Текст книги "Ужин со смертельным исходом"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– А можно мне присоединиться? – спросила я, улыбаясь ему.

– И вам и мне. Мы создадим сообщество «Дальше и выше», или что-нибудь в этом роде. – А потом у него сделался грустный вид. – Возможно, для нас уже поздновато, Ноэль. Возможно, отныне все, что нам остается, – это искать развлечений. Например, в этом стакане, который оказался у вас в руке.

– Вы действительно так думаете? – Я быстро осушила стакан. Меня охватила какая-то странная бесшабашность. Все пойдет вразнос, и очень скоро. А я просто сижу и дожидаюсь, когда это случится. Должны же быть вещи получше ожидания. И у меня возникла сумасшедшая мысль, что, возможно, одной из них станет Стив. По крайней мере, он не кривит душой. У меня появилось такое чувство, будто я пылаю и хорошею с каждой минутой.

Пока шла игра в крокет, я все время ощущала его присутствие. Все время отдавала себе отчет в том, что он наблюдает за мной. И мне хотелось стать для него хорошенькой. Еще лучше, чем я была. Было много солнца и слишком много выпивки, я вдруг почувствовала себя беззаботной, перед глазами у меня все кружилось. И я очень сильно презирала Рэнди.

После игры и после того, как мы поели, народ перестал суетиться без толку. Стив подошел ко мне и сказал, что на озере есть место, которое он хотел бы мне показать. Я заставила себя сказать «да», не дав себе времени на слишком долгое обдумывание. Мы взяли одну из моторных лодок. Стив прихватил с собой большой термос. Сказал, что устроит пикник. Он вел лодку очень быстро, нагоняя на меня страх, когда мы поворачивали, посмеиваясь надо мной, поблескивая белыми зубами. Потом сбавил скорость, и мы оказались рядом с островом. Стив перелез через борт, вытащил нос лодки на берег, подал мне руку, и я спрыгнула на песок.

Там стояла полная тишина. Берег был травянистый. Я чувствовала, как во мне растет страх. Чувствовала, как из меня выветривается хмель. Он поцеловал меня с твердой уверенностью, которая меня напугала. Для храбрости я выпила из крышки термоса. Он ласкал меня. В его прикосновениях чувствовалась уверенность. А у меня все никак не проходила дрожь. И возникло такое странное чувство, будто прежде я уже видела мужчину, который делал то же самое, что-то нашептывая, оглаживал твердыми руками норовистую лошадь. Мы находились в полном уединении. Трава была высокая и мягкая. Каким-то образом, вроде и не собираясь этого делать, я позволила ему завести меня дальше той точки, откуда еще можно было повернуть назад, не выставив себя в совершенно нелепом свете. Было что-то такое в этой его уверенности.

А потом он взял меня, и я поняла – это именно то, чего я хотела всю мою жизнь, а потом поняла, что люблю его и всегда буду любить, и призналась ему в этом много, много раз. А он сказал, что это замечательно, то, что с нами случилось, и что нам следует быть осторожными в своих планах. Но я уже все для себя решила. Ничто другое не имело значения. Я стеснялась, когда он смотрел на меня. Это казалось настолько невероятным – то, что я нашла его там, в этом месте, в этой компании. Найти Стива, которого я люблю, прячущегося за этой маской нахального городского типа. Когда, в конце концов, стало темнеть, мы оделись, забрались в лодку и отправились в обратный путь: Рэнди стоял на причале, когда мы подплыли. Мне захотелось посмеяться над ним. Я, наконец, освободилась от него. Мне не терпелось рассказать ему, что со мной случилось и как именно это освободило меня.

Когда прекратился шум мотора, Рэнди проговорил:

– Где ты была?

Я ответила в манере Уилмы, чувствуя себя бесшабашной и смелой:

– Да вот, дорогой, устроили что-то вроде пикника. Соскучился по мне?

Он ушел прочь. Стив все старался меня утихомирить. Нельзя сходить с ума. А мне было слишком хорошо. У меня было такое чувство, будто во мне много-много электрических лампочек, кастаньет и меха. Я выпила еще немного и стояла рядом со Стивом. Пусть кто угодно на свете видит, что я стою рядом со Стивом. Мне хотелось, чтобы они прочитали это на моем лице, в моей походке, в тональности моего смеха. Потому что я освободилась не только от Рэнди, я освободилась и от других вещей – от мучительной скованности, от стыдливых выдумок. Я освободилась, чтобы быть женщиной и любить так, как мне хочется, а не по своду правил.

Я обрадовалась, когда Уилма предложила поплавать без купальников. У меня как раз был соответствующий настрой. После того как я сбросила свой купальник, на какое-то мгновение зажегся свет. Но я ничего не имела против. Я была не против, чтобы меня кто-то увидел. Это тоже было показателем моей новообретенной свободы. Я зашла в воду и подождала, когда Стив отыщет меня. Он отыскал. Мы лежали на воде. Держались за руки. Я скользнула в его объятия. Мы целовались под водой. Я чувствовала себя гладкой и живой. Чувствовала себя бесстыдной. Смеялась без всякого повода. Просто оттого, что я живая. Потом я снова была с ним – после дурацкой игры в салки. Услышала, как Гилман зовет Уилму. «Уилма! Эй, Уилма!» – надрывался он. А я говорила Стиву о том, как сильно его люблю. Он попросил, чтобы я вела себя тише. Я обиделась. Надулась на него. Потом тоже стала вслушиваться, ожидая, что Уилма отзовется. И удивлялась, почему она этого не делает.

И вдруг вода как будто разом похолодела. У меня застучали зубы. Я поплыла к причалу.

Глава 10
Пол Докерти – после

Когда Стив сказал мне, что Уилма, кажется, утонула, секунд десять я стоял, ничего не соображая. После такого сна голова работает медленно. Но потом отбросил мысль, что это может быть розыгрыш. Стив не сумел бы сыграть так убедительно.

– Вы уже позвонили? – спросил я его.

– Позвонили? – переспросил он озадаченно.

Я вспомнил, где видел телефон. Зашел в дом. Раздалось гудков десять, не меньше, прежде чем сонная телефонистка ответила с нотками возмущения в голосе. Я резко проговорил:

– Это звонят из имения Феррис. Уилмы Феррис. Знаете, где это?

– Да.

– Миссис Феррис утонула. Мы ищем ее. Свяжитесь с теми, кто может приехать сюда с необходимым оборудованием. Сможете это сделать?

После паузы телефонистка ответила голосом, в котором не осталось и следа сонливости или раздражения:

– И с полицейскими, и с шерифом. Сию минуту, сэр.

Я все еще был в плавках. Спустился на причал. Они суетились вокруг, вглядываясь в холодную, неприветливую воду.

– Где ее видели последний раз? – спросил я.

Они заговорили, споря, перебивая друг друга, и в результате выяснилось, что никто этого не знает. Я посадил Стива и Гилмана Хайеса в моторную лодку, и мы отплыли. Рэнди Хесс управлял лодкой. Он захватил с собой из дома большой фонарь. Я оттолкнулся, и лодка отплыла на некоторое расстояние от берега. Мы по очереди ныряли с носа, ориентируясь по направленному вниз лучу фонаря. Там было чертовски глубоко. Я всего один раз смог дотронуться до камня на дне. Хайес утверждал, что ему каждый раз удается достать до дна. Возможно, так оно и было, с его-то легкими. Я знал – шансы на то, что мы ее найдем, ничтожны, но попытка того стоила, даже при астрономически малой вероятности. С каждой отсчитанной минутой уменьшались ее шансы выжить, даже если мы ее найдем. Тут еще было и другое. Ради самого себя мне нужно было предпринять все возможное. Потому что я знал, что не смогу искренне жалеть о ее смерти. Стоило мне хоть немного ослабить мои усилия, и я почувствовал бы себя почти соучастником.

Каждый раз, когда я выныривал, жадно хватая ртом воздух, цепляясь за лодку, я слышал нелепые звуки, издаваемые Мэвис. Что-то ненастоящее было в этих звуках. Слишком уж надрывное. Я испытывал к ней отвращение, которое казалось мне неестественным.

Стив вцепился в лодку рядом со мной и проговорил, стуча зубами:

– Какой в этом смысл, Пол? Черт возьми. Это ведь иголка в стоге сена. Озеро-то большущее.

Потом я услышал вдалеке сирены.

– Еще несколько раз, Стив. Давайте.

– Тогда вы и меня тоже будете искать.

И все-таки мы продолжили. А потом приплыли обратно к берегу, и я знал – кто бы теперь что ни сделал, уже слишком поздно. Слишком поздно для Уилмы. Срочность уже отпала. Теперь это стало рутинной процедурой поднятия тела. И ничем больше. Я поговорил с полицейским и с человеком по имени Фиш и услышал на дальней стороне озера звуки моторов на лодках, направлявшихся к имению Феррис. Свой халат я бросил на конце причала, со стороны берега. Я надел его, отыскал почти пустую сигаретную пачку в кармане. Махровая ткань халата высушила мое тело, мне стало теплее. Хотелось с кем-нибудь поговорить, но уж точно не с Мэвис. Я поднял взгляд на каменные ступеньки и увидел Джуди Джону, сидевшую там. Она казалась маленькой, съежившейся и немножко неприкаянной. Мои щеки обдало жаром, когда я вспомнил, как грузно опирался на нее, расчувствовавшийся с пьяных глаз, глупый. И все-таки из всех людей, находившихся там, она казалась единственной, кто, пользуясь старым, избитым выражением, был человеком моего склада. И это само по себе как-то не укладывалось в голове. Известная комедийная актриса и деловой человек. Но я видел выражение лица Фиша, когда тот обнаружил купальник Уилмы в кармане ее халата. Мы с Фишем были в равной степени потрясены. И вот передо мной Джуди Джона, которая, несомненно, была участницей такого веселого, такого безумного купания, и, возможно, мне лучше было бы попробовать отвести душу с людьми вроде Фиша, которые разделяли мои отжившие викторианские представления.

Я спросил ее, не подождет ли она минутку, пока я схожу за полотенцем и сигаретами. Она согласилась. Я ничего не сумел уловить в ее голосе.

Я быстро сходил туда и обратно. Спросил насчет купания. И выяснил, что она, Рэнди и Уоллас Дорн остались в одежде. Уж не знаю, почему это имело значение. Но мне стало приятно. А вот до Мэвис мне не было никакого дела. По мне, так пусть хоть в витрине универмага «Мейси» себя выставит. Выходит, Мэвис сумела-таки добить то, что давно уже умирало. Добить окончательно.

И нет ничего тоскливее этого. Как это там говорится? Кому-то должно быть до вас дело. Хоть кому-то. Кто-то должен быть по-настоящему неравнодушен к вам. Это своего рода большой детский сад, и вы торопитесь домой с золотой звездочкой, приклеенной на лоб, чтобы вами восхищались. Или идете домой с синяком, требуя наложить мудреную повязку. Окружающий мир – огромное холодное пространство. Люди умирают в чужих городах. Некрологи помещают на последних страницах. А шарик из грязи все крутится, и по праздникам устраивают парады. Вам необходимо иметь кого-то. Возможно, по-настоящему все умирает, когда вы, наконец, осознаете, что ей на вас наплевать, что она всплакнет по вас, как это заведено, но с тем же оттенком наигранного драматизма в голосе, который я слышал, сидя там с Джуди, на ступеньку ниже ее. Это заставило меня ощутить холод и одиночество.

У меня возникла нелепая мысль, что у Джуди теплые руки и что я хочу, чтобы они обвились вокруг меня, и хочу, чтобы она сказала мне, что ей со мной спокойно, что я представляю для нее какую-то важность. Хотя, конечно, мне к ней не подступиться. Нет – пока она оставалась Джуди Джоной, – потому что она была как жонглер. Она была занята тем, что удерживала параболу из сверкающих предметов, вращавшихся вокруг нее, и стоит только протянуть к ним руку, как они все попадают и разобьются, и представление будет сорвано.

Джуди сказала, что замерзла и хочет одеться. Ветер чуть усилился.

Я вернулся в нашу комнату. Продукция «Феррис» на туалетном столике. Густой запах «Голубого неона» в комнате. Моя кровать, смятая после пьяного сна. Я стоял в комнате и чувствовал, как что-то происходит со мной. Вы движетесь по инерции. Вас поставили на беговую дорожку, завели ключиком в спине, и вы бежите. С хорошим ключиком и хорошей пружиной, вы бежите всю свою жизнь. Но вот пружина соскакивает, или, возможно, ключ не провернули достаточное число раз. И внезапно обнаруживаете, что пробежали и остановились. Это был тот самый случай. Я остановился прямо там. Возможно, это точка для принятия решений. Или для переоценки ценностей. Не знаю. Но я оставался неподвижен на моей беговой дорожке, и ничего не поворачивалось, ничто меня не подталкивало. И случилась чертовски странная вещь. Я почувствовал себя свободным. Господи, я мог завести мою собственную пружину, вращать шестеренки и найти себе новую дорожку. Я был рад, что все остановилось. Никакого больше подстегивания самого себя ради целей и желаний, которые стали бессмысленными. Никакой больше дурацкой беготни. Здоровье, голова на плечах и хорошее пищеварение. Я мог рубить лес, торговать машинами, выращивать кукурузу. Да что угодно. Расшибиться в лепешку ради тех целей и желаний, какие сам выберу, и я хотел, чтобы это началось с прогулки по проселочной дороге по местам, в которых я никогда не был.

Я стоял в этой спальне, которую делил с чужим мне человеком, и меня разбирал смех. Потом оделся, причесал волосы, вышел на улицу и двинулся, огибая дом, в сторону заднего двора. Мне не хотелось никого видеть. Только быть там, где темно, повнимательнее присмотреться к себе и попытаться выяснить, что все-таки со мной происходит. Какое-то время я шел вокруг дома. Под моими ботинками похрустывал гравий. Было холодно. Я сходил обратно и взял пиджак потеплее. Мэвис валялась на кровати, ныла и хлюпала носом. С таким же успехом я мог бы находиться за сто миль отсюда.

Затем вернулся на улицу, и Джуди заговорила со мной из тени возле дома, до смерти меня напугав. Она сказала что-то непонятное насчет того, как нелегко бегать по воздуху, а потом начала издавать самые невероятные звуки, какие я когда-либо слышал от женщины. Это было какое-то завывание сквозь стиснутые зубы, что-то вроде спазма, от которого ее согнуло пополам, и у меня ушло несколько секунд на то, чтобы осознать – она пытается сдержать рыдания. Я подвел ее к нашей машине, усадил внутрь, обхватил руками, прижал ее лицо к своей груди и сказал ей – давай!

И она выплеснула. Всю вселенскую скорбь. Плакала как ребенок. Из-за тысяч вечеринок, на которые ее не пригласили. Из-за сотен поломанных кукол. Из-за любви, теряемой десятки раз. Она больше не была Джуди Джоной – лицом на голубом экране, заставляющим надрывать животы от хохота собравшуюся в студии публику. Плачущая девушка в моих руках. Ну и дела! Это заставило меня задуматься о людях, которые женятся на звездах большого экрана, – этих безвестных докторах, импресарио и сценаристах. Выпадает ли им такое? Отогревать в своих руках беспомощных звезд? Ореол так ярок, барабаны так грохочут, что вы забываете про то, что они женщины. Женщины в том, что касается слез. Женщины с хлюпающим носом, с головной болью, лосьонами и страхами. Женщины, которые обжигают пальцы, у которых рвутся бретельки, которые проклинают спустившиеся петли на новых чулках, храпят, когда спят на спине, следят за своим весом, баюкают своих сестричек, потеют в жару, болтают в холод, сморкаются, мечтают о платьях, грустят. А как же иначе? Они – люди, они женщины. И, как всем людям, им тоже не чуждо это чувство невыносимого одиночества.

Я держал Джуди до тех пор, пока все это не прошло, пока она не справилась с этим, подавив всхлипывания. Затем она высморкалась, отодвинулась от меня, задрав подбородок, и, как я подозревал, уже начала на меня злиться за то, что я был там и видел, как это случилось.

Мы немного поговорили. Я почувствовал, что она перестала на меня злиться. Положил ладонь ей на плечо. Как бы невзначай. Она прильнула щекой к моей руке, а потом, повернув голову, легонько провела губами по тыльной стороне моей ладони. Быстро скользнула в мои объятия, когда я потянулся к ней.

Я помню, как впервые поцеловал девочку. Кажется, мне было тогда почти тринадцать. Это была традиционная игра. В почту. Ее звали Конни, держалась она очень робко. У нее дрожал голос, когда она сказала, что у нее есть заказное письмо для Пола. А я вообще чуть не умер. Девчонки! Бог ты мой! Девчонки! Я был исполнен высокомерного мужского презрения. Но должен был довести дело до конца. Я попался в ловушку. Почта находилась в темном конце прихожей. Конни дожидалась меня там, наклонив голову. Я собирался лишь быстро, отрывисто чмокнуть ее куда-нибудь в лицо. Вы помните, как это было? Их аромат? Первое осознание? Эти губы, потрясающе, невероятно мягкие. У вас в голове сложилось твердое убеждение, что девчонки жалкие создания. И вдруг эти губы берут ваше представление, основанное на ожесточенном неприятии, подкидывают его в воздух, и оно приземляется оборотной стороной, внезапно порождая сотни тайн, требующих своего разрешения. И девчонки из презренных созданий мгновенно превращаются в источник всех горячек. Казалось бы, больше уже не пережить снова этого первого поцелуя. Никогда. Но каким-то образом губы Джуди тоже перевернули все мои представления с ног на голову, сметая все известное и возведя вместо него череду новых невероятных величин.

Потом она зашевелилась, вывернулась и ушла. Прочно запечатлев у меня на губах то, чем она была, и намек на то, чем могла бы стать. Навсегда. И у меня хватило глупости подумать, что для нее это было бессмысленно, так же бессмысленно, как для меня. Слишком много мужской подозрительности. Возможно, слишком часто обжигался. Не осознавая, что импульс должен быть взаимным, чтобы вообще был какой-то импульс. И быть чем-то, что не слишком часто используешь, не слишком часто отдаешь. Поцелуй. Бог мой, сколькими влажными поцелуями вы украдкой обменивались в любой из субботних вечеров? Например, у вас на кухне, когда вы собирали гостей? И как много таких поцелуев перерастало затем в ласки в мотеле, кульминацией которых становится акт, достигающий своего непотребства уже только через одну свою бессмысленность? Наверное, я старомоден. Установившийся порядок вещей, ощущение чего-то хорошо знакомого и ограниченность сталкивают вас с края портика, прямиком в презрение и отвращение к самому себе. И если вы едите пищу, приправленную специями, так чего уж там – можно и чашку горячего кофе выпить.

Здесь все было честно. Она облокотилась спиной о дверцу машины и сказала мне об этом, сказала, что это конечная остановка на автобусном маршруте, затем вылезла и ушла. Но не раньше, чем я наплел что-то маловразумительное насчет того, что Мэвис можно исключить из этого расклада. Говорил, зная, что это слишком скоропалительно и слишком нелепо. Один раз она оглянулась. Бледное лицо, выхваченное светом.

Я довольно долго сидел в одиночестве, себя уговаривая. Ну же, будь большим мальчиком, Пол. Веди себя по-взрослому. Ты только что поцеловал знаменитость. Это ошеломило вас обоих – если допустить, что она не играла. (Я знаю, что не играла! Я это знаю!) Вы оба расстроены тем, что произошло с Уилмой. (Нет. Мы расстроены другими вещами. И мы можем стать ответом друг для друга, потому что я знаю, что мы хотим одного и того же.) И обстановка тут сумасшедшая. Среди таких декораций тянет на глупости. (Хотя то же самое случилось бы и во время прогулки на пароме за десять центов, и в общественном парке, и на пикнике, и на балконе. В точности то же самое, стирающее все, что происходило до настоящего момента.) А ты неисправимый романтик, Пол. Всегда выискиваешь веревку из волос, свисающую с высокой каменной башни, всегда готов привязать знамя к своему копью. (Но до сих пор все никак ее не находил. Всегда высматривал не в тех башенных, оконцах. Наряжался не в тот цвет.) А она девушка занятая и на следующей неделе, повстречав тебя на улице, в какой-то момент посмотрит озадаченно, а потом, быть может, вспомнит, как тебя зовут. (С ней это случалось, так же как и со мной.) Да и в любом случае, дружище Пол, ты женат и все это завязано с твоей работой. Ты не бросишь все это вот так, вдруг, из-за того, что тебя угораздило жениться на той женщине, которая временами может быть редкостной дурой. (Глупой, злобной, неглубокой и фальшивой. Слишком эгоистичной, чтобы стать матерью. Предсказуемо неверной – если этого еще не произошло, значит, скоро произойдет. На женщине, которую ты интересуешь только в качестве кормильца.) Так что брось ты это, Пол. (А что, если ты не можешь? Что, если это не подвластно твоей воле?)

Все равно брось.

И тут пришла Мэвис, застав меня врасплох, и увидела, о ком я собирался с ней поговорить. Она повернулась и ушла прочь. По крайней мере, хоть перестала реветь. Мне хотелось выскочить из машины, нагнать ее в три шага и изо всей силы огреть по затылку. Потом я задался вопросом – скольким людям приходят в голову такие безумные мысли? Например, по дороге сюда, когда мы поссорились, я все посматривал на кабины встречных грузовиков. Один резкий поворот руля. Как часто такое происходит? Машина перестает слушаться руля. Жена все ноет, ноет и ноет. Мужчина сидит ссутулившись, вцепившись в руль. Так что, возможно, во многих случаях нытье успевает смениться коротким вскриком, прежде чем раздается взрывной хруст, после которого следуют протяжный скрежет, лязг, и оба умирают, охваченные безумием.

Да, я хотел поговорить с ней, я собирался поговорить с ней. И Мэвис не понравилось бы то, что я готовился ей сказать. Потому что, независимо от Джуди, независимо от того, выиграл я, или проиграл, или сыграл вничью, или мне засчитано поражение за неявку, с меня достаточно. Достаточно Мэвис, «Манхэттен менеджмент». У меня возникло фантасмагорическое видение в духе Дали. Я сидел в большом жестяном корыте посреди пустыни, и меня дочиста отскребали большой щеткой, изнутри и снаружи. Потом мозги извлекут из белой пены, аккуратно прополощут в родниковой воде и вставят обратно в черепную коробку.

Пружина заводилась, и колесики нацеливались в другом направлении. Никаких дорожных знаков не было. Я провел там много времени наедине с собой. А когда вышел из машины, чувствовал себя скрюченным и оцепенелым, как будто долго сидел под напряжением. Я смотрел, как горы начинают проступать в первых серых просветах воскресного утра, когда услышал крики. Все огни снова зажглись, затмив утро. Я поспешил к воде.

Они достали Уилму. Стив и полицейский приподняли тело, завернутое в брезент, вытащили его из лодки. Но поскольку действовали неуклюже, уронили, и она, голая, выкатилась из-под своего покрова. Я посмотрел на это тело и решил, прямо там, что совершенно не предрасположен к некрофилии. Объективно я сознаю, что это было роскошное, соблазнительное тело. Но оно было совсем, совсем мертвым. Я повернулся к нему спиной и услышал, как Джуди кричит им, чтобы они ее накрыли. Я знал, что мы с ней испытываем одни и те же чувства.

Чиновники приступили к своим обязанностям и прогнали нас с причала. Лодки стали поворачивать домой, к женщинам, которым предстояло всласть посмаковать этот лакомый кусочек.

Слушай, Хелен, я только что узнал – там такие вещи творились. Натуральные оргии. Все эти городские, которые скачут в чем мать родила. Готов поспорить, что без наркотиков тоже не обошлось. Вообще-то про мертвых или хорошо, или ничего, но я могу тебе сказать, Хелен, – мне уж точно не жаль, что весь этот сброд перестанет сюда таскаться. Надеюсь, что дом достанется каким-нибудь действительно симпатичным людям. Знаешь, эта Джуди Джона тоже была там. Если осенью она снова появится в передачах, я запрещу детям на нее смотреть. Собираюсь написать ее спонсору. Я так скажу, Хелен, – если человек не живет достойно, у него нет никакого права выступать перед публикой.

Я оглядывался вокруг, отыскивая Джуди, но не мог ее найти. Потом догадался, что она ушла в свою комнату, и направился в сторону кухни со смутными мыслями о горячем кофе. Прошло некоторое время после того, как нашли тело, и мир уже наполнился мутноватым дневным светом, когда всех нас собрали в просторной гостиной. Мистер Фиш решил сказать нам несколько слов.

Наверное, я глазел на Джуди, как изнемогающий от любви щенок. Мне хотелось выяснить, как она выглядит при дневном свете. Мне не терпелось узнать, что она любит на завтрак, как долго ей принадлежит этот поношенный свитер, какие книги она читает, отчего плачет, какой размер туфель носит.

И тут я услышал, что Фиш говорит что-то дикое. Я уставился на него, и в конце концов до меня дошло. Это не несчастный случай. Она не просто утонула. Тут не фатальное сочетание: алкоголь, темнота и вода озера. У нее на затылке дыра.

Так что вместо скандального происшествия по пьяной лавочке мы получили громкое убийство. Ничего себе! Я разом задумался о миллионе вещей, соотнося все это с работой, которую пытался делать. Воздействие на рынок? Какие утвержденные рекламные акции окажутся теперь в дурном вкусе? И кто будет всем этим заправлять?

Нас предупредили, чтобы мы не уходили далеко ввиду предстоящего приезда более крупных чинов. Я отдал ключи от моей машины полицейскому. Ноэль Хесс откололась от компании. Народ начал бесцельно слоняться вокруг. Другой полицейский разговаривал с Джуди. Я все придумывал подходящий повод, чтобы прервать их и увести ее туда, где мог бы с ней поговорить. Просто поговорить. Просто смотреть на нее. Она чем-то рассмешила полицейского. Позади Джуди я заметил Мэвис, уже не плачущую, с лицом, неприятно распухшим от слишком обильно и слишком долго проливаемых слез. Мэвис выглядела потрясенной и разгневанной.

Я видел, как это начиналось, и сначала ничего не понял, подумал, что это какая-то игра в дурном вкусе, а потом, когда сообразил, что должно произойти, заметил, как Джуди тоже повернулась и тоже стала смотреть. В какой-то момент у меня возникло ощущение, будто я стою по шею в клее, не в силах пошевелиться или заговорить. Это происходило как на замедленных кинокадрах. Жуткое растянувшееся движение, сопровождающееся поблескиванием меди, и ничто на свете было не в силах его остановить. И не остановило.

Потом полицейский и я бросились туда, в один и тот же момент. Но поздно. Слишком поздно. Я увидел сверкнувшую синюю дугу, услышал звук удара, лицо запрокинулось и на какой-то момент перед падением стало застывшим, отсутствующим. Все, находившиеся в зале, замерли, потрясенные увиденным и криком, казалось запекшимся на высоких стенах, затем стали отворачиваться, чтобы не смотреть. Я увидел глаза Джуди, обращенные на меня, ясные, настоящие и хорошо знакомые, и сделал полшага к ней.

Молодой доктор опустился на колени. Я обратил внимание на его лицо, когда он поднял его вверх. На нем не было никакого выражения. Конечно, и доктор, и полицейские постоянно встречаются со смертью, и у них должны быть такие закрытые лица.

Все было кончено, и ничто уже не будет таким, как прежде.