Текст книги "В плену подозрений"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 10

Симпатичная чернокожая служанка, как и в прошлый раз, впустила меня и, приняв у меня шляпу, вежливо попросила чуть подождать. Торопливо куда-то ушла и буквально через полминуты вернулась:

– Пойдемте за мной, сэр.

Мы прошли через длинные, чуть ли не бесконечные коридоры дома на небольшую, вымощенную каменными плитами террасу, пристроенную к боковому крылу здания. Ники, облаченная в раздельный ярко-желтый махровый купальник, полулежала-полусидела там в простом, деревенского вида шезлонге, облокотившись на правую руку. Блестящее от специальных масел шикарное тело, копна будто случайно разметавшихся иссиня-черных волос... Увидев меня, она элегантным жестом сняла темные солнечные очки и улыбнулась:

– Как мило с твоей стороны, Геван!

Я медленно обвел глазами лужайку, красиво обрамленную несколькими березами и тополями.

– Да, здесь очень красиво.

– Обрати внимание: вон та дверь, слева от тебя, ведет прямо в спальню, и в принципе мы любили завтракать именно здесь. Но получалось это далеко не так часто, как нам хотелось бы, потому что в это время нас не очень жаловало солнце. Знаешь, как-нибудь я покажу тебе весь дом, Геван. Проведу сама лично.

Я невнятно пробормотал, что это было бы просто чудесно. Она снова надела темные солнечные очки зеркального типа, за которыми совершенно не было видно ее глаз, и откинулась на спинку шезлонга. Кожа ее великолепного тела уже приобрела заметный розоватый оттенок.

– Уверена, что не перебарщиваешь? – заметил я неожиданно хриплым тоном.

– Абсолютно. Я никогда не сгораю.

Я присел на низенькую широкую стенку и закурил сигарету. Зеркальные очки создавали полное впечатление, что она слепа и совсем меня не видит.

– Раскури, пожалуйста, еще одну, доро... Геван. Господи, глупость какая! Представляешь? Чуть не назвала тебя дорогим. Наверное, все-таки сказывается жара. Чувствуешь себя будто сама не своя.

– Да, это ощущение мне тоже знакомо.

Я закурил вторую сигарету, поднес к ней. Она чуть приподняла подбородок, чтобы взять ее в губы, сделала глубокую затяжку, затем ленивым жестом вынула изо рта. Я снова присел на низенькую стенку.

– Знаешь, Геван, оказывается, горе – весьма забавная штука. Оно совсем не так постоянно, как можно было бы подумать. Приходит и уходит, приходит и уходит. На какое-то время ты почему-то о нем забываешь, а потом оно вдруг снова обрушивается на тебя. Интересно, а у тебя такое бывало?

– Да, бывало.

– Ах да, ну конечно! Похоже, не успеваю я и рта раскрыть, как из него вылетает очередная нелепость. Как бы мне хотелось...

– Хотелось бы чего, Ники?

– Это прозвучит еще более нелепо. И тем не менее мне бы очень хотелось, чтобы мы не были так привязаны друг к другу, Геван. В эмоциональном плане, само собой разумеется. Тогда нам было бы куда легче разговаривать. Ну а так... так я все время чувствую себя виноватой и не знаю толком, что говорить, что делать. – Не дождавшись от меня никакого ответа, Ники глубоко вздохнула, чуть помолчала, затем почти шепотом добавила: – Ты, наверное, ненавидишь меня, так ведь?

Я, слегка пожав плечами, изобразил подобие улыбки:

– Я был единственным, неподражаемым и неотразимым. Мне никогда даже в голову не приходило, что меня кто-нибудь может бросить.

– Слишком горькая улыбка, Геван.

– Уязвленная гордость.

Ники резко села, подчеркнуто внимательно осмотрела свои уже порозовевшие от загара длинные ноги, ткнула себя в бедро, долго глядела, как на нем исчезает след белого пятнышка, затем снова откинулась на спинку, ловким щелчком выбросив остаток сигареты через низенькую стенку прямо на траву зеленой лужайки.

– Боюсь, так мы никогда ни до чего не договоримся. – Солнце уже передвинулось по небосклону, тень от навеса крыши дома дошла до ее правого плеча. – Тебя не затруднит откатить меня чуть подальше?

Спереди у шезлонга имелись специальные колесики, сзади – две выдвижные ручки. Я обошел вокруг, взялся за них, приподнял шезлонг и метра на два откатил его от стенки, нисколько не сомневаясь, что Ники не перестает все время внимательно наблюдать за мной через зеркальные очки.

– Кстати, почему бы тебе не снять пиджак, Геван? Смотри, ты весь вспотел.

– Да, пожалуй, ты права. Неплохая мысль. – Я снял пиджак, небрежно бросил его на низенькую стенку, засучил рукава белой рубашки.

На террасу мягкой походкой вышла та же самая на редкость миловидная темнокожая горничная, уже без обязательного фартука, в отлично покроенном весеннем костюме.

– Миссис Дин, извините, пожалуйста...

– О, Виктория! Ты уже собралась уезжать?

– Да, мэм. Я приготовила для вас фруктовый салат. Как вы хотели, мэм. Он в высокой желтой миске на второй полке снизу, обернутый в вощеную бумагу. Приправа в бутылке рядом. Если я не нужна вам раньше, то, с вашего позволения, вернусь, скорее всего, около полуночи.

– А что, твой молодой человек уже за тобой приехал? Почему-то я не слышала, как он въезжал.

– Он остановился за воротами, на дороге, мэм.

– Пожалуйста, напомни ему еще раз, Виктория, что, когда он заезжает за тобой, пусть не стесняется подъезжать прямо сюда.

– Хорошо, мэм. Обязательно напомню, мэм. – На ее лице появилась и тут же исчезла вежливая улыбка признательности. – До свидания, миссис Дин. До свидания, сэр.

Проводив ее долгим взглядом, Ники сказала:

– Виктория просто куколка, правда? Знаешь, она два года проучилась в колледже, а сейчас вот уже несколько месяцев работает у меня, чтобы заработать достаточно денег на дальнейшее обучение. Хочет вернуться в колледж уже этой осенью. Собирается стать учительницей... В этом доме нам иногда приходится буквально искать друг друга. Он такой огромный. Вчера я попросила ее перебраться из домика для прислуги сюда, в одну из комнат для гостей. Чтобы не было так одиноко. После того, что случилось, многие из моих друзей советуют мне продать дом и переехать куда-нибудь. Но это мой дом, Геван, мой. Здесь мне хорошо, здесь я чувствую себя в комфорте и полной безопасности.

– Не многовато ли всего для одного человека?

– Ты имеешь в виду участок и стоимость содержания? Садовник, причем очень хороший и относительно недорогой садовник, у нас один на двоих с моими соседями Делахеями. Вон там, Геван, сразу за тополями виднеется кусочек крыши их дома. Да, конечно же ты прав – для меня одной этот дом несколько великоват. Но уж если говорить прямо, пусть даже для тебя это прозвучит слишком вульгарно, в нем, как ты можешь догадаться, совсем немало денег. Вряд ли я останусь здесь навсегда, но и просто так уезжать тоже не собираюсь. Сначала мне надо точно определиться, куда и зачем переезжать.

– Разве ты всегда не знаешь этого заранее?

– Геван, ты что, специально приехал сюда только для того, чтобы говорить мне гадости? Зачем тебе это?

– Вообще-то, Ники, я приехал, чтобы поподробнее узнать о том вечере, когда убили Кена. Из газетных сообщений мало что поймешь. То ли им ничего толком не известно, то ли просто ничего не хотят говорить.

Она долго, до неприличия долго молчала. Затем сказала:

– Наверное, у тебя есть полное право на это. И моральное, и просто человеческое. Мне придется сообщить тебе кое-какие сопутствующие детали, чтобы ты смог лучше понять события того вечера.

– Я знаю, что прошу слишком многого.

Ники встала, передвинула рычажок углового запора, спинка шезлонга медленно опустилась вниз, превратив его в длинную низкую лежанку. Нагнувшись, подняла с пола стоявший там флакон с жидким кремом для загара, протянула его мне со словами:

– Боюсь, это будет долгая история, дорогой, так что тебе лучше заодно заняться полезным делом.

Она неторопливо легла лицом вниз, отодвинув длинные ноги к дальнему краю лежанки, чтобы освободить для меня место, устроилась поудобнее, закинула руки назад и одним ловким движением расстегнула узенькое подобие махрового лифчика, правой рукой сняла зеркальные очки, аккуратно положив их рядом с собой на пол, удовлетворенно вздохнула, а потом, отвернув от меня лицо и обняв пальцами голову, с явным предвкушением предстоящего блаженства погрузилась в состояние полной и вполне очевидной расслабленности.

Я плеснул себе в ладонь чуть-чуть теплого жидкого крема из флакона и начал медленными круговыми движениями втирать его в нежную, уже слегка потемневшую от загара кожу спины, физически чувствуя твердые, плоские соединения мышц, слегка выступающие округлости позвонков и лопаток. Ники еще раньше предусмотрительно – чтобы не мешались – убрала вверх копну своих густых черных волос, и теперь ее открытая шея выглядела удивительно нежной, девичьей и... и по-своему даже какой:то уязвимой.

– Знаешь, Геван, последние шесть или семь месяцев мы вели на редкость спокойную, если не сказать скучную, жизнь. Абсолютно монотонную, практически без какого-либо разнообразия. Что совсем не удивительно. Когда перестаешь делать ответные приглашения, то рано или поздно перестают приглашать и тебя. Наши вечера постепенно становились... становились одинаковыми, похожими один на другой. Как будто мы погрузились в глубокую спячку. Будни, будни... Кен обычно приходил с работы где-то сразу после семи. Пойми, мне нет никакого смысла скрывать что-либо от тебя, Геван. Приходил всегда насупленный, закрытый. Будто в футляре. А когда был пьян, то вообще замыкался в себе.

– Да, я знаю.

– Никогда не шатался, не позволял себе ничего недостойного, отчетливо артикулировал каждый слог произносимого слова, но... но был полностью отключенным от всего, что его здесь окружало. В тот вечер нам надо было поужинать быстрее, чем обычно, так как я обещала Виктории отпустить ее пораньше. Она должна была успеть на вокзал – уезжала в Филадельфию навестить брата, который находился там в больнице. Поэтому, как только ужин был готов, а стол накрыт, она с моего разрешения тут же ушла. За столом, когда мы молча ужинали, я читала. Приобрела эту отвратительную привычку, не без чувства искренней горечи и сожаления поняв, что, как ни странно, нам друг с другом уже, собственно, совершенно не о чем говорить. – Ники слегка изменила положение тела. Наверное, чтобы было удобнее исповедоваться. – После ужина я убрала со стола и положила все в посудомойку. К... к тому времени... к тому времени мне...

Похоже, она начала терять нить повествования. Голос зазвучал заметно глубже и чуть более хрипло, дикция стала менее разборчивой. Что именно с ней в тот момент происходило, мне, естественно, было полностью понятно. Конечно же мне давно надо было бы завинтить крышечку флакона с ароматно пахнущим кремом, встать и снова вернуться туда, на низенькую широкую стенку, сесть, закурить сигарету, опустить рукава рубашки, надеть пиджак, принять нейтральный, совершенно незаинтересованный вид. Сколько же раз я сам себе говорил об этом! И все равно каждый раз делал все наоборот. Теперь ее спина была надежно защищена от палящих лучей солнца, но, вместо того чтобы немедленно остановиться, немедленно прекратить агонию чувств, я, сам того не осознавая, упрямо продолжал с непонятной мне нежностью водить и водить руками по ее гладкой коже. Медленно, со скоростью одного движения на два удара моего сердца.

– ...К тому времени как я, помыв посуду и убрав ее в шкаф, вернулась в гостиную, он... он уже... он уже уснул... уснул прямо на кушетке. Я... я укрыла... укрыла его... укрыла одеялом... укрыла...

Невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шепот, дыхание становилось все более глубоким и долгим. Плавные, почти непрерывные движения моих рук от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя ее тело вместе с головой, опущенной лицом на белый пластиковый подголовник шезлонга, ритмично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз...

При каждом прикосновении, при каждом долгом нажатии моих пальцев она начала слегка извиваться, а кожа ее спины, клянусь всем, чем хотите, буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Я, сам того не желая, разделился на двух Геванов Динов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, мучимый угрызениями совести за то, что делает сейчас, и еще большими чувствами острого стыда за то, что неизбежно должно произойти в самом ближайшем будущем, – совсем как ребенок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно его прекратить и больше никогда не повторять, но, несмотря на все свои усилия и раскаяние, не может; другой Геван гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе, сам того не сознавая, радовался, что вводит ее, хотя вполне добровольно, в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, -полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и которое не подлежало никакому измерению, ко мне пришло внутреннее осознание пустого дома, тихого солнечного дня, до моего слуха донеслись звуки щебета птиц, порхающих в отдалении среди веток деревьев, руки, с силой растирающей молодую упругую спину, столь знакомые короткие всхрапывания ожидания экстаза, уже начавшие сопровождать ее заметно участившееся дыхание...

Ники вдруг, извиваясь совсем как угорь, неожиданно выскользнула из моих рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, возможно означавшими мое имя, которое ей в тот момент было трудно произнести, резко перевернулась на спину. В лучах яркого солнца ее зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения, нацеленная прямо на меня грудь... Она чуть приподнялась, схватила меня за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе. Закрыв глаза, постанывая, тяжело, прерывисто дыша, горя непреодолимым желанием довести до логического конца все требуемые детали моего очевидного поражения и последующей полной капитуляции. Как она, очевидно, рассчитывала всегда и во всем.

Так я и взял жену, нет, вдову моего родного брата – яростно, всю намазанную жидким кремом для загара, обнаженную, дергающуюся и страстно всхлипывающую на превращенном в лежанку шезлонге, стоящем совсем рядом с низенькой широкой стенкой террасы в лучах яркого апрельского солнца, на фоне по-своему величественного дома когда-то живого, а теперь уже мертвого человека. Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намека на любовь. Почти совсем как если бы загнал в угол оголтелого преступника и неуклюже, жестоко, страшась и ненавидя, как можно скорее убил его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый звук плохо скрываемого нетерпеливого раздражения, я, вздохнув, снял с нее тяжесть моего тела. Так сказать, освободил ее, дал ей свободу. Ники встала, непроизвольно сощурив глаза от яркого солнечного света, наклонилась, подняла с пола террасы оба кусочка своего махрового бикини, но надевать их не стала – просто держала в опущенной руке, чуть споткнулась, выпрямилась и усталой, чуть ли не обессиленной походкой направилась к большой стеклянной двери, ведущей в спальню. Широко распахнула дверь, вошла, не останавливаясь, не произнося ни звука и не оглядываясь назад. Последнее, что мне бросилось в глаза, – это ее затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки и какая-то почти парадоксальная белизна медленно, но ритмично движущихся ягодиц.

Я сел на край шезлонга, спустил ноги, наклонился, пошарил в беспорядочно разбросанной куче одежды, нашел сигареты и зажигалку, закурил и, сложив руки на коленях, тупо, бездумно уставился на плитки каменного пола. Опустошенное, усталое и униженное животное во плоти прекрасно загорелого пляжного плейбоя, которое против его воли довели до самой высшей точки деградации. Вскоре до моего слуха донеслись отдаленные звуки падающей воды – очевидно, Ники принимала душ.

Чтобы придумать для себя ложный образ благородности и войти в него, особого воображения не требуется. Любой человек способен на это. Даже не задумываясь, не прилагая специальных усилий. Мой собственный рухнул со страшной силой, буквально в считанные минуты. Если раньше мне без труда удавалось убедить себя в наличии у меня определенной гордости, внутреннего достоинства и порядочности – нечто вроде кодекса чести Гевана Дина, – то сейчас я с ужасом увидел в самом себе совершенно противоположное: жалкую слабость и отвратительное стремление всему найти оправдание, обычно свойственное всем пустым, тривиальным людям. Увы, либидо не имеет совести!

Пока, липкий от жидкого крема Ники и собственного высыхающего пота, я безвольно и, главное, безуспешно пытался спрятаться от болезненных угрызений совести за панцирем своей предательской плоти, мысли о Кене со все большей и большей силой продолжали жестоко преследовать меня, невольно вызывая жалкие, но больно жалящие слезы стыда, раскаяния и... жалости к самому себе.

Звуки падающей воды вдруг прекратились. Лучи яркого солнца уже начали касаться черных верхушек гордо стоявших неподалеку тополей. Боковым зрением я заметил какое-то движение в проеме стеклянных дверей террасы.

– Геван?

Я медленно повернул голову и бросил на нее долгий взгляд. Ники держала перед собой большое, полностью прикрывающее ее от горла до колен голубое махровое полотенце. Ненакрашенные губы выглядели непривычно бледными, но при этом, справедливости ради следует отметить, у нее, как ни странно, почему-то хватило милосердия обойтись без торжествующей улыбки.

– Можешь пойти и принять душ, – сказала она тоном, которым, скорее всего, обратилась бы к своей горничной. – В конце спальни налево. – Она сделала несколько шагов назад и скрылась из виду.

Подождав еще несколько минут и докурив сигарету, я поднял с каменного пола мою одежду и неторопливо зашел внутрь. Бросил ее кучей на темно-вишневый ковер, на несколько секунд задержался, чтобы осмотреть роскошную по всем меркам спальню с двумя сдвинутыми вместе гигантского размера кроватями. У дальней стены низенькая кушетка, глубокое, тоже темно-вишневого цвета кожаное кресло, два невысоких книжных шкафа, встроенный телевизор и проигрыватель.

Это была спальня, специально построенная и обставленная для двоих любящих друг друга людей – по-своему трагический эвфемизм того, что мы с Ники сотворили всего несколько минут тому назад! Как сейчас общепринято называть, занимались любовью. Хотя на самом деле это было все, что угодно, только не любовь. Даже когда она в момент кульминации, то есть оргазма и завершения акта, с громкими воплями страсти судорожно вонзила длинные изящные пальцы в кожу моей спины, это тоже вряд ли можно было назвать любовью. Даже ее подобием. Любви органически присуща нежность. То же, чем занимались мы, больше подходило на грубое, чисто физическое совокупление в зловонной неандертальской пещере, после того как ее обитатели, чавкая и отрыгивая, до отвала набили ненасытные желудки дымящимся мясом только что убитого зверя.

Яркий свет плоских неоновых ламп делал ванную комнату более похожей на современную операционную, где только и ждут нового пациента, но воздух был насыщен свежим паром и ароматными запахами, а уголки больших зеркал покрыты крошечными капельками влаги. На специальной низенькой подставке с изящно изогнутыми ножками лежало большое, аккуратно сложенное полотенце кораллового цвета и пластиковый пакет со всем необходимым – бритвенные принадлежности, расческа, зубная щетка, пилка для ногтей, дезодорант... Короче говоря, стандартный комплект вещей, обычно предусматриваемый в дорогих отелях для тех, кто ненадолго остановился там в силу вдруг возникших обстоятельств. Да, почему-то не без нотки ностальгической горечи подумал я, обслуживание гостей, особенно неожиданных, здесь поставлено на вполне высоком, если не сказать профессиональном, уровне.

Душ, конечно, после того как я не без труда освоился с многочисленными хромовыми рычажками, кранами, цифровыми шкалами и регуляторами, был просто великолепен. Не только освежал, но и повышал моральное состояние. Что было особенно важно, учитывая мое недавнее падение. Или, точнее, грехопадение. Наверное, именно поэтому я принимал душ намного дольше обычного.

Когда я с коралловым полотенцем, обернутым вокруг талии, вернулся в шикарную спальню, Ники, свернувшись калачиком и поджав ноги, сидела в глубоком кожаном кресле у окна с хрустальным бокалом в руке. На ней была скромная, безукоризненно белая блузка и узенькая, плотно облегающая темно-синяя юбка цвета морской волны, блестящие черные волосы уложены в тугой узел на затылке, на лице практически никакого или, в лучшем случае, минимум макияжа. Совершенная картина невинности! На низеньком столике около кресла – серебряный поднос, запотевший от льда серебряный шейкер и точно такой же пузатый бокал, как у нее. Только пока еще пустой.

Здорово придумано, ничего не скажешь. Главное – умно и с вполне конкретной целью: не только наглядно напомнить мне о былых, куда как более счастливых временах, но и привнести отчетливую нотку такой беспристрастности, что вполне могло заметно облегчить наш неизбежный деловой разговор. Надень она что-нибудь более вызывающее, ну, скажем, даже просто скромный, но открытый домашний халатик, и распусти свои длинные черные волосы по плечам, кто знает, меня, возможно, вывернуло бы наизнанку...

– Виски вон там, дорогой. Налей себе сам, если хочешь, – сказала она, изобразив застенчивую улыбку и бросив на меня испытующий взгляд.

Я прошел мимо нее, наполнил свой бокал. Попробовал. Что ж, совсем не плохо. Увидев выражение моего лица, Ники одобрительно кивнула:

– Твоя одежда вся перепачкана кремом.

– Я сумасшедшее, импульсивное животное, ты же знаешь.

– Вряд ли тебе захочется возвращаться в ней в отель. Я сложила все в пакет. Попозже отправлю в чистку и буду хранить здесь. Пока ты не решишь вернуться и забрать ее... Взамен я тебе кое-что приготовила. Там, на постели.

Что ж, посмотрим: трусы, носки, белая рубашка в целлофановом пакете, твидовые брюки, которые вполне подходили к моему пиджаку.

– Надеюсь, не возражаешь? – кротким голосом поинтересовалась она.

– Нет. Я уже сотворил по отношению к нему нечто куда более значительное, чем позаимствовать на время его вещи.

– Он надевал эти брюки всего два раза, не больше. Они всего раз были в химчистке. Зато все остальное, поверь мне, абсолютно новое, прямо из магазина. Кроме, конечно, этого. – Она выложила мой брючный ремень и туфли.

– Я же сказал тебе, что теперь это уже не имеет значения. Ровно никакого.

– Но ведь ты был у меня до него! – Прозвучавшее в ее голосе отчаяние заставило меня повернуться и внимательно посмотреть на нее: бледное лицо только чуть темнее, чем белоснежная блузка.

– Задолго до него! Ты взял меня первым!

– По-твоему, это дает мне особые права? – спросил я, сбрасывая полотенце.

Ники отвернулась к окну, сделала большой глоток из бокала. Я неторопливо надел одежду моего брата. Брюки оказались чуть великоваты в талии и несколько коротковаты, но в целом ничего страшного. Рукава рубашки тоже были не совсем моего размера. Покончив с гардеробом, я подошел к бару, снова наполнил себе бокал, затем сел на кушетку, глядя ей прямо в лицо.

– Геван, – мягко, чуть ли не вкрадчиво сказала она. – Мы ведь оба знали, что это случится. Рано или поздно...

Я поспешил ее перебить:

– Кажется, ты говорила, что он тогда уснул и ты накрыла его одеялом.

– Геван, дорогой!

– Что происходило после того, как ты накрыла его одеялом?

– Но это же просто нечестно, Геван! Жестоко! Я хочу говорить о нас, и только о нас!

– Дорогая, искренне благодарю тебя за весьма успокаивающий душ, за одежду моего брата, за отличное виски и, само собой разумеется, за активную физиотерапию на шезлонге, но не надейся, пожалуйста, на то, что я позволю тебе ради развлечения ходить вокруг да около. Итак, ты говорила мне, что накрыла его одеялом. Что было дальше?

Ники, опустив глаза, долго с задумчивым видом смотрела в свой бокал с виски. Затем наконец выпрямилась, подняла подбородок вверх, бросила на меня какой-то оцепенелый, но полный решимости взгляд:

– Я читала интересную книгу и не отрывалась от нее, пока не дошла до самого конца. Была уже полночь. Я спустилась вниз, разбудила Кена и сказала ему, что собираюсь ложиться спать. Он ответил, что у него сильно разболелась голова и что ему лучше побыть на свежем воздухе. Может, станет полегче. Я посоветовала ему пить поменьше, но он ничего мне не ответил. Просто взял и вышел. Больше, как ты сам понимаешь, я не услышала от него ли слова. Милое прощание, не правда ли?

– О таких вещах никто не может знать заранее. Откуда же это было известно тебе?

– Спасибо, дорогой мой, спасибо. Так вот, я пришла сюда и легла спать. Моя постель вон та, справа. Свет настольной лампы с его стороны и в ванной продолжал гореть. Я заснула настолько быстро, что когда услышала звук выстрела, то сначала приняла это за начало какого-то сна. Потом подумала, может, он просто упал и сшиб что-нибудь на пол. Знаешь, ночью у нас здесь обычно фантастически тихо. Полежав чуть-чуть, прислушиваясь и ничего не услышав, решила попытаться снова уснуть, но, поскольку мысли о том, что же все-таки это было, упрямо не выходили из головы, я встала, накинула ночной халат, шлепанцы и прошла по дому. Я громко звала его, но, не дождавшись ответа, вышла на улицу и снова еще громче стала выкрикивать его имя. В тишине ночи мой голос наверняка можно было услышать на очень большом расстоянии. Обошла вокруг дома. Ничего и никого...

Тогда я вернулась домой, взяла электрический фонарик и пошла по подъездной дорожке к воротам. Там-то он и был. Лежал лицом вниз на траве, прямо у ворот, рядом с кустами сирени. Собственно, воротами их можно назвать только весьма условно – просто два столба с лампами наверху, между которыми надо проезжать. Ты наверняка видел их. Свет не горел.

Когда я увидела его, то сначала совсем не узнала. Распластавшись на траве, он казался каким-то съежившимся, маленьким, плоским... В слишком большой для него одежде. Будто надел чью-то чужую. Лицо уродливо вспухло, говорят, такое происходит из-за давления пули на мозг и... – На какой-то момент она, казалось, утратила самообладание: неподвижно, будто застыла, сидела с закрытыми глазами, но когда наконец их открыла, то продолжила рассказ все тем же ровным, бесстрастным тоном: – Смутно, как в тумане, помню: со всех ног побежала домой, позвонила в полицию, схватила одеяло, вернулась и накрыла его. Тем же самым, которым обычно накрывала, когда он до бесчувствия напивался и заваливался спать где попало. Я знала, ему не захотелось бы, чтобы его видели таким. Полиция приехала очень быстро. Много-много разных полицейских. В форме и в штатском. Появились Лестер и Стэнли. Последовало чудовищное количество ужасных вопросов. Их было столько, что в конце концов я чуть не потеряла сознание, и моему доктору пришлось срочно сделать мне укол, а медсестре сидеть со мной рядом до самого утра. Когда в субботу поздно утром я проснулась, то сразу же позвонила тебе, но... но тебя нигде не было. Остальное, полагаю, тебе известно. – Она медленно наполнила свой бокал.

– Да, известно, – покачав головой, подтвердил я. – Мне известно все остальное, включая даже твои любимые способы горячо оплакивать утрату любимого человека.

Ники бросила на меня долгий взгляд, в котором явственно просматривалось искреннее удивление. С чего бы это? Может, потому, что я перегнул палку? Потом рассмеялась. Рассмеялась мне прямо в лицо:

– Мои способы горячо оплакивать утрату любимого человека? Мои?! А ты, Геван Дин, будто чист и невинен, словно новорожденный младенец? Дорогой мой, неужели ты на самом деле собираешься убедить себя в том, что тебя изнасиловали? Против твоей воли! Знаешь, если бы так случилось на самом деле, то тогда это был бы хороший, просто отличный ход. Но все было совсем иначе. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что хотел только намазать кремом для загара спину голой женщины. Причем сделать это как можно лучше. Не более того! Ради бога, Геван, давай оба попробуем быть честными друг с другом. Может быть, это единственное достоинство, которое у нас пока еще осталось. Поэтому давай лучше называть это нашими способами оплакивать утрату любимого человека – мужа и брата. Так будет и точнее, и честнее. Кроме того, дорогой, я ведь сожалею куда меньше, чем ты. Как тебе прекрасно известно, я его не любила. А ты любил и продолжаешь любить!

Ники медленно встала и подошла ко мне – высокая, стройная, с лоснящейся нежной кожей, уверенная в себе и уже не скрывающая радости от только что полученного удовольствия... Давным-давно, когда мы знали или, по крайней мере, думали, что рано или поздно обязательно поженимся, то любили друг в друге бесконечную, неуемную жажду физической любви. Она была великолепным партнером – постоянно требовала удовольствий со смелостью и радостью, которые возбуждали меня все снова и снова. И так без конца, в любом месте и в любое время. Казалось, это будет длиться вечно... Но та Ники была всего лишь неопытной, страстно желающей познать как можно больше девчонкой, а не этой зрелой женщиной, которая сейчас стояла передо мной с усмешкой на лице. В расцвете женственности, уверенная в своих силах, точно знающая, когда и как их употребить, чтобы добиться желаемого результата.

Я закрыл лицо руками, почувствовал, как она села на постель рядом со мной, мягко коснулась моей правой кисти и прошептала:

– Давай не будем стараться делать друг другу больно, хорошо?

– Ты говоришь так, будто это ничего не стоит. Мелочи жизни. Пустяки.

– Нет, стоит. Но мы можем попробовать совершить невероятное. Ну, скажем, вернуть время назад. Нам ведь тогда было так хорошо! Может, стоит рискнуть и хорошенько поискать? Когда по-настоящему ищешь, всегда находишь. Помнишь меня?.. Ники. Меня зовут Ники. Я твоя девушка.

В комнате стало уже почти темно. Каким-то невероятным образом Ники удалось создать атмосферу, в которой я, вполне возможно, смог бы искренне поверить в то, что потерянные четыре долгих года были всего лишь глупой, нелепой ошибкой, которую не так уж сложно исправить и снова начать все с самого начала. Я отнял руки от лица, внимательно посмотрел на нее, сидящую совсем рядом.

– Да, помню. Помню тебя очень хорошо.

– Я тоже, Геван. Ты тот самый человек, у которого было все... сила, воля, энергия, но однажды все это почему-то остановилось. Ушло в никуда. Пропало...

– Потому что пропало все, для чего имеет смысл жить и работать.

– Чувствуешь себя виновным за это?