Текст книги "Воскрешение королевы"

Автор книги: Джоконда Белли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

К половине одиннадцатого, когда матушка Соня громко хлопнула в ладоши, давая девочкам знак, что пора отправляться ко сну, я исписала семь листов. В своей комнатке я долго глядела в мамино серебряное зеркальце: мне нравилось думать, что она смотрит на меня из Зазеркалья. Благодаря Хуане я начала понимать, какие муки выпали на долю моей матери. В том, что Мануэль написал мне именно сейчас, когда я узнала печальную правду о родителях, наверняка таился какой-то загадочный смысл.

На следующий день я добавила к своему посланию вежливый прощальный постскриптум, положила письмо в конверт, наклеила марки и отдала его Росарио, отвечавшей за интернатскую почту. Так у меня появилась тайна, которая привнесла в серые интернатские будни дух интриги и приключения. Я не помнила себя от восторга. Никогда прежде мной не интересовались мужчины, никогда прежде мне не доводилось откровенничать с человеком, который не знал меня с раннего детства и мог составить впечатление обо мне лишь на основании моих собственных слов. Я пыталась вообразить, как они отзовутся в душе моего адресата: так внутренности рояля гудят и вибрируют, стоит задеть хотя бы одну клавишу. Я представляла одинокого мужчину где-то далеко, за стенами монастыря, видела, как он спускается в метро, сидит на работе, читает мое письмо, потягивая вино или виски в прокуренном баре. Я была потерпевшим кораблекрушение, отправлявшим миру послания в разноцветных бутылках.

Ничто за все эти годы не доставляло мне такого удовольствия. Мне нравился собственный почерк, изящный и округлый, нравилось видеть себя такой, какой я представала в письме. Та девушка была мне в высшей степени симпатична. Я представляла, как Росарио шагает к почтовому ящику на углу, как мой конверт проскальзывает в щель и падает в темноту, на жестяное дно.

Мануэль обрадовался письму, его поразила зрелость моих суждений.

Однако письмом дело не ограничилось.

* * *

– Значит, ты прислал мне открытку, – сказала я обиженно, – потому что хотел, чтобы я изобразила тебе Хуану?

– Сам не знаю, чего я тогда хотел, Лусия, – задумчиво отозвался Мануэль, слегка коснувшись моей руки. – Меня привлек твой ум, тронул интерес к моей истории. В общем, я заподозрил в тебе Хуану. – Он улыбнулся. – Я, как тебе известно, профессор, но, должен признать, студенток, в самом деле увлеченных моим предметом, мне доводилось встречать не так уж часто. На лекциях я рассказываю им и о Хуане. Конечно, университетский курс не позволяет подробно говорить о таких вещах. Но тебе, как я посмотрю, и вправду интересно.

– Странно, но после нашей экскурсии мы с матушкой Луисой Магдаленой говорили о моих родителях, и она упомянула Хуану.

– Ничего удивительного, Лусия. Наши мысли подобны магнитам, они притягивают друг друга; вот откуда берутся все таинственные совпадения. Рано или поздно такое случается с каждым из нас.

Мануэль поднялся, чтобы сварить кофе. Я смотрела, как он суетится у плиты. Находиться наедине с мужчиной, в его квартире казалось мне вполне естественным делом. Череда таинственных совпадений привела меня сюда, подарила встречу с Мануэлем, заставила ему довериться. Впрочем, сам Мануэль приложил немало усилий, чтобы сблизиться со мной. Через неделю, после экскурсии он ожидал меня на улице неподалеку от интерната.

В то утро я проснулась со страшной мигренью. Матушка Луиса Магдалена обнаружила меня скрюченной на кровати. Она укрыла меня одеялом, заставила выпить капли. Всю прошедшую неделю матушка ненавязчиво, но неустанно наблюдала за мной. Так она пыталась хоть немного подбодрить меня в моей безутешной тоске. В полдень монахиня принесла мне поесть и немного со мной посидела. Лекарство и горячий суп сделали свое дело. После обеда я почувствовала себя немного лучше. Наставница посоветовала мне принять ванну и прогуляться, пока не начало темнеть. «Кондитерская наверняка еще открыта», – добавила она, подмигнув мне одним глазом. Матушка была весьма наблюдательной. Она давно заметила, что по воскресеньям я не раз возвращалась в интернат с кульком свежих пирожных.

Я долго, с удовольствием принимала горячий душ. По выходным можно было не опасаться, что за дверью ванной соберется очередь нетерпеливых воспитанниц интерната. Обычно я использовала часы драгоценного покоя, чтобы вымыть голову, оттереть пемзой колени и локти, побрить ноги и просто насладиться, стоя под теплыми струями. За четыре года, проведенные в монастыре, мое тело претерпело поистине удивительные перемены, восхитительные и жутковатые одновременно. У меня появилась грудь с круглыми бледно-розовыми сосками. Размер лифчика с тридцать второго А, который я носила в тринадцать лет, вырос до тридцать шестого Б. Низ живота, где раньше едва пробивалась робкая растительность, теперь покрылся густыми, вьющимися, иссиня-черными волосами. В талии я стала чуть-чуть толще, ну совсем чуть-чуть. Меня никак нельзя было назвать женщиной с пышными формами. Бедра у меня были узкие, ноги тонкие, зато ягодицы округлые и крепкие. Я не знала, подрасту ли еще до восемнадцати лет, но всей душой молила Господа, чтобы Он избавил меня от этой напасти, поскольку и так считала себя настоящей оглоблей. Больше всего в собственном теле мне нравился плоский живот и пупок, такой тугой и глубокий, что мне едва удавалось вычистить его ватной палочкой – еще один элемент еженедельного ритуала, – хотя раздвигать складки кожи, проникая внутрь, отчего-то было очень приятно.

Горячий душ приободрил меня и окончательно прогнал боль. Я припудрила лицо, подкрасила глаза. В украшенном талаверскими изразцами подъезде я столкнулась с Маргаритой, одной из воспитанниц, в клетчатой юбке и с пакетами в руках. Маргарита была родом из Гватемалы; толстая нескладная девчонка с золотым сердцем, мы с ней отлично ладили. Я всегда до упаду хохотала над ее шутками. Увидев меня, Маргарита застыла от удивления. Она слышала от матушки Луисы Магдалены, что я совсем расклеилась.

– Вижу, тебе лучше, – улыбнулась Маргарита.

– Ерунда. У меня просто болела голова. Мигрень. Теперь все уже прошло. Я только в кондитерскую и обратно.

Чтобы добраться до кондитерской, надо было подняться в горку на улицу Аточа, ко входу на станцию метро «Антон Мартин». Интернат располагался в одном из старых мадридских кварталов, неподалеку от вокзала, Ботанического сада и знаменитого района Лавапьес. Приближалось лето, дни стали длиннее. В этот час, около пяти вечера, улицы были почти безлюдны. В Испании обедают в два пополудни, в три наступает время сиесты. В лицо мне дул свежий ветерок. Я шагала по залитой предвечерним светом улице среди квадратных зданий в кастильском стиле с ажурными металлическими балконами. На цокольных этажах бывших особняков мадридской знати размещались магазинчики, бары, подъезды со стеклянными дверями в тяжелых железных рамах. Даже в солнечный день эта улица казалась невыносимо мрачной. Кроме нашего интерната здесь находилась обитель монахинь-затворниц, полностью отрешившихся от мира, скрытый за высокими стенами госпиталь Аточа и серая громада муниципального морга. Я остановилась у витрины обувного магазина, засмотревшись на элегантные туфли, как вдруг послышался знакомый голос:

– Не может быть. Вот так совпадение.

Обернувшись, я увидела Мануэля. Он был одет так же, как в день нашей первой встречи. Под мышкой он держал портфель. Я застыла на месте, не зная, что сказать, не смея поверить, что наша встреча неслучайна.

– Мой приятель Хенаро живет неподалеку, – объяснил Мануэль. – Тот самый гид, которого я подменял. Я ему книги относил.

Потом он поинтересовался, куда я направляюсь. Покраснев как рак, я призналась, что вышла на минутку купить пирожных.

Мануэль вызвался проводить меня. Мы рука об руку побрели вверх по улице. Мой попутчик с наслаждением курил и глазел по сторонам, словно воскресная прогулка была для него в новинку. По словам Мануэля, он привык проводить выходные в огромной библиотеке в доме своей тетушки, читая или что-нибудь мастеря. Профессор обожал складывать пазлы и клеить модели кораблей.

Бесконечные толпы «роботов», послушно выполняющих обязательную программу воскресных развлечений, нагоняли на него тоску.

– А мне нравится гулять по воскресеньям, – призналась я. Интернат был неприступной крепостью, за стены которой не долетал городской шум. – К сожалению, на этот раз я свалилась с мигренью.

– Бедняжка, – ласково произнес Мануэль и осторожно потрепал меня по спине. – А пирожные точно тебе не повредят?

Я рассмеялась:

– Наоборот, сладкое пойдет мне на пользу, не сомневайся.

Посещение кондитерской доставляло мне море удовольствия. Даже матушка советовала мне пройтись. Конфеты и пирожные были моей слабостью. Вдали от родины мне отчаянно не хватало мармелада из гуайявы, который мы ели на завтрак. Гуайява росла в дедушкином саду. Мармелад из нее получался отменным.

– Тебе придется просветить меня в отношении экзотических фруктов. Стыдно признаться, но я никогда в жизни не видел гуайявы.

На перекрестке рука Мануэля вновь оказалась у меня на спине, чуть пониже плеча.

– Мне очень понравилось твое письмо, – заявил он, – у тебя прекрасный слог. Ты еще так молода, но когда я слушаю тебя или читаю написанное твоей рукой, я забываю о твоем возрасте. У тебя очень мудрое отношение к жизни.

Мы подошли к кондитерской. У прилавка толпились одетые в черное женщины в тяжелых башмаках и толстых чулках телесного цвета. Хозяин поздоровался со мной. Из печки вырывались клубы пара, пахло медом и сдобой. Я заказала любимые пирожные. Мануэль приметил на верхних полках коробки с мармеладом из гуайявы и попросил хозяина лавки достать одну. («Они очень дорогие, Мануэль», – прошептала я, придвинувшись к нему.) Мануэль попросил хозяина открыть коробку и показать нам квадратики мармелада, завернутые в целлофан. Он понюхал лакомство, а потом поднес его к моему носу. Я только вздохнула. Даже сквозь упаковку аромат глубоко проник в мои ноздри. Я не сумела отговорить Мануэля от безрассудной покупки, даже признавшись, что не привыкла к такому мармеладу, слишком густому и твердому.

– На Кубе его едят с кусочками сыра, – объяснил хозяин лавки. – Он превосходен. Бери, девочка, тебе понравится. Почему бы себя не порадовать? Ты это заслужила.

Мануэль заплатил за все мои покупки. Отчего тогда мне не пришло в голову, что столь неожиданная наша встреча едва ли могла быть счастливым совпадением?

На обратном пути Мануэль поддерживал меня под руку и почти прижимался губами к моему уху, так что по спине бежали мурашки. Он держался так, словно не имел ни малейшего представления о дистанции, которую надлежит соблюдать приличным людям, а я старалась вести себя как ни в чем не бывало, словно маленькая дурочка, не понимающая, что к чему.

На пороге интерната Мануэль взял с меня обещание писать и поцеловал в щеку. Я помахала на прощание и долго смотрела ему вслед.

– Он, должно быть, целый день мотался вокруг монастыря, чтобы повстречаться с тобой, – проговорила Маргарита с лукавой улыбкой, когда мы вдвоем ужинали в интернатской столовой. – Таких совпадений не бывает. Везет тебе, на минутку вышла на улицу и сразу нашла поклонника.

– Что-то у тебя воображение разыгралось, Маргарита.

– Слушай, дай попробовать твой мармелад. В Гватемале его едят с сыром или сливками, как на Кубе.

Ни сыра, ни сливок у нас не было, так что мармелад пришлось намазать на хлеб. Кусая его, мы будто чувствовали вкус нашего детства, вкус далекой родины.

– Признайся, Мануэль, когда мы встретились на улице, это было совпадение или ты специально меня поджидал?

– В тот день я думал о тебе. Но даже вообразить не мог, что мы встретимся. Знаешь, увидев тебя, я почувствовал, что эта встреча не совсем случайна.

– Ты веришь в телепатию?

– Все живые существа связаны между собой. Телепатия – воплощение таких связей. Как бы то ни было, мир устроен куда сложнее, чем нам кажется. А самая сложная вещь – время. Я чувствую, что твое родство с Хуаной и ее эпохой не просто мои фантазии. Поверь мне. Это не уловка, я не пытаюсь заморочить тебе голову. Скоро ты сама увидишь.

– Конечно, Мануэль. По, Борхес и Лавкрафт – мои любимые писатели. Но я никогда не думала, что попаду в одну из их новелл. – Я робко улыбнулась, устыдившись своего недоверия. – Я сделаю все, что ты скажешь. Только где платье?

– Идем. – Мануэль поднялся на ноги и протянул мне руку. – Оно в моей комнате.

– Но, если я передумаю, ты не будешь настаивать и просто расскажешь мне свою историю, договорились?

– Договорились, – отозвался Мануэль.

ГЛАВА 2

Монахини такого не одобрили бы. Даже матушка Луиса Магдалена, моя подруга и защитница, сочла бы дружбу с Мануэлем предосудительной. Наше воскресное свидание было не первым. Мы успели встретиться еще три раза до конца семестра и дважды во время каникул. Заветные свидания происходили в музее Прадо, который я посещала каждую неделю. Мануэль поджидал меня, дымя сигаретой и листая журналы, у статуи Веласкеса. После случайной встречи на улице я написала Мануэлю письмо, в котором недвусмысленно намекнула: «Обычно я прихожу в музей около одиннадцати».

На первое свидание я надела новую шерстяную накидку цвета красного вина. По дороге в Прадо, разрываясь между предвкушением встречи и опасением, что Мануэль не понял моих робких намеков, я чувствовала себя какой-то обновленной, более взрослой, более женственной. Мужчины поглядывали на меня с интересом, а их подруги с тревогой и ревностью. Я заметила, что прохожие пытаются на ходу флиртовать со мной, не переставая ворковать со своими спутницами. Такое двуличие меня обескуражило. Я вспомнила об отце. На то, чтобы хоть немного примириться с мыслью о его измене, у меня ушла целая неделя. Призраки родителей, неосторожно пробужденные от вечного сна, неустанно следовали за мной. Я упрямо копалась в собственной памяти, словно правда до сих пор имела значение. Мне казалось, что беду можно было предотвратить, вовремя подобрав правильные слова. Оставаться одинокой и бессильной свидетельницей трагедии было невыносимо. Потому и разоткровенничалась с Мануэлем.

При виде Мануэля, поджидавшего меня под статуей Веласкеса, меня бросило в жар. Он поприветствовал меня так, словно наши встречи в музее были совершенно естественным, привычным делом. Мы долго бродили по окружавшему музей парку. «То, что случилось с моей матерью, напоминает историю Хуаны», – призналась я. Мануэль смерил меня пытливым взглядом. «Расскажи», – попросил он. Моя история казалась такой долгой и запутанной, что на нее ушло бы не одно воскресенье. «После каникул, – сказала я твердо. – Когда начнется учеба, за воскресеньями дело не станет».

Мы расположились на первом этаже. Квартира Мануэля располагалась в старом доме в квартале Маласанья. Он стоял на улице Сан-Бернардо, одной из немногих широких улиц в этой части города, вливавшейся в Гран-Виа. Наверх вела узкая лестница с резными перилами. По словам Мануэля, этот дом и пара соседних зданий когда-то были частью старинного поместья, принадлежавшего его предкам. Мануэль жил здесь постоянно, только изредка ночевал у тетки. Пожилая дама нуждалась в заботе и внимании так же сильно, как ее племянник в свободе и покое.

В наследство от былых времен нынешним обитателям дома досталась необычная планировка. Квартира Мануэля, к примеру, была двухэтажной. На нижнем уровне не было окон; там располагались прихожая, ванная и спальня. Винтовая лестница вела из прихожей наверх, в просторное помещение, служившее одновременно гостиной, столовой и рабочим кабинетом. Там же находилась маленькая, но хорошо освещенная кухня. Балкон был заставлен железными ящиками, в которых цвела герань. Попадая на второй этаж из сумрачной прихожей, гости невольно щурились от яркого света, наполнявшего комнату сквозь широкие французские окна. Наверху пахло табаком, массивные шкафы были заставлены книгами, на письменном столе дремала пишущая машинка, тут же стояло уютное глубокое кресло, стены украшали старинные карты и страницы средневековых рукописей. Повсюду виднелись модели кораблей, игрушечные замки и непонятные конструкции из металлических планок, колесиков и шестеренок. На обеденном столе была разложена незаконченная головоломка.

В тот день я впервые оказалась у Мануэля в спальне. Там царил идеальный порядок. В глубине комнаты стоял необычайно красивый старинный платяной шкаф с зеркальными дверцами. Кровать была застелена шелковым покрывалом в желто-черную шахматную клетку. Изящный ночной столик и светильники, несомненно, достались владельцу квартиры по наследству от предков-аристократов. Мануэль достал из шкафа полотняный чехол и аккуратно разложил его на кровати. С величайшей осторожностью он расстегнул чехол, достал платье, осмотрел сверху донизу, напряженно морща лоб, благоговейно расправил невидимую складку. «Интересно, где он его взял», – подумала я. Платье было великолепное, алое с золотом, со складчатой юбкой, бархатным пояском и глубоким прямоугольным вырезом. Лиф украшал ряд крошечных черных пуговиц.

Мануэль поднял платье за крючок вешалки и развернул передо мной. Словно искусный портной на примерке, он приложил наряд ко мне и сосредоточенно прищурился.

– К этому платью полагаются обручи, чтобы юбка казалась шире, – сообщил Мануэль, явно довольный результатом, – но нам придется обойтись без них, и не только потому, что у меня их нет, но и потому еще, что ты просто не поместилась бы в кресло.

– Это что-то вроде корсета?

– Это проволочная конструкция в виде колокола, которая крепится на талии. Позволь я тебе помогу.

«Он хочет меня раздеть», – подумала я, готовая покориться. В детстве меня одно время посещали странные фантазии, в которых я была рабыней в Древнем Египте или ацтекской принцессой, которую жестокие и грубые мужчины заставляют обнажиться. Я отчаянно сопротивлялась, но в конце концов, когда враги одерживали верхи выставляли меня посреди площади на глазах у беснующейся толпы, по моему телу необъяснимым образом разливалось дивное блаженство. Представляя себя в руках звероподобных стражей или распятой на скале, я, несомненно, была жертвой и в то же время ощущала небывалое могущество. Своим кинематографическим фантазиям я обычно предавалась по утрам в ванной, рискуя опоздать в школу. Я представляла, как нетерпеливые мужские руки щупают мое тело, а я извиваюсь и брыкаюсь или остаюсь неподвижной, оскорбленная, но не сломленная. Вообразить половой акт я в то время еще не могла, и мои фантазии неизменно кончались появлением благородного героя, который спасал меня, прижимал к груди и прикрывал мою наготу своим плащом. Столь же сильно меня возбуждали игры с кузенами в пустых темных комнатах дедушкиного дома. Мальчишки ловили нас, затаскивали под кровать и трогали «там». Тогда я была уверена, что «там» расположен центр притяжения, который связывает меня с землей. Должно быть, мать запрещала мне прикасаться к низу живота, опасаясь, что я разрушу эту связь. Я догадывалась, отчего кузены стремительно отдергивают ладони от нашей влажной гладкой кожи, словно боясь обжечься: они не хотели, чтобы мы взмыли под потолок, лишившись точки опоры.

– Что ж, начнем, – произнес Мануэль, расправляя платье. – Оно будет как раз впору. Давай я все же тебе помогу.

Движения Мануэля были четкими, почти автоматическими. Его одержимость захватила меня. Я чувствовала себя ассистентом ученого, замыслившего экспедицию в параллельный мир, персонажем фантастического романа.

– Придется снять все, кроме трусиков. Я попробую натянуть его на тебя через голову. Молнии, как ты понимаешь, не предусмотрено.

Стоя в изножье кровати, Мануэль глядел на меня ясным, спокойным взглядом. Из-за его плеча я видела зеркало и в нем свое слегка раскрасневшееся лицо. Я хотела попросить его отвернуться, пока я переодеваюсь. Но вместо этого села на край кровати и принялась развязывать шнурки. Потом расстегнула молнию на брюках. Шелковая подкладка скользнула по моим ногам с легким шорохом. Я аккуратно скатала и стянула чулки. Удары сердца гулко отдавались где-то в желудке. Я поднялась на ноги и стянула белую сорочку. Снимая лифчик, я заметила, что Мануэль по-прежнему пристально смотрит на меня.

– Готово. – Я улыбалась, прикрывая ладонями грудь. – К твоему сведению, я теперь наверняка простужусь.

Мануэль приблизился ко мне.

– Протяни руки, – приказал он.

Я опустила голову. Мануэль был совсем близко. Через мгновение его ледяные пальцы коснулись моей спины. Потом на меня обрушилась лавина тяжелой ткани. Я ощутила приятный холодок в животе. Платье скользило по моей коже, все сильнее затягивая меня в водоворот. Словно мои детские фантазии воплощались наяву. Я не стеснялась своей наготы. Это было новое, но отчетливо знакомое ощущение.

Мануэль притянул меня к себе, чтобы застегнуть пуговицы на лифе. Я подумала, что он едва ли справится со столь тонкой работой, но не спешила прийти ему на помощь.

– Посмотрим, – бормотал Мануэль. – Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Его тонкие костистые пальцы ловко проталкивали маленькие пуговицы в крошечные петельки. У платья были широкие рукава, а лиф сидел так, будто его скроили по моей фигуре. Отстранившись, Мануэль оглядел меня с головы до ног.

– Причесывать тебя по всем правилам мы, конечно, не будем. Но что-то с волосами сделать надо. У тебя нет какой-нибудь заколки?

Я кивнула, и Мануэль отправился вниз за моей сумочкой. Через минуту на лестнице раздались его шаги. Я посмотрелась в зеркало.

Платье и вправду превратило меня в пришелицу из другой эпохи. В испанскую принцессу времен покорения Гранады и открытия Америки. Когда я была маленькой, мы с подружками все время играли в принцесс. И теперь это всего лишь игра. Почему бы не побыть принцессой? Я собрала волосы и скрутила в жгут на затылке. Получилось гораздо лучше. Распущенные волосы определенно понижали мой статус. В таком виде я совершенно не годилась в супруги Филиппу Красивому, разве что в любовницы. Вернулся Мануэль с моей сумочкой, я достала из нее заколку и гребень.

– Лучше я сам. – Мануэль мягко развернул меня к зеркалу. – Скажи, если будет больно. – Он оказался не самым умелым парикмахером. То и дело задевая уши и шею, он расчесал мне волосы, заплел косу и свернул ее в узел на затылке.

Из Зазеркалья на меня смотрела незнакомая девушка. Горделивая. Изящная. Мануэль улыбнулся моему отражению и перевел взгляд на меня. Осторожно развернув меня, он отошел в угол комнаты, чтобы полюбоваться полученным результатом.

– Великолепно, – гласил его вердикт. – Добро пожаловать в эпоху Возрождения.