, – сказал герр Пауль. – Он человек решительный и вернет ее. Он сказал мне: «Я буду следовать за ней, куда бы она ни поехала, пока она не вернется». И он исполнит это, у него твердый характер; он будет следовать за ней, куда бы она ни поехала.

Мистер Трефри одним глотком допил свое одно и сердито обсосал ус.

– Она сделала глупость, выйдя за него замуж, – сказал Дони. – У них не было ничего общего; она ненавидит его всеми фибрами души. И она лучше его. Однако, убегая подобным образом, женщина ничего не выигрывает. И все же Б. лучше поторопиться. А что думаете вы, сэр? – обратился он к мистеру Трефри.

– Что? – сказал мистер Трефри. – Откуда мне знать? Обратитесь к Паулю, он у вас главный моралист, или к графу Сарелли.

– Если б она была мне дорога, – бесстрастно произнес последний, – я скорее всего убил бы ее… а в противном случае… – Он пожал плечами.

Наблюдавшему за ним Гарцу вспомнились его слова за обедом: «Это дикие звери. Я б их растерзал». Гарц с интересом смотрел на этого спокойного человека, который делал столь свирепые заявления, и думал: «Надо бы написать его».

Герр Пауль вертел в руках бокал.

– Существуют семейные узы, – сказал он, – существует общество, существуют приличия: жена должна быть при муже. Б. поступает правильно. Он должен ехать за ней; быть может, сначала она не вернется; он последует за ней; она станет думать: «Я беспомощна, я смешна!» Женщина не способна долго сопротивляться. Она вернется. Она снова будет с мужем, общество простит, и все будет в порядке.

– Черт возьми, Пауль, – проворчал мистер Трефри, – великолепная способность аргументировать!

– Жена есть жена, – настаивал герр Пауль. – Муж имеет право потребовать, чтобы она была с ним.

– А что вы скажете на это, сэр? – спросил Дони.

Мистер Трефри дернул себя за бороду.

– Принуждать женщину жить с мужем, если она не хочет? Это подло.

– Но, дорогой мой, – воскликнул герр Пауль, – что вы в этом понимаете? Вы же не были женаты.

– И слава богу! – ответил мистер Трефри.

– Но вообще-то говоря, сэр, – сказал Дони, – если муж будет позволять жене делать все, что ей заблагорассудится, то что же это получится? Что станет с брачными узами?

– Брачные узы, – проворчал мистер Трефри, – дело великое! Но, доктор, провалиться мне на этом месте, если травля женщины когда-либо помогала укреплению брачных уз!

– Я думаю не о себе, – горячился герр Пауль, – я думаю об обществе! Существуют приличия!

– Порядочное общество еще никогда не требовало от мужчины, чтобы он попирал собственное достоинство. Если я обжегся на женитьбе, которую предпринял на свой страх и риск, то при чем здесь общество? Думаете, я буду скулить и просить у общества помощи? А что касается приличий, то мы бы чертовски выгадали, если бы перестали носиться с ними. Предоставьте это женщинам! Я и гроша ломаного не дам за тех мужчин, которые в подобных обстоятельствах говорят о своих правах.

Сарелли встал.

– Но честь, – сказал он, – ведь есть еще честь!

Мистер Трефри уставился на него.

– Честь! Если преследование женщины и есть ваше представление о чести, то… я его не разделяю.

– Значит, вы простили бы ее, сэр, что бы ни случилось, – сказал Дони.

– Прощение – это другое дело. Этим пусть занимаются ханжи. Но преследовать женщину! К черту, сэр, я не сноб! – И, хлопнув по столу ладонью, он добавил: – Об этом даже говорить протиюно.

Сарелли развалился на стуле и стал ожесточенно крутить усы. Гарц поглядел туда, где прежде сидела Кристиан, и встал.

«Если бы я был женат!» – вдруг подумал он.

Герр Пауль таращил глаза, посоловевшие от выпитого, и все бормотал:

– Ну, а долг перед семьей!

Гарц потихоньку вышел в сад. Луна, словно сказочный белый фонарь, горела на лиловом небе; тлели редкие звезды. Воздух был теплый, но вдруг от снежных гор пахнуло холодом. От этого Гарцу захотелось разбежаться и прыгнуть. Сонный жук опрокинулся на спину, Гарц перевернул его и наблюдал, как он побежал по травинкам.

Кто-то играл «Kinderscenen» [20] 20
  Сцены детства (нем.).


[Закрыть] Шумана. Гарц остановился послушать. Музыка звучала в лад его мыслям, обволакивала; в ночи, казалось, звучали девичьи голоса, а надежды и грезы, порожденные тьмой, возносились к горным вершинам, невидимым, но близким. Между стволами акаций мелькали белые платья. Это прогуливались Грета и Кристиан. Он направился к ним; в лицо бросилась краска, он почувствовал, как его с головой захлестнуло сладостное чувство. И вдруг он в ужасе остановился. Он влюблен! А ведь еще ничего не сделано, еще столько предстоит сделать! Не устоять перед парой красивых глазок! Белые платья уже скрылись из виду. Он не даст себя опутать, он подавит в себе это чувство! Гарц пошел прочь, но с каждым шагом сердце его болезненно сжималось.

За углом дома, в тени стены, стоял, прислонившись к дереву, итальянец Доминик. Он был в расшитых домашних туфлях и курил длинную трубку с вишневым чубуком. Типичный Мефистофель во фраке. Гарц подошел к нему.

– Одолжите мне карандаш, Доминик?

– Bien, m'sieur [21] 21
  Извольте, сударь (франц.).


[Закрыть].

Пристроив визитную карточку на стволе дерева, Гарц написал миссис Диси: «Простите меня, я должен уехать. Через несколько дней рассчитываю вернуться и закончить портрет ваших племянниц».

Он послал Доминика за своей шляпой. Пока слуга ходил, он чуть было не разорвал карточку и не вернулся в дом.

Когда итальянец вернулся, Гарц сунул ему карточку в руку и пошел к тополям, высеребренным лунным светом и похожим на всклоченных призраков.