Текст книги "Полночь в саду добра и зла"

Автор книги: Джон Берендт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Скажи мне, какое отношение ты имеешь к Мерсер-хауз и Джиму Уильямсу?

– Я работаю у него, – ответил Дэнни, – когда мне это по нраву. В общем, случайные заработки и всякое такое.

– Да, это больше смахивает на правду. Ты не очень похож на завзятого домовладельца.

– Не волнуйся, я зарабатываю хорошие деньги. Но если меня начинают раздражать, то я просто ухожу и все, плевать я на них хотел.

– Это я заметила.

– Да! А ты слышала, как я хлопнул дверью, она чуть с петель не слетела. Джим там, наверное, намочил штаны!

– Не думаю, – возразила Коринна, – но какой-то вывод он из этого сделал, правда, я не поняла, какой.

Впереди показался мост на остров Тайби. Дэнни резко прибавил скорость, обогнал идущую впереди машину, освободив тем самым пространство между собой и мостом.

– Ну, теперь держись! – крикнул он Коринне. – Сейчас будет нечто!

Автомобиль тем временем разогнался до скорости ракеты. С глухим стуком он влетел в мелкую выбоину, и в следующую секунду все четыре колеса оторвались от земли.

– Взлетаем! – восторженно взревел Дэнни.

– Господи! – вскрикнула Коринна, когда машина плюхнулась на землю. – Так ты привез меня сюда только для этого?

– Да. Правда, здорово? Коринна откинула со лба волосы.

– Мне надо еще выпить.

Они подъехали к отелю «Де Сото» – потрепанному ветрами зданию на берегу океана, весьма популярному среди местной молодежи. В отеле имелся бассейн на открытой веранде, играла рок-группа, а рядом с верандой располагался стилизованный под туземную хижину тропический бар. Они заказали пинья коладу и уселись на дамбе, откуда были видны океан и лежавшие на гальке пляжа люди. Через несколько минут к ним подошли два симпатичных молодых человека – однокашники Коринны по колледжу. Пока они разговаривали, Дэн ни молчал. Потом начал проявлять беспокойство – он ерзал на стуле, поминутно вздыхал и все время озирался. Когда студенты попрощались и ушли, Дэнни встал.

– У меня есть идея, – заявил он. – Хочу купить тебе выпивку. Мы возвращаемся в город.

О большем Коринна не могла и мечтать – в города ее по-прежнему ждала куча дел.

– Я надеюсь, мы больше не будем летать? – спросила она.

– Нет, эта штука работает только в одном направлении. Машина, взревев, сорвалась со стоянки, взметнув за собой тучу пыли и гравия.

– Ты, как мне показалось, немного ревновал? – заговорила Коринна.

– Не-а, ни капельки.

– Тебе не показалось, что они меня «клеят»?

– Нет, это ведь была всего-навсего пара молокососов.

Коринна промолчала. Мысленно она сравнила Дэнни со своими друзьями. Эти двое красивее и лучше образованны; их семьи имели деньги, а будущее молодых людей обеспечено. Видимо, таким, как они, будет муж Коринны, как бы его ни звали. Но… оба они вместе взятые не имели и малой доли сексапильности Дэнни. Она снова скользнула глазами, как он одной рукой небрежно держит руль, а другую положил на бедро; на конфедератский флаг, вытатуированный на руке; на плоский сильный живот. Почувствовав на себе ее взгляд, Дэнни посмотрел на девушку и улыбнулся.

– Знаешь, – тихо произнес он, – сейчас, по дороге в город мы заскочим в самое красивое место в Саванне. Там хорошо покурить травку. Это мое самое любимое в мире место.

Дэнни свернул с Виктори-драйв и по извилистой дороге подъехал к воротам кладбища «Бонавентура». Лучи послеполуденного солнца, просеянные сквозь кружева ветвей, отбрасывали на аллеи некрополя длинные тени. Покуривая марихуану, молодые люди медленно шли по дубовой аллее.

– Как во сне, правда? – спросила Коринна.

– Да, – согласился Дэнни.

– О чем ты думаешь, когда приходишь сюда? – поинтересовалась девушка.

– О том, как буду умирать, – ответил он.

Она рассмеялась.

– А еще о чем?

– О том, как буду мертвым.

– Какой ужас, – поежилась Коринна. – Нет, я серьезно спрашиваю.

– Я и говорю серьезно. Я думаю о том, как буду умирать и как умру. А что ты думаешь?

– Я думаю о том, какое это мирное место. О том, какое это чудесное место, куда можно прийти и отвлечься от суеты, расслабиться и наслаждаться блаженной тишиной. Но я никогда не думаю о мертвых, просто мне кажется очень правильным, что сменяются поколения и члены семей соединяются здесь в общем вечном упокоении. Они снова вместе и навсегда. Я думаю о вечном течении жизни, но ни в коем случае не о смерти. Никогда не думаю о том, как буду умирать.

– А я вот думаю, – упрямо проговорил Дэнни. – Я даже думаю, в какой могиле меня похоронят. Посмотри – вот большие могильные камни – под ними лежат богатые люди. А видишь вон те, маленькие? Эти памятники принадлежат людям бедным. Если я умру и «Мерсер-хауз», то меня положат под большим камнем.

– Какие страшные вещи ты говоришь.

– Джим Уильямс богат, – продолжал Дэнни, – он купит мне большой могильный камень.

В его словах не было ни шутки, ни бахвальства – он просто говорил то, что думал.

– Но ты же не собираешься скоро умирать, правда?

– А почему нет? Мне же совсем не для чего жить.

– Каждому человеку есть для чего жить, – возразила Коринна.

– Да, если он не такой трахнутый, как я. Коринна присела на поросшее мхом подножие высокого обелиска, взяла Дэнни за руку и притянула к себе Он сел рядом с подругой.

– У всех у нас есть проблемы, – заговорила она, – но мы не шатаемся среди людей, выводя их из равновесия нытьем о смерти.

– Я – другое дело, – возразил Дэнни. – Я оказался на улице в пятнадцать лет, школу бросил в восьмом классе. Мои родственники меня ненавидят, моя подруга Бонни отказалась выйти за меня замуж, потому что я нигде не работаю постоянно.

– И ты считаешь, что поэтому тебе надо умереть, да? Дэнни опустил голову, тупо глядя на носки своих ботинок и пожал плечами. – Может быть, и так.

– Хорошо, тогда давай посмотрим с другой стороны. Если бы, к примеру, ты умер прошлой ночью, то не встретил бы сегодня меня. Правильно? И мы с тобой не трахались бы на кровати с четырьмя столбами. Разве ради этого не стоило прожить еще один день?

Дэнни глубоко затянулся и протянул самокрутку Коринне. Он сидел, повернувшись к девушке той стороной, на которой был вытатуирован флаг Конфедерации.

Дэнни прижался к Коринне и издал низкий рык.

– Ну, так стоило или нет? – упрямо допытывалась она. – Да, ради этого стоило жить, – признал он, – но только если это никогда не кончается.

Дэнни обнял девушку за талию и приник губами к ее шее, слегка покусывая ее, как разыгравшийся львенок. От удовольствия по коже Коринны побежали мурашки. B следующий момент Дэнни уже гладил ее колени, потом рука его скользнула по бедру; он приподнял девушку и положил ее спиной на землю. Она взвизгнула, когда он лег на нее. Дэнни лежал, упершись локтями в землю, чтобы не давить на Коринну всем своим весом, сухие листья похрустывали под ними в такт движениям Дэнни. Коринна начала стонать – сначала тихо, потом все громче и громче. Внезапно Дэнни зажал ей рот рукой и застыл на месте. В изумлении девушка посмотрела вверх и увидела, что Дэнни напряженно вглядывается куда-то сквозь кусты. Она чувствовала, как бешено колотится его сердце. Он лежал совершенно неподвижно, не шевелясь ни единым мускулом. До слуха Коринны донеслись голоса. К ним приближались какие-то люди. Скосив глаза, она разглядела несколько пар ног, которые неизбежно должны были пройти мимо них на расстоянии каких-нибудь нескольких футов. Кустарник прикрывал их с Дэнни только наполовину, и если прохожие посмотрят в их сторону, то обязательно увидят. Коринна услышала жалобный голос пожилой женщины.

– Вечный уход – это вечный уход. Это значит, что за могилой должны следить всегда, до скончания века выпалывать сорняки и убирать мусор. Вечно. Сейчас зайдем мыв контору, и я скажу пару слов смотрителю могил.

Они были в двадцати футах и подходили все ближе и ближе. Теперь заговорил мужской голос.

– По сравнению с другими местами, они и так работают великолепно. Не думаю, что бабушка стала бы сильно возражать против нескольких сорняков и пары сучьев.

– Но я стану возражать, – упрямо проговорили женщина, – и я хочу твердо знать, что, когда упокоюсь в могиле, за ней будут ухаживать вечно. Мы недаром платим им деньги.

Ноги прошли совсем рядом. Коринна затаила дыхание.

– Иди одна, – сказал мужчина. – Мы подождем тебя в машине.

Они прошли мимо и ничего не заметили. Дэнни перестал зажимать ей рот и продолжил заниматься сексом с такой легкостью, словно возобновил светский разговор, прерванный на полуслове. Девушка была ошеломлена такой способностью в любых условиях сохранять железную эрекцию.

Назад к машине Дэнни шел легкой пружинистой походкой. Коринна взяла его за руку и подумала, что ей удалось отвлечь его от мрачных дум о смерти – эта мысль доставила ей удовольствие. Парень, конечно, подвержен перепадам настроения, но что с того? Зато она нашла себе идеального сексуального партнера. Оба пребывали в радостном возбуждении, но, как вскоре выяснилось, по совершенно разным причинам. В машине Дэнни посмотрел на Коринну и ошарашил ее неожиданным вопросом:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Собственно, вопрос не выбил ее из колеи, а удивил своей абсурдностью.

– Но мы же с тобой знакомы всего три часа! – воскликнула девушка, рассмеявшись, но в тот же момент по тому, как помрачнело его лицо, она поняла, что предложение было серьезным и искренним. Своим отказом Коринна больно ранила Дэнни.

– Ты собираешься замуж за одного из тех двух сосунков, да? – неожиданно тихо спросил он.

– Нет, – ответила она. – Их я тоже не очень хорошо знаю.

– Собираешься, собираешься. У них деньги, у них образование. Что еще тебе надо о них знать?

Она оскорбила его до глубины души, и его трогательное, отчаянное желание быть любимым буквально уничтожило Коринну.

– Мне сегодня было с тобой просто чудесно, – нежно заговорила она. – Это правда. Я…

– Но ты не выйдешь за меня замуж. Ты никогда не выйдешь за меня замуж.

Она лихорадочно принялась подыскивать подходящие слова.

– Но… Но я… Я действительно хочу снова тебя видеть. Мы можем часто встречаться, и… ну ты понимаешь, мы могли бы…

Она не уловила молниеносного движения рукой и почувствовала только удар по щеке. Коринне повезло – Дэнни в этот момент нажал на акселератор, девушку отбросило к дверце, и он достал ее лицо только кончиками пальцев. Автомобиль вылетел на Аберкорн и, вихляя от обочины к обочине, помчался вперед, оставляя за собой несущиеся по улице другие машины. Начало темнеть.

Сжавшись в комок, Коринна забилась в угол. Щеки онемела.

– Пожалуйста, отвези меня домой, – жалобно попросила она.

– Отвезу, когда успокоюсь, – огрызнулся Дэнни.

Набирая скорость, машина неслась на юг. Одна миля, три мили, пять… Они пролетели мимо ярмарки, колледжа Армстронга. У Коринны закружилась голова. Теперь она могла думать только о стремлении Дэнни к смерти. Сейчас он убьет их обоих. Водка, пинья колада и марихуана сделали свое дело. Смотреть на Хэнсфорда было поистине страшно, весь его облик изменился до неузнаваемости: челюсти плотно сжаты, в глазах загорелся дьявольский огонь, руки с неимоверной силой сжимали руль. Все происходящее казалось Коринне жутким, сюрреалистическим кошмаром. Внезапно перед ее взором, словно в лучах стробоскопа, начали мелькать лицо, руки, плечи и все тело Дэнни. Коринна была близка к обмороку, когда услышала вой полицейской сирены.

Ярость улетучилась из Дэнни так же стремительно, как вспыхнула. Он перестал нажимать педаль газа и съехал на обочину. В ту же секунду его автомобиль был окружен тремя полицейскими машинами с яркими синими маяками. В воздухе повис писк переговорных устройств. Полицейские окликнули Дэнни и приказали ему выйти из машины. Хэнсфорд умоляюще взглянул на Коринну – лицо его вновь стало нежным, а в голосе появились детские нотки.

– Вытащи меня из этой передряги, ладно?

С тех пор они ни разу не виделись. Коринна испытывала душевное потрясение при воспоминании о том происшествии даже по прошествии нескольких месяцев, когда рассказывала мне о нем в заведении Клэри. По ее словам, она делала ошибки в прошлом и, несомненно, будет делать их и в будущем, но надеется, что такой ошибки она не совершит никогда. Она месяцами смотрела на Дэнни издали, изучала его, лепила из него кумира и искала повод для знакомства. За все это время ей ни разу не пришло в голову, что он может оказаться таким непредсказуемым. Она думала о нем только как о ходячем куске секса и по крайней мере хоть в этом оказалась права.

Глава X
ЭТО НЕ ХВАСТОВСТВО, КОЛЬ ТЫ СУМЕЛ СДЕЛАТЬ, ЧТО ОБЕЩАЛ

Обитатели площади Монтрей, а было их чуть больше тридцати, в целом относились к Джиму Уильямсу с дружеским уважением. Некоторые из них были внесены в список приглашенных на Рождественские вечера. Другие держались более отчужденно и сохраняли в отношениях некоторую дистанцию. Вирджиния Данкен, жившая в доме на Тэйлор-стрит, до сих пор помнит тот холодок, который пробежал по ее спине, когда она два года назад вышла из дома и увидела на балконе «Мерсер-хауз» красное полотнище с черной свастикой. Джон Лебей, отставной архитектор, в свое время ожесточенно спорил с Уильямсом из-за его, как выразился Джим, «поразительной некомпетентности» в вопросах архитектуры и сохранения исторических памятников. Из-за этих распрей Уильямс не пользовался расположением старого архитектора. Однако стычки с Лебеем были сущей мелочью по сравнению с той холодной войной, которую вели с Джимом его непосредственные соседи Ли и Эмма Адлер.

Чета Адлеров жила в красивом двухэтажном доме, стоявшем на весьма престижном месте в западной части площади. Боковые окна этого дома через Уэйн-стрит смотрели прямо в вестибюль и бальный зал второго этажа Мерсер-хауз. Именно лай собаки Адлеров подсказал Джиму мысль исполнять по ночам свою варварскую органную интерпретацию «Piece Heroique» Сезара Франка. Но собачий лай был лишь одной грустной нотой в бешеной какофонии отношений Адлеров и Уильямса.

Подобно Уильямсу, Ли Адлер играл ключевую роль в восстановлении исторического центра Саванны, однако, его подход к этому делу был совершенно иным. Уильямс лично участвовал в реставрации строений и перепланировке городского центра. Адлер же был организатором – он добывал деньги и сколачивал фонды, предоставляя другим заниматься собственно реставрацией. Он помогал собирать деньги для оборотных фондов, скупал дома, которым грозил неминуемый снос, а потом продавал их людям, бравшим на себя обязательство восстановить здания за свой счет. Достижения Ли Адлера на этом поприще были настолько впечатляющими, а участие настолько энергичным, что он вскоре стал заметной фигурой в национальном масштабе, пропагандируя по всей стране образование оборотных фондов для спасения исторических памятников. В последние годы интересы Ли сосредоточились на реконструкции жилья для чернокожих бедняков. Он ездил по гране и произносил зажигательные речи. Его избрали совет директоров Национального треста по сохранению исторических памятников. Он обедал в Белом доме, Его имя постоянно мелькало на страницах «Нью-Йорк таймс» и общенациональных журналов. Ли Адлер, в свои пятьдесят с небольшим, стал самым известным за пределами Саванны саваннцем.

Такая известность явилась причиной недовольства местного общества. Поведение Адлера расценивали, как напыщенное и властное. Его считали автократом и надутым индюком. В глаза и за спиной его обвиняли в том, что он присваивает себе чужие заслуги и что единственная его цель – прославиться и заработать побольше денег. Джим Уильямс во многом разделяя подобные чувства.

Внешне отношения между Адлером и Уильямсом выглядели вполне цивилизованными, но не близкими. Ли Адлер был членом совета директоров Телфэйрского музея, президентом же этого совета являлся Джим Уильямс, и их неприязнь часто прорывалась наружу во время заседаний совета. Однажды Адлер обвинил Уильямса в краже мебели из музейных фондов. Уильямс отмел эту инсинуацию и, в свою очередь, обвинил Адлера в очернительстве любого человека, который понимал в музейном деле больше, чем он сам. Позже Джим устроил настоящий заговор, в результате которого Адлер был выведен из совета директоров. Ли никогда не простил этого Джиму.

Уильямс презирал все, что касалось Ли Адлера – его художественный вкус, честное слово и даже его дом. Однажды в дверь Мерсер-хауз позвонили по ошибке и визитер спросил, дома ли мистер Адлер. Джим ответил: «Мистер Адлер здесь не живет. Он занимает половину соседнего двойного дома».

Ли Адлер не оставался в долгу. Он считал Уильямса нечестным человеком и не думал скрывать этого. Более того, он высказывал подозрение, что нацистский флаг появился в окне Джима не для того, чтобы легкомысленно отпугнуть киношников. Ли рассказывал всем, что однажды почтальон доставил в Мерсер-хауз письмо из общества Джона Берча. Адлер весьма критично отзывался о «декадентском» образе жизни своего соседа, но проявлял к нему нездоровый интерес. Его любопытство было настолько сильно, что однажды, во время «мальчишника» в доме Уильямса, Ли в бинокль рассматривал, что делается у соседа. Адлер не выключил свет, и его силуэт четко виднелся на фоне окна. Уильямс заметил это, помахал Ли рукой и задернул шторы.

Несмотря на вражду, у противников имелись веские основания не доводить дело до открытого столкновения. Ли Адлер был Леопольдом Адлером II – внуком основателя магазинов Адлера, аналога магазина Сакса на Пятой авеню, а его мать являлась племянницей Юлиуса Розенвальда, наследника состояния Сирса Рубука. Эмма Адлер, со своей стороны, была единственной наследницей контрольного пакета акций Саваннского банка, президентом юниорской лиги и активным членом нескольких общественных организаций. Реальность такова, что и Уильямс и Адлеры известны, влиятельны и богаты. Они жили в такой близости и вращались в настолько тесно связанных между собой кругах, что часто появлялись в обществе вместе и были вынуждены поддерживать внешне сердечные отношения. Вот почему Уильямс всегда приглашал чету Адлеров на свои Рождественские вечера, и вот почему Адлеры всегда принимали его приглашения.

Было ясное раннее апрельское утро. Ли Адлер вышел мне навстречу, сияя широкой улыбкой и приветствуя меня словами:

– Пожмите руку, которая скоро пожмет руку принца Уэльского!

Он имел в виду статью в утренней газете, где говорилось, что Адлер и его супруга в конце недели прибудут в Вашингтон для встречи с английским принцем Чарльзом. Адлеры и принц должны были принять участие в дискуссии о строительстве жилья для малоимущих. Адлер полагал, что я читал эту статью, и я, конечно, ее читал, как, впрочем, и вся Саванна. Судя по приподнятому настроению, мистер Адлер либо не знал, как от неслись к этой новости его сограждане, либо его абсолютно не интересовало их мнение по этому поводу.

– Это очередной дешевый трюк Леопольда, – высказался по поводу заметки Уильямс. Однако, не только те, кто терпеть не мог Адлера, многозначительно закатывали глаза и прочищали горло в притворном кашле. Катрин Гор, давняя подруга Адлеров, нашла объявление в газете безвкусным. «Я тоже не прочь познакомиться с принцем Уэльским, – заявила она, – но я никогда не опущусь до такого, чтобы сделать это. Подумайте, жилье для бедных!»

Мы с Адлером стояли в его кабинете на первом этаже дома на Монтрей-сквер. То был командный пункт Ли, где вершились судьбы многих проектов по недвижимости и реставрации. В соседней комнате то и дело звонил телефон, шуршали факсы и копировальные аппараты. Стены кабинета были увешаны фотографическими свидетельствами выдающейся роли Ли Адлера в замечательном возрождении исторического центра Саванны. Снимки запечатлели два параллельных процесса – Саванна обретала вторую молодость, а юный Леопольд Адлер постепенно превращался в седовласого зрелого мужа.

Ли носил очки в форме полумесяца и был одет в изрядно помятый светлый костюм. Его тихой речи придавал своеобразие ласковый и вкрадчивый южный акцент. Мы познакомились с ним неделю назад на пикнике, который устроил один местный историк, и Адлер предложил мне прокатиться по Саванне, обещая показать, как шаг за шагом город был спасен от полного разрушения. Когда мы садились в машину, Ли дал мне понять, будто прекрасно осведомлен о том, что говорят о нем за его спиной.

– Вы знаете, какая сегодня самая модная поговорка? – спросил он и сам тут же ответил: – Это не хвастовство, если ты сумел сделать, что обещал!

Он значительно посмотрел мне в глаза поверх очков, словно говоря: никогда не прислушивайся к тому, что говорят у тебя за спиной. Все это плевелы.

Мы отъехали от тротуара и двинулись по улицам со скоростью десять миль в час. Мимо медленно и величественно проплывали сокровища Саванны – городские дома, каменные особняки, тенистые сады и ухоженные площади.

– Все это представляло собой картину полного запустения, – заговорил Адлер. – Представьте себе – окна разбиты, водостоки проржавели, ставни выпали, крыши осели. Подумайте, как выглядела бы эта площадь, если бы здесь была засохшая грязь вместо зеленой травы, азалий и великолепной планировки ландшафта. А именно так все это и выглядело. Ведь только поэтому леди Астор назвала Саванну красавицей с вымазанным грязью лицом, когда посетила наш город после Второй мировой войны. Вот до чего тогда довела себя Саванна. Но самое страшное в этой истории то, что город разваливался на глазах, а всем гражданам было на это совершенно наплевать.

Сзади просигналил грузовик. Адлер уступил ему дорогу, а потом снова медленно поехал вдоль улицы, продолжая свой рассказ об упадке Саванны. До двадцатых годов Саванна оставалась нетронутым городом, этаким реликтом архитектуры девятнадцатого века. Но именно тогда началось бегство в пригороды. Люди покидали красивые дома в центре города. Они делили их на квартиры или просто забивали окна досками, уезжая навсегда. В те дни мощный финансовый поток был направлен на строительство в пригородах, и это обернулось благом для Саванны, поскольку позволило городу избежать расчистки центра под новое строительство. Не строились в Саванне и скоростные шоссе, рассекавшие центр, как это было в других городах – через Саванну не пролегали никакие пути – она сама является концом всех путей, упирающихся в океан.

К середине пятидесятых годов центр города опустел на одну треть. Именно тогда, в 1954 году, владельцы похоронного бюро объявили о своем намерении снести каменный многоквартирный дом, чтобы освободить место для автостоянки. Озабоченные горожане подняли голос протеста. Здание Дэйвенпорт-хауз представляло собой превосходный образчик федеральной архитектуры Америки. К тому времени дом превратился в подлинные руины, в нем теснились одиннадцать семей. Семь женщин и, среди них мать Ли Адлера, объединили свои усилия, выкупили дом и отреставрировали его. Потом эти леди создали Фонд истории Саванны и тем положили начало спасению города.

В те дни в Саванне существовал комитет бдительности, который объявлял тревогу, как только возникала угроза сноса того или иного исторического здания. Однако, у комитета не было полномочий предотвратить снос или хотя бы добиться его отсрочки. Единственное, на что оставалось уповать, так это на то, что отыщется добрая душа, которая согласится купить дом и отреставрировать его. Чаще всего дома падали под ударами тяжелой болванки, прежде чем находились желающие его спасти. Вскоре стало ясно, что единственным способом спасти исторические дома, является их выкуп. Именно на этой стадии в игру вступил Ли Адлер.

– Все началось, когда я завтракал, – начал вспоминать Ли. – Это было в декабре пятьдесят девятого года. Читая газету, я натолкнулся на сообщение о том, что планируется снос четырех городских домов на Оглторп-авеню. Вы бы знали, как прелестны были эти дома – их построили в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году, и известны были они как улица Мэри Маршалл. История совершенно типичная для того времени. Дом купили под снос, чтобы продать кирпичи. Но это же были кирпичи! Видите ли, существуют серые саваннские кирпичи – они длиннее и более пористы, чем обычные, кроме того, они имеют необыкновенно мягкий, красивый цвет. Глину для них добывали на плантации «Эрмитаж» у реки Саванна. Теперь таких кирпичей больше не делают. В то время они стоили по десять центов за штуку, то есть втрое дороже, чем обычные красные кирпичи. Как бы то ни было, но подрядчик уже убрал каретный сарай, и снос жилых домов был вопросом нескольких дней.

Адлер подъехал к тротуару и остановился возле Колониального кладбища на Оглторп-авеню. Напротив стояли четыре великолепных дома, к парадному входу на втором этаже каждого из них вели лестницы из белого мрамора. Кирпичи имели приглушенный серый цвет с красноватым оттенком.

– Вот они, – показал Адлер, – полностью отреставрированные. Когда я в тот момент приехал сюда, окна были выбиты, двери сняты, мраморные ступени избиты. Кирпичи каретного сарая были сложены во дворе. Я вошел в один из этих домов и посмотрел в окно – передо мной открылся величественный вид, и я сказал себе: «Это не должно случиться!»

Я позвонил старику Монро, подрядчику, и сообщил, что хочу купить всю улицу. Мистер Монро ответил, что через шесть недель доставит мне все кирпичи. «Я не хочу, чтобы вы трогали хоть один кирпич, – возразил я. – Я хочу, чтобы вы оставили все, как есть». Мистер Монро согласился, но потребовал, чтобы я купил дома вместе с земельным участком и запросил за все пятьдесят четыре тысячи долларов.

Адлер и трое его друзей подписали договор, после чего составили проспект и отнесли его в Фонд истории Саванны, в котором уже состояло три сотни членов. В проспекте Фонду предлагалось купить дома, для чего каждый участник Фонда должен был уплатить по сто восемьдесят долларов.

– Моя идея, – пояснил Адлер, – заключалась в том, чтобы впоследствии Фонд перепродал дома людям, готовым отреставрировать их. Таким образом можно будет возродить историческую Саванну.

Так было положено начало оборотному фонду. Судьбе было угодно, чтобы знаменитый поэт Конрад Эйкен родился и провел детство в доме по соседству с улицей Мэри Маршалл, в доме номер 228, и том самом, в котором отец Конрада застрелил свою жену, а потом застрелился сам в то ужасное февральское утро тысяча девятьсот первого года. Прожив долгие годы на севере, Эйкен решил провести в Саванне остаток своих дней. Случилось так, что его друг, миллионер Хай Собилафф, купил и отреставрировал дом в конце улицы Маршалл для поэта и его жены Мэри. Это был дом под номером 230, по соседству с тем, где Эйкен жил в детстве.

– Когда работы были завершены, – продолжал свой рассказ Адлер, – то контраст между отреставрированным домом и остальными тремя оказался Просто разительным. Я позвонил в газету и спросил: «Хотите увидеть чудо? Если да, то приезжайте». Они приехали и в воскресном номере поместили большой материал об этом событии. Дело было в феврале шестьдесят второго года. В день публикации мы открыли дом для всеобщего обозрения. Шел дождь, но, несмотря на это, собралось около семи тысяч человек. Люди буквально осадили дом, была такая давка, что с балюстрад сорвали перила. Потом, для контраста, мы пустили людей в неотреставрированный дом. Это было толчком, пробудившим интерес к нашему делу. Люди почувствовали, что кое-что могут и стали подумывать о возвращении в центр. Пошел на пользу, естественно, и тот факт, что во главе этого движения назад стал прославленный гражданин Саванны, великий поэт, лауреат Пулитцеровской премии.

Мы возобновили поездку. Адлер показал мне десятки домов, рассказывая, в каком состоянии они пребывали раньше.

– Крыльцо этого дома было совершенно разбито, кое-как заляпано зеленым асбестом и покрыто алюминиевым листом… крыша вот этого здания прогнила насквозь… – Он был похож на врача, рассказывающего истории болезни своих полностью выздоровевших пациентов.

Успех с улицей Маршалл окрылил Адлера, и он решил собрать деньги для оборотного фонда, чтобы таким же образом спасти остальные исторические здания. Концепция была проста, как все гениальное: Фонд истории Саванны покупает дома, а потом перепродает их – если потребуется, то и с убытком – людям, которые подпишут обязательство приступить к реставрации в течение восемнадцати месяцев. Уставной капитал фонда определили в двести тысяч долларов, деньги по тем временам вполне достаточные, чтобы выкупить все нужные дома, при условии быстрого оборота. Это условие было выполнено.

– Однако, даже создание оборотного фонда не избавило нас от тяжелой борьбы, – вспоминал Адлер. – Я каждый вечер приезжал в старый город, вдыхал его воздух и готовился к завтрашним битвам, а это действительно были битвы. Дома продолжали сносить. Иногда мы выигрывали, иногда – проигрывали. Саваннский избиратель не оказал нам никакой поддержки. Избиратели трижды отклоняли проекты реконструкции города, видя в этом коммунистический заговор. Под тем же предлогом они провалили наши предложения по составлению топографической карты исторических зон. Вон то чудовище, например, есть наше самое жестокое поражение. Это отель «Хайетт ридженси».

В этот момент мы проезжали по Бэй-стрит мимо «Хайетт», приземистого кубического здания, выстроенного в духе модернизма. Этот «Хайетт» стал в Саванне подлинной притчей во языцех. Здание выступало, словно полено, из ряда хлопковых складов девятнадцатого века вдоль Фэкторс-уок, а его задняя стена выпирала на Ривер-стрит, нарушая линию фасадов на набережной Споры о целесообразности строительства задержали его на целых десять лет.

– Вы же видите, что отель здесь совсем не к месту, – продолжал Адлер. – Мы дрались против него в суде, и, должен вам сказать, то были кровавые битвы. Оба застройщика, кстати говоря, были членами Фонда истории Саванны, а сестра одного из них его директором. Организация раскололась надвое и практически перестала существовать. То было очень эмоционально насыщенное время. Я был приглашен на свадьбу, когда развернулась эта баталия, так в церкви все, кроме невесты и священника, оказались моими ответчиками.

Однако, к тому времени реставрация исторического центра Саванны была уже практически близка к завершению. Восстановили около тысячи домов. Вся работа была выполнена влиятельными белыми, но Адлер настаивал, чтобы и черные не оставались в стороне. Фонд истории Саванны в основном скупал пустующие здания, Но когда количество нереставрированных домов начало уменьшаться, сам собой напрашивался следующий логический шаг – приступить к восстановлению зданий в соседнем, викторианском районе Саванны, а это уже совсем другая история.

Адлер свернул к югу, на Аберкорн-стрит. Через несколько кварталов компактная архитектура исторического центра уступила место поздневикторианскому полету фантазии – большие деревянные дома с романскими башенками, готическими шпилями и золочеными аляповатыми орнаментами. Некоторые здания были отреставрированы, но большинство находилось в весьма плачевном состоянии.