355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джоэль Данн » Синдром Фауста » Текст книги (страница 10)
Синдром Фауста
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:31

Текст книги "Синдром Фауста"


Автор книги: Джоэль Данн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

АББИ

Услышав ее голос на автоответчике, я вздрогнула. Но колебалась недолго и тут же перезвонила.

– Селеста, – спросила я, – что-нибудь с Чарли?

– Нет, – прозвучало в ответ, – я хочу с вами поговорить о себе…

Мы встречались с ней крайне редко, да и то, только если Руди настаивал на том, чтобы поехать и навестить по какому-то поводу Чарли. Не думаю, чтобы он рассказывал Селесте что-то о моих с ним отношениях, но чисто по-женски она могла это почуять. По тону, по взглядам, по незаметному для обычного взгляда выражению лица. Это трудно объяснить, но мы, женщины, наделены каким-то особым инстинктом и ощущаем присутствие возможной соперницы, даже впитывая его из окружающего нас воздуха.

Селеста сказала, что заедет ко мне после работы. Не знаю почему, но на душе у меня было неспокойно. Когда она появилась в дверях, я окинула ее быстрым взглядом, надеясь на свою наблюдательность, но по лицу ее ничего нельзя было сказать. Этакая Кармен из оперы Бизе: огромные серьги в ушах, чуть надменный, но вместе с тем настороженный взгляд и властная осанка.

Ей, конечно, не повезло: она напоролась на Чарли. Любого другого она подмяла бы под себя и исковеркала ему жизнь. Чарли с глумливым смешком рассказывал, что по астрологической карте она – Скорпион. Мне это говорило куда больше, чем что-нибудь другое: я верю в астрологию, и она меня подводила очень редко.

Я почти не сомневалось в том, что могло привлечь Селесту к Чарли. У таких дамочек влюбленностей не бывает, потому что не может быть. Чувства замещают интересы, а сантименты – цель, А кроме того, между ней и Чарли – почти три десятка лет разницы. Селеста, как и Лола, сбежала с Кубы в утлом суденышке и едва не утонула вместе с другими беглецами. И хорошенько после этого намыкалась в Штатах в роли нелегальной эмигрантки. И вдруг – ей удается привлечь внимание старого и блудливого павиана. Причем павиан этот не только прекрасно обеспечен, но и, что куда важнее, – одинок. Почему бы тогда не попытаться прибрать его к рукам? И не бросить надежный якорь в хорошо защищенной и комфортабельной гавани?

Правда, позже из некоторых оговорок и замечаний своего муженька и его похотливого дружка я убедилась, что такое объяснение страдает некоторой однобокостью. Как это ни парадоксально, но даже такие сильные и целенаправленные натуры, как Селеста, порой устают от собственной диктатуры. Бремя власти и ответственности оказывается для них слишком тяжелым, и они невольно попадают в сети ловких и безжалостных шовинистов. В ее случае – в образе доктора Чарльза Стронга. Так мечта обручилась с выгодой.

– Что будете пить? – спросила я.

– Джин с тоником, – пожала Селеста плечами. – Если можно, с ломтиком лимона.

Мы довольно долго обменивались пустяковыми замечаниями и, слегка улыбаясь, разглядывали друг друга. Наконец, резко повернувшись ко мне, она ошарашила:

– Я беременна, Абби…

– Что? – почти вскрикнула я. – Не может быть…

Она посмотрела на меня испепеляющим взором, но взяла себя в руки. В конце концов, я была нужна ей, а не она – мне.

– Почему вы считаете, что не может быть? – сузила она свой прищур.

– Чарли всегда и слышать не хотел о детях, – пожала я плечами. – Ребенок стеснил бы его мужскую свободу. Да вы, наверное, и сами это знаете.

Селеста отпила из бокала глоток джина и неприязненно на меня уставилась. Я попыталась занять оборонительную позицию:

– Во всяком случае, насколько я знаю, он всегда говорил, что ему хватит тех двоих детей, которых он оставил в Йоханнесбурге.

– Я это уже слышала, – кивнула Селеста.

Так она и не пообтесалась в Америке: отсутствие такта и невоспитанность бросались в глаза. Впрочем, винить в этом надо только Чарли: ведь он всегда относился к ней как султан – к одалиске в гареме. А ей как-то надо было себя защищать. Ведь когда она кипятилась, он обращал на нее не больше внимания, чем на капризничающего ребенка. В лучшем случае – позволял себе по-монаршьи ухмыльнуться и снисходительно подождать, пока она кончит. Среагировать значило бы для него встать с ней на одну доску.

Селеста словно угадала мои мысли. Изобразив на лице сморщенную улыбку, она тут же напомнила мне, с кем я разговариваю.

– Единственная проблема – у меня экзамены в колледже. Я делаю вторую степень по организации медицины.

Я кивнула, как бы принимая во внимание полученную информацию. Она хотела таким образом не только повысить свой статус в моих глазах, но и заставить меня первой выйти из укрытия с белым флагом. Но я не позволила ей этого сделать, ответив на ее демарш долгим молчанием.

– Конечно, он не хотел этого, – вынуждена была она продолжить. – Но это мое собственное решение. Мне – вот-вот тридцать шесть. И это – последняя моя возможность.

– Вы правы, – сказала я. – На вашем месте я сделала бы то же самое.

Она посмотрела на меня, как экзаменатор, услышавший слишком хороший ответ от плохого ученика: а не припрятал ли тот шпаргалку?

– Спасибо! – возникла в уголках ее рта высокомерная улыбка.

Но я продолжила в полном соответствии с выбранной для себя к этому случаю ролью:

– И какова же была его реакция?

Селеста усмехнулась:

– Он еще не знает…

Я невольно вздрогнула: ситуация обещала стать неуправляемой. Рискованная же ты баба, подумала я. Ну и ну!

– И сколько же уже прошло времени?

Она чуть скривилась:

– Два месяца.

В душе я ей вполне искренне, по-женски, сочувствовала. Селеста пригубила бокал с джином и сделала вид, что слегка отпила. Но меня не обманешь: игра! Поняла, что я представила себя на ее месте.

– Вы собираетесь ему об этом сказать?

Она кивнула, чуть прикрыв от досады глаза. Видно, сама мысль об этом давалась ей нелегко.

– Но хочу, чтобы сказали ему об этом вы…

– Я?! – вырвался у меня возглас удивления. – Но почему – я?

– Мне будет легче защищаться, чем нападать, – прозвучало в ответ.

Ну и цинизм! «Легче защищаться, чем нападать»… Я даже не знала, как и что ей ответить. Боевой бабец, надо вам сказать! Чарли еще знать не знает, что в его голубятне свил себе гнездо коршун.

Но если честно, я вдруг ощутила странное удовлетворение. Больше того – что-то вроде мгновенного торжества. Месть и злорадство – чувства, конечно, низменные, но поделать с собой ничего не могла. Наконец-то этот наглец будет посрамлен – колоколом било у меня в голове. Унижен и растоптан! Только представить себе: Чарли Стронг, старый сноб и гордец, – с детской коляской. «Какой прелестный у вас внучок, доктор Стронг!» – «Нет, это – мой сын!»

– Вы думаете, это что-то изменит? – собралась я с мыслями, чтобы ответить.

– Нет, – вздернула она брови кверху и снова отпила глоток джина. – Просто мне не хочется звонить ему по этому поводу.

– Но что вы собираетесь делать сами потом?

– Растить ребенка сама, Абби! – В ее словах прозвучал вызов.

Словно она говорила не со мной, а с ним. Но я понимала: она просто готовит себя к этому разговору.

– А если…

– А если – что?

Я была уверена, что все это неспроста: она пыталась использовать ситуацию лишь для одной цели – возвыситься самой в собственных глазах и унизить меня в моих. Ведь я всегда была зависима от Руди и много лет подряд не работала. Меня это разозлило.

– А если он откажется помогать?

Она расхохоталась, словно заранее знала, что я скажу, и уже обдумала ответ:

– Чарльз Стронг может быть спокоен: я не собираюсь просить у него ни цента. И не хочу, чтобы он мне помогал. Это мой ребенок, а не его. Если надо будет, я скажу, что он вообще не от него.

– Что ж, – посмотрела я на нее внимательно, – вы – смелая женщина.

Селеста сидела в кресле, положив одну ногу на другую.

– Как вы думаете: как он к этому отнесется?

Все-таки не выдержала. Выдала себя с головой.

Впрочем, вполне естественно: ей хочется предупредить возможный поворот событий. В любом случае, она будет знать, как себя вести.

– Вы имеете в виду, какова будет его первая реакция или?..

По выражению ее лица я поняла, что она все-таки пожалела о заданном вопросе. Видимо, решила, что мы с ней не настолько близки, а сомнения – всегда признак слабости.

– Впрочем, это мне тоже безразлично, – пожала она плечами. – Насчет квартиры я уже побеспокоилась. Что же касается работы, оставаться у него в роли секретарши и помощницы я не намерена.

«Предусмотрительная натура», – заставила я себя не ухмыльнуться.

– Конечно, если моя просьба в какой-то степени вас стеснит… Или поставит в неловкое положение…

Я посмотрела не нее долгим взглядом и слегка вздернула брови?

– Что вы, что вы?! Когда вы хотите чтобы я это сделала?

Она ответила, не задумываясь:

– В ближайшие дни. Я вам позвоню, ладно?

– Да-да, пожалуйста, – ответила я. – Чтобы я сделала это в удобный для вас момент.

Она откинулась на спинку стула:

– Что-нибудь известно о Руди?

У меня от злости окаменело лицо: еще одно доказательство ее переходящей все границы бестактности. Уж дурой она никогда не была…

– Нет, – развела я руками, – пока он молчит. Если ему что-то понадобится, он свяжется…

– У Чарли от него тоже вестей не густо. Недавно позвонил, кажется, из Нью-Йорка.

Селеста встала, чуть отодвинув ногой журнальный столик. Бокалы на нем дрогнули, но не издали ни звука.

– Я должна попросить у вас прощения за вторжение, – неожиданно услышала я. – Просто я подумала, что никто лучше вас и Руди Чарли не знает.

Хотела ли, вспомнив о Руди, она уколоть меня или нет – не знаю. Попрощались мы с ней довольно сдержанно.

– Жду вашего звонка, – кинула я ей в спину.

Она не оглянулась.

Только позже, вспоминая в деталях весь разговор – все, что было сказано и чего не было, – я догадалась о настоящей причине ее визита. Селеста хотела унизить Чарли, но сделать это так, чтобы он как можно болезненней ощутил удар по своему самолюбию. Если она все же догадывалась о нашем давнем с ним романе и о том, что я сама его бросила, унижение этого шовиниста должно было быть двойным: старый и никому не нужный гордец и Казанова получил еще от одной бабы вторую оглушительную оплеуху.

РУДИ

Впервые за всю мою жизнь я испытывал освобождающее, необыкновенное чувство. Слово «Я», еще недавно вызывавшее во мне смутные колебания, вдруг обрело совершенно иной смысл и значение. Новое «Я» уже не получало советов, а давало их. Не соглашалось, а выговаривало. Не сомневалось, а решало и требовало. Именно «Я». Не ты не она, не мы, не вы, не он – «Я». Только «Я»…

Видела бы меня Роза!

«Мама! – прошептал я неслышно. – Мамочка!»

Роза была моим стыдом и болью. Такая беспомощная, такая одинокая! Думая о ней, я всегда чувствовал себя свиньей: не мог воздать ей ни за ее доброту, ни за преданность. Ведь я был единственным и горячо любимым, но таким неблагодарным сыном…

Увидь Роза меня сегодняшнего, она бы заплакала от гордости за своего непутевого Руди. Я вдруг так растрогался, что у меня защипало в горле. Сама мысль об этом вызывала блаженное ощущение счастья.

Я лежал на тахте, подперев ладони под голову, и представлял себе своих девчонок. Да уже за одно то только, что они так робко и покорно ждут каждого твоего слова, можно было забыть обо всех неудачах. Впервые за много лет голова кружилась от хмеля и упоения, а в крови барабанил адреналин азарта. Руди-Реалист, довольно и покровительственно улыбаясь, излучал снисходительную уверенность: «Ты уже – не задрочениый профессор, Руди. Не жалкий и послушный муж своей жены. У тебя новое амплуа. Его достойны лишь избранные: ты свободен. Обрел, наконец, самого себя. Никакой опеки и комплексов».

«Вот как? – со злой иронией в голосе прервал его Руди – Виртуальный Двойник. – Тогда спроси у него, не кто ты „не", а кто ты „да"?»

«Делец! Ловкий! Проницательный! Предприимчивый!..» – вселял в меня силу духа Руди-Реалист.

Согласно теории Чарли, кокетничанье с самим собой – ах, какой я благородный, какой возвышенный и самоотверженный! – это цепи, в которые ты сам даешь себя добровольно заковать. Сначала даже не замечая этого. Зато потом, когда прозреваешь, вдруг с ужасом осознавая: нет уж, дружок, так легко и быстро ты не отделаешься!

Кроме того, как только ты в чем-то отказываешься от своих прав, их тут же присваивают другие. И тогда все: ты уже полностью в их власти! Ничего, по сути, не меняется, даже если речь идет о близких тебе людях. Каждое твое «нет» все равно будет выглядеть если не бунтом, то уж во всяком случае – капризом и неблагодарностью. Но, что еще страшней – ты уже сам не найдешь в себе сил бороться. Слово «Я» – не просто местоимение и персональный признак: оно также является символом изначальной человеческой свободы.

Конечно, идеальный вариант, когда моя свобода не ограничивается твоей, и наоборот. Но такое бывает крайне редко. В основном все вокруг построено на двух противоположных началах: плюс и минус, свет и тьма, добро и зло, мужчина и женщина, эгоизм и альтруизм. Приближаясь к любой из границ, мы наносим вред или себе, или другим. В первом случае превращаемся в жалкую и безвольную тряпку, во втором – в чудовище без стыда и совести.

Так было и в моей жизни: вначале надо мной довлела Роза, хотя я и обожал ее, потом – учителя, профессора, чиновники и, наконец, – Абби. Природа не терпит пустоты даже в отношениях между людьми. Теперь-то уж меня никто и никакими просьбами или угрозами не сломит. Я с удовольствием встал и принял холодный бодрящий душ. Тугая струя била в кожу, которая в последнее время стала куда эластичней. Я сидел на унитазе и пел.

Начинался новый день. Новый день – новые надежды, новые открытия…

Мы уже прошли стадию подземных переходов и перебрались поближе к Центральному парку. Он раскинулся с севера на юг чуть ли не на три мили – на шестьдесят одну улицу. Зеленое и ухоженное легкое Нью-Йорка, он привлекает к себе спортсменов и туристов, молодых и стариков, мамаш и нянечек с детьми, студентов и школьников. Было время, когда сюда опасно было нос сунуть, особенно в сумерки. Но сейчас полиция прочесывает его вдоль и поперек. На патрульных машинах и на своих двоих.

Обычно мы устраивались где-нибудь на Пятой авеню неподалеку от Метрополитен Музея или музея Соломона Гугенхейма. Я приносил с собой небольшую деревянную подставочку для чистки туфель и превращал ее в своего рода миниатюрную трибуну. Привстав на ней, я обращался к публике с прочувствованным призывом:

– Леди и джентльмены! Вы услышите сейчас старинную колыбельную в исполнении квартета «Раритет». Дирижер – профессор Руди Грин… Забытые мелодии… Зов генов… Возвращение к истокам… Будущее в прошлом…

Здесь уже собиралось куда больше народа. Кучка любопытных сравнительно легко может перерасти в толпу. Срабатывает древнейший инстинкт подражания.

Мы играли, а в открытый футляр от моего доброго кларнета сыпались деньги. Когда кончалась одна мелодия, нам хлопали, и мы переходили к другой. Я превзошел самого себя. Выступал в одновременной роли конферансье и профессионального зазывалы.

– Музыкальная старина, господа, – это ласковая рука бабушки… Старинный портрет на стене… Последняя молитва матери… Растроганная улыбка отца…

Мы приходили сюда несколько дней подряд, и мне показалось, что люди начинают к нам привыкать.

Возможно, сказывалась занозистая приставка – «профессор». Человек тщеславен: еще не так давно в кумирах ходили обладатели аристократических титулов, потом их сменили писатели и художники, но в середине прошлого века на сцену, решительно всех расталкивая, вырвались напористые звезды эстрады и кино. И все же иногда, пусть на самый короткий миг, вдруг начинает мелькать пообтершаяся тень научного престижа.

В ближайшую субботу к нам подкатили двое парней с профессиональной телекамерой.

– Джимми Роберте, нью-йоркский канал, – довольно беспардонно представился один из них, рыжий, и, не теряя времени, продолжил: – Можете познакомить нас с вашими музыкантшами, профессор?

– С удовольствием, – расплылся я в улыбке, которую собирался превратить в торговую марку.

Показывая пальцем и кивая при этом, я представил ему своих девиц:

– Лизелотта… Сунами… Ксана…

Камера застрекотала: нас снимали во всевозможных ракурсах. А я тем временем пытался привлечь еще больше внимания публики:

– Мы сами этого не осознаем, леди и джентльмены, но старинная музыка дремлет у нас в крови. Она делает нас мягче, отзывчивей, добрее…

Рядом деловито командовал телевизионщик.

– Лизелотта – сюда!.. Сунами, чуть правее… Ксана, почему вы исчезли из кадра?

Кончив с ними, рыжий перешел ко мне. Но я, скромно потупившись, показал на публику: дело есть дело. Реклама – потом…

Уже через пару дней мы могли увидеть себя на экране. «Профессор-оригинал, автор многих трудов по фольклорной музыке, организовал с тремя студентками квартет старинной музыки „Раритет"», – интригующе улыбаясь, сообщил диктор…

Мои девицы визжали от восторга, и мы договорились отпраздновать это событие вечером в ресторане. Но все мое праздничное настроение улетучилось, когда перед выходом из дома я взглянул на себя в зеркало.

Увы, я стал еще моложе и эффектнее! Подросла косичка, еще больше потемнели волосы, но еще сильнее испугало исчезновение родинки, появившейся на шее больше полутора десятков лет назад.

Меня стремительно уносило в прошлое. Я кожей чувствовал, как песок в моих персональных песочных часах не пересыпается из одного сосуда в другой, а невозвратно исчезает. Мне стало не по себе. Минут пять я стоял перед зеркалом в белесом свете флюоресцентной лампы, не в состоянии собраться с мыслями. Рука автоматически, повинуясь инстинктивному порыву, достала из заднего кармана брюк сотовый и набрала номер Чарли.

Он так обрадовался моему звонку, что мне стало легче.

– Ну-ка, рассказывай! – потребовал он.

– Знаешь, все ничего, только лучше, наверное, когда ты не знаешь, сколько времени у тебя в запасе.

Он помолчал.

– Руди! – Его голос зазвучал теперь мягко и успокаивающе. – И к этому тоже можно привыкнуть. Надо просто сменить сетку масштабов. Вчера она была очень крупной, сегодня стала помельче. Но все остальное осталось прежним.

– Иногда мне кажется, что время проносится где-то рядом, – глухо произнес я. – Свистит, дышит, подвывает. Я чувствую его дыхание: за шиворотом, чего там – в паху.

– Пусть свистит. А ты продолжай свое. И не соперничай с ним в скорости. Оно – само по себе, а ты – сам по себе.

– Тогда я ничего не успею…

– У тебя есть что-то конкретно?

– Помнишь, я говорил тебе о студентках, игравших на улице?

– Хочешь их трахнуть?

– Нет… то есть да, но кроме того – найти себя!

– Ну и задачку ты себе поставил, – хмыкнул Чарли.

– Ты же знаешь: я всегда мечтал быть дирижером, но так и не стал им. Искал, как псих, любовь и тепло и не получил. Надеялся прославиться, а пришлось…

– Не жми слишком сильно на клавиши тоски и печали. Мелодия вместо печальной становится плаксивой.

Но мне было так жаль самого себя, что я пропустил его слова мимо ушей.

– И даже сейчас, когда я пытаюсь создать свой квартет…

– А что тебе собственно, мешает, пожилой юноша?

– Время… На это потребуются месяцы, а для меня они – годы, – ответил я.

– Поменьше спи и не жалей себя. Все в твоих руках, – сказал он не очень убежденно.

– Сегодня у меня исчезла родинка на лице. А еще совсем недавно – выпали две пломбы: сколько лет назад мне их поставили? Десять? Двенадцать?

В моем голосе билось отчаяние.

– Руди, мы остаемся самими собой только до тех пор, пока способны находить себе занятие. Неважно, кстати, какое. А даст ли оно тот результат, который бы тебе хотелось, или не даст, – это уже другое дело.

– Ты успокаиваешь меня или действительно так думаешь? – сморкаясь в платок, спросил я.

Чарли обдал меня холодным душем здравомыслия:

– Если думать иначе, надо либо запить, либо повеситься.

Конечно, он прав, но со стороны все всегда выглядит легче.

– Что тебе известно сегодня о моей болезни?

– Ровно столько же, сколько и тебе, – жестко ответил он.

– Негусто…

– Ты прав. Но в том, что с тобой сейчас происходит, есть свой глубокий философский смысл. Все, что тебе предстоит, – подарок. Не вышвыривай его в помойку.

Он был прав, и я поспешил в этом сознаться:

– Наверное, все зависит от настроения. Иногда я чувствую прилив сил и энергии, а иногда…

– Если тебе плохо, Руди, я все брошу и прилечу в Нью-Йорк.

– Нет. Я должен справиться сам…

Окончив разговор, я бросил взгляд на часы. Черт возьми, – девять вечера! Девчонки в ресторане ждут меня… Чтобы скрыть свое настроение, я повязал ворот рубашки ярким цветастым платком и надел новые, сверкающие белизной перчатки. Когда я переступил порог ресторана, девчонки устроили мне овацию. Темнолицые официанты снисходительно улыбались. В воздухе витал аромат свечей и острых пряностей. В блюдцах, наполненных водой, плавали цветы.

– Руди, вы… вы такой обаятельный! – кинулась целовать меня Лизелотта.

Она буквально повисла на моей шее, и я не мог не ощутить ее крепко прижавшееся ко мне тело. Оно было упругим, как пружина, и вместе с тем удивительно податливым.

– В вас чувствуется настоящий мужчина, – дала мне поцеловать ей руку Ксана, – решительный и такой элегантный…

– Спасибо, спасибо! – стал я немножко оттаивать.

Сунами стояла чуть в стороне: она была моложе всех. А может, японский этикет не допускает подобного рода вольностей?

Я подошел к ней и по-отечески погладил по волосам.

– Детка, – сказал я ей, – ты когда-нибудь станешь известной скрипачкой. У тебя очень хороший звук…

Она залилась краской.

Мы выпили вместе полторы бутылки терпкого австралийского вина. Я и Ксана – вдвое больше, чем Лизелотта. Сунами только пригубила бокал, но пить не стала.

– Дорогие мои девчонки, – сказал я голосом Руди-Реалиста, – я рад, что наше с вами знакомство оказалось таким успешным. И я обещаю вам, что папаша Руди, Руди Грин, профессор Руди Грин сделает все, чтобы «Раритет» приобрел такую же известность, как какая-нибудь рок-группа…

На выходе я почувствовал на своем плече руку Лизелотты.

– Руди, – услышал я ее тихий голос, – вы сегодня свободны?

– Для тебя – всегда…

В первый момент я как-то даже не сообразил, что уже половина одиннадцатого вечера и «сегодня» довольно скоро кончится. Усадив их в такси, я подозвал следующее.

А через час, когда я, развалившись в кресле в шортах и футболке, смотрел телевизор, раздался звонок в дверь. Я пошел открывать…

В первое мгновение я не поверил самому себе: да возможно ли такое? В дверях стояла Лизелотта. Слегка тряхнув головой, словно для того, чтобы удостовериться, что это не сон, я потянул ее за руку:

– Входи, девочка! Рад тебя видеть. Хочешь что-нибудь выпить?

Она чувствовала себя довольно неловко. А может, играла?

Я потер щетину на подбородке – надо было бы побриться – и сказал проникновенным голосом:

– Ты правильно сделала, что пришла именно в такой день.

Она, естественно, не поняла, что я имею в виду, и отнесла это на свой счет.

– Руди, – слегка лизнула она нижнюю губу, – вы ведь не будете спрашивать, почему я здесь, правда?

Я изобразил на лице удивление, смешанное с искренним возмущением:

– Это ведь не очень неприлично, правда?

– Что за глупость! Твой приход для меня – неожиданный и приятный сюрприз. Неприлично лишь то, что неискренне и фальшиво.

Оглядываясь, она смущенно прошлась по комнате. Остановилась перед телевизором, погладила его лакированный бок, чуть поправила висящую на стене дешевую репродукцию Тернера. В общем, изображала живейший интерес к месту моего обитания.

Было ясно: так она пытается переключить мое внимание с ее несколько неожиданного визита на бытовые мелочи. Не мешая ей, я хлопотал возле бара:

– Кампари? Мартини? Коктейль?

Болтая без умолку, я нес какую-то чепуху.

Лизелотта же, якобы рассеянно, – бывают же случайные встречи и неловко быть невежливой – присела на краешек кресла. Сооружая коктейль, я плеснул в ее бокал из разных бутылок, бросил туда льда и лимон, протянул ей.

– Это «Северный олень». После него не страшен никакой холод.

Она отпила глоток, потом еще один и еще. Моя стряпня ей явно понравилась.

– Сколько тебе лет, ундина? – взял я ее руку в свои ладони.

– Двадцать три.

– Не могла найти никого помоложе?

– Вы вовсе не старый, Руди, – возразила она живо.

– Спасибо, деточка! Такие похвалы действуют как виагра, – хмыкнул я, продолжая свое путешествие.

Я поднес ее руку к губам и, поглаживая, продвинулся чуть-чуть вперед, к локтю, а потом еще и еще дальше. Лизелотта не реагировала, словно ее это абсолютно не касалось. Ее глаза были прикованы к морскому пейзажу Тернера. По-видимому, он очень взволновал ее, пробудив чувство прекрасного.

Все это попахивало дешевкой, и я едва сдерживался, чтобы не улыбнуться. В нравах современной молодежи я не очень разбирался.

Вскоре я заключил ее в свои объятия. Она вела себя как истинная женщина: то есть давала себя завоевать.

– Вы действительно уверены в нашем успехе? – отвлеклась она от моих настойчивых ласк.

Весь ее вид говорил, что она не сомневается в моей порядочности и испытывает ко мне, как к мэтру, абсолютное доверие. Ну разве может он не быть платоником с изнанки до последней пуговицы?

– Поверь мне – абсолютно. Я сделаю все, чтобы квартет преуспел! Ты еще меня вспомнишь…

– Вы не похожи на мечтателя… И вы… вы такой обаятельный, Руди, – теперь она повторила это уже другим тоном: менее восторженным, но зато более интимным.

Когда моя рука проникла уже почти в святая святых, голос Лизелотты стал еще глуше и прерывистей:

– Ничего не боитесь, Руди… Ни в чем не сомневаетесь…

О господи! Как слепы мы порой…

Она обмякла настолько, что мне ничего не стоило перенести ее на кровать. Я погасил свет и включил ночник. Кстати, раздевать себя она помогла мне сама. Причем делала это так естественно, что мне оставалось лишь замереть от восторга.

Повернувшись боком, она довольно ловко взобралась на меня. Тазом она двигала словно гребец, при взмахе весел прижимающийся к скамейке. От гребка к гребку энергия и скорость возрастали. Пару раз она нагибалась ко мне, тыкалась мне в лицо. Пыталась сделать засос, но я увертывался. В ней бурлила юношеская жадность, желание, не дожидаясь долгожданного десерта, набить поскорее живот. Но я не сердился на нее за это и продолжал ласкать.

– Сколько в вас нежности, – промурлыкала она, обмякнув. – Станешь пьяной…

– Рад за тебя, Маргарита… К счастью, в твои годы женщины испытывают оргазм в постели, а не в ювелирных магазинах.

– Я не Маргарита – Лизелотта, – поправила она меня.

Я похлопал ее по попке.

– Догадываюсь, но ничего не могу поделать: чувствую себя Фаустом.

Теперь она прижалась ко мне снова:

– Меня воспитывала мама, Руди. Она была матерью-одиночкой. Мужчины, которые к ней приходили, были вежливы и равнодушны.

– Скажи спасибо, что так, – хмыкнул я.

– Не смейтесь, Руди. Я всегда так мечтала об отцовской ласке…

– Ты попала в самую точку, – усмехнулся я. – Извечная беда женщин: мечтают об одном, а спят с другим.

– Руди, – приблизила она ко мне свои голубые глаза, в которых начинала закипать буря, – не думайте, я пришла к вам не из-за этого…

– Ты обиделась?

– Такого, как вы, у меня еще не было… Вы обволакиваете… Поднимаете… С вами летишь… Как на воздушном шаре…

На этот раз лодка опрокинулась на меня вместе с девчонкой, взмахивающей веслами…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю