Текст книги "Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XXI

У дверей дома Ферзов девушка остановилась. Она спокойно рассталась с молодым человеком, но нервы у неё были натянуты, как струны скрипки. Ей никогда не приходилось сталкиваться с душевнобольными, и мысль о предстоящей встрече тем сильнее пугала её. Открыла всё та же пожилая горничная. Миссис Ферз с капитаном Ферзом. Не пройдёт ли мисс Черрел в гостиную? Динни немного подождала в той комнате, где была заперта Джин. Вошла Шейла, спросила: «Хэлло! Вы ждёте ма-а-моч-ку?» – и снова вышла. Когда появилась Диана, на лице Динни было такое выражение, словно она снимала допрос со своих собственных чувств.

– Простите, дорогая, мы просматривали газеты. Я изо всех сил стараюсь обращаться с ним так, словно ничего не было.

Динни подошла к Диане и погладила её по руке.

– Но так нельзя без конца, Динни, нельзя. Я знаю, что нельзя.

– Позвольте мне остаться у вас. Скажете ему, что мы давно условились.

– Но ведь вам, может быть, придётся трудно, Динни! Не знаю прямо, что с ним делать. Он боится выходить, встречаться с людьми, даже слышать не хочет о том, чтобы уехать туда, где его никто не знает, не хочет показаться врачу, не хочет ничего слушать, не желает никого видеть.

– Он будет видеть меня. Это приручит его. Думаю, что трудно будет лишь первые дни. Ехать мне за вещами?

– Если вы решили быть ангелом, поезжайте.

– Раньше чем вернуться сюда, я созвонюсь с дядей Эдриеном. Он с утра поехал в лечебницу.

Диана отошла к окну и смотрела в него, стоя к Динни спиной. Вдруг она обернулась:

– Я решилась, Динни. Я ни за что не дам ему пойти на дно! Если я хоть как-нибудь могу помочь ему выкарабкаться, я это сделаю.

– Благослови вас бог! Располагайте мною, – сказала Динни и, не полагаясь больше ни на выдержку Дианы, ни на свою, торопливо вышла и спустилась по лестнице. Проходя под окнами столовой, она вновь увидела лицо с горящими глазами, которые наблюдали за её уходом. Всю обратную дорогу до Саут-сквер чувство трагической несправедливости не покидало Динни.

За завтраком Флёр сказала:

– Нет смысла мучить себя раньше времени, Динни. Конечно, счастье, что Эдриен – сущий святой. Но все это прекрасный пример того, как мало закон влияет на нашу жизнь. Предположим, Диана получила бы свободу. Разве это помешало бы Ферзу вернуться прямо к ней? Или изменило бы её отношение к нему? Закон не властен там, где речь идёт о чисто человеческой стороне дела. Диана любит Эдриена?

– Не думаю.

– Вы уверены?

– Нет. Мне трудно разобраться даже в том, что я сама чувствую.

– Кстати, вспомнила. Звонил ваш американец. Он хочет зайти.

– Пусть заходит. Но я буду на Оукли-стрит.

Флёр бросила на неё проницательный взгляд:

– Значит, ставить на моряка?

– Нет. Ставьте на старую деву.

– Дорогая, это ерунда.

– Не вижу, что мы выигрываем, вступая в брак.

Флёр ответила с беглой жёсткой улыбкой:

– Мы не можем стоять на месте, Динни. Во всяком случае не стоим.

Это было бы слишком скучно.

– Вы – современная женщина. Флёр. Я – средневековая.

– Ну, лицом вы действительно напоминаете ранних итальянцев. Но и ранние итальянцы не бежали от жизни. Не обольщайтесь, – рано или поздно вы наскучите сами себе, а тогда…

Динни смотрела на Флёр, изумлённая этой вспышкой проницательности в её лишённой всяких иллюзий родственнице.

– Что же выиграли вы. Флёр?

– По крайней мере стала полноценной женщиной, – сухо ответила та.

– Вы имеете в виду детей?

– Ими можно обзавестись и не выходя замуж. Так считают многие, хотя я этому не очень верю. Для вас, Динни, это просто немыслимо. Над вами тяготеет родовой комплекс: у всех подлинно старинных семей наследственная тяга к законности. Без этого они бы не были подлинно старинными.

Динни наморщила лоб:

– Я, правда, об этом не думала, но ни за что не хотела бы иметь незаконного ребёнка. Кстати, вы дали той девушке рекомендацию?

– Да. Не вижу никаких оснований, почему бы ей не стать манекенщицей. Она достаточна худа. Фигурки под мальчика будут в моде ещё по крайней мере год. Затем, – запомните мои слова, – юбки удлинятся, и все снова начнут сходить с ума по пышным формам.

– Вы не находите, что это несколько унизительно?

– Что именно?

– Бегать по магазинам, менять фасон платья, причёску и всё такое.

– Зато полезно для торговли. Мы отдаём себя в руки мужчин для того, чтобы они попадали в наши руки. Философия обольщения.

– Если эта девушка получит место манекенщицы, у неё будет меньше шансов остаться честной, правда?

– Наоборот, больше. Она даже сможет выйти замуж. Впрочем, я не утруждаю себя заботой о нравственности ближних. Вам в Кондафорде, наверно, приходится думать о таких вещах, – вы ведь осели там с самого норманнского завоевания. Между прочим, ваш отец помнит о налоге на наследство? Он принял меры?

– Он ещё не стар. Флёр.

– Да, но все люди смертны. Есть у него что-нибудь, кроме поместья?

– Только пенсия.

– Много у вас леса?

– Я не допускаю даже мысли о вырубке. Уничтожить за полчаса то, что двести лет росло и набиралось сил! Это отвратительно.

– Дорогая, в таких случаях остаётся одно: продать и удалиться.

– Как-нибудь справимся, – отрезала Динни. – Кондафорд мы не отдадим.

– Не забывайте про Джин.

Динни выпрямилась:

– И она не отдаст. Тесбери – такой же древний род, как и мы.

– Допустим. Но Джин удивительно многосторонняя и энергичная особа. Она не согласится прозябать.

– Жить в Кондафорде не значит прозябать.

– Не горячитесь, Динни. Я думаю только о вашей пользе. Если вас выставят, я обрадуюсь не больше, чем если Кит лишится Липпингхолла. Майкл решительно ненормальный. Он заявляет, что если уж он – один из столпов страны, то ему жаль её. Какая глупость! Никто, кроме меня, никогда не узнает, какое он чистое золото! – прибавила Флёр с неожиданно глубоким чувством; потом, видимо перехватив удивлённый взгляд Динни, спросила: Значит, я могу отшить американца?

– Можете. Три тысячи миль между мной и Кондафордом!.. Не выйдет, мэм.

– По-моему, вам следовало бы сжалиться над беднягой. Он ведь поведал мне, что вы, как он выражается, его идеал.

– Опять это слово? – воскликнула Динни.

– Да, термин неудачный. Но он прибавил, что сходит с ума по вас.

– Велика важность!

– В устах человека, который едет на край света разыскивать истоки цивилизации, это, вероятно, всё-таки важно. Большинство из нас согласилось бы поехать на край света, только бы их не разыскивать.

– В тот день, когда прекратится история с Хьюбертом, я порву с Халлорсеном, – объявила Динни.

– Думаю, что для этого вам придётся надеть фату. Вы будете прелестны в ней, когда под немецкую музыку выйдете с вашим моряком из деревенской церкви, как в добрые феодальные времена.

– Я ни за кого не собираюсь замуж.

– Это будет видно. Пока что не позвонить ли нам Эдриену?

У Эдриена ответили, что его ожидают к четырём. Динни попросила передать, чтобы он зашёл на Саут-сквер, и отправилась собирать свои вещи. В половине четвёртого она спустилась вниз и увидела на вешалке шляпу, поля которой напомнили ей нечто знакомое. Она, крадучись, повернула назад к лестнице, как вдруг услыхала:

– Вот замечательно! Я так боялся, что не застану вас.

Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флёр, где на фоне мебели времён Людовика XV он показался ей до нелепости мужественным.

– Я хотел сообщить вам, мисс Черрел, что предпринято мною в отношении вашего брата. Я условился с нашим консулом в Ла Пас. Он разыщет Мануэля и передаст по телеграфу его показания под присягой о том, что на капитана бросились с ножом. Для разумных людей этого достаточно, чтобы оправдать вашего брата. Я пресеку эту идиотскую историю, хотя бы мне самому пришлось поехать в Боливию.

– Я вам так благодарна, профессор.

– Пустое! Теперь я готов сделать для вашего брата всё что угодно. Я полюбил его, как родного.

Эти зловещие слова были произнесены так просто, с такой душевной широтой и щедростью, что Динни почувствовала себя маленькой и жалкой.

– Вы нехорошо выглядите, – неожиданно объявил американец. – Если что-нибудь случилось, скажите мне, и я всё улажу.

Динни рассказала ему о возвращении Ферза.

– Такая красивая леди! Скверное дело! Впрочем, может быть, она любит его и ей потом станет, наоборот, легче.

– Я буду жить у неё.

– Вы молодчина! Капитан Ферз опасен?

– Пока неизвестно.

Халлорсен сунул руку в задний карман и вытащил миниатюрный пистолет:

– Положите в сумочку. Меньшего калибра не бывает. Я купил его на то время, пока я здесь, убедившись, что в вашей стране люди ходят без ружей.

Динни рассмеялась.

– Благодарю вас, профессор, но он обязательно выстрелит там, где не нужно. И потом, если бы мне даже угрожала опасность, воспользоваться им было бы нечестно.

– Вы правы. Мне это не пришло в голову, а вы правы. Человек, поражённый таким недугом, заслуживает бережного обращения. Но мне очень неприятно знать, что вы можете подвергнуться опасности.

Вспомнив наставления Флёр, Динни отважно спросила:

– Почему?

– Потому что вы мне дороги.

– Страшно мило с вашей стороны. Но вам не следует забывать, что я не товар на брачном рынке.

– Каждая женщина – такой товар, пока не вышла замуж.

– Кое-кто полагает, что лишь тогда она им и становится.

– Видите ли, мне лично адюльтер не нужен, – серьёзно сказал Халлорсен. – Ив вопросах пола, и во всём остальном я люблю, чтобы сделка была честной.

– Надеюсь, что вам удастся заключить её.

Он выпрямился:

– Я хочу заключить её с вами. Имею честь просить вас стать миссис

Халлорсен, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".

– Я должна это сказать, раз вы хотите честной сделки, профессор.

Она увидела, как боль затуманила голубые глаза американца, и ощутила жалость. Он приблизился и показался ей таким огромным, что девушка вздрогнула.

– Дело в моей национальности?

– Не знаю, в чём.

– Или в неприязни, которую вы питали ко мне из-за брата?

– Не знаю.

– Могу я надеяться?

– Нет. Я польщена и признательна вам, но – нет.

– Простите, здесь замешан другой мужчина?

Динни покачала головой.

– Я думаю, что слишком мало сделал для вас, – сказал он. – Я должен вас заслужить.

– Я недостойна служения. Просто у меня нет к вам чувства.

– У меня чистые руки и чистое сердце.

– Я уверена в этом. Я восхищаюсь вами, профессор, но никогда не полюблю вас.

Словно не полагаясь на себя, Халлорсен отошёл на прежнее расстояние и отдал ей глубокий поклон. Он был действительно великолепен – статный, исполненный простоты и достоинства. Наступило молчание. Затем он сказал:

– Что ж, слезами горю не поможешь. Располагайте мной, как вам заблагорассудится. Я ваш самый покорный слуга.

Он повернулся и вышел.

Когда Динни услышала, как хлопнула входная дверь, ей что-то сдавило горло. Она испытывала боль из-за того, что сделала ему больно, и в то же время ощущала то облегчение, которое чувствует человек, когда ему перестаёт угрожать что-нибудь огромное, простое, первобытное – море, гроза, бык. Она стояла перед одним из зеркал Флёр и презирала себя, словно в первый раз обнаружила, что у неё чересчур утончённые нервы. Как мог этот большой, красивый, здоровый мужчина полюбить её, чьё отражение в зеркале казалось таким изысканным и тоненьким? Он же переломит её одной рукой. Не поэтому ли она так испугалась? О, эти широкие бескрайние просторы, частицей которых представлялись ей его рост, сила, здоровье, раскаты голоса! Смешно, пожалуй, даже глупо, но она по-настоящему испугалась! Нет, она будет с теми, кому принадлежит, – не с этими просторами, не с ним. Сопоставлять такие вещи просто комично.

Динни с кривой улыбкой всё ещё стояла перед зеркалом, когда вошёл Эдриен. Она круто повернулась. Осунувшийся, измученный и морщинистый, худой, добрый и встревоженный! Трудно было придумать контраст более очевидный и более успокоительный для её натянутых нервов. Поцеловав дядю, Динни сказала:

– Мне очень хотелось видеть вас до переезда к Диане.

– Ты переезжаешь к Диане?

– Да. Я не верю, что вы завтракали, пили чай и вообще что-нибудь ели.

Динни позвонила.

– Кокер, мистер Эдриен выпьет…

– Бренди с содовой, Кокер. Благодарю вас.

– Ну что, дядя? – спросила она, когда Эдриен осушил стакан.

– Боюсь, ничего существенного мне там не сказали. По их мнению, Ферз должен вернуться в лечебницу. Но зачем ему возвращаться, коль скоро он ведёт себя нормально? Они сомневаются в его выздоровлении, но не могут указать никаких подозрительных симптомов за последние недели. Я разыскал его личного служителя и расспросил этого парня. Он производит вполне приличное впечатление. Он считает, что в данный момент капитан Ферз так же нормален, как и он сам. Но – в этом-то вся беда – он говорит, что Ферз уже был однажды нормален целых три недели, а потом опять неожиданно сорвался. Если его что-нибудь всерьёз разволнует – хотя бы малейшее противоречие, – Ферзу снова станет плохо, может быть, ещё хуже, чем раньше.

– Он буйный во время приступов?

– Да. Он впадает в какое-то мрачное бешенство, направленное скорее на себя, чем на окружающих.

– Они не попытаются забрать его?

– Не имеют права. Он пошёл туда добровольно: его не зарегистрировали, я же тебе рассказывал. Как Диана?

– Вид усталый, но прелестна. Говорит, что сделает всё возможное, чтобы помочь ему выкарабкаться.

Эдриен кивнул:

– Это на неё похоже: в ней бездна отваги. И в тебе тоже, дорогая. Знать, что ты с ней – большое утешение. Хилери готов взять её и детей к себе, если она захочет. Но ты говоришь, она не уйдёт?

– Сейчас, конечно, нет.

Эдриен кивнул:

– Что ж! Придётся тебе рискнуть.

– Ох, дядя, как мне жаль вас! – сказала Динни.

– Моя дорогая, какое имеет значение, что происходит с пятым колесом, раз телега всё-таки катится? Не позволяй мне задерживать тебя. Ты всегда найдёшь меня либо в музее, либо дома. До свидания, и да хранит тебя господь! Передавай ей привет и расскажи то, что слышала от меня.

Динни ещё раз поцеловала Эдриена и, захватив вещи, поехала в такси на Оукли-стрит.

XXII

У Бобби Феррара было одно из тех лиц, на которых не отражаются грохочущие вокруг бури. Иными словами, он являл собой идеал непременного должностного лица – настолько непременного, что трудно было себе представить министерство иностранных дел без него. Министры приходили и уходили, Бобби Феррар оставался – белозубый, учтивый, загадочный. Никто не знал, есть ли у него в голове что-нибудь, кроме бесчисленных государственных тайн. Годы, казалось, никак не отразились на нём. Он был низкорослый, коренастый, голос имел глубокий и приятный, держался с видом полной отрешённости, носил тёмный костюм в узкую светлую полоску с неизменным цветком в петлице и обитал в просторной приёмной, куда проникал только тот, кто добивался приёма у министра иностранных дел и попадал не к нему, а к Бобби, самой природой предназначенному для роли буфера. Слабостью Бобби была криминология. На каждом мало-мальски интересном процессе для него оставляли место, и он обязательно появлялся в зале хотя бы на полчаса. У него хранились специально переплетённые отчёты таких судебных заседаний. Он обладал характером, и, хотя последний трудно поддавался определению, наличие его явственно подтверждалось тем, что все, с кем сталкивался Бобби, охотно искали знакомства с ним. Люди шли к Бобби Феррару, а не он к людям. Почему? Чем он добился того, что для всех без исключения стал просто «Бобби»? Учтивый, всезнающий, непостижимый, он всегда умел сохранить за собой последнее слово, хотя был только сыном лорда с неподтверждённым титулом и не имел права даже на эпитет «высокочтимый». Если бы Бобби с его цветком в петлице и лёгкой усмешкой исчез с Уайтхолла, тот утратил бы нечто, придающее ему почти человечность. Бобби обосновался там ещё до войны, с которой его вернули как раз вовремя, чтобы – как острил кое-кто – эта улица не утратила своего прежнего облика, а сам Бобби снова успел стать средостением между Англией и ею. Она не могла превратиться в ту суетливую сердитую старую ведьму, какой пыталась её сделать война, пока дважды в день между тусклых и важных особняков проходила по ней коренастая, медлительная, украшенная цветком фигура непроницаемого Бобби.

Утром в день свадьбы Хьюберта он просматривал каталог цветочной фирмы, когда ему подали карточку сэра Лоренса. Вслед за нею появился её владелец и спросил:

– Вам известна цель моего прихода, Бобби?

– Безусловно, – ответил Бобби. Феррар. Глаза у него были круглые, голова откинута назад, голос глубокий.

– Вы видели маркиза?

– Вчера я завтракал с ним. Он удивительный!

– Самый замечательный из наших могикан, – согласился сэр Лоренс. Что вы собираетесь предпринять в этой связи? Старый сэр Конуэй Черрел был лучшим послом в Испании, которого когда-либо удалось откопать в недрах вашего заведения, а Хьюберт Черрел – его внук.

– У него действительно есть шрам? – осведомился Бобби Феррар с лёгкой усмешкой.

– Конечно, есть.

– А он действительно получил его во время этой истории?

– Вы – воплощённый скепсис. Конечно!

– Удивительно!

– Почему?

Бобби Феррар обнажил зубы в улыбке:

– А кто это может подтвердить?

– Халлорсен достанет свидетельские показания.

– Знаете, ведь это не по нашему ведомству.

– Разве? Но тогда вы можете поговорить с министром внутренних дел.

– Гм! – глубокомысленно изрёк Бобби Феррар.

– Или, во всяком случае, столковаться с боливийцами.

– Гм! – ещё глубокомысленней повторил Бобби Феррар и протянул Монту каталог: – Видели этот новый тюльпан? Совершенство, правда?

– Послушайте, Бобби, – сказал сэр Лоренс, – это мой племянник. Он по-настоящему хороший парень, так что номер не пройдёт. Понятно?

– Мы живём в век демократии, – загадочно произнёс Бобби. – Порка, не так ли? Дело попало в парламент.

– Но его можно прекратить, а там пусть шумят. В общем, полагаюсь на вас. Вы ведь всё равно ничего определённого не скажете, просиди я здесь хоть целое утро. Но вы должны сделать все от вас зависящее, потому что обвинение действительно скандальное.

– Безусловно, – подтвердил Бобби Феррар. – Хотите послушать процесс убийцы из Кройдона? Это потрясающе. У меня есть два места. Я предложил одно дяде, но он не желает ходить ни на какие процессы, пока у нас не введут электрический стул.

– Этот тип в самом деле виноват?

Бобби Феррар кивнул:

– Да, но улики очень шаткие.

– Ну, до свидания, Бобби. Я рассчитываю на вас.

Бобби Феррар слабо усмехнулся, обнажил зубы, протянул руку и ответил:

– До свидания.

Сэр Лоренс повернул налево к "Кофейне", где швейцар вручил ему телеграмму:

"Венчаюсь Джин Тесбери сегодня два часа церкви святого Августина в Лугах тчк Буду счастлив видеть вас тётей Эм Хьюберт".

Войдя в ресторан, сэр Лоренс сказал метрдотелю:

– Бате, я тороплюсь на свадьбу племянника. Срочно подкрепите меня.

Двадцать минут спустя баронет уже мчался в такси к церкви святого Августина. Он прибыл за несколько минут до двух и встретил Динни, поднимавшуюся по ступеням.

– Динни, ты выглядишь бледной и очень интересной.

– Я всегда бледная и очень интересная, дядя Лоренс.

– Этот брак кажется мне несколько поспешным.

– Работа Джин. Я ужасно боюсь: на мне теперь вся ответственность. Это я её ему нашла.

Они вошли в церковь и направились к передним рядам. Пока что народу было немного: генерал, леди Черрел, миссис Хилери и Хьюберт, привратник и двое зевак. Чьи-то пальцы перебирали клавиши органа. Сэр Лоренс и Динни заняли отдельную скамью.

– Я рад, что Эм не приехала, – шепнул баронет. – Обряд до сих пор действует на неё. Когда будешь выходить замуж, вели напечатать на пригласительных билетах: "Просят не плакать". Почему на свадьбах всегда так влажно? Судебные приставы и те всхлипывают.

– Всему виною фата, – ответила Динни. – Сегодня её нет, и слез не будет. Смотрите – Флёр и Майкл!

Сэр Лоре не направил на вошедших свой монокль. Его невестка и сын шли по боковому проходу.

– Восемь лет назад я был на их свадьбе. В целом всё получилось у них не так уж плохо.

– Да, – подтвердила Динни. – Флёр вчера сказала мне, что Майкл – чистое золото.

– В самом деле? Это хорошо. Было время, Динни, когда я начал сомневаться.

– Не в Майкле, надеюсь?

– Нет, нет. Он – первоклассный парегнь. Но Флёр раза два переполошила их курятник. Впрочем, после смерти отца она ведёт себя примерно. Идут!

Заблаговестил орган. Ален Тесбери шёл по проходу под руку с Джин.

Динни залюбовалась его спокойной осанкой. Джин казалась воплощением яркости и живости. Когда она вошла, Хьюберт, который стоял, заложив руки за спину, словно по команде "вольно", обернулся, и Динни увидела, как его хмурое, изборождённое морщинами лицо посветлело, словно озарённое солнцем. Что-то сдавило девушке горло. Затем она увидела Хилери, уже в стихаре: он незаметно вошёл и стоял на алтарной ступени.

"Люблю дядю Хилери!" – воскликнула про себя Динни.

Хилери заговорил.

Против своего обыкновения девушка слушала священника. Она ждала слова «повиновение» – оно не раздалось; ждала сексуальных намёков – они были опущены. Хилери попросил кольцо. Надел его. Теперь он молится. Вот молитва уже окончена, и они направляются к алтарю. До чего же все это быстро!

Динни поднялась с колен.

– Безусловно удивительно, как сказал бы Бобби Феррар, – шепнул сэр Лоренс. – Куда они потом?

– В театр. Джин хочет остаться в городе. Она нашла квартиру в доходном доме.

– Затишье перед бурей. Хотелось бы, Динни, чтобы вся эта история с

Хьюбертом была уже позади!

Новобрачные вышли из алтаря, и орган заиграл марш Мендельсона.

Глядя на идущую по проходу пару, Динни поочерёдно испытывала чувства радости и утраты, ревности и удовлетворения. Затем, заметив, что Ален Тесбери посматривает на неё так, словно и сам питает известные чувства, она поднялась со скамьи и направилась к Флёр и Майклу, но увидела Эдриена у входа и повернула к нему.

– Что нового, Динни?

– Пока всё благополучно, дядя. Я сразу же обратно.

У церкви, с присущим людям интересом к чужим переживаниям, толпилась кучка прихожанок Хилери, проводивших пискливыми приветствиями Хьюберта и Джин, которые уселись в коричневую дорожную машину и укатили.

– Я подвезу вас в такси, дядя, – предложила Динни.

– Ферз не возражает против твоего пребывания у них? – спросил Эдриен, когда они сели в автомобиль.

– Он безукоризненно вежлив, но всё время молчит и не спускает глаз с Дианы. Мне его ужасно жаль.

Эдриен кивнул.

– А как она?

– Изумительна. Ведёт себя так, словно всё идёт как обычно. Вот только он не хочет выходить. Сидит целыми днями в столовой и за всем наблюдает.

– Ему кажется, что все в заговоре против него. Если он продержится достаточно долго, это пройдёт.

– А разве он обязательно должен опять заболеть? Бывают же случаи полного выздоровления.

– Насколько я понимаю, это не тот случай, дорогая. Против Ферза наследственность и темперамент.

– Он мне даже нравится – у него такое смелое лицо. Но глаза страшные.

– Видела ты его с детьми?

– Пока что нет, но они говорят о нём очень любовно и непринуждённо, так что он, видимо, их не напугал.

– В лечебнице я наслушался всякой тарабарщины – комплексы, одержимость, депрессия, диссоциация, но всё-таки понял, что болезнь проявляется у него в крайней подавленности, которая перемежается приступами крайнего возбуждения. В последнее время эти симптомы настолько смягчились, что практически он превратился в нормального человека; однако нужно следить, не усилятся ли они снова. В Ферзе всегда сидел бунтарь: во время войны он восставал против диктаторских замашек правительства, после войны – против демократии. Теперь, вернувшись, он опять против чего-нибудь восстанет. Динни, если в доме есть оружие, его надо спрятать.

– Я скажу Диане.

Такси свернуло на Кингз-род.

– По-моему, мне лучше не подъезжать к дому, – печально вымолвил Эдриен.

Динни вылезла вместе с ним. С минуту постояла, глядя, как он удаляется – высокий, сутуловатый, – потом повернула на Оукли-стрит и вошла в дом. Ферз стоял на пороге столовой.

– Зайдите ко мне, – попросил он. – Хочу поговорить.

Комната с панелями была отделана в зеленовато-золотистые тона. Завтрак уже кончился, посуду убрали. На узком столе лежали газета, коробка с табаком и несколько книг. Ферз подал Динни стул и встал спиной к камину, где поблёскивал слабый намёк на пламя. Он смотрел в сторону, поэтому девушке впервые представилась возможность хорошенько разглядеть его. На это красивое лицо было тяжело смотреть. Высоко посаженные скулы, решительный подбородок, вьющиеся волосы с проседью лишь оттеняли его голодные, горящие, синевато-стальные глаза. Сама его поза – Ферз стоял прямо, упёршись руками в бёдра и наклонив голову вперёд, – и та лишь оттеняла эти глаза. Испуганная Динни со слабой улыбкой откинулась на спинку стула. Ферз повернул голову и спросил:

– Что говорят обо мне?

– Я ничего не слыхала: я была на свадьбе брата.

– Вашего брата Хьюберта? На ком он женился?

– На девушке по имени Джин Тесбери. Вы её видели позавчера.

– Как же, помню! Я её запер.

– Зачем?

– Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь сам согласился уйти в лечебницу. Меня туда не увезли.

– Это мне известно. Вы находились там по собственному желанию.

– Не такое уж плохое место. Ну, довольно об этом. Как я выгляжу?

Динни ответила мягко:

– Знаете, я раньше видела вас только издали. Но, по-моему, сейчас выглядите вы хорошо.

– Я здоров. Я сохранил мускулатуру. Мой служитель в лечебнице за этим следил.

– Вы много там читали?

– В последнее время – да. Так что же обо мне говорят?

Услышав этот повторный вопрос, Динни взглянула Ферзу в лицо:

– Как могут люди говорить о вас, если вы с ними не встречаетесь?

– По-вашему, это нужно?

– Не мне об этом судить, капитан Ферз. Впрочем, почему бы и нет? Вы же встречаетесь со мной.

– Да, но вы мне нравитесь.

Динни протянула ему руку.

– Только не говорите, что жалеете меня, – торопливо сказал Ферз.

– За что мне вас жалеть? С вами же все в полном порядке.

Он прикрыл глаза рукой:

– Надолго ли?

– Почему не навсегда?

Ферз отвернулся к огню.

Динни робко заметила:

– Если вы не будете расстраиваться, с вами ничего не случится.

Ферз круто обернулся:

– Вы часто видели моих детей?

– Нет, не очень.

– Есть у них сходство со мной?

– Нет, они похожи на Диану.

– Слава богу! А что она думает обо мне?

На этот раз его глаза впились в Динни, и девушка поняла, что от её ответа может зависеть все, – да, все.

– Диана просто рада.

Он яростно замотал головой.

– Невероятно!

– Правда часто бывает невероятной.

– Она меня очень ненавидит?

– За что ей вас ненавидеть?

– Ваш дядя Эдриен… Что между ними? И не уверяйте, что ничего.

– Мой дядя боготворит её, – невозмутимо ответила Динни. – Поэтому они только друзья.

– Только друзья?

– Только.

– Это всё, что вы знаете?

– Я знаю это наверняка.

Ферз вздохнул.

– Вы славная. Как бы вы поступили на моём месте?

На Динни опять навалилось беспощадное сознание своей ответственности.

– Думаю, что поступила бы так, как захочет Диана.

– Как?

– Не знаю. Пожалуй, она сама тоже не знает.

Ферз отошёл к окну, затем вернулся обратно.

– Я обязан что-то сделать для таких горемык, как я.

– Что? – встревоженно воскликнула Динни.

– Мне ведь ещё повезло. Другого бы просто зарегистрировали и упрятали подальше, не считаясь с его желаниями. Будь я беден, такая лечебница оказалась бы нам не по карману. Там тоже достаточно ужасно, но всё-таки в тысячу раз лучше, чем в обычном заведении. Я расспрашивал моего служителя, – он работал в нескольких.

Ферз замолчал, и Динни вспомнила слова дяди: "Он против чего-нибудь восстанет, и это вернёт его к прежнему состоянию".

Неожиданно Ферз заговорил снова:

– Взялись бы вы ухаживать за умалишёнными, будь у вас возможность получить другую работу? Нет, не взялись бы – ни вы, ни никто, у кого есть нервы и сердце. Святой, может быть, и взялся бы, но где же набрать столько святых? Нет, чтобы ухаживать за нами, вы должны быть железной и толстокожей, должны забыть о жалости и нервах. У кого есть нервы, тот ещё хуже толстокожих, потому что выходит из себя, а это отражается на нас. Это какой-то порочный круг! Боже мой, уж я ли не искал из него выхода! А тут ещё деньги. Ни одного человека с деньгами нельзя отправлять ни в одно из подобных мест. Никогда, ни за что! Устраивайте ему тюрьму дома – какнибудь, где-нибудь! Не знай я, что могу в любое время уйти, не цепляйся я за эту мысль в самые жуткие минуты, меня бы здесь не было, я давно бы стал буйным. Господи, да я бы конечно стал буйным! Деньги! А у многих ли они есть? От силы у пяти из ста. А остальные девяносто пять несчастных заперты – добром или силком, а заперты. Плевать мне на то, что это научные, что это полезные учреждения! Сумасшедший дом – это всегда смерть заживо. Иначе и быть не может. Кто на воле, тот считает нас всё равно что мёртвыми. Так кому какое дело до помешанных! Вот что кроется за научными методами лечения! Мы непристойны, мы больше не люди. Старое представление о безумии не умерло, мисс Черрел. Мы – позор семьи, мы – отщепенцы. Значит, надо упрятать нас подальше, – пусть мы хоть провалимся! – но сделать это гуманно – ведь сейчас двадцатый век. А вы попробуйте сделать это гуманно! Не выйдет! Так что остаётся одно – подлакировать картину. Больше ничего не поделаешь, поверьте моему слову, моему мужскому слову. Я-то знаю.

Динни слушала оцепенев. Вдруг Ферз рассмеялся.

– Но мы не мертвецы, вот в чём несчастье, – мы не мертвецы! Если мы хотя бы могли умереть! Все эти мученики – не мертвецы: они по-своему способны страдать – так же, как вы, сильнее, чем вы. Мне ли не знать? А где лекарство?

Ферз схватился за голову.

– Как замечательно было бы его найти! – сочувственно вставила Динни.

Он удивлённо взглянул на неё:

– Лекарство? Погуще развести лак – вот и всё, что мы делаем и будем делать.

У Динни так и просилось на язык: "А тогда зачем же убиваться?" – но она сдержалась и сказала только:

– Может быть, вы и найдёте лекарство, но это требует терпения и спокойствия.

Ферз расхохотался.

– Я, наверно, до смерти надоел вам.

Динни незаметно выскользнула из комнаты.