Текст книги "Тот же самый страх"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– И потом, – вмешалась Дженнифер, загадочным образом появляясь из-за спины Филипа, – я остаюсь у вас заложницей. Неужели он меня бросит?

– Дорогая мадам! – вздохнул мистер Хордер, надевая на себя, словно облачко, маску добродушия и снимая треуголку. – Вы, разумеется, как всегда, правы. Согласен! Есть ли другие условия?

– Нет.

– Тогда нам надо идти – по проходу, который ведет из театра в «Льва и ягненка».

– Гленарвон! – позвал мистер Шеридан.

– Осторожно, сэр! – воскликнул Сэмюэль Хордер, эсквайр. – Если всем станет известен полный список ваших долгов…

– Если вы не можете поступить иначе, Гленарвон, – продолжал мистер Шеридан, пропуская слова Хордера мимо ушей, – позвольте сказать вам пару слов наедине. – Отведя Филипа под арку Инвернесского замка, он хрипло прошептал: – Попросите осмотреть ринг завтра в три часа пополудни! Понимаете?

– Нет!

– Сейчас – ни слова больше. Но завтра в три часа пополудни попросите осмотреть ринг.

Бум! – послышался тяжелый глухой удар во входные двери театра. Потом на двери обрушился уже град глухих тяжелых ударов, которые становились все сильнее.

– За нами гонятся ищейки! – вскричал мистер Хордер. – Если промедлите еще чуть-чуть, вам конец! Лорд Гленарвон! Что с вами?

Филип действительно смотрел в пространство и думал о чем-то своем, не обращая внимания на удары в дверь.

– Лорд Гленарвон!

– Эти удары… – рассеянно проговорил Филип. – Как в пьесе. И проклятые часы над конюшней в «Пристани»! Они не идут у меня из головы.

– Филип! – вскричала Дженнифер.

– Да, ты права! – воскликнул он, приходя в себя. – Дверь в «Льва и ягненка» – и бежать! Не бойся, Дженни. Возможно, еще до того, как те часы снова пробьют три, я сумею добыть доказательства своей невиновности.

Глава 14. «Ночь, что укрыла меня…»

Бамм! – прогудели часы над конюшней «Пристани». Один удар – час ночи.

Филип, сидящий в закрытой карете с одним опущенным окошком, ясно услышал бой часов. Они тихо ехали по пустынному берегу под яркой луной.

До «Пристани» оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Филип задвинул заслонку потайного фонаря и поставил его на пол, чтобы не обжечь пальцы. В пути он раз двадцать перечел записку Хопвита и отлично запомнил каждое слово, написанное в старомодной манере и старомодным почерком с завитушками:

«Извольте разыскать старого конюха по фамилии Мокам. Вчера он не спал всю ночь, мучимый зубной болью, и кое-что видел из своего окна. Если ваша светлость соблаговолит приехать, вы найдете меня возле конюшен – я буду ждать всю ночь. Ваш Дж. Хопвит».

Филип понятия не имел, кто такой старый Мокам. Но окна комнат над конюшней, в которых жили конюхи, выходили на тыльный фасад господского дома, расстояние от которого до конюшни составляло около пятидесяти футов. А спальня Хлорис находилась как раз с тыльной стороны здания.

Если старый Мокам что-то видел…

Высунувшись из открытого окошка, Филип прошипел кучеру:

– Уже близко. Остановитесь на обочине и ждите. Кучер немедленно повиновался. Филип закутался в плащ

и поднял повыше воротник, чтобы скрыть лицо. Затем осторожно поднял с пола потайной фонарь. Кучер спрыгнул с козел и распахнул перед ним дверцу.

– Сэр! – прошептал он. – Собираетесь грабануть домик?

– Да, в некотором роде.

– Могу помочь, – с тоской в голосе предложил кучер. – Я в серебре хорошо разбираюсь, знаю, где стоящая вещь, а где так, ерунда.

Кучер, крепко сбитый здоровяк, хвастал, что он – копия сэра Джона Лейда, знаменитого парламентария; он, мол, умеет крепко держать поводья, не хуже Джека Лейда и всех прочих! Теперь двойник Джека Лейда дрожал от нетерпения на ночном холоде. Но, поскольку у кучера недоставало одного глаза, а другой косил, Филип усомнился в его сходстве со знаменитым политиком.

– Я не собираюсь грабить в том смысле, как вы это понимаете! Вы получили приказ. Оставайтесь здесь и ждите моего возвращения. Если со мной что-нибудь случится…

– Что, сэр?

– Не знаю, – вздохнул Филип. – И все равно, не удирайте, даже если услышите шум. Вам можно доверять?

– Само собой. Только собак берегитесь!

– Здесь нет собак. Моя… хозяйка дома их не любит.

Подойдя ближе, Филип увидел «Пристань», которая угрюмо высилась громадой серо-белого камня в лунном свете. Все было тихо. Ни в одном окне не горел свет. Очень трудно было без шума пройти по мощенной гравием аллее, но ему удалось обогнуть дом, не слишком скрипя.

Длинное и высокое здание конюшни тоже казалось неосвещенным. Здесь под ногами была утоптанная земля. Филип медленно повернул за угол; сердце его отчаянно билось. Тут рядом с ним, словно ниоткуда, вдруг появился Хопвит – в его седых волосах играл лунный свет.

– Ваша светлость хорошо сделали, что приехали, – прошептал он.

– Хопвит! Есть новости?

Невнятно извинившись, Хопвит повел его в тень.

– Новости есть, – грустно сказал он, – но, боюсь, они не особенно нам помогут.

У Филипа снова екнуло сердце. Неужели ему судьба вечно быть битым? Всегда он прислоняется к рухнувшей стене, надеется на чудо!

– Милорд, я упомянул о Мокаме. Он сидел у окна почти до рассвета. Рядом с ним сидела его жена – она выхаживала его. Оба утверждают, что в спальне ее светлости в три часа ночи горел свет, и еще… – Хопвит вдруг вздрогнул: – Что-то не так, милорд?

Когда Филип ставил потайной фонарь на землю, рука у него ужасно дрожала. Казалось, запах горелого масла навсегда впитался в ноздри. Он схватил Хопвита за плечо:

– Слушайте меня внимательно. Сегодня судья, наверное, весь день допрашивал свидетелей. Вы слышали, о чем он с ними говорил?

– Откровенно говоря, да, милорд.

– И все свидетели утверждают, что Молли убили около трех часов ночи?

– Именно так, милорд. И леди Олдхем, и молодой мистер Ричард Торнтон вполне в том убеждены.

– А теперь подумайте сами! Все обвинения против меня, Хопвит, основаны на одном-единственном пункте: что убийство произошло в темноте. Все считают, будто я по ошибке принял Молли за свою жену и задушил ее. Если бы в спальне в три часа ночи горел свет, я бы не мог принять Молли за Хлорис, даже находясь в будуаре. Убийство Молли становится бессмысленным, а дело рассыпается! Вы согласны со мной?

Хопвит опустил голову и некоторое время молчал.

– Милорд, – сказал он, – вплоть до этого времени я ни разу в жизни не считал себя дураком. Но теперь считаю. Вы правы. И потом…

– Они говорили что-нибудь еще?

– Как раз около трех – сразу после того жена Мокама слышала, как пробили часы на конюшне, – сама Молли приподняла штору и выглянула наружу. Она выросла у них на глазах, и они узнали бы ее в любом обличье. Потом она отвернулась, словно разговаривала с кем-то, стоявшим у нее за спиной, и опустила штору.

– Погодите! – воскликнул Филип.

– Милорд, мне больно. Если вы будете так добры и отпустите мое плечо…

Филип разжал руки. Он попытался изгнать из головы картину, леденящую кровь: Молли у ярко освещенного окна, а сзади прячется убийца.

Неужели все прежние подсчеты времени, включая и догоревшие свечи, разрушаются этим новым свидетельством? Нет, нисколько. По его версии, Молли гасит свечи и ложится спать около четверти третьего.

Но убийца, который проскользнул в загадочным образом незапертую дверь из коридора в будуар, должно быть, не встревожил ее. Ничего не опасалась, Молли снова зажгла свечи. В конце концов, чтобы убить, не требуется много времени. Если убийца, перед тем как уйти, снова задул свечи, никто ничего не заметил. Но если так…

– Хопвит!

– Да, милорд?

– Как случилось, что ваши свидетели заметили свет в окнах еще до того, как Молли подняла штору? Насколько я помню, шторы были задернуты.

– Не очень плотно, милорд, сквозь них пробивался свет. Более того…

– Что?

– У Мокама, ваша светлость, зуб очень уж разболелся. Сегодня его отвели в кузню да и выдрали зуб щипцами. Но вчера он все видел только потому, что вдруг зажегся свет, а прежде-то было темно – почти перед тем, как Молли высунула голову! А потом, через несколько минут, свет снова погас.

– Вот как!

– Вы так тяжело дышите, милорд, словно милю пробежали.

– Да, и на то есть причины. Еще один вопрос, и, бога ради, скажите правду. Тот человек и его жена… их словам можно верить?

Хопвит кивнул на дверь у себя за спиной.

– Они там, – отвечал он. – Ждут, если вы пожелаете расспросить их. Они люди необразованные, простые. Я боялся, вы не разберете, что они говорят. Но в одном я уверен: они выдержат самый суровый допрос самого строгого судьи во всем королевстве, и он им поверит.

– Тогда у меня все. – Филип шагал взад и вперед в тени дома. – Хопвит, есть у вас родственники в Лондоне? Такие, кто, к примеру, приютит вас у себя, и тех двоих тоже, на день-другой?

Он почувствовал, как старый слуга вздрогнул. Он все понял.

– Милорд, у меня внук женатый в Ламбете. Жилье у него маленькое, но я не сомневаюсь, что все можно устроить. А вы…

– Да! На дороге меня ждет закрытая карета. Я отправлю вас и ваших двух свидетелей в укрытие до тех пор, пока не смогу предъявить их и воскликнуть: «Вот они!» Премного вам обязан, старина. Так вы согласны оказать мне эту услугу? Вы поедете – все и сейчас?

– Услуга пустяковая, милорд.

Борясь с нахлынувшими чувствами, Филип хотел было что-то сказать, но передумал.

– Тогда зовите их скорее. Пусть собираются. Я провожу вас до кареты, иначе кучер может вас не пустить.

– Осмелюсь спросить, милорд… Велика ли карета? Мы поместимся там?

– Для вас троих места хватит. Я вернусь назад пешком. Нет-нет, не спорьте! Сейчас на улицах только старики полицейские да сторожа. Неужели мне бояться, что меня схватит шестидесятилетний сторож с колотушкой? И потом, – Филип пристально посмотрел наверх, на темные окна спальни, – в деле нужно разобраться до конца!

– Спальня? Уж не хотите ли вы…

– Перестаньте, Хопвит! – сухо сказал Филип. – Только не говорите, будто леди Гленарвон ляжет спать в комнате, где только что произошло убийство.

– Да, милорд. Комната не занята, там лишь тело Молли.

– Понятно.

– Коронерское дознание назначено на завтра, – заявил Хопвит, имея в виду следствие. – Но идти в ту комнату, да еще посреди ночи…

– Хватит с меня ваших дурацких суеверий! Идите и приведите тех двоих.

Менее чем через четверть часа Филип, Хопвит, а также высокий робкий человек и маленькая худенькая женщина, болтавшая без умолку, стояли у кареты на прибрежной дороге. Одноглазый кучер, взбешенный переменой плана, утихомирился, лишь получив все содержимое кошелька Филипа.

– Ладно, свезу я их в Ламбет, – проворчал он, когда Хопвит записал адрес и дал его Филипу. – А что сказать его милости, коли тот спросит про вас?

– Хордеру? Скажите, что я вернусь до рассвета. Для того чтобы попасть к нему в дом в любой час, насколько я понял, достаточно тихо постучать и сказать, что у меня голубиные крылья?

– Точно. Ну что ж, люди добрые, залезайте.

Филип молча наблюдал за тем, как его спутники садятся в карету. При свете лампы он видел три старых усталых лица; на двух было такое недоуменное выражение, что он подумал: пожалуй, не стоило отпускать их одних. Мокам свесил большие руки между коленями: после жуткой пытки, произведенной дантистом-кузнецом, челюсть у него до сих пор ломило. Миссис Мокам, которая, судя по всему, в молодости была очень хорошенькой, сидела между Хопвитом и мужем.

Вдруг, когда Филип уже собирался захлопнуть дверцу, она перегнулась к окошку и разразилась длинной благодарственной речью, из которой он не понял и трех слов.

– Хопвит! Что она сказала?

– Ничего, милорд, – ответил Хопвит, отводя глаза в сторону.

– Что она сказала? Ну?

– Неужели вы никогда не знали, милорд, – отвечал Хопвит, опустив голову, – что бедняжка Молли вас боготворила? И в то же время прикрывала свою хозяйку – давно, почитай уже с год. Она не желала слышать ничего против вас. И даже грозила все рассказать… Но… не важно.

– А миссис Мокам?

– Жена Мокама знала Молли с детства. Она рада, что вы всегда были добры к ней.

– Она будет отомщена, миссис Мокам. Спокойной ночи! Филип еще некоторое время стоял на дороге, продуваемой

ветром с реки, закутавшись в плащ и глядя вслед карете. Наконец, она скрылась за деревьями. Река течет, подумалось ему. И еще… Проклятие! После слов миссис Мокам дело приобретает совершенно новый оборот. Он повернул назад и поспешил в сторону «Пристани».

Войти через парадную дверь, которую Хопвит оставил незапертой, не составило бы труда. Но скрип половицы или малейший шум непременно выдадут его! Лучше попробовать подняться по тайной лестнице сзади – она ведет прямо в спальню.

За домом он нашел свой потайной фонарь. Пройдя немного вдоль стены, Филип обнаружил дверь, ведущую на лестницу. Она оказалась незапертой.

Он тихо открыл дверь, проскользнул внутрь и закрыл ее за собой. В замкнутом пространстве было сыро и душно. Он чуть приоткрыл отверстие потайного фонаря, уже не заботясь о том, как бы не обжечь пальцы, и направил луч света на ступеньки.

Страх сдавил его, точно удавка, однако он не повернул назад.

Он не боялся того, что мертвая Молли вдруг встанет с кровати. Он не испытывал брезгливости и готов был ко многому прикоснуться в спальне. Но эта лестница… Она существует (будет существовать?) в его время, через сто пятьдесят лет; ему вдруг показалось, будто стены оклеены теми же самыми отсыревшими обоями.

Решительно тряхнув головой, Филип стал подниматься.

Ступеньки были каменные, и шагал он бесшумно. Дверь в спальню была заперта изнутри на засов, но, поскольку между дверью и рамой имелась большая щель, отодвинуть засов не составляло труда.

С помощью карманного ножа, которым, как и потайным фонарем, его снабдил предприимчивый мистер Хордер, он, просунув лезвие между дверью и рамой, поддел засов и отодвинул его. Раздавшийся щелчок показался ему очень громким. Дверь в темную спальню также растворилась со скрипом. На самом деле он действовал почти бесшумно. Все в доме крепко спали.

«Один во сне захохотал, другой вскричал: «Убийство!»

Только не паниковать!

Но все же приходится признать: в глубине души он испытывает некий суеверный страх, хоть и упрекал Хопвита за суеверие, перед мертвым телом на кровати. Признать страх – значит победить его? Неужели все в жизни так просто? Нет, он никогда так не считал. Но ему нужно делать свое дело.

Очень тихо Филип притворил дверь. Слабый свет фонаря передвинулся влево, отразился в зеркалах и упал на большую кровать под балдахином. Тело Молли, теперь с головой накрытое простыней, лежало лицом вверх.

Как только он ее увидел, страх ослабел. В конце концов, ему нужна единственная улика – если она еще осталось.

Луч фонаря осветил кровать, перерезанный шнур звонка, плотно занавешенное окно и полированный стол под ним. Потом свет надолго задержался на квадратной бутыли с темно-красным содержимым, еще открытой, и на стоящем рядом одиноком стакане.

Все еще здесь!

Филип быстро обежал вокруг кровати. Под ногой скрипнула половица. Он застыл, прислушиваясь. Потом медленно двинулся вперед. Поставив фонарь на стол, чтобы свет падал и на бутыль, и на стакан, он стал рассматривать их.

– Вчера ночью, – сказал он себе, – после того как я успокоил Молли, а сам пришел в ярость, я видел и бутылку, и стакан. Чтобы показать, что я спокоен, хотя это было вовсе не так, я налил себе стакан вина. Мало того что это оказалась приторно-сладкая мадера, вкус у нее был какой-то тошнотворный. Я отпил совсем немного, меньше трети стакана, а остаток вылил на ковер.

Филип посмотрел вниз. Пятно было на месте.

А потом? Он живо вспомнил: вот Молли, живая и теплая. Он извинился за невежливость и налил вина в тот же стакан для Молли. И снова он увидел ее лицо – карие глаза светятся благодарностью; она пьет вино; он забирает пустой стакан и ставит на то место, где он стоит сейчас. А было это примерно в…

Бамм! – тяжело пробили часы на конюшне. От неожиданности Филип вздрогнул и весь покрылся испариной; тут же прозвучал второй удар. Два часа ночи.

Да! Все произошло примерно тогда же.

Но сегодня он не в таком полубезумном состоянии, как вчера. Он трезв, он способен рассуждать здраво.

Филип нагнулся и осторожно понюхал вино. Поднес бутылку к губам, попробовал несколько капель. Осторожно поставил бутылку на стол. Утренние подозрения оправдались.

Но если так, значит…

Прижав руки ко лбу, вдыхая застарелый запах духов, Филип вспоминал все, что разыгралось здесь вчера. Призвав на помощь дедукцию и воспоминания о другой жизни, он вдруг понял, как все было на самом деле, – его точно громом поразило!

– О боже! – тихо сказал он, словно молясь.

Краем глаза он заметил какое-то движение. Скрипнула половица. Филип круто повернулся.

На пороге спальни, злорадно улыбаясь, с зажженной свечой в руке стояла леди Олдхем.

Глава 15. «И все, что сердцу мило…»

– Итак, молодой человек, – загудела она, хотя не слишком громко, – на сей раз не миновать вам виселицы!

Филип только улыбнулся – его улыбка не сулила ничего хорошего.

Седые волосы леди Олдхем были накручены на папильотки. Черный пеньюар, небрежно накинутый на ночную рубашку, подчеркивал ее нездоровую полноту. Старуха двинулась вперед, скрипя тапочками. Она остановилась в изножье кровати и подняла свечу повыше.

– В доме спят три констебля, – сообщила она, – так как завтра состоится коронерское дознание. Стоит мне крикнуть…

– Вы не крикнете.

– Да? Это почему же?

– Грубо говоря, мадам, потому, что я всегда могу подкупить вас. Кстати, недавно я познакомился с одним очаровательным джентльменом. Кажется, он способен уладить любое дело. Пять тысяч фунтов, обещанные вам за то, что вы запретите Дженни выйти за молодого Торнтона, вчера после обеда положены на ваш счет в банке Гроллера. Можете снять их, когда захотите.

– Вот так-так! – пробормотала леди Олдхем, прикусывая губу. – Я не держу на вас зла, мальчик мой! Вы меня понимаете?

Филип жестом остановил ее. Высоко поднятый воротник плаща закрывал его лицо. Но леди Олдхем видела его глаза, и ей не понравилось их выражение.

– Послушайте моего совета! – сказал он. – Вы стремитесь к высокому положению в свете. Убедитесь, что поставили денежки на нужную лошадку.

– Уф! Чего ради вы мне это говорите?

– Сейчас я безоговорочно могу доказать свою невиновность. Завтра, если удастся вырваться еще из одной ловушки, куда я угодил по собственной глупости, я собираюсь представить мои доказательства верховному судье. И более того, – он кивнул в сторону кровати, – сегодня утром я в вашем присутствии дал слово отомстить за убийство девушки. Я добьюсь, чтобы убийцу повесили. И не думайте, будто мне неизвестно, кто убил ее!

Леди Олдхем, поставив свечу, тоже взглянула на кровать и вздрогнула. Полуобернувшись, Филип взял со стола бутылку и стал озираться, ища пробку. Он увидел ее на подоконнике, между шторами. Заткнув квадратную бутылку, он откинул полу плаща и сунул ее в задний карман сюртука. Потом снова закутался в плащ.

Леди Олдхем наблюдала за ним.

– Но что же вы здесь делаете?! – спросила она, не в силах преодолеть любопытство. – И зачем вам понадобилась эта бутылка?

– Скажем, мне нужно взбодриться. А пока, мадам, раз уж я использую подкуп как орудие против вас…

– А меня ты можешь подкупить, милый Филип? – послышался холодный голос Хлорис, которая стояла на пороге в спальню и тоже со свечой в руке.

Песочно-желтые кудряшки Хлорис, не присыпанные пудрой, болтались по плечам, облаченным в тот же халат – розовый, стеганый, расшитый многочисленными разноцветными ленточками, в котором он узрел ее в доме леди Олдхем. Сейчас она плотно запахнулась в него.

– Филип! – продолжала она укоризненно, лениво улыбаясь. – Неужели ты воображаешь, что можно вот так ходить и разговаривать, не разбудив меня? Ведь я чутко сплю! Или ты решил, что я… закричу и выдам тебя констеблям?

Фыркнув, она направилась к нему – босиком.

– Как ты и сказал, нам нужно поговорить, – продолжала она. – Пойдем со мной в Серую комнату, я туда переселилась, и поговорим.

– Спасибо, Хлорис. Но в Лондоне у меня есть другая, с кем я предпочитаю… разговаривать.

Хлорис остановилась и устало прикрыла глаза.

– Милая Эмма! – обратилась она к леди Олдхем. – Прошу вас, возвращайтесь в постель. Позвольте мне перекинуться словом с моим бедным мужем.

– Но, лопни моя печенка… – необдуманно загудела леди Олдхем.

– Идите.

Леди Олдхем бросила нерешительный взгляд на Филипа, однако, уже повернувшись к дверям, бросила Хлорис через плечо:

– Если вас разбудили, у вас было время хотя бы для того, чтобы накрасить губы. Я старая женщина. Пойду вздремну.

Филип, переводивший взгляд с леди Олдхем на перерезанный шнур, молча смотрел старухе вслед. Хлорис кошкой скользнула к изножью кровати и хладнокровно уселась с краю, лицом к Филипу. Накрытый простыней труп Молли лежал у нее за спиной. Потом она подняла свечу, посветила на Филипа и снова рассмеялась.

– Муж мой, ты не брился со вчерашнего дня, – сказала она насмешливо и нахмурилась в притворном отвращении. – Фу! Небритые щеки, при данных обстоятельствах, свидетельствуют о плохих манерах и очень мне не нравятся.

– При каких обстоятельствах?

Хлорис метнула на него быстрый взгляд. Она лениво скрестила ноги, держа свечу сбоку, чтобы ему было лучше видно. Что-то в его взгляде заставило ее вздрогнуть, но она тут же бросилась в наступление.

– Да! – воскликнула Хлорис. – Ты считаешь меня бессердечной, потому что я сижу рядом с телом мертвой девки? Почему? Бог свидетель, я не имею отношения к ее смерти!

– Да, – согласился он, – ты не имеешь отношения к ее смерти. Но неужели под твоей красивой оболочкой нет ни такта, ни деликатности?

– Нисколько! Но даже если бы они у меня и были, муж мой, ты был бы мною очарован?

Филип промолчал.

– Вот то-то! – сказала Хлорис.

– Согласен! Удар чувствительный. И все же, мадам, если бы вы не отсутствовали в ту ночь, когда убили Молли…

– Прекрати, это заходит слишком далеко! Филип, в ту ночь я не была виновна в измене так же, как не была виновна в преступлении. Может, есть что-то еще, муж мой, в чем ты найдешь меня невиновной?

– Лишь в том, что ты такая, какая есть. Хлорис, ты любишь сладкие вина?

– Нет, я их ненавижу. А что?

– А Молли любила сладкие вина?

– Обожала. Никогда не могла против них устоять. Да в чем дело?

Хлорис подалась вперед и поставила подсвечник на стол, Филип двинулся ей навстречу. Он взял ее за подбородок, и на губах ее снова заиграла улыбка. Когда он сжал ее слишком сильно, она стиснула зубы.

– Хлорис, ты только что сказала, что не боишься сидеть у трупа Молли.

– Я и не боюсь. Неужели мне бояться ее призрака?

– Нет, мадам. Если в комнате и есть призраки, то это вы и я.

Она попыталась отпрянуть, но он держал ее крепко.

– Филип, ты не дурак и не сумасшедший. Я никогда не считала тебя безумным, даже когда называла тебя так. Ты едва не обманул меня! – Хлорис тяжело вздохнула. – Клянусь, никогда я так тобой не восхищалась, как тогда, когда узнала, что ты дрался с Тоби Торнтоном с незаряженным пистолетом и уложил его на пол столовой. Но берегись, мой дорогой, – с ним еще не покончено. Если он вынудит тебя драться на шпагах, ты покойник. А мне невыносима мысль о твоей смерти!

Он ответил не сразу.

– Полагаю, тебе ничего не известно о нашей будущей жизни – через сто пятьдесят лет! Да, вижу, ты понятия не имеешь, о чем я. И все же я тебе расскажу… Хлорис, через полтора столетия в этой самой комнате мы с тобой будем ужасно ссориться. У тебя будет служанка. Я дам тебе все, что ты хочешь, хотя у меня не будет ни пенни сверх того, что я заработаю собственными руками. О, комната и дом будут выглядеть по-другому! Перед домом будет теннисный корт, а за ним – жилой квартал. Но вы, мадам, будете так же бегать вверх и вниз по этой лестнице на свидания, как и сейчас. Твой любовник будет жить в многоквартирном доме – сейчас таких нет – в Челси. Однажды ночью тебя не окажется дома, а твоя служанка будет убита. Найдутся свидетели, которые расскажут, что произошло. Они…

Потрясенный Филип понял, что воспоминания тают и ускользают. В жутковатой спальне было темно, горела только свеча да его потайной фонарь. Перед его глазами были лишь красные губы Хлорис и ее возведенные к потолку глаза.

– Ты не можешь ничего помнить, Хлорис. И все же мой рассказ задевает тебя – щекочет, словно перышко, проникшее сквозь толщу времен. Ты испугалась! Еще одна сказка, и я тебя покину.

– Покинешь? – вскричала Хлорис.

– Каждый человек на земле хотя бы однажды переживал одно и то же. Бывают женщины, которых любишь. Бывают другие, которых хочешь. В молодости, по глупости, я полагал, что две эти ипостаси нельзя совместить. Одна женщина возбуждает плотские желания, при виде ее невозможно устоять…

Хлорис улыбнулась особенной улыбкой, острой, как бритва, и отпрянула.

– Ее видно насквозь. Несмотря на показной ум, она настоящая пустышка. Бросаются в глаза ее снобизм, жадность, мелочная озабоченность тем, что скажут люди, ее стремление к громкому титулу. И все же устоять против нее невозможно. Но вдруг развеиваются чары, и…

– Ты очень поэтичен, муж мой!

– Я крайне вдохновлен, мадам. Кстати, не называй меня мужем. Хотя ты этого не знаешь, мы уже разведены.

Хлорис вскочила:

– Опять твоя деревенская дурочка?

– Если угодно, называй ее так. Сегодня, с полудня и до того, как я отправился сюда, я находился с ней в комнате, в которой обыкновенно прячутся беглые преступники. И, будь я поумнее, я понял бы все уже давно. Любовь, нежность и страсть могут сочетаться в одной женщине. А теперь подавай на развод, Хлорис, или я сам подам иск против тебя. Ты получишь столько денег, сколько пожелаешь.

– Филип!

– Спокойной ночи, Хлорис.

Взяв со стола фонарь, он опустил воротник плаща и зашагал к лестнице.

Розовый халат Хлорис распахнулся. Ненависть до такой степени переполняла ее, что он в первый миг не узнал ее лица. Рука метнулась к красному шнуру.

Филип обернулся через плечо.

– Да, звони, – сказал он. – Зови своих проклятых констеблей! Пусть меня лучше поймают как закоренелого преступника – хотя, я думаю, в моем теперешнем состоянии трое меня не удержат, – чем страдать в твоих объятиях или объятиях твоей продолжательницы. Еще раз спокойной ночи.

– Я увижу, как тебя повесят!

– Интересно, – задумчиво произнес Филип, – что случилось с моими свидетелями из дома напротив через сто пятьдесят лет? Никак не могу припомнить. Какая жалость, мадам, что человек не в состоянии запомнить своего будущего!

Он закрыл за собой дверь и, нисколько не торопясь, стал спускаться по лестнице.

Свеча в потайном фонаре почти догорела. Звонка из спальни он не услышал, хотя с лестницы его и не могло быть слышно. До его ушей донесся лишь слабый шум. Он было остановился, но вскоре пошел дальше.

Филип вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Пересек двор и пошел по аллее, стараясь как можно меньше скрипеть по гравию. Часы на конюшне громко пробили три раза. Но даже тут не поднялась тревога – весь дом крепко спал. И он пустился в дальний путь до Лондона.

Луна была почти не видна, а потом и совсем скрылась. Несколько раз на пятимильном участке между «Пристанью» и заставой Гайд-парка Филип поворачивал не туда. Однако, находясь в возбужденном состоянии, он вытащил потайной фонарь, сунул его в карман плаща, набросил плащ на руку и зашагал вперед, насвистывая.

Длинные белые ворота заставы преграждали путь; сторож спал. Поднырнув под загородку, Филип направился на Пика-дилли, миновав жутковатое белое здание фабрики. До сих пор ему попадались только старики сторожа, бродящие по улицам с фонарем и колотушкой и громко выкликавшие, который час. Бросив взгляд на его дорогое платье, они лишь дружески ухмылялись.

– Пропустили последнюю карету, сэр?

– Боюсь, что так, старина.

– Что ж, удачи вам!

– И вам того же!

– Половина пятого, – возвысил голос сторож, – приятное, сухое утро!

И лишь на Лестер-Сквер, за которой располагался квартал публичных домов, Филип впервые увидел какие-то признаки жизни. Были открыты несколько лавок, торгующих спиртным, однако здесь не царило веселье. Из дверей распивочной вывалился человек – можно было ставить десять к одному, что он облачен в темное старье.

В начале шестого, перед самым рассветом, Филип постучался в дверь дома мистера Сэмюэля Хордера, что за «Львом и ягненком». Если не считать потайного хода, жилище мистера Хордера не сообщалось с пивной. Вчера, когда Филип и Дженни проходили через «Льва и ягненка», пивная показалась им довольно грязным заведением с боксерским рингом в задней комнате.

Филип постучал в наружную, отполированную дверь. Потом постучал еще и еще. Услышав шевеление за дверью, он громко заявил, что прилетел на голубиных крыльях. Потом пропел то же самое, выговаривая слова на современный лад.

Изнутри откинули засов и цепочку, и на пороге показался Сэмюэль Хордер в длинном ночном колпаке с кистями и шерстяной ночной фуфайке. И лишь после того, как мистер Хордер запер за своим гостем дверь, светя себе тонкой свечой на блюдечке, он устремил на Филипа злобный взгляд острых птичьих глазок.

– Вы сильно запоздали, милорд.

– Верно, но я ведь здесь. Или вы полагали, что я нарушу свое слово?

– Нет, – отвечал мистер Хордер, помолчав. – Я вам верил. – Он зажег другую тонкую свечку в жестяной подставке. – Пойдемте наверх, в тайник. Завтра можете спать допоздна, а после у нас много дел.

– Прежде чем я засну, сэр, я должен отправить два письма. Есть у вас перо, чернила и бумага?

– Вы найдете их в тайнике, – отвечал мистер Хордер. – А теперь – наверх!

Они прошли четыре лестничных марша, устланных красным турецким ковром, который удерживали на ступенях тяжелые медные стержни. Споткнувшись па полпути, Филип понял, насколько он устал. Голова у него кружилась, крошечный огонек свечи казался окруженным огромным ореолом.

Однако вскоре они оказались наверху. Чтобы попасть в тайник, надо было очень сильно нажать на головку гвоздя, на котором будто бы должна была висеть картина, – ряд таких гвоздей был вбит по верхнему краю деревянных панелей. В сторону отъехала тяжелая каменная дверь; изнутри она была обита войлоком, чтобы не пропускать звук. Филип скользнул в тайник, задвинул за собой дверь и устало прислонился к ней спиной.

За двумя пыльными окнами брезжил рассвет, но солнечные лучи почти не проникали внутрь. Интересно, смутно подумалось ему, по какой странной прихоти Сэмюэль Хордер так пышно обставил это тайное убежище? Если не считать убогих рисунков карандашом и акварелью, развешанных по стенам, сюжеты которых были откровенно непристойны, комната вполне могла бы служить спальней в самом дворце Карл-тон-Хаус.

За камином в простенке стояла кровать, на которой спала Дженни. Он слышал, как тихо она дышит во сне. Его затопила огромная волна нежности и благодарности, однако Филип не спешил подойти к ней.