Текст книги "Иствикские ведьмы"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Мне это нравится. Можно мне вас процитировать, мистер Ван Хорн? «Когда землю осушат, болота не будет», – интригующе заявляет наш новый горожанин.

Негодуя оттого, что они так спелись, Александра отвернулась. Ауры всех присутствующих на вечере теперь слепили, как огни, подсвечивающие шоссе снизу, как капли дождя на стеклоочистителе на ветровом стекле. И что хуже всего, сама того не желая, она смутно ощутила в себе чувственную влагу. Этот крупный мужчина весь состоял из недостатков, и он, как бездна, вбирал прямо из груди ее сердце.

Старая миссис Лавкрафт, аура у которой была кричащего цвета фуксии, как у всех, кто доволен жизнью и совершенно уверен, что попадет на небо, подошла к Александре со своими глупостями:

– Сэнди, дорогая, нам вас так не хватаетв клубе садоводов. Вы не должны избегать общества.

– Разве я избегаюобщества? Я занята. Я заготавливала томаты, их уродилось этой осенью невероятное количество.

–  Знаю, вы занимаетесь огородом; Хорас и я восхищаемся всякий раз, как проезжаем по Садовой мимо вашего дома: эта прелестная клумбочка у двери полна бутонов. Сколько раз я ему говорила: «Давай зайдем», но потом думала: «Нет, она, вероятно, занята своими фигурками». Мы не хотели мешатьвдохновению.

«Занята своими фигурками или любовью с Джо Марино», – подумала Александра: вот что подразумевала Франни Лавкрафт. В таком городке, как Иствик, не существовало тайн, были просто фигуры умолчания. Когда она и Оз были еще вместе и только что приехали в город, они провели несколько вечеров в обществе ласковых благопристойных стариков, таких, как Лавкрафты; теперь Александра ощущала себя бесконечно далекой от их мира приличных и отчаянно скучных развлечений.

– Я заеду как-нибудь на собрание зимой, когда нечего больше делать, – сказала Александра, смягчившись. – Когда соскучусь по природе, – прибавила она, зная, что никогда не приедет. – Я люблю смотреть слайды с английскими парками, у вас есть?

– Вы должныбыть в следующий четверг, – настаивала Франни Лавкрафт, преувеличенно жестикулируя, как это обычно делают не очень известные люди, вице-президенты сберегательных банков, внучки капитанов клиперов. – Уорик, сын Дейзи Робсон, только что вернулся из Ирана, где он и его прелестная небольшая семья провели три чудесных года, он был там советником, что-то связанное с нефтью. Он рассказывает, что шах творит там просто чудеса, строятся дома великолепной современной архитектуры в столице, как она называется, я хочу сказать – в Нью-Дели…

Александра не пришла к ней на помощь, хотя знала, что столица Ирана – Тегеран. Ею овладел дьявол.

– Во всяком случае, Вики собирается показывать слайды с восточными коврами. Знаете, милая Сэнди, по арабским поверьям, ковер – это сад, домашний сад в их шатрах и дворцах среди пустыни. И в дизайне изображаются реальные цветы, которые на первый взгляд кажутся абстракцией. Ну, разве это не фантастика?

– Да, конечно, – сказала Александра. Миссис Лавкрафт украсила свою морщинистую шею, спадающую складками и канавками, как разрушенное дорожное покрытие, ниткой искусственного жемчуга, в центре которой было подвешено старомодное перламутровое яичко с инкрустированным золотом крестиком. Сделав внутреннее усилие, Александра пожелала, чтобы ожерелье порвалось в том месте, где протерлась нитка. Фальшивые жемчужины заскользили по впалой груди старой дамы и каскадом посыпались на пол.

Ковровое, цвета бледно-зеленого гусиного помета покрытие на полу церковной гостиной заглушило звуки падающих бусин. Окружающие не сразу заметили беду, и сначала только стоявшие в непосредственной близости наклонились, чтобы подобрать жемчужины. Миссис Лавкрафт – от потрясения лицо ее побелело под слоем румян – застыла в оцепенении, сама она из-за ревматизма и общей слабости наклоняться не могла. Александра, опустившись на колени рядом с опухшими ногами старухи, от злости пожелала, чтобы узенькие тугие ремешки на ее старомодных туфлях из кожи ящериц развязались. Злость похожа на пищу – начав есть, трудно остановиться, внутренности расширяются, чтобы принять еще и еще. Александра выпрямилась и вложила полдюжины найденных жемчужин в трясущуюся, с синими костяшками пальцев, сложенную ковшиком руку. Затем попятилась назад, выходя из расширившегося круга сидящих на корточках людей. Их скорчившиеся фигуры напоминали нелепые огромные кочаны капусты из мышц, алчности и материи; все их ауры соединились, как акварельные краски, смешение которых дает серый цвет. На пути к дверям стоял преподобный Парсли с красивым восковым лицом и с видом Пер Гюнта, отмеченного знаком рока. Как у многих мужчин, что бреются по утрам, к вечеру у него заметно проступила щетина.

– Александра, – начал он, нарочно напрягая голос до самого искательного низкого регистра. – Я так надеялся увидеть вас сегодня вечером.

Он желал ее. Ему надоело трахать Сьюки. Сделав это вступление, Парсли занервничал и поднял руку, чтобы почесать свою необычно причесанную голову, а его предполагаемая жертва воспользовалась случаем, чтобы расстегнуть дешевый широкий ремешок на солидных позолоченных часах «омега». Он почувствовал, что часы падают, и успел подхватить в манжете рубашки свою драгоценную вещицу. Александра воспользовалась и этой секундой и проскользнула мимо мелькнувшего удивленного лица – трогательного, как она будет вспоминать впоследствии с чувством вины: словно, переспав с ним, она могла его спасти, – на воздух, в благодатную темноту.

Стояла безлунная ночь. Сверчки исполняли свою бесконечную монотонную песнь. Фары автомобилей, несущихся по дороге Кокумскуссок, и облетевшие кусты у входа в церковь четко вырисовывались в свете иллюминации, как сложные жвалы и сочлененные с лапками усики огромных насекомых. В воздухе стоял едва уловимый запах кислых яблок, они превращались в сидр под собственной кожицей – их не собирали, они падали и гнили в заброшенных садах, ставших церковной собственностью и ждущих настоящего хозяина. На гравийной стоянке у церкви сгрудились в ожидании машины. Ее собственный маленький «субару» представлялся ей туннелем цвета тыквы, в конце которого ярко светилась огнями тихая деревенская кухня. Коул, приветливо стучащий по полу хвостом, дыхание детей, спящих в своих комнатах или притворившихся спящими и выключившими телевизор в ту минуту, как фары ее машины ярко осветили окна дома. Она проверит каждого из них в своей постельке, затем вынет двадцать обожженных малышек (искусно разложенных так, чтобы ни одна пара не соприкасалась и не соединялась) из шведской печи для обжига, которая будет все еще пощелкивать, охлаждаясь, и рассказывать ей о том, что произошло дома, пока ее не было, – ведь время движется везде, а не только в речушке, в дельте которой мы плывем. Затем, исполнив свой долг по отношению к детям, к мочевому пузырю, к зубам, она войдет в просторное постельное царство королевы без короля, принадлежащее ей одной. Александра читала бесконечный роман, автором была женщина с тремя именами и яркой раскрашенной фотографией на блестящей суперобложке. Каждую ночь, прежде чем впасть в небытие, Александра прочитывала несколько страниц бесконечных описаний ковбойских приключений среди утесов и замков на Диком Западе. В снах своих она странствовала повсюду: далеко над крышами домов, попадала в комнаты, причудливо составленные из обломков собственного прошлого, и в каждом сне присутствовало ее собственное «я», исполненное неясной печали, когда она доставала из материнской рабочей корзинки подушечку для иголок в форме яблока или, глядя на снежные вершины за окном, собиралась позвонить по телефону давно умершей подруге. Во снах вокруг нее витали предчувствия, как яркая реклама из папье-маше в парке развлечений, заманивающая простаков. Но мы никогда не предвкушаем снов, как и надуманных приключений, что следуют за смертью.

За спиной заскрипел гравий. Какой-то темноволосый мужчина коснулся ее локтя, прикосновение было холодно как лед, а может, просто она сама была как в лихорадке. Александра подскочила от испуга. Он захохотал.

– Только что случилось ужасное. Старая дама, у которой рассыпались бусы минуту назад, разнервничалась и споткнулась о собственные туфли, все боятся, что она сломала бедро.

– Как печально, – искренне, но рассеянно сказала Александра, мысли ее были далеко, а сердце еще сильно билось от испуга.

Даррил Ван Хорн наклонился к ней близко, очень близко, и сказал в самое ухо:

– Не забудьте, милая. Подумайте. Я наведаюсь в ту галерею. Мы созвонимся. Доброй ночи.

– Ты в самом деле к нему ездила? – спрашивала Александра по телефону у Джейн, испытывая какое-то неясное удовольствие.

– А почему мне было не съездить? – твердо сказала Джейн. – У него действительно есть ноты сонаты ля минор Брамса, и он изумительно играет. Как Либерас, но только без всех этих улыбочек. А ведь, глядя на его руки, не подумаешь, что он на такое способен.

– Ты была одна? Я так и представляю себе рекламу духов. Ту, где молодой виолончелист соблазняет аккомпаниаторшу в платье с глубоким вырезом.

– Зачем же так вульгарно, Александра. Он не испытывает ко мне влечения, а потом, там вокруг все эти работники, включая твоего дружка Джо Марино, нарядно одетого, с пером в маленькой клетчатой шляпе. И постоянный грохот от ковшей экскаваторов, сгребающих валуны с будущего теннисного корта. Очевидно, там не раз пришлось взрывать породу.

– Как он с этим справится, ведь там плывуны.

– Не знаю, дорогая, но у него есть разрешение, прикреплено кнопками прямо на дереве.

– Бедные цапли.

– Ох, Лекса, да у них, чтобы строить гнезда, остается весь Род-Айленд. Что бы было, если бы природа не приспосабливалась?

– Она приспосабливается до определенных пределов, потом она обижается.

В кухонное окно светили косые лучи октябрьского солнца, крупные рваные листья на виноградной лозе побурели с краев. Слева у болота маленькая березовая рощица под порывами ветра бросала пригоршни ярких острых листьев, сверкая, они падали на лужайку.

– Долго ты у него пробыла?

– Ох, – протянула Джейн, солгав. – Около часа. Может, полтора. Он и в самом деле глубоко чувствует музыку, и у него другие манеры, когда с ним вдвоем, он не паясничает, как было на концерте. Он говорит, что, когда находится в церкви, у него бегают мурашки по коже. По-моему, несмотря на всю его браваду, он довольно застенчив.

– Дорогая, ты неисправима.

Александра увидела, как у Джейн от гнева задрожали губ:

– Он сказал, что бакелит – первый из синтетических полимеров, – и она тут же прошипела: – Думаю, характер тут ни при чем, каждый должен заниматься своим делом. Ты целыми днями пропалываешь свой огород в мужских штанах, а потом лепишь из глины маленькие фигурки. Но чтобы создавать музыку, нужныслушатели. Другиелюди.

– Это не фигурки, и я не пропалываю огород дни напролет.

Джейн не останавливалась:

– Ты и Сьюки всегда насмехались над моей связью с Реем Неффом, и, однако, пока не появился этот человек, единственно, с кем в городе я могла играть, был Рей.

Александра продолжала свое:

– Это скульптура. Хотя и не похожа на то, что ваяют Колдер и Мур. Ты выражаешься так же вульгарно, как этот имярек, придумавший, что, если я создам более крупные вещи, какая-то нью-йоркская галерея возьмет пятьдесят процентов за их реализацию, если они вообще продадутся, в чем я очень сомневаюсь. Сейчас все в искусстве так тенденциозно и дико.

– Он так и сказал? Значит, он и тебе что-то предложил?

– Я не стала бы называть это предложением, просто типичная предприимчивость ньюйоркца, сующего нос не в свои дела. Им всем хочется быть в гуще событий. Каких угодно.

– Мы произвели на него впечатление, – заявила Джейн Смарт. – Зачем нам, молодым, бесплодно растрачивать себя здесь?

– Расскажи ему, что залив Наррангасет всегда был прибежищем для чудаков, а какие дела собирается он приводить здесь в порядок?

– Интересно, – Джейн произнесла раскатистое «р», как истая жительница Массачусетса. – Похоже, где бы он ни появлялся, дела начинают налаживаться. Ему действительно нравится новый просторный дом. У него там три рояля – один он держит в библиотеке, и еще прекрасные книги в кожаных переплетах с латинскими названиями.

– Он предложил тебе выпить?

– Только чай. Его слуга, с которым он говорит по-испански, притащил огромный поднос с множеством забавных старых бутылок, как будто из затянутого паутиной погреба…

– Мне показалось, ты упомянула только чай.

– Ну, Лекса, ты хуже ФБР. Я выпила глоточек черносмородинового ликера или чего-то еще, чем увлекается Фидель, мескала [17]17
  Мексиканская водка из сока алоэ


[Закрыть]; если бы я знала, что мне придется давать тебе полный отчет, я записала бы названия.

– Извини, Джейн. Думаю, это просто ревность. К тому же у меня месячные. Уже пять дней, с того концерта, а придатки слева болят. Как считаешь, это не менопауза?

– В тридцать восемь? Ну, ты даешь!

– Тогда, может быть, рак.

– Рака не может быть.

– Почему?

– Потому что это ты. Ты слишком хорошо владеешь магией, чтобы заболеть раком.

– В иные дни мне кажется, что никакой магией я не владею. В любом случае, другие тоже кое-что умеют. – Она подумала о Джине, жене Джо. Джина должна ее ненавидеть. По-итальянски ведьма – strega. Там, на Сицилии, Джо ей рассказывал, у всех дурной глаз. – Иногда мне кажется, что все нутро у меня завязано узлами.

– Покажись доку Пэту, если это тебя всерьез беспокоит, – сказала Джейн не без сочувствия. Доктор Генри Пэтерсон был полным розовощеким мужчиной их возраста, с обиженными, широко открытыми слезящимися глазами, нежным и осторожно-твердым прикосновением пальцев при пальпировании. Много лет назад от него ушла жена. Он не понял – почему, и больше не женился.

– Всякий раз у меня странное чувство, – сказала Александра. – Когда он накрывает тебя простыней и производит под ней все манипуляции.

– А что ему, бедняге, остается?

– Не нужно этой двусмысленности. У меня есть тело. Он это знает. Я знаю, что он знает. К чему эти фокусы с простыней?

– Так всегда делают, – сказала Джейн, – если в кабинете нет сестры.

Ее голос дребезжал, как звук в телевизоре, когда по улице проезжает тяжелый грузовик. «Не из-за этого же она позвонила. Что-то еще у нее на уме», – подумала Александра и спросила:

– Что еще ты узнала, побывав в гостях у Ван Хорна?

– Ну, обещай, что никому не скажешь.

– Даже Сьюки?

–  ОсобенноСьюки. Это ее касается. Даррил поистине удивительный человек, он все схватывает. Он остался на приеме дольше нас, я пошла с нашим квартетом выпить пива в «Бронзовый бочонок»…

– Грета там тоже была?

– О, бог мой, конечно. Она рассказывала нам все о Гитлере, как ее родители не выносили его из-за неправильной речи. Очевидно, выступая по радио, он забывал заканчивать предложение глаголом.

– Как ужасно.

– И догадываюсь, ты слиняла сразу после своей отвратительной шутки с ожерельем бедняжки Франни Лавкрафт…

– С каким ожерельем?

– Не притворяйся, Лекса. Ты неисправима. Мне известна твоя манера. А потом, эта история с ее туфлями. С тех пор она лежит в постели, но, думаю, ничего не сломала, а опасались перелома бедра. Тебе известно, что женский скелет к старости усыхает чуть ли не наполовину? Поэтому он такой хрупкий… Ей повезло – простой ушиб.

– Ну не знаю. Глядя на нее, я спрашиваю себя, неужели я буду такой же сладенькой, надоедливой и занудной в ее возрасте, если доживу, в чем сомневаюсь… Я словно вижу себя в зеркале в безотрадном будущем и, прости, прямо бешусь от этого.

– Все в порядке, дорогая, я лично не собираюсь отравлять себе жизнь подобными мыслями. Так вот, Даррил болтался там, помогал убирать и заметил, что, пока Бренда Парсли выбрасывала в мусорный бак пластиковые стаканы и бумажные тарелки, Эд и Сьюки исчезли! Бросили бедняжку Бренду – а она старалась сохранить лицо, – но представь себе все унижение!

– Им, в самом деле, следует быть поосмотрительней.

Джейн помолчала, ожидая, что Александра скажет что-нибудь еще; был один момент, который она должна была уловить и высказаться, но мысли ее были далеко, ей чудилось, как раковые опухоли разливаются по телу туманными галактиками, медленно клубясь в темноте, оставляя то там, то тут смертоносную звезду…

– Эд Парсли, в общем-то, такой недотепа, – наконец неуверенно произнесла Джейн. – И почему она всегда нам намекает, что завязала с ним?

Тут Александра внутренним взором последовала за любовниками в ночь. У Сьюки тело тоненькое, как веточка, с которой сняли кору, но с гибкими и сильными выпуклостями. Она из тех женщин, что внешне похожи на мальчиков, но чутки – в этом их преимущество; их женственность как бы подпитывается неисчерпаемой энергией мужчин, которые разят врагов градом стрел и с суровых мальчишеских лет приучены идти в бой и умирать. Почему бы им не поучить женщин? Ведь неправда, что, если у тебя есть дочери, ты никогда не умрешь.

– Может быть, обратиться в клинику, – сказала она, вслух отказываясь от дока Пэта, – где меня не знают?

– Ну, что-нибудьпридумаем, – проговорила Джейн. – «Это лучше, чем продолжать себя мучить и надоедать мне», – добавила она про себя.

– Я думаю, привязанность Сьюки к Эду можно отчасти объяснить ее профессиональной потребностью ощущать здесь себя в гуще событий, – предположила Александра, настроившись опять на волну Джейн. – В любом случае интересно не то, что она продолжает с ним встречаться, а то, что этот Ван Хорн соизволил это так быстро заметить, не успев приехать в город. Это лестно. Думаю, об этом стоит поразмыслить.

– Дорогая Александра, в чем-то ты ужасно несвободна. Знаешь, мужчина ведь может быть просто человеком.

– Знаю я эту теорию, но никогда такого не встречала. Все они на поверку оказываются мужчинами, даже гомики.

– Помнишь, мы думали, может, он гомик? А теперь он охотится за всеми нами!

– Я не думала, что он охотится за тобой, ведь вы оба охотились за Брамсом.

– Так и было. Так и есть. В самом деле, Александра. Успокойся. Ты ужасно зациклена.

– Я безнадежная дура. Завтра мне будет получше. Теперь моя очередь вас собрать, не забудь.

– Ох, боже мой. Чуть не забыла. Я же за этим и позвонила. Я не смогу прийти.

– Не можешь в четверг? А в чем дело?

– Ну, ты снова станешь подозревать. Это опять Даррил. У него есть чудные маленькие багатели Веберна. Он хочет попытаться со мной сыграть их вместе, а когда я предложила пятницу, он сказал, что в этот день будут проездом какие-то важные японские инвесторы, чтобы взглянуть на покрытие. Я подумывала прокатиться днем с тобой по Садовой, если ты не возражаешь. Один из моих ребят после школы играет сегодня в футбол и хочет, чтобы я посмотрела, но я смогу показаться только на минуту у боковой линии площадки.

– Нет, спасибо, дорогая, – сказала Александра. – У меня сегодня гости.

– О… – У Джейн был ледяной голос, темный лед с примесью золы, как на дорогах зимой.

– Возможно, и поеду, – смягчилась Александра. – Он или она не были уверены, что смогут прийти.

– Понимаю, дорогая. Нет нужды объяснять.

Это разозлило Александру, ее принудили к обороне, в то время как к ней отнеслись с пренебрежением. Она сказала подруге:

– Я считала, что четверги священны.

– Обычно да… – начала Джейн.

– Но, думаю, в мире, где нет ничего святого, нет смысла устраивать четверги.

Почему это так ее задело? Недельный ритм Александры зависел от этого нерушимого треугольника, энергетического конуса. Но нельзя позволять голосу предательски дрожать.

Джейн извинилась:

– Ну только на этот раз…

–  Прекрасно, милочка. Мне достанется больше фаршированных яиц. – Джейн Смарт любила фаршированные яйца, белоснежные, острые от паприки и щепотки сухой горчицы, украшенные резаным луком или анчоусами, лежащими на каждом белке, как язычок лягушки.

– И ты действительно не поленилась и приготовила яйца со специями? – спросила она печально.

– Конечно, нет, дорогая, – сказала Александра. – Те же старые отсыревшие крекеры и несвежий сыр. Я не могу больше разговаривать.

Часом позже, когда она рассеянно глядела мимо мохнатого голого плеча Джо Марино (с этим неожиданным кисло-сладким запахом, как у детской макушки), пока он скорее в оцепенении, чем вдохновенно качался на ней, а ее кровать стонала и шаталась под непривычным двойным весом, Александру вдруг посетило видение. Своим внутренним взглядом она увидела особняк Леноксов – четко, как картинку на календаре, с одиноким клочком дыма, который она наблюдала в тот день, этой трогательной прядью, спутанной с едкостью, с которой Джейн описывала Ван Хорна как застенчивого и поэтому грубого мужчину. Александре он больше показался растерянным – как человек, глядящий из-под маски или слушающий с ватой в ушах.

– Сосредоточься, ради бога, – прорычал Джо ей в ухо и неловко кончил, возбужденный своей собственной злостью, своим обнаженным, покрытым мехом телом – его наработанные мышцы немного ослабели от хорошей жизни, – подскакивая один, два, три раза с легкой дрожью, как машина, когда выключаешь зажигание.

Она попыталась его догнать, но было уже поздно.

– Извини, – проворчал он. – Я думал, что все у нас шло хорошо, а ты отвлеклась. – Он был великодушен, прощая ей окончание менструации, хотя крови почти не было.

– Это моя вина, – сказала Александра. – Полностью. Ты был хорош, а я сплоховала.

«Изумительно срабатывает», – как говорила Джейн.

Потолок под исчезнувшим видением выглядел неожиданно чистым, как будто увиденным впервые: его пространство было безмятежно, некоторые маленькие трещины на поверхности едва различимы из-за пятнышек на стекловидном теле ее глаз, к тому же, когда она переводила взгляд, эти пятнышки дрейфовали, как микроорганизмы в пруду, как рак, таящийся в нашей лимфе. Круглое плечо Джо и боковая часть его шеи были так же невозмутимы и бледны, как потолок, и так же плавно пересекались этими оптическими примесями, которые обычно не докучали ей. Но когда они совокуплялись, от них было трудно избавиться, трудно не заметить. Признак старости. Как снежный ком, катящийся с холма, мы накапливаем частицы.

Она ощутила свою грудь и живот, плавая в поту Джо, и этим окольным путем ее сознание возвращалось к любви к его телу, к его губчатой текстуре, весу, тайному запаху мужчины и довольно удивительному в мире маленьких чудес – его присутствию. Обычно он отсутствовал. Обычно он был с Джиной. Он скатился с Александры, издав оскорбленный вздох. Она уязвила его средиземноморскую гордость. Загорелый, с лысой макушкой, блестящий череп покрыт складками, как страницы книги, оставленной в росе, он первым делом, чтобы не страдало его самолюбие, снова надевал шляпу. Он говорил, что ему без нее холодно. Шляпа на месте, он поворачивает профилем моложавое лицо с острым крючковатым носом, как на портретах Беллини, и с печеночными впадинами под глазами. Ее привлек когда-то этот вяло-обольстительный вид; он напоминал барона, или дожа, или мафиози со свинцовыми глазами, вершащего жизнь или смерть, с пренебрежительным щелчком языка. Но Джо, которого она соблазнила, когда он пришел ремонтировать туалет, журчавший всю ночь, оказался в этом отношении беззащитным, – благочестивый буржуа, честный до последней медной шайбы, любящий отец пяти детей в возрасте до одиннадцати лет и родственник половине штата. Семья Джины заполонила это побережье от Нью-Бедфорда до Бриджпорта. Джо был безгранично преданным человеком, его сердце принадлежало многочисленным спортивным командам – «Селтикс», «Бруинз», «Уэйлерз», «Ред Сокс», «Потакет Сокс», «Пэтс», «Тимен», «Лобстерс», «Минитмен», – какие только можно вообразить. Раз в неделю он приходил и накачивал ее с почти такой же верностью. Адюльтер был для него шагом к вечным мукам, и он выполнял еще один свой долг, сатанинский. Это было также до некоторой степени противозачаточным средством, его начинала пугать собственная плодовитость, и чем больше семени принимала Александра, тем легче было Джине. Их связь переживала уже третье лето, Александре пора было ее прервать, но ей нравился вкус Джо, сладко-соленый, как нуга, и то, как воздух мерцал в дюйме над небольшими складками его лба! Его аура была лишена злобы и имела хороший цвет: его мысли, как и руки водопроводчика, всегда искали определенного соответствия. Судьба привела Александру от изготовителя хромированной арматуры к ее установщику.

Чтобы видеть особняк Леноксов так, как его видела она, отчетливо различимым до кирпичика, до гранитных подоконников и углов, до узких окон со стороны фасада, нужно парить в воздухе над болотом. Изображение быстро уменьшилось в размере, как будто удаляясь в пространстве, маня ее за собой. Оно стало размером с почтовую марку и, если бы она не закрыла глаза, исчезло бы, как капля в водостоке. Когда он кончил, ее глаза были закрыты. Сейчас она чувствовала себя ошеломленной и вывернутой наружу, как будто разделила его оргазм.

– Может, мне порвать с Джиной и начать где-нибудь все заново с тобой? – произнес Джо.

– Не глупи. Ты не хочешь этого, – сказала Александра.

Высоко вверху, над потолком, невидимые ветреным днем гуси, растянувшись клином к югу, кричали, чтобы успокоить друг друга: «Я здесь, ты здесь».

– Ты добрый католик, у тебя пятеро детей и процветающий бизнес.

– Да, и что я тут, в таком случае, делаю?

– Ты околдован. Это несложно. Я вырезала твою фотографию из «Иствик уорд», где ты на заседании Отдела планирования, и смазала ее своими менструальными выделениями.

– Боже, какой ты можешь быть отвратительной.

– Тебе это нравится, ведь так? Джина никогда не бывает отвратительной, Джина прекрасна, как Дева Мария. Если бы ты был джентльменом, ты бы помог мне кончить языком. Крови немного, месячные кончаются.

Джо покривился.

– Как-нибудь в другой раз, ладно? – сказал он и оглянулся в поисках одежды. Полнея, его тело, тем не менее, оставалось складным; в школьные годы он занимался спортом, хорошо играл в мяч, но был слишком маленького роста, чтобы стать чемпионом. У него были крепкие ягодицы, даже когда его отяготило брюшко. Большая бабочка красивых черных волос отдыхала на спине, расположив верхние концы крыльев на плечах, а лапками оперив ямочки внизу спины. – Я получил чек от Ван Хорна, – сказал он, пряча розовое яичко, выглядывавшее из эластичных трусов. Они были похожи на плавки, пурпурного цвета – новшество в соответствии с новым образом андрогина. Джо следовал изменчивой мужской моде. Он одним из первых мужчин Иствика стал носить джинсовый костюм и первым почувствовал, что возвращается мода на шляпы.

– Кстати, как там идут дела? – спросила Александра лениво, не желая, чтобы он уходил. Одиночество спускалось к ней с потолка.

– Мы все еще ждем посеребренный комплект для ванной комнаты, заказанный в Западной Германии, и я должен был послать к Крэнстону за медным листом под ванну, подходящего размера, чтобы не было швов. Уж скорее бы все это закончилось. Там что-то не так. Этот парень обычно спит после полудня, и иногда идешь, а там вообще никого нет, только пушистый кот бродит. Ненавижу котов.

– Они противные, – сказала Александра. – Как я.

– Нет, послушай, Ал. Ты mia vacca. Mia vacca bianca [18]18
  Моя белая коровушка ( ит.)


[Закрыть]. Ты моя большая тарелка с мороженым. Что же мне еще сказать? Каждый раз, когда я пытаюсь быть серьезным, ты затыкаешь мне рот.

– Серьезность пугает меня, – сказала она серьезно. – Так или иначе, в любом случае я знаю, что ты просто шутишь.

Но на самом деле она его дразнила, заставив шнурки его туфель из бычьей кожи, какие носят студенты колледжа, развязаться так же быстро, как он их завязал; в конце концов, Джо вынужден был уйти, шаркая, с волочащимися шнурками, его самолюбие и опрятность были посрамлены. Шаги удалялись, затихая на лестнице, один и другой, дальше и дальше, а звук хлопнувшей двери был как твердая маленькая шишка, цельный кусочек расписного дерева, заключенный глубоко внутри русской матрешки. За окнами, выходящими во двор, звучала скрипучая песня скворца, дикая ежевика привлекала птиц сотнями к болоту. Посреди кровати, снова неожиданно огромной, покинутая и неудовлетворенная Александра, уставившись в белый потолок, пыталась опять поймать этот странно яркий архитектурный образ дома Леноксов, но смогла вызвать лишь призрачное видение – необычайно бледный прямоугольник, как на конверте, так долго хранившемся на чердаке, что марка отпала сама собой.

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ, МУЗЫКАНТ И ЛЮБИТЕЛЬ ЖИВОПИСИ

ЗАНЯТ ОБНОВЛЕНИЕМ СТАРОГО ОСОБНЯКА ЛЕНОКСОВ

Мистер Даррил Ван Хорн, обладающий грубоватой красотой, хорошими манерами и глубоким голосом, недавно приехавший из Манхэттена, а теперь довольный жизнью иствикский налогоплательщик, принял вашего репортера на своем острове.

Да, именно на острове со знаменитым особняком Леноксов, потому что этот новый житель Иствика приобрел поместье, окруженное болотом, а при сильном приливе – просто водой.

Дом, построенный около 1895 года из кирпича в английском стиле, с симметричным фасадом и массивными трубами, новый владелец надеется использовать для многих целей – под лабораторию для своих невероятных экспериментов с химическими веществами и солнечной энергией, как концертный зал, в котором стоит не менее трех роялей (на которых он, уж поверьте мне, играет профессионально), и как большую галерею, на стенах которой будут висеть знаменитые работы таких современных мастеров, как Роберт Раушенберг. Клаус Олденберг, Боб Индиана и Джеймс Ван Дайн.

Тщательно отделанная оранжерея, японская ванна, которая будет являть великолепное зрелище блеском меди и полированного тикового дерева, теннисный корт с искусственным покрытием – все это находится в процессе строительства. На острове раздаются стук молотка и жужжание пилы, а красивые белые цапли, обычно гнездившиеся в укромных уголках имения, ищут временного убежища где-нибудь в другом месте.

За прогресс надо платить!

Ван Хорн, хотя и общительный человек, не очень распространяется о нововведениях и надеется насладиться уединением и размышлениями в своем новом жилище.

– В Род-Айленд, – сказал он любопытствующему репортеру, – меня привлекли простор и красота, редкие на Восточном побережье в наши беспокойные и суетные времена. Я уже чувствую себя здесь как дома. Роскошное место! – добавил он непринужденно, стоя рядом с репортером на развалинах старой пристани Леноксов и созерцая перспективу болота, канала, низменность, заросшую кустарником, и далекий океан на горизонте, видимый со второго этажа.

Дом с его огромными пространствами кленового паркета и высокими потолками с лепными гипсовыми розетками над люстрами и лепными дентикулами по периметру комнат казался холодным в день моего осеннего визита, забитый множеством нераспакованных ящиков с оборудованием и новой мебелью, но ваш репортер убедился, что грядущая зима не страшна для нашего изобретательного хозяина.