Текст книги "Жизнь и время Чосера"
Автор книги: Джон Чамплин Гарднер
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
Не прошло и года, как у короля появились новые, более приятные заботы. Государственным деятелям, годами искавшим случая заключить династический брачный договор, который усилил бы Англию, наконец-то улыбнулась удача. Далекая Богемия, действуя по своей собственной инициативе, обратилась к Англии с матримониальным предложением. Черноглазая принцесса Анна, воплощенная утонченность и мягкость, выразила заинтересованность в заключении посредством брачных уз союза с могущественной (с чешской точки зрения) Англией. Представители Англии на последовавших переговорах – вполне возможно, что в их числе был и Джеффри Чосер, – изучая это предложение, боялись поверить в неожиданную удачу, но чем больше они вникали в суть дела, тем заманчивей представлялась им эта женитьба: Богемия присоединяла к союзу с Англией свою собственную систему союзов с немецкими и славянскими государствами. Что до Ричарда, обвенчавшегося с Анной в 1382 году, то ему невероятно повезло, если учесть, что династические браки по расчету, как правило, не бывали счастливыми. Он полюбил Анну и продолжал преданно любить ее все двенадцать лет до ее смерти. Когда она умерла, горе его было так велико, что он приказал разрушить любимый дворец, где его мучили воспоминания о невозвратном прошлом.
Нам нужно было более или менее подробно остановиться на условиях, которые привели к крестьянскому восстанию, и на том, какую позицию занимали тогда король Ричард и его придворные советники, так как это проливает важный свет на позднейшую поэзию Чосера и его дружески преданное, хотя подчас и критическое отношение к королю. Но, занимаясь рассмотрением общих исторических вопросов, пусть даже и проясняющих наше понимание предубеждений и опасений Чосера, мы оставляли в стороне не менее важные для нас конкретные подробности биографии Чосера в период от коронации Ричарда до крестьянского восстания, поэтому для пользы дела вернемся немного назад.
Период между 1377 и 1382 годами был для Чосера не только временем дурных предчувствий – временем, когда враждебность крестьян к правительственным чиновникам непосредственно угрожала его личной безопасности и безопасности всей его семьи, – но и временем почти непрекращающихся неприятностей, огорчений, досадных незадач. Почти непрерывно ему приходилось переносить тяготы, связанные в средние века с путешествиями. После первой своей поездки в составе посольства, имевшего целью посватать Ричарда за Марию Французскую и заключить соответствующий брачный договор (1376 год), Чосер в конце февраля – марте 1377 года ездил во Фландрию и побывал во Франции, в частности в Париже и Монтрё, возможно по-прежнему выполняя ту же матримониальную миссию (если верны данные, согласно которым Мария умерла в мае). Так или иначе, он путешествовал за границей «по секретному делу короля» и, вероятно, все это путешествие, либо его часть, проделал в обществе известного военачальника и дипломата, ветерана мирных переговоров сэра Томаса Перси, который уезжал из Англии в то же время и посетил, согласно сохранившимся документам короны, те же места. Весной 1377 года Чосер совершил еще несколько поездок за границу, надо полагать, выполняя трудные и ответственные поручения, потому что в апреле месяце он получил за свою работу 20 фунтов стерлингов (4800 долларов), а в мае Чосера, по всей очевидности, уже снова не было в Англии, поскольку в этом месяце его заместителем в Лондонском порту был сделан некий Томас Ившем, «гражданин Лондона» и заимодавец короля, годами связанный со сбором таможенных пошлин, которому было поручено выполнять за Чосера работу, пока тот находится «в дальних краях». Трясясь милю за милей в седле, или тащась в средневековом рыдване через леса, кишащие разбойниками, или же стоя на палубе утлого суденышка, которому ежеминутно угрожала опасность встречи в море с кораблями французов или пиратов, а в мыслях уносясь обратно в Англию, где на таможне теперь хозяйничали жулики, подвергая угрозе не только его репутацию, но и саму жизнь, поэт должен был призывать на помощь всю свою прославленную жизнерадостность, чтобы не пасть духом. В конце июня 1377 года он вновь отправился за границу – на этот раз вести переговоры о женитьбе короля Ричарда на какой-то другой французской принцессе (Мария к тому времени умерла), – правительство удосужилось оплатить его расходы по этой дипломатической поездке лишь 6 марта 1381 года.
На этом странствия Чосера не кончились. С 28 мая по 19 сентября 1378 года его замещал по службе новый заместитель, Ричард Баррет, который около четырнадцати лет был связан с лондонской таможней. В течение этих месяцев Чосер совершил вторую, как принято считать (а на самом деле, может быть, и третью), поездку в Италию, на сей раз – мы уже имели случай упомянуть об этом – в Ломбардию, чтобы переговорить с правителем Милана Барнабо Висконти о возможности брачного союза с Екатериной. Возможно, что миссия Чосера включала в себя также ведение переговоров по военным вопросам при участии зятя Барнабо сэра Джона Хеквуда (поездка Чосера была оплачена по счету военных расходов) и переговоров об улаживании запутанных отношений Англии с папой Галеаццо Висконти.
По всей видимости, Чосер отправился в Италию во главе небольшого отряда, в котором было, помимо него, еще пять человек. Переправившись морем из Дувра в Кале, он вновь пустился в утомительное, унылое путешествие по суше, делая от силы миль пятьдесят в день. Дорога шла сначала через Францию с ее по-летнему живописными, хотя и обезображенными войной долами и холмами, затем стала подниматься в пустынные, наводящие ужас Альпы. Тут уж путникам, с трудом продвигавшимся горными дорогами под музыку водопадов, пришлось намучиться: лошади, в хлопьях пены, напрягались из последних сил и в испуге пятились, когда дорога поворачивала под гору; вероятно, испуганно озирался по сторонам и наш герой, ибо на этот раз партия путешественников была малочисленной и могла подвергнуться разбойничьему нападению диких горцев. Впрочем, к тому времени отряд Чосера, возможно, соединился с партией сэра Эдуарда Беркли – десять человек и десять лошадей, – который, видимо, входил в состав того же посольства. Находясь в Ломбардии, поэт наверняка наведывался в фамильную библиотеку Висконти, которая была предметом законной гордости этого рода и могла похвастать тогда одной из красивейших книг в мире – знаменитым «Часословом» Висконти.
Уезжая в Италию, Чосер назначил своими поверен ными, которые ограждали бы его интересы в случае судебных тяжб, поэта Джона Гауэра и Ричарда Форестера (или Форстера) – вероятно, того самого Форестера, который в 1369 году служил вместе с Чосером при дворе в ранге эсквайра, а впоследствии стал преемником Чосера как арендатор дома над Олдгейтом. Зачем понадобились Чосеру услуги адвокатов, с достоверностью сказать нельзя. Вполне могло статься, что он просто решил обезопасить себя на всякий случай. При отъезде за границу было в порядке вещей заручиться на время своего отсутствия защитой от исков в суде с помощью «охранных листов». Но в тех обстоятельствах охранные листы, возможно, казались Чосеру недостаточно надежной защитой. Они защищали человека от судебного преследования, но не обеспечивали его правовыми средствами предъявления исков к другим с целью взыскания или в порядке самозащиты. В свете всеобщей враждебности к правительственным чиновникам Чосер, видимо, счел за благо принять все доступные меры предосторожности.
Дорожные неудобства нескончаемо долгого путешествия в Италию не были единственной отрицательной стороной этой поездки. Похоже, она не принесла Чосеру ощутимых материальных выгод. Более того, едва только поэт вернулся в Англию, на него посыпались мелкие денежные неприятности – требования об уплате казне долгов за прошлый год, в частности два требования о внесении канцелярских пошлин (за скрепление печатью жалованных грамот – сборы, несколько напоминающие высокие нотариальные пошлины в современной Англии) и требование лондонского шерифа от 1377 года о возвращении Чосером денег, переплаченных ему казной. Чосер добился отказа истцов от этих требований, а в ноябре месяце стребовал с казначейства недовыплату по ренте, пожалованной в свое время его жене, с момента подтверждения Ричардом этого пожалования. Почти наверняка тут не обошлось без помощи Джона Гонта.
Как видно из сказанного (и весь дальнейший опыт Чосера подтверждает это), в XIV веке работать на правительство – при всей престижности этого занятия – было накладно и хлопотно. Осложнения, с которыми Чосер столкнулся в конце 70-х годов при получении из казны того, что ему причиталось, были лишь началом. Хотя в иные периоды ему и Филиппе сполна и в срок выплачивались положенные суммы – например, когда он лично вел учет шерсти в таможне и в силу этого тесно сотрудничал с персоналом казначейства (надо сказать, что вообще-то ему лучше, чем большинству других английских государственных служащих XIV века, удавалось стребовать с казначейства собственное жалованье), – сплошь и рядом он оказывался вынужденным прибегать к всевозможным уловкам, чтобы получить деньги, которые ему была должна казна: добиваться прощения короной его собственных долгов ей (как тогда, когда в бытность свою чиновником по производству королевских строительных работ он был ограблен разбойниками, отобравшими у него казенные деньги), обращаться с просьбами о денежных пожалованиях, занимать деньги у казначейства и просить затем о погашении долга (излюбленный прием Алисы Перрерс) или же – вероятно, это средство он приберегал на самый крайний случай – обращаться за содействием к Джону Гонту. За участие в переговорах 1376–1377 годов во Франции Чосер не получал никакой платы вплоть до 1381 года, да и тогда только в форме «подарка» от короля (22 фунта стерлингов, или 5280 долларов), а за поездку в Ломбардию ему выплатили деньги только в ноябре 1380 года. Разумеется, все эти финансовые неприятности чинили ему не Ричард и не члены правительственного совета, а сквалыжные по долгу службы королевские чиновники. Ведь неписаный закон обремененного долгами правительства гласил: «Никогда не плати, пока кредитор не возьмет тебя за горло».
Хотя получение из казны причитающегося всегда было сопряжено с затруднениями, это еще не значит, что Чосер терпел в ту пору большую нужду. Помимо ренты, он получал жалованье за работу в таможне, составлявшее 10 фунтов стерлингов в год (2400 долларов), плюс ежегодное «вознаграждение» в размере 10 марок (1600 долларов), плюс различные премиальные, не говоря уже о том, что таможенная служба, возможно, приносила ему значительно больший доход. Как надсмотрщик таможни, он давал присягу в том, что никогда не будет принимать «подарков» за исполнение своего служебного долга, но обязательство это не всегда строго соблюдалось; более того, нарушали его, наверно, гораздо чаще, чем соблюдали, как это явствует из дела некоего Джона Белла, которого уличили на суде в том, что он принимал денежные дары. Чосер, кроме того, получал жалованье (размер его нам не известен) за исполнение второй своей должности – надсмотрщика «малой таможни», а также за отправление обязанностей таможенного контролера по шерсти и субсидиям. Следует добавить, что, помимо этих жалований, премий и прибавок, Чосер некоторое время получал вознаграждение за выполнение опекунских обязанностей, возложенных на него королем. Когда в 1375 году умер кентский землевладелец Эдмунд Стэплгейт, оставив своим наследником несовершеннолетнего сына, носившего то же имя, Чосер был назначен опекуном ребенка. Ему вменялось в обязанность содержать подопечного сообразно его состоянию и заботиться о сохранении его имущества – все это за определенную плату; помимо всего прочего, это означало, что наследник мог жениться только с согласия опекуна, которому выплачивалась определенная сумма. В данном случае Чосер получил 104 фунта стерлингов (24 960 долларов). Чосеру была также поручена опека над Уильямом, сыном Джона Соулса, другого кентского землевладельца, и над феодальным сюзереном Уильяма, несовершеннолетним Ричардом, лордом Пойнингом. Попечительство над обоими приносило Чосеру немалый доход.
Сложив вместе все дела и занятия Чосера в конце 70-х – начале 80-х годов – многочисленные путешествия в далекие края по королевским поручениям, многочисленные баталии с казначейством за выплату вознаграждения за его работу, инспекционные поездки в Кент для осмотра имений своих подопечных, встречи с Гонтом и другими высокопоставленными лицами для обсуждения вопросов внешней политики с целью выработки правительственной позиции по отношению к договорам, о которых Чосеру и его коллегам-дипломатам предстояло вести переговоры, собственноручная регистрация учетных операций на таможне (когда его никто не замещал) и вдобавок ко всему этому сочинение по меньшей мере одной большой и сложной поэмы («Птичий парламент»), явившейся плодом долгого изучения предмета и многих размышлений, – мы начинаем лучше понимать соль его насмешливого замечания по адресу юриста в «Кентерберийских рассказах»: «Работник ревностный, пред светом целым, / Не столько был им, сколько слыть умел им».[232]232
«Кентерберийские рассказы», с. 41
[Закрыть] При всех своих неторопливо-беспечных привычках, при всей своей готовности отложить дела, чтобы познакомиться с поэтическим творением какого-нибудь юного пиита или остановиться поболтать о том о сем со встречными незнакомцами (он не раз изображает себя в своих поэмах предающимся подобным занятиям), Чосер, не хуже кого бы то ни было в Англии, знал, что такое быть по-настоящему ревностным работником.
Авторы, писавшие о Чосере, порой выражали досаду в связи с тем, что он-де недостаточно осветил в своем творчестве такие вопросы, как крестьянское восстание Уота Тайлера, и зачастую объявляли его нравственным приспособленцем. Так, Олдос Хаксли сетует: «Там, где Ленгленд гневно возвышает голос, грозя соотечественникам геенной огненной, Чосер посматривает по сторонам и улыбается», а Дж. Дж. Коултон выражает свое неодобрение в совершенно таком же тоне: «Там, где Гауэр видит Англию в когтях дьявола без какой бы то ни было надежды на спасение, воспринимая действительность в еще более мрачном свете, чем Карлейль в самых кошмарных своих видениях; там, где более крепкий духом Ленгленд видит надвигающийся армагеддон – великое религиозное побоище… там Чосер с его неискоренимым оптимизмом видит прежде всего добрую старую Англию».[233]233
Аldous Huxley. Essays New and Old (London, Florence Press, 1926), p. 24; G. G. Coulton. Chaucer and His England (New York, Russell & Russell, 1957), p. 10–11. Примечания автора
[Закрыть] Подобные упреки – сущий вздор. Изучая взгляды Чосера, воплотившиеся в его поэзии, мы обнаружим прежде всего то, что отмечал в нем профессор Говард Пэтч: «Если учесть, каковы были главные интересы изящной литературы его времени, остается, в конце концов, только поражаться тому, сколь сильны демократические симпатии Чосера, сколь мало он склонен ограничиваться изображением людей высокого звания и сколь велико его знание людей, принадлежащих к низшим слоям общества».[234]234
«Chaucer and the Common People», n. p. (Carbondale, Illinois, Southern Illinois University Library,), p. 3. Примечания автора
[Закрыть] В сущности, во всех своих поздних поэтических произведениях, и особенно в «Кентерберийких рассказах», Чосер активно отстаивает необходимость сбалансированного отношения ко всем сословиям и проведения в жизнь социальной программы взаимной заботы и «общей выгоды», призывает людей учиться прощать, идти навстречу, брать на себя ответственность и проявлять понимание. Все творчество Чосера проникнуто настроениями, подобными тем, которые он выражает в «Рассказе священника» по отношению к кичащимся своим богатством:
«…от какого семени происходят простолюдины, от того же семени происходят и господа. И смерд, и сеньор одинаково могут спасти свою душу… Прими же, лорд, мой совет: относись к своим крепостным так, чтобы они не страшились тебя, но любили. Я хорошо понимаю, что одни стоят выше, другие ниже, как есть на то причина, и что каждому человеку надо выполнять свой долг там, где ему определено, но прямо тебе скажу: не вымогай у стоящих ниже тебя и не презирай их, ибо сие достойно порицания».
С этим высказыванием близко перекликаются суждения героини «Рассказа батской ткачихи» о «благородстве», представленные в контексте рассказа как своего рода шутка, но тем не менее вполне серьезные по существу, так как Чосер станет снова и снова повторять их и в прозе, и в поэзии (как делает он это в своем совершенно серьезном стихотворении «Благородство»), словно пытаясь наставить на путь истины сеньоров из числа его придворных слушателей. Напрашивается сравнение этих суждений с идейным смыслом «Рассказа студента» о похвальном долготерпении крестьянской девушки Гризельды, вышедшей замуж за сеньора, капризное, своенравное тиранство которого – и непонимание им должной феодальной взаимозависимости и взаимной любви сеньора и вассала – содержит намек на наболевшие проблемы Англии. Батская ткачиха в своем рассказе только что утверждала, что женщины не переносят тиранства над собой и что там, где их тиранят, жены – иначе говоря, подданные – восстают. Рассказывая о жене, которая не взбунтовалась, студент в многочисленных репликах, обращенных к паломникам, отмечает мучительность ее положения и странность поведения ее мужа. Например, он говорит о склонном к тирании супруге Гризельды:
Привлекая внимание к положению Гризельды, находящейся в вассальной зависимости от мужа, и подчеркивая родство Гризельды с другими вассалами – жертвами тирании, Чосер старается сделать как можно более явными политические выводы из этого рассказа. И столь же ясно доводит до сознания слушателей и читателей свое политическое предостережение. Гризельда являет собой образец терпеливой покорности, но пусть ни один муж, ни один король не воображают, что те, кто им подвластны, будут вести себя, как Гризельда. Эта история, говорит студент паломникам, рассказана не для того, чтобы другие жены подражали Гризельде: «В смиренье с ней сравнится ль кто? Едва ли».[236]236
Там же, с. 361
[Закрыть] И уж совершенно впрямую взывает Чосер к разуму и справедливости в балладе «Великое шатание», адресованной королю Ричарду:
Блюди, король, достоинство и честь,
Будь правдолюбцем и слугой закона.
Цари и помни: бог над нами есть!
Добром пусть славится твоя корона,
Но острым меч держи, защиту трона.
Гони мздоимство, свой люби народ.
Искорени, король, в стране разброд.
Можно еще прибавить к этому жалобу Чосера на тиранию в «Легенде о добрых женщинах», по-видимому вставленную в поэму по той единственной причине, что она предназначалась для прочтения в королевском дворце в Элтеме или Шине.
Одним словом, профессор Пэтч, взявший Чосера под защиту и указывавший в этой связи на его озабоченность вопросами социальной справедливости и хорошее знание жизни низших слоев общества, сделал только первый шаг на пути к истине. Тогда как Ленгленд в обличительных тирадах клеймит пороки своего времени, грозя, что скоро господь возьмет земные дела в свои собственные руки, и тогда как Гауэр предупреждает, что общество поражено недугом, и призывает Ричарда принять какие-то меры – какие, он и сам не знает, кроме того, что следует «держать в узде» низшие сословия, – Чосер пишет тщательно продуманные философские стихи, в которых центральное место сплошь и рядом занимают вопросы политической теории. В стихотворных вещах, созданных в начале или середине рассматриваемого периода, таких, как стихотворение «Былой век», написанное в конце 70-х или начале 80-х годов, он выражает взгляды, близкие к взглядам Джона Болла и его последователей (с той разницей, что Чосер никогда не впадал в неистовый тон), а именно что изначально – во времена Адама и в золотом веке – все люди были равны и что прежний порядок нарушила гордыня. В поздней, так называемой «брачной», группе «Кентерберийских рассказов» Чосер гораздо более тонко и осторожно анализирует проблему соотношения прав, с одной стороны, и иерархического строя – с другой. Авторитарной позиции юриста – в рассказе которого проводится мысль, что подданному следует во всех превратностях судьбы сохранять постоянство: женщины должны с готовностью подчиняться мужчинам, вассалы – сеньорам и т. д., какие бы муки они ни терпели, – Чосер противопоставляет точку зрения батской ткачихи, которая на опыте узнала «все горести женитьбы», когда супруг – тиран.
Дальнейшее обсуждение, продолжающееся вплоть до «Рассказа франклина», слишком сложно для того, чтобы пытаться коротко изложить здесь его сущность, но мы можем, не рискуя впасть в чрезмерное упрощение, констатировать, что недалекий, но доброжелательный франклин высказывает мнение, близкое к позиции самого Чосера: все сословия должны руководствоваться «терпимостью».
Крестьянское восстание, разумеется, не могло вызвать у Чосера сочувствия. Он верил в иерархический порядок, где каждый должен принимать свой долг и подчиняться власти, и был до глубины души убежден в том, что если власть развращена – как он мог видеть это на протяжении большей части своей жизни, – то она должна сама и исправиться, без какого-либо вмешательства со стороны крестьян, ибо не их это дело. Крестьяне, забывшие, как ему казалось, свой долг и свое место, были ему ненавистны, но во всех прочих ситуациях он относился к ним с любовью: проницательным, все подмечающим взором наблюдал он их в горестях и радостях, а когда прошло некоторое время после их жестокого бунта и сердце его успокоилось, Чосер возложил вину за происшедшее не только и не столько на крестьян, сколько на богатых горожан и феодалов, трагическим образом нарушивших, по его мнению, установленный богом порядок вещей.
Фактически даже в 1381 году у Чосера, быть может, имелись личные причины в равной степени винить крестьян и феодалов. Профессор Уильямс указал на некоторые любопытные факты, связанные с имущественным положением Чосера в 1381–1382 годах. Влияние Гонта в правительстве сильно пошатнулось во время крестьянского восстания и нескольких месяцев непосредственно вслед за ним и оставалось шатким в течение всего его долгого пребывания на севере. Чосер, возможно, ощутил на себе последствия ослабления власти его покровителя. 19 июня 1381 года, сразу после восстания, Чосер продал лондонский дом своих родителей. 1 августа он просил выплатить ему авансом 6 шиллингов 8 пенсов (80 долларов) из ренты, выплачиваемой ему правительством, и получил этот аванс. А 15 ноября обратился за аналогичным авансом, который и был ему выдан. В записи, датированной 29 сентября 1382 года, значится, что Чосеру и некоему Джону Хайду было выплачено вознаграждение за то, что они на протяжении предшествовавшего года последовательно занимали должность таможенного надсмотрщика. Возможно, в течение какого-то периода в 1381 году Чосер болел или был нетрудоспособен, но это предположение представляется сомнительным, поскольку ни в каком другом случае не возникала нужда в назначении нового надсмотрщика на время его отсутствия (обычно ему предоставлялся заместитель). А возможно и другое: когда влияние Джона Гонта как политической фигуры ослабло, Чосер добровольно отказался от должности, на которой он, как друг Гонта и как человек, не имеющий тесных связей с группой сборщиков, коих он был призван контролировать, оказался бы в небезопасном положении. Или могло оказаться, что враги Гонта сместили Чосера с должности, которая не только рассматривалась как теплое местечко, но и служила также наблюдательным пунктом, откуда можно было проследить, куда идут таможенные сборы. Уильямс пишет:
«Если Чосера сместили по той причине, что он был другом Гонта, то враги Гонта слишком поспешили. К концу года герцог, похоже, сосредоточил в своих руках больше власти, чем когда бы то ни было. В начале ноября 1381 года на пост лорд-мэра Лондона был избран кандидат Гонта Джон Нортгемптон; мало того, на сессии парламента, открывшейся примерно в то же время, самые могущественные враги Гонта были вынуждены смириться и униженно просить у него прощения за то, что отступились от него в трудные дни крестьянского восстания. В следующем году, когда пост мэра занимал Нортгемптон, а Гонт обрел прежнее влияние, Чосер был вновь назначен на свои должности таможенного надсмотрщика (20 апреля и 8 мая)».[237]237
George Williams. A New View of Chaucer (Durham, North Carolina, Duke University Press, 1965), p. 36. Примечания автора
[Закрыть]
Положим, у нас нет оснований думать, что Брембр и компания являлись заклятыми врагами Чосера. Но мы имеем достаточно оснований считать, что в ту пору Чосер был так же тесно связан с кругом приближенных Гонта, как и с кругом самых доверенных советников Ричарда, и что ослабление могущества Гонта отразилось на положении Чосера. Вполне вероятно, что он рад был оставить место, где легко мог бы оказаться под перекрестным огнем.
Следующие несколько лет после того, как Гонт вернул свое былое влияние, Чосер оставался в Лондоне, вел спокойную жизнь в доме над Олдгейтскими воротами вместе с супругой, чью ренту часто самолично получал в казначействе, и исправно нес службу в таможне. Ричард теперь был счастливо женат на Анне Богемской и больше не нуждался в услугах Чосера как специалиста по брачным переговорам, крестьяне были до поры до времени усмирены, и Чосер мог свободно предаваться поэзии и ученым занятиям. Он перевел «Утешение философское» Боэция, сочинил несколько стихотворений, вдохновленных этим трудом, написал, а потом бесконечно шлифовал свой трагикомический шедевр – поэму «Троил и Хризеида», одной из побочных тем которой является борьба рыцарственных принцев (Гектора и Троила) против своекорыстной и в конечном счете трагически близорукой (обмен Хризеиды на будущего предателя Антенора[238]238
Антенор – в «Илиаде» Гомера троянский старец, друг и мудрый советник Приама; в послегомеровской легенде – предатель, вознамерившийся сдать город грекам
[Закрыть]) политики парламента.
Помимо того, в этот период Чосер создал и «Дом славы» – большую поэму-пародию, в которой карикатурно отобразил многие стороны современной ему действительности, и в особенности дурацкое важничанье людей, самонадеянно озабоченных собственной репутацией и местом в истории (как раз тогда разгорелась борьба за власть между Ричардом и магнатами, да и каждый придворный Ричарда старался заполучить побольше власти). По-видимому, в ту же пору Чосер начал вынашивать замысел «Легенды о добрых женщинах». Среди этих поэтических трудов он не забывал проверять счета сборщиков пошлин, сводя, надо надеяться, до минимума их воровство и, вероятно, вынуждая их пускаться на всяческие хитрости из опасения, что Гонт может в любой момент попросить Чосера представить отчеты.
В те годы в жизни Чосера в основном царили мир и покой, или, может быть, так только кажется на расстоянии, отделяющем его от нас. Хотя его служба в таможне была нелегкой лямкой, ему не обязательно требовалось ходить в присутствие каждый день. Ведь он мог – во всяком случае, теоретически – откладывать проверку счетов до последнего, а потом день и ночь сидеть над ними в течение нескольких недель перед тем, как ему надлежало сдать их в отревизованном виде. Это касалось только его одного. Для решения же любых практических проблем, которые могли бы возникнуть в порту, он мог оставлять там своего доверенного человека, вроде Ричарда Баррета. Баррет имел длительный опыт работы в таможне, и Чосер верил ему в достаточной степени, чтобы рекомендовать его на место своего заместителя и поручиться за все его действия в этом качестве.
Когда же Чосер работал в таможне, он мог иногда, оторвавшись от счетов, подойти поболтать к группе моряков, сидящих без дела в ожидании, когда разгрузят их корабль и взвесят товар, или посмотреть, как трудятся плотники в порту, и перекинуться с ними несколькими фразами. Когда он только вступил в должность надсмотрщика – с тех пор минуло уже почти десять лет, – вдоль пристани стояли три больших здания: таможня по шерсти (находившаяся с октября 1377 года на попечении Баррета), малая таможня и склад. В первом здании, а возможно, и во втором имелся большой полутемный зал для взвешивания товаров на городских весах, вдоль толстых деревянных стен которого стояли многочисленные мешки с шерстью, каждый величиной с человека. На массивных тачках и ручных тележках с ручками, до блеска отполированными ладонями грузчиков, и покривившимися от долгого употребления колесами мешки подвозили к железным весам, рядом с которыми лежали большие обточенные камни, служившие гирями. Однако в 1382–1383 годах Джон Черчмен приступил к строительству еще одного портового здания, предназначаемого служить помещением для купцов. По первоначальному плану предполагалось соорудить погреба, над ними – зал для взвешивания с комнатой для подсчетов и чулан-уборную на чердаке, однако в 1383 году этот план претерпел изменения: к зданию был надстроен еще один этаж с двумя комнатами и мансардой. Едва закончив строительство этого здания, Джон Черчмен начал перестраивать (или возводить заново) дом малой таможни.
Как мы уже говорили, Чосер, возможно, был тем правительственным чиновником, который руководил этим строительством. Впоследствии Джон Черчмен предъявит Чосеру иск о взыскании долга – единственное остававшееся у Черчмена средство получить свои деньги, если правительство отказалось заплатить ему. Чосер не только своими глазами видел достижения зодчества в Тоскане, где в XIV столетии велось большое строительство, но и наблюдал за долгие годы своей службы короне за ходом многих государственных строительных работ. Когда поэт состоял при дворе Эдуарда III, король постоянно осуществлял те или иные строительные проекты. По его приказу, например, была возведена круглая башня в Виндзоре – еще одна его удача – и строился красивый замок Куинсборо на острове Шеппи. Заложенный в 1361 году, он предназначался в подарок королеве Филиппе. Строились и многие другие сооружения. Чосер, как видно, и тогда и теперь, в начале 80-х, интересовался строительными делами, ибо впоследствии его сочли подходящим специалистом для должности смотрителя королевских строительных работ.
В эту пору, после 1382 года, у Чосера появилось больше свободного времени для поэзии – и светской жизни, – чем когда бы то ни было раньше. По всей вероятности, он порой покидал на несколько дней Лондон и то отправлялся вместе с Филиппой на север погостить у ее сестры Катрин, то ехал в один из загородных королевских дворцов – может, для того, чтобы прочесть новые стихи. Он по-прежнему сохранял тесные связи с королевским двором, а также был своим человеком при дворе Гонта. В последние годы царствования Эдуарда III, когда Чосер служил в должности надсмотрщика таможни, его продолжали именовать в официальных бумагах «эсквайром» – «оруженосцем» Эдуарда, несмотря на то что он уже не нес регулярной службы при дворе. И хотя мы не располагаем официальными документами, в которых Чосера называли бы «эсквайром» при дворе Ричарда в период, о котором у нас идет речь, – тем более что уцелели только весьма отрывочные записи того периода, – сохранился один документ от 1380 года, касающийся поездки в Ломбардию, в котором Ричард называет его «nostre bien ame Geffrey Chaucer», а также документ от 1385 года, в котором имя Чосера стоит в перечне имен королевских служителей.
