Текст книги "Россказни Роджера"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Все это говорилось, пока она раздевала Полу и раздевалась сама, а я сочувственно поддакивал. Эстер тоже вышла в коридор, застав конец рассказа, и протянула Верне руку. У Эстер на редкость тонкие, изящные руки с веснушками на кисти, зато в последнее время она отрастила такие длинные ногти, что я боюсь, как бы жена не поцарапала меня, когда вертится в постели.

– Бедняжка, это же просто кошмар! – проговорила она.

– Вообще-то у меня всю дорогу так, – вздохнула Верна и продолжала рассказ: – Да, вот еще... В автобусе подкатывает ко мне мужичишка и прижимается к моей подружке. От самого перегаром несет и гнилыми зубами, а она ему так хитровато улыбается, паршивка. Ну настоящая потаскушка, правда, Пупси? – Верна как следует встряхнула девочку, чтобы до той дошло.

Пола уставилась на меня своими бездонными синими глазами, пухленькая бронзовая ручка с маленькими согнутыми коническими пальчиками потянулась ко мне. Узнала. Даже при тусклом свете коридора была видна отцовская кровь: раздувающиеся маленькие ноздри и блеск на черных прядях растрепавшихся волос, заплетенных сзади в две тоненькие косички, будто ее мама хотела сказать: вот она, моя негритяночка.

– Родж должен был бы съездить за вами на машине, – вынесла вердикт Эстер. Почему эта мысль не пришла ей в голову раньше?

– Я думал, что Дейл... – пробормотал я в свое оправдание, хотя дело было в другом. У обитателей нашей улицы была своя автостоянка, но расположена далековато. Если же удается найти местечко у дома, то освобождать его не хочется: тут же займут своими тачками студенты с факультета или многочисленные покупатели с бульвара Самнера. – Странно, что в День благодарения на химическом отделении кто-то был. – Я решил сменить тему.

– Были, были несколько мужиков, чего они там потеряли – не знаю. Сказали, что про аллею Мелвина слыхом не слыхивали. А она оказалась совсем рядом, за поворотом.

– Две культуры... – Я притворно вздохнул.

– Пойдемте, познакомлю вас с сыном, – пригласила Эстер, но с полпути убежала из коридора в кухню, откуда доносился аромат жареной индейки, дурманящий, как те курения, к каким в языческие времена прибегали шарлатаны-предсказатели.

Я провел Верну в гостиную.

– Здорово, умник! – небрежно бросила она Дейлу, который встал, вернее, застыл в полусогнутом состоянии. Оба обошлись без рукопожатия. Я еще раз попытался определить, спят они вместе или нет, и решил, что нет, но это заключение почему-то меня не удовлетворило. Однако, подойдя к Ричи, Верна немного подалась вперед и пожала протянутую ей с подростковой неловкостью руку.

– Так вот он какой, тот, что знает все о Синди Лопер!

– Она классная, правда? – сказал он, неуверенный и ужасно довольный. Ричи нужны друзья. Мы с Эстер в его глазах совсем старые и незнакомые. Малышом он играл с кригмановскими девчонками, но теперь Коре – той, что ближе своих сестер ему по возрасту, исполнилось пятнадцать, она стала барышней, по его выражению – шлюхой.

– Да, она ничего, – подтвердила Верна задумчиво, как настоящая взрослая. – Рóковые певички и музыканты вообще классный народец. Правда, не сами по себе, а потому что они нам нравятся.

Верна очаровательна. Она переняла у Эдны уходящие в прошлое небрежность и легкомыслие и перенесла в наше время, когда эти качества могут восприниматься как оригинальная манера поведения. На ней шерстяное платье красно-кирпичного цвета с широким вырезом. Грудь у нее низковата для девятнадцатилетней, бедра тоже тяжеловаты, они как бы соскальзывают вниз. И все же чувствовалась в ее теле жеребячья упругость и непредсказуемость. Лицо желто-бледное, а завитые волосы беспорядочными прядками спадали на плечи, так что было в ней что-то прерафаэлитское, придающее ее внешности болезненно эфемерный вид. Голову с широким плоским затылком она держала прямо, устойчиво. Уши проколоты в нескольких местах, в них две пары золотых колец. На пальцах тоже сверкали кольца, но – с чего бы вдруг! – тяжелый медный обод на указательном пальце и бирюзовый перстень на мизинце. Ногти подстрижены коротко, как у ребенка. Я был взволнован. Такая не поцарапает, обнимая.

– Па-па?.. – лепетала Пола. Маленькие босые ножки неверно ступали по нашему бухарскому ковру, словно малышка боялась провалиться. Непонятно, к кому она обращалась – ко мне, к Ричи или к Дейлу: настоящая потаскушка, сказала Верна. Боязливо приподняв и выставив вперед локотки, она заковыляла к стеклянному столику, подошла, шлепнула по столешнице с радостным восклицанием: – Па!

Дейл сел и взял ее на колени. Вернина голова на крепкой шее поворачивалась то туда, то сюда.

– Домик хоть куда, дядечка. Видно, профессора кучу денег гребут.

– Это зависит от должности. – Дом достался нам от Арнольда Принца, отца Эстер.

Дрова в камине прогорели и с треском обвалились, подняв столб искр. Ричи щипцами поправил поленья. Пола наклонилась к серебряной табакерке, которую Арнольд подарил по случаю пятилетия нашего с Эстер союза. Арнольд Принц, вдовец из Олбани, знал, как говорится, свой интерес, и мы заработали этот знак благословения лишь после пяти лет примерной совместной жизни. Впоследствии он по-царски начал выдавать дочери частями ее наследство, что окружило Эстер ореолом известной независимости и придало ей добавочную ценность. Мы зарегистрировали гражданский брак в Трое, штат Нью-Йорк, в ближайшем от сцены разгоревшегося скандала городке. Какое же это удовольствие – бросить вызов общественному мнению, оно сравнимо разве что с удовольствием убивать, которым хвастаются некоторые солдаты, оставшиеся в живых, или с удовольствием, какое испытываешь, узнав о неурядицах и неудачах других. И вот четырнадцать лет спустя я впал в конформизм, правда, немного перемешанный, и теперь с опаской смотрел на подарок тестя, зажатый в потном кулачке моей внучатой племянницы-мулатки.

– Тебе принести что-нибудь выпить? – спросил я Верну.

– О господи, неужели! А я думаю, чего это он резину тянет. Хорошо бы «черного русского», дядя Роджер.

– Угу... Что туда – водку и?..

– Кофе с ликером. Мексиканский.

– Так и знал. Нет у нас мексиканского кофе с ликером.

– Тогда «кузнечика».

– Который состоит из?..

– Не валяй дурачка, дядюшка. Догадайся сам. – Что это она, заигрывает?

– Creme de menthe?

– Ну да, потом еще чего-то добавляют. Знаю, что это обыкновенный мятный ликер и еще какой-то крем. Смешивают со льдом, встряхивают, наливают в высокий бокал и – пожалуйста, на стойку. Вкуснотища! Неужели не пробовал, дядечка?

– Когда же ты ходишь в эти дорогие бары? – спросил Дейл.

Он сложил большие ладони чашечкой, чтобы табакерка не упала на стеклянную поверхность столика. Пола открыла крышку и посасывала краешек. Из табакерки выпало несколько засохших «Английских овальных», которые остались с факультетской вечеринки в прошлом мае.

Верна снисходительно улыбнулась и мельком взглянула на меня, чувствуя, что я тоже жду ответа.

– Не обязательно дорогие. Есть, например, один в конце Перспективной, в доме, где второй этаж сгорел. Там классных «кузнечиков» подают.

– И с кем же ты туда ходишь? – спросил Дейл то, что мне тоже хотелось узнать.

– Как с кем? С ребятами... Тебе-то что? Что, девушке и повеселиться нельзя?

– Как в той песне – «Девчонки просто хотят повеселиться», – вставил Ричи, довольный своим уместным замечанием и тем, что блеснул умением орудовать каминными щипцами.

– Это точно, как в песне.

Была в Верне какая-то нарочитая вульгарность, скопированная с плохих певичек, с Шер и Бет Мидлер, – та ветвь американской эстрады, которая тянется по меньшей мере к «Сестричкам Эндрюз».

– Может, тебе сделать «Кровавую Мэри»?

– Да-вай! – манерно протянула Верна, как будто я был барменом, с которым девушка решила пококетничать назло своему спутнику.

Вдруг раздался громкий рассыпчатый стук, заполнивший всю комнату от пушистого ковра на полу до орнаментальной лепнины на потолке. Это Пола уронила табакерку на стеклянный столик. Верна вздрогнула, погасив спичку, поднесенную к сигарете в зубах, и зажгла другую.

– Видишь, дядечка? Я же говорю – поганка.

– Ничего страшного, – неискренне сказал я, подойдя к столику. Благодаря острому зрению я сразу различил большую царапину, похожую на жука, на его стеклянной поверхности и согнутый край серебряной крышки. Я потер крышку о рукав и стал собирать в табакерку рассыпавшиеся сигареты. Они крошились в моих пальцах.

На кухне Эстер расправлялась с индейкой. Волосы у нее разлетелись, сыпались заколки. Она состроила гримасу, как у Медузы.

– Чтоб я еще когда-нибудь!.. – воскликнула она. Моя жена говорит это каждый год в День благодарения.

Когда я вернулся в гостиную с «Кровавой Мэри» для Верны и бокалом белого для себя, то нашел молодежь сбившейся в кучу у стола и оживленно беседующей на языке, которого я не знаю. Горная гряда, что отделяет их долину от нашей, становится все круче и круче по мере того, как капиталистическая экономика все активнее хищнически эксплуатирует подрастающее поколение как особый рынок, куда выкидываются домашние видеоигры, лыжные ботинки с особыми креплениями и миллионы битов так называемой музыки, вбитой лазерами в ревущие, стонущие, плачущие компакты. Даешь новые высокие технологии, даешь больше бессодержательной, никому не нужной информации! На обороте какого-то конверта Дейл рисовал прямоугольники, соединенные линиями. Будучи в социологическом настроении, я заметил, что конверт – от телефонной компании. Защитники наших национальных интересов своей антимонопольной политикой разорили и раздробили могущественную «Американскую телефонную и телеграфную корпорацию». В результате счета за телефон сделались пухлыми, точно любовные послания, а когда снимаешь трубку, слышишь только треск.

Нарисованные Дейлом прямоугольники были обозначены словами «ИЛИ», «И», «НЕ». Ага, закладывался фундамент нового Евангелия.

– Как видите, – скользя кончиком карандаша по соединительным линиям, говорил Дейл Ричи, но Верна и даже Пола, казалось, слушали с интересом, – обесточенность, единица и ноль по двоичной системе счисления обеспечивают горячий выход из «ИЛИ», а не из «И», но если выход из «И» входит в «НЕ», то оттуда он выходит...

– Горячим, – подсказала Верна, поскольку мой дорогой Ричи недоуменно молчал. Я смотрел сверху на овальные лохматые головы молодых мужчин. Они были такие беззащитные и словно бы напрашивались, чтобы их погладили, потрепали. Я по-отцовски прикоснулся к волосам Ричи, тот глянул на меня с недовольной гримасой. Верна протянула руку за своей «Кровавой Мэри».

Правильно, – сказал Дейл. – И если вместо единичного бита мы поставили четыре бита, то есть половину байта, это будет выглядеть так... – Он быстро накарябал несколько нолей и единиц. Почерк у него был неразборчивый, некрасивый. Это почему-то свойственно ученым, будто точность мысли несовместима с точностью записи ее на бумаге, и наоборот (прекрасное латинское выражение – vice versa): многие священники, особенно служители епископальной церкви, пишут четко и красиво. – ...А другую половину изобразим так – что получится на выходе цепи «ИЛИ»?

После некоторой паузы, дававшей Ричи возможность ответить, Верна сказала:

– Ноль один один один.

– Сечешь! – воскликнул Дейл. – А из цепи «И» – что на выходе?

– Чего проще? – сказала она. – Ноль ноль ноль один.

– Прекрасно! А теперь, Ричи, скажи, что будет, если цепь «ИЛИ» присоединить к «НЕ»?

– Один и три ноля, – ответил я после затянувшегося тягостного молчания.

– Верно, – сказал Дейл, продолжая карябать бумагу. – Здесь видно, как с помощью простых переключателей – они называются операторами выбора – можно проанализировать поставленную компьютерную задачу, взяв входные и выходные данные любой сложности. Например, через И-оператор можно пропустить эти два четырехбитных числа, а также их противоположности, полученные из НЕ-инверторов, через ИЛИ-оператор. Итог будет ноль-один-один-ноль. В нем и совпадут начальные числа. Совпадают – значит, холодный выход, не совпадает с горячим.

– Здорово, – сказала Верна. Полбокала «Кровавой Мэри» было уже выпито. Она закурила «Английскую овальную» с розовато-лиловым мундштуком.

– Тебе надо учиться, – сказал я ей.

– Я ей тоже говорю: учись, – подхватил Дейл.

– Скажите это Пупси, – ответила Верна.

– Ииди-да, – проговорила Пола. Слюнявыми пальчиками она схватила листок из-под руки Дейла и смяла его.

Он взял листок, аккуратно разгладил и, нацелившись карандашом, снова пошел в атаку на наше невежество:

– Не буду углубляться, скажу только, что все это основано на алгебре Буля. Замечательная штука, о ней надо иметь хоть какое-то представление. Буль жил в Ирландии в середине прошлого века и придумал математическую логику. Его алгебра имеет дело с логическими законами, в основном с инстинктами и ложными высказываниями. Она-то и оказалась той математикой, которая нужна для компьютеров. Оператор ИЛИ, к примеру, суммирует по правилам Булевой алгебры. Один плюс один дает не два и не ноль, как в арифметике, а единицу. А оператор И умножает, но тоже по-своему. Любое число, умноженное на ноль, дает не ноль, как обычно, а положительное число. Инвертор НЕ просто переворачивает число. Ноль наоборот – это один, один наоборот – это ноль. Это все основы Булевой алгебры, но на них строятся умные теоремы. С такой алгеброй поразительные вещи можно делать. И она только с виду сложна, а по сути – простая.

– Ни хрена себе простая, – возразила Верна чуть-чуть заплетающимся языком. Ричи давно отвалил и шуровал в камине, углеводы снова превращались в атомы углерода, которые миллионы и миллионы лет назад составляли ядро некоей звезды. Я подумал о кончике Дейлова карандаша – неужели когда-то Вселенная была такой маленькой?

– Ты там не очень вороши, – мягко сказал я сыну. – Все тепло выйдет.

– Кажется, скоро садимся за стол, – объявила Эстер, входя в комнату. Зеленый бархат ее платья так же собирался в складки на бедрах. Подойдя к Дейлу, она сказала: – Я кое-что услышала из ваших объяснений – безумно интересно. И подумала, не могли бы вы позаниматься с Ричи, ну, скажем, раз в неделю. Поднатаскали бы его. Никак ему логарифмы не даются.

– Ничего подобного, мам! – запротестовал сын. – У нас в классе эти дурацкие логарифмы никто не понимает. Просто училка плохо объясняет.

– Учительница у них черная, – сообщила Эстер Дейлу.

– Ну и что, что черная? – тут же откликнулась Верна.

– Ничего, конечно, – вздохнула Эстер. – Знаете, одна из тех негритянок с третьеразрядным образованием. А в дорогих частных школах почему-то считают, что надо брать на работу и таких. В принципе я – за, если только дети не тупеют от этого.

– Ричи совсем не глупый мальчик, – возразил Дейл, прерывая молчание, наступившее после недемократичного заявления Эстер. – Я готов с ним позаниматься, если получится со временем. У меня неопределенный режим работы. Для компьютерных разработок приходится делить наш VAX8600 с одной девушкой. У нее своя программа, вот мы и вкалываем по очереди.

– Я уверена, – безапелляционно сказала Эстер, – что мы найдем час-другой, удобный для вас и для нас. Ричи, пойдем, поможешь мне вытащить индейку. – Она круто повернулась и энергичным шагом, не сожалея ни о чем ею сказанном, вышла из гостиной.

– Дядечка, слышь? – проворковал рядом хриплый голосок. – Пока птичка не прилетела, может, пропустим еще по одной?

На протяжении всего бесконечного гнетущего праздничного застолья, когда уже задыхаешься от еды, а в голове сокращается место для мысли, я постоянно ощущал присутствие не только Верны, чье тело с желтовато-бледной кожей уверенно, нечувствительно натягивало красное платье, чьи порывистые движения и отрывистые замечания преображались в моем затуманенном мозгу в неясные, зато обольстительные замечания, но и Эстер – такой, какой ее видел Дейл Колер: женщина старше его, миниатюрная, утомленная жизненным опытом, однако сохранившая материнскую заботливость и терпение, несмотря на резкую манеру поведения.

– Кто-нибудь хочет прочесть молитву? – спросила она, когда сели за стол.

Эстер знала, что я не люблю молиться, но если надо, значит, надо. Стоило мне раскрыть рот, сами собой полились бы заученные слова. Я уже сочинил в уме вступительную фразу и наклонил голову, как вдруг раздался жаждущий голос Дейла:

– Позвольте мне, если никто не возражает!

Никто не возражал. Мы пали жертвами его миссионерского пыла. Он нес нам, язычникам и каннибалам, слово Божие. Мы покорно сложили руки.

Дейл молился по старинке, как молились в медвежьих углах Америки наши отцы и деды, – нараспев и немного в нос. Я выключил слух, едва вознесся вверх его голос – такие голоса все время слышались у нас на факультете, – голос доморощенного благочестия. Души из захолустья так и валят к нам, словно грязные пахучие кочаны капусты, и за три года экзегетической софистики вокруг нюансов христианского вероисповедания мы рубим, режем, мельчим кочаны, превращаем в шинкованную капусту, какую купишь в любом пригородном супермаркете. Мы принимаем святых, а выпускаем священников, тружеников на винограднике неизбежного недовольства и несчастий. Давно предсказана гибель христианства, но всегда и везде будут существовать церкви – амбары, куда свозят неубывающий урожай человеческого горя.

Некоторые слова Дейла засели у меня в голове. Они напомнили, перед тем как мы набьем желудки, обо всех голодающих и бездомных по всему свету, особенно в Восточной Африке и Центральной Америке, и я мысленно задался вопросом, принял бы бог Детского фонда ООН такие молитвы, если бы не падала пугающе вниз кривая развития мироздания от сверхгиганта через бивни мастодонта и дальше. Потом мысль перескочила на трапезы и предательства: соль, просыпанная Иудой, неизменная пища Кроноса, пиры, что задавали Клитемнестра и леди Макбет. Повсюду круговорот предательства, повсюду, где собирались двое-трое или семья как одно целое. Рука Верны была в моей правой руке, и я чувствовал ее учащенный пульс. Левой рукой я держал за руку Ричи, она тоже была горячая. Эдипов комплекс с его стороны и родительская отчужденность – с моей, доходящая до животного желания уничтожить детеныша, потому что он – соперник. Более того, соперник, родившийся на твоей территории и заполняющий ее электронными шумами, вонью грязных носков и зверским аппетитом к тому, что наша недоумочная поп-культурная цивилизация почитает за жизненные блага. Прав был Эмерсон: все мы жестокосердны. Голос Дейла взмыл к заключительной завитушке, прося благословить пищу, которую мы съедим при всем нашем чувстве вины, а моя замедленная мысль, перешагнув порог дома, оказалась у Кригманов; те, будучи евреями и атеистами, не так строго блюли День благодарения, обходились без духовного холестерина, обязательного вещества в организме наших предков-пуритан, похваляющихся собственными добродетелями, а потому проводили праздник веселее, чем мы. Впрочем, в начале было много евреев – выкрестов в христианскую веру, но когда не состоялось второе пришествие Мессии, что было твердо обещано первому поколению, и в семидесятом году был разрушен Соломонов храм, они по здравом размышлении пали духом, дав римлянам возможность провести военную операцию по усмирению бунтовщиков.

Наконец-то благословение было запущено, стало удаляться в верхние слои стратосферы, и мы, сидящие за столом, расцепили потные руки. В поле моего зрения неотвратимо вдвинулось блюдо с индейкой, которую мне предстояло резать. О, эти скользкие твердые с кровью внутри хрящи! А золотистая кожица, которая на поверку прочнее скотча! Эстер в отличие от Лилиан любила немного подсушить птицу, поэтому грудку приходилось резать тонкими, как лист, ломтиками, иначе посыплются крошки, мясо начнет отваливаться кусочками, и вся работа пойдет насмарку.

Расселись мы за столом в таком порядке (иду по часовой стрелке): Верна, я, Ричи, Дейл, Эстер и Пола на старом высоком стульчике сына, который жена принесла с мансарды. Уставшая от тряского автобуса, от уличной пешей прогулки, от кусания крышки у табакерки, девчушка то и дело проваливалась в сон. Я, хотя и не проваливался, временами клевал носом, отключался на секунду-другую. Оттого такие зияющие провалы в памяти о том, что говорилось во время трапезы.

Раскладывая по тарелкам оранжевые комки вареной тыквы и белые комки картофельного пюре, Эстер спросила Дейла, в чем именно заключается его работа на компьютере.

– Это сложно объяснить, понимаете? Одна из задач, которую приходится решать, – как снизить расход ресурсов памяти в машине и увеличить скорость системы изображений. Для этого надо растровое изображение приблизить к векторному. Вот мы и ищем, как лучше это сделать. При векторном изображении между двумя точками проводится прямая или кривая линия – в зависимости от программы. Таких линий очень много, но машина делает заданные расчеты быстро, и в результате мы видим движущуюся картинку. Растровое изображение похоже на газетную фотографию, оно состоит из множества точек, которые называются пикселями. На экране обычного размера располагается квадрат: пятьсот двенадцать пикселей на пятьсот двенадцать. То есть у нас имеется примерно двести шестьдесят две тысячи элементов вывода, и в каждом постепенно появляется изображение. А чтобы картинка была как в жизни, нужно, чтобы изображение менялось очень быстро. На телеэкране в секунду проходит тридцать кадров. Если помахать пальцами перед экраном, то можно представить себе, как быстро меняется картинка. Но программировать надо не только размеры вещей и их расположение в перспективе. Надо передавать еще и цвет, и свет, и отражения света на предметах, сделанных из разных материалов и разной формы. На нашем столе, к примеру, огромнейшее количество визуальной информации. Посмотрите, как лоснится кожица индейки, как отражается эта ваза в стакане с водой и как в самой вазе отражается вот эта луковица. Посмотрите, как поднимается пар от горячего, как играет красный цвет на гранях ножки бокала – это от клюквенного сока на расстоянии фута. Японцы научились делать поразительные вещи в этом плане. У них над шахматной доской плавают стеклянные шарики, и полупрозрачные цилиндрики, и какие-то кубики. Но для этого надо рассчитать каждый пиксель, как если бы он был маленьким окошком, надо понять, как поведет себя луч, которым ты стреляешь через это окошко, и в какое место он попадет или разделится. – Дейл растопырил пальцы, показывая, как может разделиться луч. Сквозь голые березы и окна с узорчатыми стеклами – ярко-золотистыми, пронзительно-голубыми и ядовито-красными, как клюквенный сок, просвечивало грязно-желтое низкое ноябрьское небо, и в его неверном свете неестественно смотрелся Дейлов багрово-зеленый галстук. – Для расчета некоторых пикселей приходится усреднять пять или шесть разных значений. Как только ты пытаешься скопировать какой-нибудь набор объектов, возникают жуткие сложности. Даже страшно становится.

– Страшно? – переспросила Эстер. Она съела несколько кусочков и сразу же закурила, пуская из ноздрей и рта голубоватые струйки дыма.

– Ну да – пытаться воспроизвести тварный мир в плоскости визуальной информации. Это не то, что фотограф, снимающий пейзаж или группу людей. И даже не то, что художник, который мазками кисти изображает, что находится перед ним. В компьютерной графике в машину закладывается математическое описание объекта, а ты потом выводишь его изображение на экран – с любой стороны, или в перспективе, или в разрезе. Машина делает это в мгновение ока, но иногда процесс затягивается, ты словно чувствуешь, как напрягается компьютер, и секундная задержка кажется вечностью.

Вечность. Вечность в зернышке песка. У меня защипало в глазах. Вокруг тучи пищевых частиц. Кончики нервных волокон в ноздрях могли различить запах одной из них. Фрейд утверждает, что, когда мы передвигались на четырех конечностях и нос был ближе к заваленной испражнениями земле, наше обоняние было отягощено острыми ощущениями. Низкое существо – человек. Видя крепкую женскую шею, мужчина набрасывается на добычу, а потом лежит, наслаждаясь отдыхом, как лев после спаривания. Самая естественная поза – брать женщину сзади. Как вышло, что она повернулась? Или мы ее повернули? Чтобы любоваться наготой спереди? Адамов грех упал на всех.Верна ела молча, сосредоточенно. Может быть, она голодна? Кому судьба голодать в двадцатом веке, в наши дни, если он не африканец?

– Интересно, когда все переворачивается и кувыркается, – сказал Ричи, – как на телике, когда меняются программы. Или как в «Супермене один», когда трех плохих парней забрасывают в космос.

– Ну, это нетрудно, – отозвался Дейл. – Просто растягивают перспективу, смещают оси координат и так далее. Обыкновенная тригонометрия.

– Триг? У-у... – Ричи скорчил гримасу.

– Да брось, Ричи. Триг – это замечательная штука. Скоро сам узнаешь.

Секс – замечательная штука. Скоро сам узнаешь– Дейловы слова преобразились в моем воспаленном воображении. Померещилось. И самое странное, Ричи, что так оно и есть. Секс – замечательный сюрприз, преподнесенный нам природой. Слепое поклонение «предмету», учащенное сердцебиение, жар, накачивание, дрожь, выброс – вся она тут, любовь, и все же нет большего удовольствия в жизни, если не считать бридж-контракт и смерть.

– Точнее, теория тригонометрии, – говорил Дейл. – Теперь не нужно каждый раз заглядывать в таблицы и делать сложные вычисления. За нас это делает компьютер. Маленький калькулятор за девять девяносто пять. В 1950 году потребовалось бы огромное помещение, с мощным охладительным устройством, чтобы вместить весь объем операций, а сегодня можно сунуть машинку в жилетный карман – если, конечно, у тебя есть жилет. Но я, кажется, заболтался... Профессор, расскажите нам о ересях или еще о чем-нибудь.

– А вы ешьте, ешьте, не то остынет, – повторяла Эстер.

– Кому интересны мои бедные еретики? – возгласил я. – Тот же Тертуллиан, в которого заглядываю в последнее время, чтобы не забыть латынь... Как пишет, какая страстная любовь к языку! Парадоксы под стать Шоу, такое иногда выдаст, чтобы настроиться. Или взять Кьеркегора, когда он в ударе. Но у Тертуллиана есть и тепло. И человечность. Он утверждал, например, что душа по природе исполнена христианской веры – anima naturaliter christiana. Вам, математикам, полезно знать, что он выполнил кое-какие из основных христианских счислений. Именно он изобрел Троицу, во всяком случае, первым ввел слово trinitasв богослужебные латинские тексты. Он же дал формулировку Бога: una substantia, tres personae– «одна сущность, три личности», определил двоякую сущность Христа, duplex status, уточнив: non confusus sed conjunctus in una persona – deusи homo, то есть две сущности не смешиваются, но соединяются в одном лице – бог и человек. Тут, полагаю, подойдет элемент «И», как по-вашему, Дейл?

– По моему мнению, – проглотив очередной кусок и улыбаясь, ответил он, – это скорее «ИЛИ». Через «И» труднее прогнать операцию.

– Дай же поесть нашему молодому гостю, – вмешалась Эстер. – Чрезвычайно любопытно, дорогой, но... Верна, вы заметили? Мужчинам не приходит в голову поинтересоваться, чем занимаемся мы с вами.

Славная девочка – да благослови ее Господь! – игнорировала мою зловредную супругу.

– Какой же он еретик, твой Туртулян, дядечка? – повернулась она ко мне. – Весь из себя такой правильный?

– Хороший вопрос. Прежде чем ответить – кто-нибудь еще хочет этого яства? Нашу прикупленную и одомашненную заступницу?

Ричи протянул свою тарелку.

– Только белого мяса и ломтики потоньше.

– Черт подери! – вырвалось у меня. – Попробуй сделай потоньше тупым ножом. Все время крошится.

Мой богохульственный выкрик напугал даже меня самого. Третий бокал белого, эти несчастные скобы на зубах у Ричи, в которых застряли оранжевые кусочки тыквы и белые – мяса, и самое печальное – что он об этом не догадывался.

Маленькая Пола, задремавшая на своем стульчике, очнулась и начала не то что плакать, но издавать механические звуки детского недовольства. Неприятно было слышать эти булькающие всхлипы.

– Бедная крошка, заснула в таком неудобном положении, – сказала Эстер. – Кажется, у нее тельце затекло.

– Правда, Пупси? Или просто хочешь позлить мамку?

Верна весело наклонилась к ребенку, и я увидел, как углубилась у нее на щеке соблазнительная ямочка.

Испуганная Пола вытаращила глазенки, икнула и заревела.

– Если говорить коротко, – сказал я громко, чтобы перекрыть плач ребенка, – он еретик, потому что был пуританином и пуристом – таких в то время называли монтанистами. Он долго боролся с язычниками, маркионистами, гностиками, иудаистами, но потом понял, что христианская церковь сама разложилась, погрязла в земных заботах. Словом, он был не от мира сего.

– Как и ты, дорогой, – съязвила Эстер и повернулась к Верне: – Дайте мне ребенка.

– По-оехали! – молодыми обнаженными руками Верна быстро вытащила Полу из стульчика и раздраженно усадила на хрупкие колени моей жены. Та вздрогнула от неожиданности.

– Тебе, Эстер, будет интересно узнать, что в одной из работ Тертуллиана, «Ad uxorem», «К жене» – напоминаю, если ты подзабыла латынь, – говорится, что после его смерти она должна оставаться вдовой. Потом он передумал и написал другой трактат, где утверждает, что если уж она должна вторично выйти замуж, то будущему мужу необходимо быть христианином. Впоследствии он опять передумал и в сочинении «De exhortatione castitatis» – «О поощрении целомудрия» призвал ее не выходить замуж даже за христианина. Кроме того, он считал, что женщины – будь то замужние или незамужние – обязаны закрывать лицо.

– Ну как тут не возненавидеть мужчин? – сказала Эстер Верне.

– Отдам мисс Паршивку за сигарету. Кто возьмет? – ей в ответ Верна.

– Помимо всего он считал, что христиане должны почаще поститься и не служить в армии у римлян. Видите, Дейл, никто не слушает. Не везет моим еретикам. Никогда не везло.

– Я бы и сама закурила, – сказала Эстер. – Но моя пачка куда-то подевалась. Должно быть, на кухне осталась.

– Кажется, я знаю, где можно разжиться.

– Ну, это на чей взгляд, – откликнулся Дейл, потом обратился к Эстер: – Люблю молодые луковички, когда их сварят. Мама еще добавляла к ним сладкий горошек.

– А-а, в табакерке. Но они там сто лет лежат, совсем пересохли, – предупредила Эстер вдогонку, видя, что Верна встала из-за стола и направляется в гостиную, где хранился подарок тестя девятилетней давности.

– Ну, что голову повесил? – спросил я Ричи, раздосадованный его угрюмым видом. – Ешь свои тоненькие ломтики, ты же просил.

– А чего ты ругаешься? – сказал он, уткнувшись в тарелку и чуть не плача. Я снова увидел лохматую голову юного мужчины. Незрячий зверек, продирающийся сквозь дебри жизни.