Текст книги "История Византии"

Автор книги: Джон Джулиус Норвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Джон Норвич
История Византии

Предисловие

Византийская империя с момента основания Константином Великим 11 мая 330 г. до взятия ее столицы Константинополя османским султаном Мехмедом II во вторник 29 мая 1453 г. просуществовала в общей сложности 1123 года и 18 дней – период, более протяженный, чем тот, что отделяет нас от времени завоевания норманнами Англии в 1066 г. Для всех, за исключением астрономов и геологов, такой период должен представляться весьма значительным – и если кто-то сочтет меня безрассудно дерзким из-за того, что я попытался вместить основные события этого времени в одну книгу, то я не стану возражать. Когда двенадцать лет назад я начал писать историю Византии, у меня не было подобного замысла – я лишь следовал замечательному совету Червонного Короля из «Алисы в Стране Чудес»: «Начни сначала и продолжай, пока не дойдешь до конца. Как дойдешь – кончай!» В результате с 1988 по 1995 г. вышло в свет три книги общим объемом примерно тысяча двести страниц.

В первой из этих книг излагается история Византийской империи с момента ее основания до того времени, когда коронацией Карла Великого в Риме на Рождество в 800 г. было положено начало «Священной Римской империи». Во второй книге речь идет о правлении блестящей Македонской династии – до времени апогея ее власти при Василии II Болгаробойце, но завершается повествование рассказом о первом из трех крупнейших поражений, которые были нанесены Византии, в данном случае турками-сельджуками при Манцикерте в 1071 г. В третьей и последней книге показано, какие роковые последствия имело это поражение: империя потеряла большую часть территории Малой Азии – основного источника людских ресурсов, – государство обнищало и ослабло, в результате чего пало жертвой Четвертого крестового похода. Это варварское нашествие и последующие пятьдесят семь лет латинского правления явились тем вторым ударом, от которого Византии так никогда и не удалось оправиться. История последних двух столетий империи, особенно на фоне впечатляющего подъема турецкого дома Османов, представляет собой тягостную картину. И лишь заключительная глава, при всей своей трагичности, снова поднимает читателю дух – что обязательно должны делать все героические сказания.

Но сможет ли обычный читатель добраться до этой главы, одолев тысячу двести страниц? Подобный подвиг в наши дни мало кому по силам, и мне подали разумную с виду идею: многие из тех, кого может расхолодить объем трилогии, с воодушевлением приняли бы ту же самую историю, если она будет сжата в один том. В результате появилась книга, которую вы сейчас держите в руках. Сокращение повествования до одной трети было трудоемкой и мучительной операцией, которая зачастую отдавала детоубийством: многие из моих любимых детищ – анекдотов и весьма удачных шуток – оказались за бортом повествования. Но если сокращенному изданию удастся пробудить интерес у какого-то количества читателей к странному, жестокому, однако бесконечно увлекательному миру Византии, то я не буду сожалеть ни об удаленном материале, ни о затраченном времени.

Как я указываю во введении, изначально написанном для трехтомного издания, мой труд не претендует на академическую научность – я как бы скользил на коньках по поверхности изучаемого предмета. Готовя настоящее сжатое издание, я испытывал такое ощущение, будто поменял коньки на катер на воздушной подушке. Но как бы там ни было, история Византии изложена в этой книге целиком и полностью, ничто из имеющего первостепенную важность не опущено. А если же вдруг темп повествования окажется для вас чрезмерным, а череда приводимых фактов чересчур плотной – что ж, вы можете обратиться к моей трилогии.

Джон Джулиус Норвич

октябрь 1996 г.

Введение

«Относительно Византийской империи вердикт исторической науки таков: это государственное образование являет собой самую низкую и презренную форму, которую когда-либо принимала цивилизация… История не знает иных цивилизаций, имевших сколько-нибудь продолжительное существование, которые были бы в столь полной мере лишены всех форм и элементов величия… Ее пороки суть пороки людей, которые утратили храбрость, не научившись добродетелям… Рабы, и добровольные рабы – как в своих деяниях, так и в своих мыслях, – погруженные в чувственную сферу и предающиеся самым фривольным удовольствиям… История Византийской империи – это монотонная история интриг священников, евнухов и женщин, полная отравлений, заговоров, повсеместной неблагодарности, постоянных братоубийств».

Эта довольно удивительная диатриба взята из «Истории европейской морали» У.Э.Х. Леки, изданной в 1869 г. Удивительна она хотя бы потому, что последнее предложение в приводимой цитате представляет византийскую историю не столько «монотонной», сколько весьма даже занимательной. Однако суть высказывания автора от того не меняется и остается фактом, что в течение последних двухсот с лишним лет так называемая поздняя Римская империя подавалась в печати в самом ужасном свете. Длительная кампания диффамации, по-видимому, получила свой первоначальный импульс в XVIII в. от Эдуарда Гиббона [1]1
  Гиббон, Эдуард (1737–1794) – знаменитый английский историк. – Здесь и далее примеч. пер. (за искл. оговоренных случаев).


[Закрыть], который, как и все англичане его времени, имевшие классическое образование, видел в образе Византии предательство всего самого лучшего, что было достигнуто в Древней Греции и Риме в гуманитарной сфере. Лишь после Второй мировой войны, когда простота, скорость и относительный комфорт путешествий в Левант сделали наконец византийские памятники более доступными для обозрения, Восточной Римской империи стали воздавать должное и признавать ее – хотя и очень специфическим образом – как достойного наследника двух могущественных цивилизаций, исчезнувших до ее возникновения. Но старые установки отмирали с трудом. На протяжении пяти лет моей учебы в одной из самых старых и самых привилегированных частных школ Византия казалась жертвой заговора молчания. Я не могу вспомнить, чтобы она вообще упоминалась на занятиях, не говоря уже о том, чтобы ее хотя бы поверхностно изучали. Мое неведение было настолько полным, что я с трудом мог бы охарактеризовать это историческое государственное образование даже в самых общих терминах до тех пор, пока не поступил в Оксфорд. Я подозреваю, что и сейчас многие люди имеют такое же смутное представление о данном предмете; как раз для них и была написана эта книга.

Ее идея впервые возникла много лет назад – и не у меня, а у моего друга Боба Готлиба, который в то время редактировал журнал «Нью-Йоркер». Меня, помнится, несколько обескуражила объемность вставшей передо мной задачи, тем не менее я без колебаний взялся за дело. К тому моменту меня на протяжении уже более чем четверти века занимал византийский мир, а годы, которые я посвятил британской дипломатической службе – из них два с половиной я провел в Белграде, а три в Бейруте, когда он еще был одним из самых изумительных и комфортных мест в мире, – лишь усилили мою привязанность к Восточному Средиземноморью. В общем, все говорило в пользу того, чтобы я воплотил идею Боба Готлиба в жизнь.

Взявшись за написание своей первой книги – ради чего в 1964 г. покинул дипломатическую службу, – я посетил место, которое более чем какое-либо другое проникнуто духом Византии: речь идет о горе Афон.

Затем мне довелось в течение нескольких счастливых лет трудиться над книгой о Венеции, которая сначала являлась провинцией, а позднее – боковым отростком империи. В венецианском соборе Св. Марка – созданном, к слову, по образцу построенной Константином церкви Св. Апостолов, – и соборе Торчелло имеются византийские мозаики, достойные стоять в одном ряду с константинопольскими. Но насколько отличными друг от друга были два эти города – Константинополь и Венеция! Защищенная от terra firma [2]2
  Terra firma – зд.: материковая часть суши (лат.).


[Закрыть]спокойными водами лагуны, Венеция до самого конца своего независимого (в большей или меньшей мере) существования в статусе города-государства оставалась не затронутой внешними катаклизмами. Константинополь же находился под постоянной угрозой извне. Нашествие следовало за нашествием, осада – за осадой, но город вновь и вновь спасал героизм императора и его подданных. Венецианцы являлись холодными и безжалостными циниками, для которых на свете не было ничего важнее, нежели коммерческие интересы. Византийцев в первую очередь вела по жизни вера: для них Христос, Его Мать и все святые были столь же живыми, реальными личностями, сколь и члены их собственных семей. Наконец Венеция управлялась безликими комиссиями: группами выбранных людей, облаченных в черное; работали они в обстановке секретности, состав комиссий постоянно менялся, решения принимались коллективно, так что устранялась любая возможность явного выдвижения какой-то яркой личности. Византия же возглавлялась императором, равноапостольным лицом, наместником Бога на земле, который в своей ладони держал жизнь каждого из подданных. Некоторые из этих императоров становились героями, другие оказывались чудовищами, но никто из них не был скучным функционером.

По одной только этой причине данную книгу было интересно писать. Но кроме того, мне хотелось, чтобы она, по мере моих скромных возможностей, отдавала дань заслугам Византии. Наша западная цивилизация никогда не признавала надлежащим образом свою задолженность перед Восточной империей. А ведь не будь этого великого бастиона христианства, то что ждало бы Европу в столкновении с армиями царя Персии в VII в. или с войском багдадского халифа в VIII в.? На каком языке говорили бы мы сегодня и какому богу бы поклонялись? В культурной области наши долги перед Византией также чрезвычайно велики. После варварских нашествий и падения Рима свет учености был почти полностью погашен в Западной Европе за исключением нескольких мерцающих огоньков монастырей; на берегах же Босфора он продолжал сиять, и древнее классическое наследие продолжало там сохраняться. Значительная часть того, что мы знаем об античности – особенно в таких областях, как греческая и римская литература и римское право, – была бы навсегда утрачена, если бы не ученые и переписчики Константинополя.

Однако эти безмерные заслуги на Западе считались чем-то само собой разумеющимся и в итоге были вообще забыты. В наши дни мы имеем перед собой лишь одно постоянное напоминание о гении византийцев: блеск их искусства. Никогда в истории христианства – и есть даже искушение добавить, что и в истории других мировых религий, – ни одной художнической школе не удавалось в столь полной мере ввести в свои работы духовное начало. Византийские теологи настаивали на том, чтобы религиозные художники и мозаисты ставили своей целью отображение образа Бога. Это было требование не малого порядка, но мы видим, что в церквях и монастырях империи оно с успехом претворялось в жизнь.

Наконец я хочу подчеркнуть, что эта книга не претендует на академическую ученость. Любой профессиональный византинист найдет здесь мало такого, чего бы он уже не знал, – при том что, вероятно, он обнаружит много таких утверждений или мнений, с которыми не согласится. К сожалению, те четыре года изучения древнегреческого языка в упомянутой мной частной школе не позволили мне овладеть им хотя бы в такой мере, чтобы читать самые простые греческие тексты без словаря. Поэтому мне пришлось опираться почти исключительно на те первоисточники, которые существуют в переводах или кратких изложениях. С другой стороны, в позднейшие века количество вспомогательных источников становится столь обильным, что основная трудность заключалась не в получении информации, а в ее отборе. Так или иначе, я не буду делать вид, что занимаюсь чем-то иным, нежели бесхитростным катанием на коньках по поверхности своего предмета.

Но я никогда и не предполагал пролить новый свет на Византию и ее историю. Все, что я пытался сделать, это хоть в какой-то степени разрушить тот заговор молчания, из-за которого многие из нас практически не имеют никаких знаний о христианской империи, существовавшей столь длительное время и исповедовавшей высшие духовные ценности. И рассказать мне об этом хотелось настолько интересно и настолько точно, насколько сие в моих силах. Я не могу быть уверен, что читатель, перевернув последнюю страницу, отложит книгу с тем же сожалением, какое я испытал по завершении длительной, однако же исключительно увлекательной работы над ней. Но он по меньшей мере не сможет отрицать, что эта история была достойна того, чтобы ее рассказать.

Часть I
Ранние века

1
Константин Великий (до 337)

В начале было слово – одно из тех географических наименований, что обрели в истории магический резонанс. Даже если бы Византия никогда не существовала, она, несомненно, запечатлелась бы в нашем сознании благодаря одной лишь музыке своего названия, вызывая в воображении те же картины, которые существовали в реальности, – обилие золота, малахита и порфира; величественные церемонии и обряды; парчовые наряды, тяжелые от рубинов и изумрудов; роскошная мозаика в залах, затуманенных ладаном.

Далее – место, тоже во всех отношениях возвышенное. Находясь буквально на пороге Азии, занимая самую восточную оконечность широкого треугольного мыса, оно омывается с южной стороны Мраморным морем, а с северо-востока – глубокой судоходной бухтой длиной примерно пять миль, известной еще с древности как Золотой Рог. Это место было создано природой в виде великолепной гавани и неприступной крепости – крупные фортификации для города потребовалось возводить лишь со стороны суши, поскольку само Мраморное море защищено двумя длинными и узкими проливами: Босфором с востока и Геллеспонтом (или Дарданеллами) с запада.

Наконец – человек: Константин I, римский император. Ни один из правителей за всю мировую историю не заслуживал в большей мере титула «великий», нежели этот государь. В течение всего лишь пятнадцати лет Константин принял два решения, каждое из которых, даже в отдельности, призвано было изменить будущее цивилизованного мира. Первое – принятие христианства в качестве официальной религии Римской империи. Второе – перенос столицы этой империи в новый город, который Константин выстроил на месте старого Византия и который на протяжении следующих шестнадцати столетий был известен под названием Константинополь. Оба эти решения и их последствия позволили ему притязать на роль самого влиятельного человека во всей мировой истории – не считая Иисуса Христа, Будды и пророка Мухаммеда, – и с него начнется наша история.

Он родился в 274 г. Его отец Констанций – по прозвищу Хлор, «Бледный» – является одним из самых блестящих и успешных полководцев в Римской империи; его мать Елена была дочерью скромного хозяина постоялого двора из Вифинии, римской провинции в Малой Азии. Некоторые историки высказывали предположение, что в девичью пору она являлась одним из дополнительных удовольствий, которое заведение ее отца предоставляло своим клиентам за небольшую доплату. Лишь много позднее, когда ее сын достиг вершин власти, она стала самой почитаемой женщиной в империи. А в 327 г., когда ей было уже больше семидесяти лет, эта обратившаяся в христианство и воспринявшая его со всем пылом женщина совершила знаменитое паломничество в Святую землю, где она чудесным образом раскопала Честной Крест Господень, через что достигла святости.

В 293 г. император Диоклетиан решил поделить императорскую власть на четыре части: Восток он оставил себе, а три других региона передал старому товарищу по оружию Максимиану, суровому, профессиональному воину из Фракии по имени Галерий и Констанцию Хлору. Максимиан, как и Диоклетиан, получил титул августа – верховного императора; последние двое получили титул цезарей [3]3
  Цезарь (кесарь) – один из самых высоких титулов, первоначально – «младшего» императора, с V в. давался в знак исключительно отличия и наследникам трона; с VII в. титул «цезарь» перестал быть преимущественно императорским, но остался достаточно высоким.


[Закрыть]– заместителей и преемников августов. Недостатки такого переустройства должны были быть очевидны уже в то время, и сколько бы ни повторял Диоклетиан, что империя продолжала оставаться единой и неделимой, ее раскол был неизбежен. Все шло достаточно гладко в течение нескольких лет – тех, что Константин провел при дворе Диоклетиана, но в 305 г. произошло событие, беспрецедентное в истории Римской империи, – добровольное отречение императора. После двадцати лет пребывания на троне Диоклетиан покинул его, вынудив и Максимиана, крайне не желавшего этого, отречься вместе с ним.

Галерий и Констанций Хлор – который к тому времени покинул Елену, с тем чтобы жениться на падчерице Максимиана, Феодоре, – были провозглашены августами, но относительно определения их заместителей, двух новых цезарей, возникли ожесточенные споры между различными заинтересованными сторонами. Константин, находившийся в то время в резиденции Галерия в Никомедии, стал всерьез опасаться за свою жизнь и бежал к отцу в Булонь, где тот готовился к очередной экспедиции в Британию. Отец и сын вместе пересекли Ла-Манш, но вскоре после этого, 25 июля 306 г., Констанций умер в Йорке. Тогда местные легионы набросили пурпурную императорскую тогу на плечи Константина, подняли его на щиты и приветствовали громкими возгласами, отозвавшимися гулким эхом по всей стране.

Нуждаясь, однако, в официальном признании, Константин послал Галерию в Никомедию наряду с извещением о смерти своего отца, портрет самого себя с обозначенными на нем атрибутами августа Запада. Но Галерий категорически отказался признавать молодого бунтаря – каковым Константин, безусловно, являлся – в качестве августа. Он был готов, пусть и неохотно, признать его цезарем, но и только. Для Константина на данный момент этого было достаточно.

В течение следующих шести лет он оставался в Галлии и Британии, управляя этими провинциями в целом мудро и достойно. Несмотря на свои высокие нравственные установки, он в 307 г. бросил жену, с тем чтобы заключить намного более значимый союз – с Фаустой, дочерью старого императора Максимиана. Последний к этому времени отказался от вынужденного отречения, снова облачился в порфиру и начал действовать в одной связке со своим сыном Максенцием – в итоге вся Италия оказалась у их ног. Очевидно, что этот брак оказался выгоден в дипломатическом отношении для обеих сторон.

Мы не можем сказать, сколь долго удовлетворяло бы Константина правление сравнительно отдаленным уголком империи, но в апреле 311 г. ситуация существенно изменилась – в городе Сирмие, лежащем на берегу реки Сава, умер император Галерий. В результате верховная власть в государстве официально оказалась поделена между тремя правителями: Лицинием, одним из закадычных приятелей почившего императора, руководившим Иллирией, Фракией и дунайскими провинциями; племянником августа Максимином Дазой, которого Галерий в 305 г. назначил цезарем и который ныне владел восточной частью империи, и самим Константином. Но был и четвертый – не принадлежавший формально к числу властителей императорского ранга, но достаточно могущественный и считавший себя несправедливо обделенным верховной властью. Речь идет о Максенции – правителе Рима, зяте Галерия и сыне прежнего императора Максимиана. Максенций давно уже затаил ненависть к своему блестящему молодому зятю Константину. Обвинив его в смерти своего отца, погибшего в Галлии, Максенций стал явно готовиться к походу на запад. Было очевидно, что война неизбежна, но, прежде чем выступить против своего противника, Константину следовало заручиться поддержкой Лициния. Тот не имел никаких возражений против плана отвоевания Италии Константином. Соглашение между властителями было скреплено обручением Лициния со сводной сестрой Константина Констанцией.

Когда Константин начал свое длительное продвижение к столице, Максенций оставался в Риме. И лишь после того как войско его зятя подошло к городу, Максенций выдвинулся ему навстречу. Две армии встретились 27 октября 312 г. в местечке Сакса-Рубра (Красные Скалы) на Фламиниевой дороге, примерно в семи-восьми милях к северо-востоку от Рима. Именно здесь, как гласит легенда, перед самой битвой или, возможно, даже во время нее Константину явилось видение. Римский историк Евсевий описывает это следующим образом:

«Самый удивительный знак явился к нему с небес… Он сказал, что примерно в полдень, когда солнце начинало убывать, он увидел своими собственными глазами светоносный крест на небе, над солнцем, – на нем была надпись: „Сим победиши“ („Hoc Vince“). Он сам был изумлен, и также вся его армия».

Вдохновленный столь очевидным указанием на божественную милость, Константин разбил наголову армию Максенция.

Та обратилась в бегство в сторону Мульвийского моста, перекинутого через Тибр. Еще до сражения Максенций рядом с этим мостом возвел другой – на понтонах. По нему в случае необходимости он полагал осуществить организованное отступление и затем быстро разрушить переправу, чтобы предотвратить преследование. Солдаты Максенция добрались до этого моста, и им удалось бы спастись, если бы инженеры от страха не потеряли головы и не вынули болты, скреплявшие конструкцию, слишком рано. Мост рухнул, и сотни людей оказались в стремительном потоке воды. Те, кто еще не пересек реку, бросились к старому Мульвийскому мосту, теперь ставшему для них единственным шансом на спасение, но, как и предполагал Максенций, этот мост оказался слишком узким. Многие погибли в давке или были сброшены в реку их собственными товарищами. В числе последних оказался и сам Максенций, чье тело было позднее найдено прибитым к берегу.

Сражение у Мульвийского моста превратило Константина в полного хозяина всей Европы. Кроме того, после этой битвы он хотя и не обратился в христианство, но по крайней мере проявил себя в качестве защитника и покровителя своих христианских подданных. Уезжая из Рима, он даровал папе римскому Мельхиаду дворец семейства Латерани, в котором императрица Фауста останавливалась во время своих приездов в эти места. На протяжении следующей тысячи лет сей дворец принадлежал папству. Рядом с ним по распоряжению императора и за его счет была построена первая из базилик в Риме – церковь Св. Иоанна Латеранского, которая и по сей день является кафедральным собором города.

До какой степени видение Креста, которое, как утверждается, явилось императору вблизи Мульвийского моста, стало не только одним из поворотных моментов его жизни, но также и водоразделом всей мировой истории? Прежде чем ответить на этот вопрос, мы должны спросить себя: что же действительно произошло? Согласно христианскому ученому и ритору Лактанцию, наставнику Криспа, сына Константина, «Константин во сне получил наказ начертать небесный знак на щитах своих солдат и лишь после этого вступать в сражение. Он сделал так, как ему было повелено, и начертал на их щитах букву „X“ и провел через нее перпендикулярную линию, закруглив ее наверху, так что получилась монограмма Христа».

Лактанций более ничего не говорит по этому поводу. Нет упоминания о видении, только о сне. Нет даже предположения, что Спаситель или Крест могли в принципе являться императору. Что касается «небесного знака», то это была просто монограмма из X и Р, первых двух греческих букв в имени Христа, которые давно уже являлись знаковыми в различных христианских текстах. И, возможно, еще более значительным является тот факт, что другой наш ценный источник, Евсевий, не упоминает ни о сне, ни о видении в описании сражения, которое он дает в своей «Церковной истории», написанной примерно в 325 г. И лишь в «Жизни Константина», написанной им много лет спустя, он упоминает о видении.

Какие же заключения следует нам сделать из всего вышесказанного? Во-первых, конечно, не было никакого видения, ведь о нем нет ни одного свидетельства вплоть до появления «Жизни Константина». Сам император, по-видимому, никогда никому не говорил об этом, кроме как одному Евсевию. Потом, есть примечательное заявление самого Евсевия, будто «целая армия… наблюдала чудо». Трудно поверить, что 98 тысяч человек держали в тайне столь знаменательное событие.

С другой стороны, очень похоже на то, что перед сражением император обрел некий серьезный духовный опыт. Он уже достаточно давно пребывал в состоянии религиозной неуверенности и все более склонялся к монотеизму: после 310 г. на монетах, которые чеканили при его дворе, был изображен только один бог – Sol Invictus (Непобедимое Солнце). Между прочим, император заявлял, что ему являлось видение этого бога. Однако вера сия, по-видимому, также не принесла Константину удовлетворения. Короче говоря, к октябрю 312 г. император был вполне готов к обращению и, похоже, на его молитвы пришел ответ. Если мы примем эту гипотезу, то историю Евсевия понять будет гораздо проще. У Константина всегда было сильное ощущение своей божественной миссии. А в его эпоху существование чудес и небесных знамений являлось само собой разумеющейся данностью. С течением времени он мог считать, что ему действительно явилось божественное предзнаменование перед решающей битвой у Мульвийского моста, о чем император и сообщил Евсевию.

В начале января 313 г. Константин покинул Рим и отправился в Милан, где ранее условился встретиться с Лицинием. Их переговоры имели вполне дружеский характер. Лициний, по-видимому, согласился с тем, что за Константином должны остаться завоеванные им территории. Далее Лициний должным образом женился на Констанции. В отношении христиан только что установившие родственные связи зять и шурин составили окончательный текст эдикта, обеспечивающего христианству полное признание на всей территории империи:

«Я, Константин август, и я, Лициний август, имея намерение явить уважение и почтение к божеству, предоставляем христианам и всем прочим право свободно отправлять любую форму культа, какую только они пожелают, так чтобы, какое бы божество ни пребывало на небесах, оно было милостивым к нам и ко всем тем, кто находится под нашей властью».

На момент издания Миланского эдикта оба императора были друзьями, но оставались таковыми недолго. Константин возымел намерение положить конец случившемуся при Диоклетиане катастрофическому разделению империи и начать править ею самостоятельно. Первая война с Лицинием разразилась в 314 г., следующая – девять лет спустя, когда две армии сошлись в яростной битве при Адрианополе во Фракии. В обоих случаях Константин вышел победителем; к концу 323 г. Лициний был захвачен в плен и вскоре казнен.

Во время гражданской войны Константин выказывал все большее предпочтение христианской религии. В течение нескольких лет он издавал законы, благоприятствовавшие ее развитию. В частности, клир был освобожден от обычных муниципальных обязанностей, а епископальным судам было дано право функционировать в качестве апелляционных судов, рассматривающих гражданские дела. Принятие ряда других законов также в определенной степени было обусловлено возросшим христианским влиянием: здесь можно назвать закон от 319 г., запрещающий убийство рабов, и – самый знаменитый из всех – закон от 321 г., объявляющий воскресенье, «почетный день солнца», днем отдыха.

Но ни в одном из этих законотворческих актов само имя Христа не упоминалось, а христианской вере видимых предпочтений не отдавалось. Наконец, когда разрозненные части империи надежным образом воссоединились под его властью, Константин посчитал, что настал момент действовать в открытую. Не должно быть принуждения: язычники могут исповедовать старую веру, если они того пожелают. С другой стороны, не должно быть ересей. Если церкви суждено выступить в качестве духовной основы империи, то как она могла быть разделена? А церковь была разделена. На протяжении уже нескольких лет Константин безрезультатно боролся против двух схизматических групп – донатистов в Северной Африке и мелетиан в Египте. Теперь же появилась еще и третья – угрожавшая посеять куда больший раздор в христианстве, чем две другие, вместе взятые.

Эта группа объединилась вокруг пресвитера Ария Александрийского, человека премногой учености и весьма представительной внешности. Суть его учения сводилась к следующему: Иисус Христос был создан Богом Отцом как инструмент для спасения мира – то есть Сын находился в подчиненном положении по отношению к Отцу и его природа была скорее человеческая, чем божественная. В глазах стоявшего над Арием архиепископа Александра такая доктрина выглядела очень опасной; в итоге в 320 г. ее автор предстал перед судом ста епископов и был отлучен от церкви как еретик. Но надо иметь в виду, что в те времена теологические дискуссии вызывали неподдельный интерес не только в среде клира и ученых, но и во всем обществе. На городских улицах раздавались листовки; на рыночных площадях произносились подстрекательские речи; на стенах зданий мелом писались разного рода призывы и лозунги. В результате учение Ария начало распространяться по империи со сверхъестественной быстротой.

К концу 324 г. Константин нашел решение проблемы. Не будет более синодов местных епископов, их место займет Вселенский церковный собор. Он должен был проходить в Никее и обладать такой мерой власти, что и Арию, и Александру пришлось бы принять его установления. Помимо всего прочего Никея могла гордиться замечательным императорским дворцом; именно в нем с 20 мая по 19 июня 325 г. и прошел великий собор. На нем было незначительное число представителей Запада, где учение Ария не вызвало особого интереса, а вот с Востока прибыло внушительное число делегатов – по-видимому около 300 или даже более того, – и многие из них в свое время подверглись серьезным преследованиям за веру. Открывал собор лично Константин – будто некий небесный Божий ангел, облаченный в одеяние, которое блестело, словно излучая свет. Особое великолепие одежде придавали золото и драгоценные камни. Когда перед ним поставили низкий стул, то он помедлил садиться – подождал, когда епископы подадут ему соответствующий знак. Вслед за ним уселись собравшиеся.

На самом деле все эти теологические тонкости совершенно не интересовали Константина – самым главным для него было положить конец спорам. И император сыграл важную роль в развернувшихся дебатах – Константин настойчиво делал упор на исключительной важности единства церкви. Стараясь произвести большее впечатление на слушателей, он в своем выступлении даже перешел с латыни на греческий язык, который император сам не слишком хорошо знал, но который был более близок его аудитории. Именно он предложил вставить в Символ веры, который должен был принять собор, ключевое слово «хомоусиос» («единосущий»), описывающее отношения Сына с Отцом, что являлось, по сути, осуждением арианства. Со свойственным ему хитроумием Константин при этом указал, что данное слово следовало интерпретировать лишь «в его божественном и мистическом смысле» – иначе говоря, оно могло значить ровно то, что каждый пожелал бы в него вложить. В результате почти все сторонники Ария согласились подписать окончательный документ, лишь два делегата высказались против. Ария с его приверженцами формально осудили, его писания подвергли анафеме, и было повелено их сжечь. Ему также запретили возвращаться в Александрию. Ссылка Ария в Иллирию не продлилась, однако, долго. Благодаря настойчивым обращениям к верховной власти арианских епископов он вскоре оказался в Никомедии, где последующие события продемонстрировали, что дерзновенный путь Ария еще никоим образом не закончился.