Текст книги "Вилла Рубейн. Остров фарисеев"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

XIII

Уже прошло много часов с тех пор, как Дони привел Гарца к себе в гостиницу, а он все лежал пластом, мучась от жестокой боли в затылке. До этого он целый день провел на ногах под палящим солнцем, без маковой росинки во рту, в страшном душевном волнении. Любое движение причиняло такую боль, что он боялся пошевелиться и только считал пятна, мелькавшие перед глазами. Дони делал для него все, что мог, а Гарц с какой-то неприязненной апатией ловил на себе настойчивый, испытующий взгляд спокойных черных глаз доктора.

К концу второго дня он уже мог подняться; когда Дони вошел, он сидел на постели в рубашке и брюках.

– Сын мой, – оказал Дони, – расскажите-ка мне лучше о своей беде… Это пойдет нам только на пользу, упрямец вы эдакий…

– Мне надо работать, – сказал Гарц.

– Работать! – медленно проговорил Дони. – Куда вам, и не пытайтесь.

– Мне надо.

– Дорогой мой, вы же не отличите один цвет от другого.

– Мне надо что-то делать; я не могу сидеть здесь и думать.

Дони подцепил большими пальцами проймы жилета.

– Ничего не попишешь, вам еще три дня нельзя показываться на солнце.

Гарц встал.

– Завтра же я пойду в свою мастерскую, – сказал он. – Обещаю не выходить из нее. Мне надо хотя бы видеть свои картины. Если я не могу писать, то я буду рисовать, держать в руках кисти, перебирать свои веши. От безделья я сойду с ума.

Дони взял его под руку и стал прохаживаться с ним по комнате.

– Я отпущу вас, – сказал он, – но войдите в мое положение! Для меня так же важно поставить вас на ноги, как для вас написать сносную картину. А теперь ложитесь. Завтра утром я отправлю вас домой в экипаже.

Гарц снова сел на кровать и долго сидел без движения, уставившись в пол. Вид его, такой несчастный и жалкий, тронул молодого врача.

– Вы сами разденетесь? – помолчав, спросил он.

Гарц кивнул.

– Тогда спокойной ночи, старина.

И Дони вышел из комнаты.

Он взял шляпу и направился к вилле. Между тополями он в раздумье остановился. Деревья сада казались черными и рельефно выделялись на не погасшем еще золоте заката; большая ночная бабочка, привлеченная огоньком сигары, запорхала у самого лица доктора. Доносились то громкие, то замирающие звуки концертино, словно вздыхал какой-то разочарованный дух. Дони постоял немного, вглядываясь в дом.

Его провели в комнату миссис Диси. Она держала перед глазами журнал и встретила гостя с неподдельным облегчением, которое по привычке постаралась скрыть.

– Вас-то я и хотела видеть, – сказала она.

Он заметил, что журнал, который она держала в руках, был не разрезан.

– Вы человек молодой, – продолжала миссис Диси, – но поскольку вы мой врач, я могу рассчитывать на вашу скромность.

Дони улыбнулся; его широкое, чисто выбритое лицо принимало в таких случаях до смешного глупый вид, и лишь глаза сохраняли обычное выражение.

– Разумеется, – сказал он.

– Я говорю об этом злосчастном деле. Если не ошибаюсь, мистер Гарц находится у вас. Я хотела бы, чтобы вы воспользовались вашим влиянием и отговорили его от попытки встретиться с моей племянницей.

– Влиянием! – сказал Дони. – Вы же знаете Гарца!

Голос миссис Диси зазвучал зло.

– У каждого человека, – сказала она, – есть слабости. Этот молодой человек уязвим, по меньшей мере, с двух сторон: он страшно горд, во-первых, и очень любит свое дело, во-вторых. Я редко ошибаюсь в оценке характеров; все это для него жизненно важно, а следовательно, может сыграть решающую роль. Жаль его… конечно, но в его возрасте и для мужчины такие вещи… Ее улыбка стала особенно бесцветной. – Дали бы вы мне что-нибудь от головы. Глупо так волноваться! Нервы!.. Но я не могу не волноваться. Вы знаете мое мнение, доктор Дони. Этот молодой человек далеко пойдет, если не свяжет себе руки; он станет человеком с именем. Вы окажете ему огромную услугу, если убедите его, что этим он свяжет себя по рукам и ногам… И вообще это для него унизительно. Помогите же мне! Только вы можете это сделать!

Дони вскинул голову, словно стряхивая с себя подобное обвинение; подбородок его теперь выглядел очень внушительно, да и весь вид у него был внушительный: вид человека, на которого можно положиться.

Его поразило, что миссис Диси действительно очень встревожена, и деланная улыбка, словно сбившаяся набок маска, не скрывала уже ее истинных чувств. И Дони думал в замешательстве: «Никогда бы не поверил, что она способна на такую…»

– Это нелегкое дело, – сказал он. – Я подумаю.

– Благодарю вас! – проговорила миссис Диси. – Вы очень любезны.

Проходя мимо классной комнаты, он заглянул в открытую дверь. Там сидела Кристиан. Дани поразило ее лицо – бледное, застывшее. На коленях у нее лежала какая-то книга, но смотрела она не в книгу, а прямо перед собой. Вдруг он подумал: «Бедняжка! Я буду скотиной, если ничего не скажу ей!»

– Мисс Деворелл, – сказал он, – в него вы можете верить.

Кристиан попыталась что-то ответить, но губы ее так дрожали, что она не могла говорить.

– До свидания, – попрощался Дони и вышел.

Три дня спустя Гарц сидел у окна в своей мастерской. Сегодня он впервые почувствовал, что может работать, и теперь, устаю, сидел в полумраке и смотрел, как медленно удлиняется тень от стропил. Жужжал одинокий комарик, сонно чирикали два воробья, обитавшие под крышей. Под окном проносились ласточки, чуть не задевая синеватыми крыльями спокойную воду. Кругом царила тишина. Гарц уснул.

Он проснулся от смутного ощущения, что рядом кто-то стоит. При тусклом свете многочисленных звезд все в комнате имело неясные очертания. Гарц зажег фонарь. Пламя метнулось, задрожало и постепенно осветило большую комнату.

– Кто здесь?

В ответ послышался шелест. Он внимательно осмотрелся, пошел к двери и отдернул занавес. Закутанная в плащ женская фигура отпрянула к стене. Женщина закрыла лицо руками, только они и были видны из-под плаща.

– Кристиан?

Она пробежала мимо него в комнату, и когда он поставил фонарь, она уже стояла у окна. Кристиан быстро повернулась к нему.

– Увезите меня отсюда! Разрешите мне ехать с вами!

– И вы действительно этого хотите?

– Вы говорили, что никогда не расстанетесь со мной!

– Но вы понимаете, что вы делаете? Она кивнула головой.

– Нет, вы не представляете себе, что это значит. Вам придется терпеть такие лишения, какие вам и не снились… голод, например! Подумайте, даже голод! И родные не простят вам… Вы потеряете все.

Она покачала головой.

– Я должна решить… раз и навсегда. Без вас я не могу! Мне было бы страшно!

– Но, милая, как же вы поедете со мной? Здесь мы не можем пожениться.

– Моя жизнь принадлежит вам.

– Я вас недостоин, – сказал Гарц. – Жизнь, которую вы избираете, может оказаться беспросветной, как это! – Он указал на темное окно.

Тишину нарушили чьи-то шаги. На дорожке внизу был виден человек. Он остановился, по-видимому, раздумывая, и исчез. Потом они услышали, как кто-то ощупью искал дверь, открыл ее со скрипом и стал неуверенно подниматься по лестнице.

Гарц схватил Кристиан за руку.

– Скорей! – прошептал он. – Спрячьтесь за холст!

Кристиан дрожала. Она надвинула на лицо капюшон.

Уже было слышно тяжелое дыхание и бормотание гостя.

– Сейчас он войдет! Быстрей! Прячьтесь!

Кристиан покачала головой.

С замиранием сердца Гарц поцеловал ее и пошел к двери. Занавес отдернулся.

XIV

Это был герр Пауль. Тяжело дыша, он стоял на пороге, держа в одной руке сигару, а в другой шляпу.

– Извините! – оказал он хриплым голосом. – Лестница у вас крутая и темная! Mais enfin! nous voila! [29] 29
  Но наконец мы здесь! (франц.).


[Закрыть] Я взял на себя смелость зайти и поговорить с вами.

Взгляд его упал на закутанную в плащ фигуру, стоявшую в тени.

– Простите! Тысяча извинений! Я не знал! Прошу прощения за бесцеремонность! Могу ли я полагать, что теперь вы откажетесь от своих притязаний?! У вас тут дама… мне нечего больше сказать. Приношу миллион извинений за свое вторжение. Простите меня! Спокойной ночи!

Он поклонился и повернулся, чтобы уйти. Кристиан сделала шаг вперед и сдернула с головы капюшон.

– Это я!

Герр Пауль сделал пируэт.

– Господи! – залепетал он, роняя сигару и шляпу. – Господи!

Фонарь вдруг вспыхнул и осветил его багровые трясущиеся щеки.

– Ты пришла сюда, ночью! Ты, дочь моей жены! Тупой взгляд его глаз блуждал по комнате.

– Берегитесь! – крикнул Гарц. – Если вы окажете о ней хоть одно дурное слово…

Они смотрели друг другу прямо в глаза. Фонарь внезапно замигал и погас. Кристиан снова запахнулась в плащ. Молчание нарушил герр Пауль, к нему уже вернулось самообладание.

– Ага! – сказал он. – Темнота! Tant mieux! [30] 30
  Тем лучше! (франц.).


[Закрыть] Как раз то, что нужно для нашего разговора. Раз мы не уважаем друг друга, то чем меньше нам будет видно, тем лучше.

– Вот именно, – подтвердил Гарц.

Кристиан подошла поближе. В темноте можно было рассмотреть ее бледное лицо и большие блестящие глаза.

Герр Пауль махнул рукой; жест был выразительный, уничтожающий.

– Разговор, полагаю, будет мужской, – сказал он, обращаясь к Гарцу. Перейдем к делу. Будем считать, что вы все-таки намерены жениться. Вы, наверно, знаете, что мисс Деворелл сможет распоряжаться своими деньгами только после моей смерти?

– Да.

– А я сравнительно молод! У вас есть деньги?

– Нет.

– В таком случае вы, очевидно, собираетесь питаться воздухом?

– Нет, работать. Живут же люди…

– И голодают! Вы готовы поселить мисс Деворелл, благородную девушку, привыкшую к роскоши, в лачуге вроде… этой! – Герр Пауль обвел взглядом мастерскую. – В лачуге, пахнущей краской, ввести ее в среду людей «из народа», в общество богемы, быть может, даже в общество анархистов?

Гарц стиснул кулаки.

– Отвечать на ваши вопросы я больше не буду.

– В таком случае вот вам ультиматум, – сказал герр Пауль. – Послушайте, герр преступник! Если вы не оставите страну завтра к полудню, о вас будет заявлено в полицию!

Кристиан вскрикнула. Минуту в темноте было слышно только тяжелое, прерывистое дыхание двух мужчин. Вдруг Гарц крикнул:

– Вы трус, я не боюсь вас!

– Трус! – повторил герр Пауль. – Это уж поистине предел всему. Берегитесь, милейший!

Он наклонился и ощупью нашел шляпу. Кристиан уже исчезла, ее торопливые шаги отчетливо доносились с лестницы. Герр Пауль замешкался.

– Берегитесь, милейший! – сказал он хриплым голосом и стал нащупывать стену.

Криво нахлобучив шляпу, он начал медленно спускаться с лестницы.

XV

Николас Трефри сидел под лампой с зеленым абажуром и читал газету; на здоровой ноге у него спал, слегка похрапывая, терьер Скраф. Собака обычно спускалась вниз, когда Грета ложилась спать, и пристраивалась рядом с мистером Трефри, который всегда отправлялся на покой последним в доме.

Сквозь стеклянную дверь свет падал на плиточный пол веранды, прочерчивая светящуюся дорожку и разрезая сад надвое.

Послышались торопливые шаги, зашелестела ткань, в дверь вбежала Кристиан и остановилась перед мистером Трефри.

Глаза девушки горели таким неистовым возмущением и тревогой, что мистер Трефри уронил газету.

– Крис! Что случилось?

– Отвратительно!

– Крис!

– Ах, дядя! Его оскорбляли, ему угрожали! А мне один его мизинец дороже всего на свете!

Голос ее дрожал от возбуждения, глаза сверкали. Глубокое беспокойство мистера Трефри нашло выход в одном отрывистом слове: «Сядь!»

– В жизни больше не буду говорить с отцом. О дядя! Я люблю Алоиза!

Внешне спокойный, несмотря на чувство великой тревоги, охватившей его, мистер Трефри оперся о ручки кресла, подался вперед и внимательно посмотрел на Кристиан.

Крис больше нет! Перед ним была незнакомая женщина. Губы его шевелились под крутым полукружием усов. Лицо девушки вдруг побледнело. Она опустилась на колени и прижалась щекой к его руке. Щека была мокрая, и к горлу у него подкатил комок. Убрав руку, он взглянул на нее и вытер ей слезы рукавом.

– Не плачь! – оказал он.

Она снова схватила его руку и приникла к ней; это движение, казалось, привело его в ярость.

– В чем! дело! Черт побери, как я могу тебе помочь, раз ты мне ничего не говоришь?

Она взглянула на него. Страдания последних дней, переживания и страх последнего часа, новые мысли и чувства – все это вылилось потоком слов.

Когда она кончила говорить, наступила такая мертвая тишина, что стал слышен шелест крыльев ночной бабочки, порхавшей вокруг лампы.

Мистер Трефри медленно подеялся, пересек комнату и позвонил.

– Передай конюху, – сказал он вошедшему Доминику, – пусть запрягает лошадей и сразу подает их; принеси мои старые сапоги, мы едем на всю ночь.

Его сгорбленная фигура казалась огромной, ноги и туловище были освещены лампой, а плечи и голова терялись в полумраке.

– Доставлю я ему такое удовольствие, – сказал он, угрюмо поглядывая на племянницу, – хотя он этого не заслуживает, да и ты, Крис, тоже. Садись и пиши ему; пусть слушается меня во всем.

Он повернулся к ней спиной и направился к себе в спальню.

Кристиан села за письменный стол. И вдруг вздрогнула от чьего-то шепота. Позади стоял Доминик, держа пару сапог.

– Мадмуазель Крис, что же это такое? Всю ночь где-то ездить?

Но Кристиан не ответила.

– Мадмуазель Крис, уж не больны ли вы?

Но, увидев выражение ее лица, он тихо вышел из комнаты.

Кристиан закончила письмо и пошла к фаэтону. Мистер Трефри сидел под поднятым верхом.

– Вы мне не нужны! – крикнул он конюху. – Залезай, Доминик.

Кристиан сунула ему в руку письмо.

– Передайте ему это, – сказала она и вдруг, охваченная страхом, прильнула к его руке. – О дядя, будьте осторожны!

– Крис, раз уж я ради тебя взялся за это…

Они с грустью поглядели друг на друга. Потом, покачав головой, мистер Трефри взял вожжи.

– Не беспокойся, дорогая, не беспокойся! Но-о-о, кобыла!

Экипаж рванулся в темноту, разбрасывая колесами гравий, и исчез, качнувшись между черными стволами у входа в сад.

Кристиан стояла, прислушиваясь к удалявшемуся топоту копыт.

Раздался шелест белой ночной рубашки, тонкие руки обхватили Кристиан, лица коснулись пряди волос.

– Что случилось, Крис? Где ты была? Куда уехал дядя Ник? Ну, скажи!

Кристиан отпрянула.

– Не знаю, – сказала она. – Я ничего не знаю!

Грета погладила ее по лицу.

– Бедная Крис, – прошептала она. Белели ее босые ноги, светились золотом волосы на фоне ночной рубашки. – Пойдем спать, бедняжка Крис!

Кристиан засмеялась.

– Ты мой маленький белый мотылек! Посмотри, какая я горячая. Ты спалишь свои крылышки!

XVI

Гарц одетый лежал на постели. Гнев прошел, но он чувствовал, что скорее умрет, чем уступит. Вскоре на лестнице послышались шаги.

– Мосье!

Это был голос Домииика; на его освещенном спичкой лице застыло выражение иронического неодобрения.

– Мой хозяин, – сказал он, – шлет вам привет; он говорит, что времени терять нельзя. Вас почтительнейше просят сойти вниз и ехать с ним!

– Ваш хозяин очень добр. Скажите ему, что я сплю.

– Э, мосье, – сказал, кривя губы, Доминик, – я не могу вернуться с таким ответом. Если вы не пойдете, я должен передать вам вот это.

Гарц вскрыл письмо Кристиан.

– Иду, – сказал он, кончив его читать.

Когда они выходили из калитки, били часы. Из темной пещеры фаэтона донесся отрывистый голос мистера Трефри:

– Поторапливайтесь, сэр!

Гарц сунул внутрь рюкзак и сел.

Фигура его спутника качнулась, ремень кнута скользнул по боку пристяжной. И когда экипаж помчался, мистер Трефри, спохватившись, крикнул:

– Эй, Доминик!

С запяток донесся дрожащий, иронический голос Доминика:

– M'v'la, m'sieur [31] 31
  Я тут, сударь (франц.).


[Закрыть].

Мелькали темные ряды притихших домов, и люди, еще сидевшие в освещенных кафе, провожали глазами экипаж, не отнимая стаканов от губ. Узкая речка неба вдруг раздалась и стала огромным прозрачным океаном, в котором трепетали звезды. Экипаж свернул на дорогу, ведущую в Италию.

Мистер Трефри дернул поводья.

– Но! Вперед, упрямицы!

Левая лошадь, вздернув голову, тихонько заржала; в лицо Гарца шлепнулся клочок пены.

Художник поехал под влиянием порыва – не по собственной воле, а потому, что так велела Кристиан. Он был зол на себя, его самолюбие страдало, потому что он разрешил себе принять эту услугу. Быстрое и плавное движение сквозь бархатную темь, отбрасываемую по обе стороны летучим светом фонарей; упругий душистый ветер, бьющий в лицо, ветер, целовавший вершины гор и заразившийся их духом; фырканье и сопение лошадей, дробный стук их копыт – все это вскоре привело его в другое настроение. Он глядел на профиль мистера Трефри, на его бородку клинышком, на серую дорогу, смело устремившуюся во мрак, на фиолетовые нагромождения гор, вздыбившихся над мраком). Все казалось совершенно нереальным.

Славно только сейчас вспомнив, что он не один, мистер Трефри неожиданно обернулся.

– Скоро дело веселей пойдет, – сказал он, – под уклон покатимся. Дня три я уже на них не выезжал. Но-о-о, лошадки! Застоялись!

– К чему вам из-за меня причинять себе такое беспокойство? – спросил Гарц.

– Я уже старик, мистер Гарц, а старику простительно время от времени делать глупости.

– Вы очень любезны, – сказал Гарц, – но я не нуждаюсь в одолжениях.

Мистер Трефри пристально посмотрел на него.

– Так-то оно так, – сказал он сухо, – но видите ли, следует подумать и о моей племяннице. Послушайте! До границы осталось еще миль сорок, мистер Гарц; доберемся ли мы до нее – это еще бабушка надвое сказала… так что не портьте мне прогулки!

Он указал налево. Гарц увидел, как сверкнула сталь: они уже пересекали железную дорогу. Над головой гудели телеграфные провода.

– Слышите, – сказал Трефри, – но если мы вскарабкаемся на эту гору, то тогда успеем!

Начался подъем, лошади пошли тише. Мистер Трефри достал флягу.

– Неплохое зелье, мистер Гарц… попробуйте хлебнуть. Не хотите? Материнское молочко! Хороша ночка, а?

Внизу в долине светилась паутинка молочно-белой дымки, поблескивавшей, словно росинки на траве.

И два человека, сидевших бок о бок такие несхожие ни лицом, ни возрастом, ни сложением, ни мыслями, ни жизнью), почувствовали, что их тянет друг к другу, словно в движении экипажа, фырканье лошадей, огромности ночи и беспредельной неизвестности они нашли что-то, что доставляло радость им обоим. Их обволакивал пахнувший клеем пар, который шел из лошадиных ноздрей и от боков.

– Вы курите, мистер Гарц?

Гарц взял предложенную сигару и прикурил ее от горящего кончика сигары мистера Трефри, чья голова и шляпа напоминали какой-то гигантский гриб. Вдруг колеса затряслись по камням, экипаж стало бросать из стороны в сторону. Испугавшиеся лошади рванулись в разные стороны, потом понесли вниз, в темноту, мимо скал, деревьев, строений, мимо освещенного дома, который мелькнул желтой полоской и исчез. С грохотом и звоном, оставляя шлейф пыли, разбрасывая камешки, раскачивая фонари, бросавшие по сторонам дрожащие оранжевые пятна света, экипаж мчался вниз, нырял и подпрыгивая, словно лодка по волнам. Весь мир, казалось, раскачивался, танцевал, приседал, прыгал. Только звезды были недвижимы.

Мистер Трефри нажимал изо всех сил на тормоз и бормотал извиняющимся тоном:

– Не слушаются!

Вдруг, стремительно нырнув, экипаж накренился, словно собираясь разлететься на куски, его занесло, последовал рывок, и наконец он снова бешено покатился по дороге. Гарц вскрикнул, мистер Трефри издал короткий вопль, а с запяток донесся пронзительный визг. Но склон уже был позади, и ошеломленные лошади бежали свободно и размеренно. Мистер Трефри и Гарц переглянулись.

XVII

Мистер Трефри сказал, усмехнувшись:

– Чуть на тот свет не отправились, а? Вы правите? Нет? Жаль! Я на этом деле почти все кости переломал… что может быть лучше!

И они впервые почувствовали что-то вроде взаимного восхищения. Вскоре мистер Трефри снова заговорил:

– Послушайте, мистер Гарц, моя племянница еще совсем девочка и ничего не знает о жизни! А что вы собираетесь дать ей? Себя? Этого, конечно, недостаточно; не забывайте… через полгода после свадьбы все мы становимся на один лад… эгоистами! Не говоря уж об этом вашем анархическом! заговоре! Вы ей не подходите ни по происхождению, ни по образу жизни, ни по чему… риск слишком велик… а она… – Его рука опустилась на колено молодого человека. – Видите ли, я ее очень люблю.

– Если бы вы были на моем месте, – спросил Гарц, – вы бы отказались от нее?

Мистер Трефри тяжело вздохнул.

– Бог знает!

– Не я один учился на медные гроши, добиваются же люди успеха. У тех, кто верит в себя, неудач не бывает. Ну, а если ей и придется немного победствовать? Так ли уж это страшно? Настоящая любовь от испытаний только прочнее становится.

Мистер Трефри вздохнул.

– Смело сказано, сэр! Но, простите меня, я слишком стар, чтобы понимать подобные слова, когда они касаются моей племянницы.

Он натянул вожжи и стал вглядываться в темноту.

– Теперь поедем потише; если наш след затеряется здесь, то тем лучше. Доминик! Погаси фонари. Эгей, красавицы!

Лошади шли шагом; пыль почти полностью заглушала топот их копыт. Мистер Трефри указал налево.

– До границы осталось еще миль тридцать пять. Они проехали мимо беленых домиков и деревенской церкви, возле которой, как часовые, выстроились кипарисы. В ручейке квакала лягушка, доносился тонкий аромат лимонов. Но кругом по-прежнему все было спокойно.

Теперь они ехали лесом, по обе стороны дороги росли высокие сосны, благоухавшие в темноте, и среди них, словно призраки, белели стволы берез.

Мистер Трефри бросил:

– Так вы не хотите отказаться от нее? Для меня очень важно, чтобы она была счастлива.

– Для вас! – сказал Гарц. – Для него! А я не в счет! Вы думаете, что ее счастье мне безразлично? По-вашему, моя любовь к ней – преступление?

– Почти, мистер Гарц… принимая во внимание…

– Принимая во внимание, что у меня нет денег! Вечно деньги и только деньги!

Это глумливое замечание мистер Трефри оставил без ответа и стал понукать лошадей.

– Моя племянница родилась в богатой семье и получила светское воспитание, – сказал он наконец. – Скажите же: какое положение вы ей можете дать?

– Если она выйдет за меня замуж, – сказал Гарц, – она будет жить так, как живу я. Вы думаете, я заурядный…

Мистер Трефри покачал головой.

– Отвечайте на мой вопрос, молодой человек. Но художник не ответил, и наступило молчание. Легкий ветерок, шелест листвы, плавное движение экипажа, напоенный сосновым запахом воздух усыпили Гарца. Когда он проснулся, все было по-прежнему, только добавился беспокойный храп мистера Трефри; брошенные вожжи болтались; вглядевшись, Гарц увидел, что Доминик ведет лошадей под уздцы. Гарц присоединился к нему, и они вместе побрели в гору все выше и Выше. Деревья окутало дымкой, звезды потускнели, стало холоднее. Мистер Трефри проснулся и закашлялся. Словно в каком-то нескончаемом страшном сне слышались приглушенные звуки, всплывали силуэты, продолжалось бесконечное движение, начатое и продолжавшееся во тьме. И вдруг наступил день. Приветствуемый лошадиным фырканьем, над хаосом теней и линий забрезжил бледный, перламутровый свет. Звезды поблекли, и рассвет раскаленным зигзагом пробежал по кромке горных вершин, огибая островки облаков. С озера, клочком дыма свернувшегося в лощине, донесся крик водяной птицы. Закуковала кукушка, у самого экипажа вспорхнул жаворонок. И лошади и люди стояли неподвижно, упиваясь воздухом, омытым росой и снегом, трепещущим и пронизанным журчанием воды и шелестом листьев.

Ночь сыграла злую шутку с мистером Николасом Трефри; шляпа его стала серой от пыли, щеки побурели, а под глазами, в которых было страдальческое выражение, появились большие мешки.

– Сделаем привал, – сказал он, – и дадим бедным лошадкам покушать. Не принесете ли воды, мистер Гарц? Брезентовое ведро привязано сзади. Самому мне это сегодня не под силу. Скажите моему лентяю, пусть пошевеливается.

Гарц увидел, как он стащил сапог и вытянул ногу на сиденье.

– Вам нельзя ехать дальше, – сказал Гарц, – вы нездоровы…

– Нездоров? – откликнулся мистер Трефри. – Ни чуточки!

Гарц поглядел на него, потом подхватил ведро и пошел искать воду. Когда он вернулся, лошади уже ели из брезентовой кормушки, подвешенной к дышлу; они потянулись к ведру, отталкивая друг друга мордами.

Прекратилось полыхание на востоке, но верхушки лиственниц еще окружал трепетный ореол, а горные пики горели янтарем. И вдалеке повсюду виднелись узенькие полоски речек, полоски снега, полоски влажной зелени, блестевшие, как осенняя паутина.

– Дайте-ка я обопрусь на вашу руку, мистер Гарц, – позвал мистер Трефри. – Хочется немного размяться. Когда ноги не держат, это не так-то приятно, а?

Поставив ногу на землю, он застонал и сдавил плечо молодого человека, как тисками. Немного погодя он опустился на камень.

– «Теперь все прошло!» – как говорила Крис, когда была маленькой; ну и характерец же у нее был – падает на пол, брыкается, визжит! Но и успокоить легко было. «Поцелуй! Возьми на ручки! Покажи картинки!» Просто удивительно, как Крис любила смотреть картинки! – Мистер Трефри взглянул на Гарца с подозрением, а потом приложился к фляге. – Что бы сказал доктор? Виски в четыре утра! Что ж! Слава богу, что врачи не всегда с нами.

Он сидел на камне, прижав одну руку к боку и запрокидывая флягу другой. – весь серый с головы до ног.

Гарц опустился на соседний камень. Он еще не окреп после болезни, и его тоже доконали волнение и усталость. Голова закружилась, он помнил только, как деревья зашагали к нему, потом от него, все желтые до самых корней; все крутом казалось желтым>, даже собственные ноги. Напротив кто-то подпрыгивал, серый медведь… в шляпе… мистер Трефри! Он закричал «Э-эй!», и серая фигура упала и исчезла…

Когда Гарц пришел в себя, чья-то рука лила ему в рот виски, а на лбу лежала мокрая тряпка; храпение и стук копыт показались ему знакомыми. Рядом неясно вырисовывался силуэт мистера Трефри, который курил сигару и бормотал: «Это подлость, Пауль… скажу тебе откровенно!» Потом словно кто-то отдернул занавес и все стало отчетливо видно. Экипаж катил между домами с почерневшими крышами разной высоты, мимо ворот, из которых выходили козы и коровы с колокольчиками на шеях. Черноглазые мальчишки, а иной раз и сонные мужчины, сжимавшие в зубах длинные вишневые чубуки трубок, сторонились, давая им дорогу, и долго смотрели вслед.

Мистер Трефри, по-видимому, почувствовал себя лучше; словно рассерженный старый пес, он поглядывал по сторонам. «Моя кость, – казалось, говорил он. – Пусть только кто-нибудь попробует отнять ее!»

Промелькнул последний дом, освещенный утренним солнцем, и экипаж, оставляя за собой хвост пыли, снова въехал в лесной полумрак по дороге, рассекавшей чащобу мшистых скал и мокрых стволов, сквозь которые не могло еще пробиться солнце.

Доминик с видом человека, знававшего лучшие дни, сварил кофе на спиртовке.

– Завтрак подан! – сказал он.

Лошади прядали ушами от усталости. Мистер Трефри сказал им с грустью:

– Если уж я могу это выдержать, то вы и подавно сможете. Вперед, вперед, красавицы!

Но как только сквозь деревья пробилось солнце, силы мистера Трефри снова иссякли. Он, по-видимому, очень страдал, но не жаловался… Наконец путники достигли перевела, и им в глаза ударил ослепительный свет.

– Пошевеливайтесь! – закричал мистер Трефри. – Скоро конец пути.

И он дернул вожжи. Лошади вскинули головы, и голый перевал, окруженный острыми вершинами, вскоре остался позади.

Миновав дома на самой верхней точке, лошади пошли рысцой и вскоре стали спускаться по противоположному склону. Мистер Трефри остановил их на том месте, где на дорогу выходила вьючная тропа.

– Это все, что я могу сделать для вас; нам лучше расстаться здесь, сказал он. – Ступайте вниз по тропе до реки, там поверните на юг и часика через два вы будете в Италии. Сядете на поезд в Фелтре. Деньги у вас есть? Да? Ну, что ж!

Он протянул руку, и Гарц пожал ее. – Отказываетесь от нее, а?

Гарц отрицательно покачал головой.

– Нет? Что ж, посмотрим, чья возьмет! До свидания! Желаю удачи!

И собравшись с силами, чтобы не уронить своего достоинства, мистер Трефри разобрал вожжи.

Гарц заметил, как грузно осела его фигура, когда фаэтон медленно поехал прочь.