Текст книги "Танцующая с лошадьми"
Автор книги: Джоджо Мойес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Но оно не оставляло Наташу весь день, даже когда поезд уже доставил ее в подернутый дымкой центр Сити. Посреди пустынной, мощенной булыжником улицы, зажатой между многоэтажными жилыми домами, вдоль которой располагались станции обслуживания грузовиков и припаркованные автомобили, стояла молодая девушка с длинной палкой в руке – не для угрозы, а для обучения.
А над ней возвышалась огромная лошадь, которая сохраняла равновесие, стоя на задних ногах, лоснящихся и мускулистых.
Наташа бросила кулон в сумочку, едва скрывая дрожь.
– Ты меня слушаешь?
– Прости, не разобрал, что ты сказала.
Он читал газету. Потерял интерес. Он же сказал: не зацикливайся. Можно подумать, он сам был на это способен.
Она пристально посмотрела на него:
– Уже ничего. Пойду раздобуду вина.
Глава 2
Позаботьтесь, чтобы жеребенок был добрым, послушным и любил людей… Таким его обычно делают дома.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Коня, подобного Бо, нечасто увидишь на заднем дворе в Восточном Лондоне. Он не был тяжелой ломовой лошадью с мохнатыми ногами или породистым иноходцем с овечьей шеей, которого можно быстро запрячь в двуколку, чтобы организовать подпольные бега на шоссе с двусторонним движением. Результаты заносятся в личные записные книжки, после чего кругленькие суммы, выигранные на незаконных пари, переходят из рук в руки. Не был он и хорошо обученной в школе верховой езды лошадью из Гайд-парка. Или одной из множества разновидностей низеньких крепких пони, черно-белых или коричневых, которые с разной степенью добродушия позволяли на себе ездить вниз по ступеням, перепрыгивать через пивные бочки или запихивать себя в лифт, чтобы потом их хозяева могли со смехом и гиканьем скакать по балконам многоквартирных домов.
Бо был Selle Français, французским селем, ширококостной чистокровной верховой лошадью, с более крепкими ногами и более сильной спиной, чем предполагала эта порода. Он отличался спортивностью и уверенным шагом. Спина с короткой поясницей позволяла ему хорошо прыгать, а ласковый, почти как у собаки, нрав делал его уступчивым и добродушным. Его совершенно не беспокоил шум транспорта, и он не переносил одиночества. Ему быстро становилось скучно, и Папá повесил столько мячей на веревках у него в стойле, что Ковбой Джон шутил: старик, вероятно, прочит коняге место в баскетбольной лиге.
Другие дети у Сары в школе и во дворе получали удовольствие от подарков и сюрпризов, от гонок на угнанных автомобилях по пустырям, которых становилось все меньше; они тратили часы, чтобы вырядиться под какую-нибудь знаменитость, штудировали модные журналы с большей тщательностью, чем школьные учебники. Она ко всему этому была равнодушна. В первый раз надев на лошадь седло и вдохнув знакомый запах теплого тела и чистой кожи, обо всем другом она забыла.
Когда Сара ехала верхом на Бо, все неприятное, уродливое и удручающее исчезало. Она забывала, что была самой худенькой девочкой в классе, что ей одной ни к чему было носить лифчик, что только у нее и Рени, турчанки, с которой никто не разговаривал, не было мобильного телефона и компьютера. Забывала, что, кроме Папá, у нее никого нет на свете.
Если описать ее чувства к своей лошади, пока все складывалось хорошо, то это будет: благоговение перед ее могуществом, ощущение абсолютной силы под собой и восхищение тем, на что лошадь была способна ради нее. Бо плохо себя вел, только если она забывала, как правильно его попросить. Это случалось, когда ее беспокоили неприятности в школе, или ее мучила жажда, или она была усталой. Когда у них все получалось, он излучал такое добродушие, что у нее возникал комок в горле. Бо был ее, и он был особенный.
Тем, кто не разбирался в лошадях, Папá говорил, что он был как «роллс-ройс» по сравнению с трактором: все тонко настроено, все быстро реагирует, все элегантно. Разговаривать с ним следует тихим голосом, на него нельзя кричать, и его нельзя шлепать. С ним у вас происходит слияние ума и воли. Она просила Бо что-то сделать, тот сосредоточивался, напрягал мышцы, опускал массивную голову на грудь и делал. Его потолком был потолок Сары. Дедушка говорил, у Бо самое большое сердце, какое он встречал у лошади.
Так было не всегда. У Сары осталось два шрама на руке в форме полумесяца – след от укуса. Когда они приучали Бо к поводьям, случалось, он срывался с поводьев и скакал по парку, размахивая хвостом, будто знаменем. Испуганные мамочки с колясками визжа разбегались в разные стороны, а Папá громко молился на французском, чтобы лошадь не столкнулась с автомобилем. Каждый раз Папá говорил, что это Сара виновата. Иногда ей хотелось даже накричать на него. Но теперь она стала опытней и понимала его правоту.
Возможно, лошади формируются человеком в большей степени, чем другие создания. Они могут быть от природы пугливыми или строптивыми, но их реакция на окружающий мир определяется исключительно тем, как с ними обращаются. Ребенок даст вам второй шанс, потому что хочет быть любимым. Собака подойдет к вам, поджав хвост, даже если вы побили ее. Лошадь же не позволит приблизиться ни вам, ни кому-нибудь другому. Поэтому Папá никогда не повышал на Бо голоса. Никогда не выходил из себя и не отчаивался, даже если было очевидно, что Бо неуправляем и непослушен, как подросток.
Теперь он вырос, ему было восемь лет. Достаточно обучен, чтобы хорошо себя вести, достаточно умен, чтобы его шаг был летящим, элегантным. Чтобы увезти Сару из этого сутолочного города к ее будущему. Если Папá не ошибался, а ошибался он редко.
Опершись на швабру, Ковбой Джон смотрел сквозь ворота на парк, где девочка на лошади нарезала небольшие круги легким галопом, время от времени замедляя ход, чтобы похвалить лошадь или дать ей передохнуть. На ней не было головного убора – редкий акт неповиновения, поскольку дед не позволил бы ей сесть на этого коня с непокрытой головой. На солнце ее волосы ярко блестели, так же как круп лошади. Мимо нее на велосипеде проехал почтальон. Он что-то крикнул ей, она помахала ему рукой, не поворачивая головы, занятая своим делом.
Она была хорошей девочкой, в отличие от большинства детей, которые сюда приходили. Те будут гонять по пустынным улицам, пока копыта лошади не потрескаются. Сунут лошадь в стойло, потную и изможденную, и убегут домой, обещая на ходу, что завтра мать или отец обязательно заплатят за аренду. Дерзят взрослым, тратят деньги, выданные на школьные завтраки, на сигареты, которые он у них конфисковывал.
– Мне плевать на ваши легкие. Не хочу, чтобы вы обкуривали моих старичков, – обычно говорил он, сам при этом затягиваясь сигаретным дымом.
Последнюю пачку он отобрал у мальчишки, которому было не больше восьми.
Ковбой Джон подумал, что Сара Лашапель вряд ли выкурила хоть одну сигарету. Капитан держал ее в строгости, как и этого коня: никаких ночных развлечений, никакого алкоголя и сигарет, никакого шатания по улицам. Девочка не роптала. Ее он, похоже, тоже выдрессировал.
Не то что ее мать.
Джон снял шляпу и утер лоб. Жара уже проникала в кожу сквозь видавший виды стетсон. Мальтиец Саль уверял, что, если передать ему заведение, лошадь Капитана будет здесь в безопасности, как и лошади других хозяев, вовремя вносящих арендную плату. И, как это было уже сорок лет, здесь по-прежнему будет конюшня.
– Мне нужна база, – не раз повторял он Джону. – Это рядом с домом, и лошадям здесь хорошо.
Он говорил так, будто все уже решено. Джону хотелось сказать, что этот ветхий старый двор станет рынком, где можно будет купить и продать что угодно, но такому, как Саль, говорить это нельзя. В особенности принимая во внимание деньги, которые тот предлагал.
Правда заключалась в том, что Ковбой Джон устал. Он мечтал поселиться в деревне, обменяв свой дом на маленький коттедж с участком, где его лошади могли бы щипать травку. Жизнь в городе становилась все уродливее, а он – все старше. Он устал воевать с муниципалитетом, собирать битые бутылки, которые каждую ночь пьянчуги и просто идиоты бросали через ворота и о которые животные могли бы пораниться. Устал ссориться с детьми, которые отказывались заплатить долг. Все чаще он рисовал себе картину, где он сидит на пороге дома, смотрит вдаль и до самого горизонта видит только зеленую траву.
Саль сохранит здесь конный двор. И деньги предлагает хорошие, достаточно, чтобы воплотить мечту Джона. И все же… Несмотря на деньги, несмотря на мечту о покое, мечту видеть, как его старые кони машут хвостами в высокой траве, что-то внутри мешало ему отдать двор этому человеку. Что-то подсказывало ему, что обещания Саля ничего не стоят.
– Bon anniversaire![14]14
С днем рождения! (фр.)
[Закрыть]
Сара возилась с ключом, который не хотел вытаскиваться из замка, и услышала голос деда, еще не видя его самого. Улыбнулась:
– Merci![15]15
Спасибо! (фр.)
[Закрыть]
Она ожидала увидеть на кухонном столе торт, как в прошлом году. Но торта не было. Она миновала коридор и застала деда перед телевизором.
– Voilá![16]16
Вот! (фр.)
[Закрыть] Садись, – велел он, целуя в обе щеки.
На нем был его лучший галстук.
Она украдкой взглянула на маленький кухонный стол:
– Мы не будем пить чай?
– Пицца. Чуть позже. Ты выбираешь. – Он протянул ей проспект.
Пицца с доставкой на дом – большая для них редкость.
– Чуть позже?
Она бросила школьную сумку и села на диван, чувствуя возрастающее волнение. Папá выглядел таким довольным, на губах – легкая улыбка. Она не могла припомнить, когда видела его таким в последний раз. После того как Нанá умерла четыре года назад, он ушел в себя и оживлялся только при виде Бо. Сара знал, что он ее любит, но это была любовь, которую не увидишь по телевизору: он не говорил ей нежных слов, не спрашивал, что у нее на душе. Он заботился, чтобы она была накормлена, умыта и сделала уроки. Научил ее быть практичной, обращаться с деньгами, чинить и штопать. И верховой езде. Они оба освоили, как пользоваться стиральной машиной, вести домашнее хозяйство и покупать продукты на неделю с минимальными затратами. Когда она грустила, он клал руку ей на плечо, иногда подбадривал. Когда она теряла голову от волнения, ждал, пока не успокоится. Если поступала неправильно, открыто выказывал свое недовольство неодобрительным взглядом. Одним словом, он обращался с ней будто с лошадью.
– Сначала, – сказал он, – мы кое-что посмотрим.
Она проследила за его взглядом и увидела DVD-плеер. Когда она уходила из дому утром, его не было.
– Ты купил мне дивиди-плеер? – Она нагнулась и провела пальцем по блестящей металлической поверхности.
– Он не новый, – сказал Папá, извиняясь, – но parfait[17]17
Превосходный (фр.).
[Закрыть]. И не краденый. Купил на распродаже.
– И мы можем смотреть что угодно? – возбужденно спросила она.
Она сможет брать напрокат фильмы, как другие девочки в школе. Всякий раз, когда речь заходила о фильмах, она всегда была не в курсе новинок.
– Не просто что угодно. Мы посмотрим с тобой un spectacle[18]18
Представление (фр.).
[Закрыть]. Но сперва… – Он достал бутылку, торжественно открыл ее и разлил вино по бокалам. – Четырнадцать. Доросла до вина.
Он кивнул и протянул ей бокал. Она сделала глоток, старясь скрыть, что вино показалось ей слишком кислым. Она бы предпочла диетическую кока-колу, но не отважилась попросить, чтобы не испортить торжественности момента.
С довольным видом дед надел очки, взял пульт управления и уверенно нажал на кнопку: явно тренировался до ее прихода. Экран телевизора ожил, дед сел на диван рядом, держа спину прямо, несмотря на мягкие подушки. Отпил из своего бокала. Было видно, что ему хорошо, и она прильнула к нему.
Заиграла классическая музыка, и белая лошадь пронеслась по экрану.
– Что это?
– Кадр-Нуар. Куда мы с тобой стремимся.
Даже любители лошадей мало знали о Кадр-Нуар, загадочной организации элитных французских наездников, существующей с 1700-х годов в неизменном, узнаваемом виде. Академия, где могут возникнуть жаркие споры о величине угла, под которым должны сгибаться задние ноги лошади, когда она выполняет фигуры, возникшие тысячу лет назад, такие как крупада или левада. Наездники носили там старинную черную форму. В год принимали не больше одного-двух новых членов. Упор делался не на материальную выгоду или передачу навыков и знаний широким массам, но на достижение высшего мастерства в таких вещах, которые обычные люди даже не замечали. Если бы вы об этом знали, то невольно спросили бы: а зачем все это? Но все, кому довелось увидеть, как эти лошади двигаются под своими серьезными всадниками, как они образуют абсолютно симметричный строй или выполняют потрясающие прыжки, нарушающие все законы притяжения, как они перебирают ногами в танце, как подчиняются воле наездников, не могли остаться равнодушными к их послушанию, красоте и потрясающей ловкости. Возможно, даже если вы не любите лошадей или французов, то будете рады, что такая организация существует.
Сара смотрела сорокаминутное представление молча. Оно ее заворожило. Ей захотелось побежать к Бо и повторить с ним то, что она видела. Она знала: он смог бы. Он был умнее и сильнее некоторых лошадей в фильме. В нем была та же мощь, она часто это чувствовала, когда сидела на нем верхом. Она смотрела на лошадей, проносящихся на экране, и ее руки и ноги приходили в движение, руководя ими, когда они выполняли фигуры, известные со времен древних греков.
Пусть ее арена располагалась в парке с вытоптанной травой и горами мусора, а не на широкой площади исторического французского города, пусть на ней старые джинсы и футболка вместо черного кителя с золотыми галунами и фуражки. Она знала, что чувствовали эти мужчины. Когда камера показывала их лица, на которых отражались усилия, сочувствие, целеустремленность, она ощущала близость с ними, какой никогда у нее не было ни с одной девочкой в школе. Все, чему учил ее Папá, заняло свое место. Он говорил, что им предстоят годы работы. Он говорил, что разрешить ей исполнить такие фигуры – это все равно что разрешить Ковбою Джону принять участие в марафоне прямо с сигаретой в руке. И теперь Сара поняла, к какой цели он стремился: это была каприоль. Самая сложная и красивая фигура, которую может выполнить лошадь, когда все четыре копыта отрываются от земли в балетном прыжке. Лошадь взмывает в воздух, словно пушинка, отталкиваясь задними ногами, будто ей неведома сила притяжения. Красиво. Страшно. Вызывает благоговение.
Сара не могла бы описать свои чувства, когда Папá рассказывал о французской школе. И какой у них был шанс, если был. Что бы он ни говорил, она не могла сопоставить жизнь на конном дворе Ковбоя Джона и тренировки в парке с тем будущим, которое описывал Папá. Когда на экране пошли титры с именами создателей фильма, она поняла, что он произвел эффект, обратный задуманному. Он только подтверждал, что Папá витал в облаках. Как можно совершить прыжок из лондонского захолустья в Кадр-Нуар с его утонченностью и славой?
Эта мысль породила в ней чувство вины. Сара взглянула на деда, пытаясь понять, догадался ли он о ее чувствах. Он все еще смотрел на экран. По его щеке катилась слеза.
– Папá?
Он стиснул зубы. Ему потребовалось время, чтобы взять себя в руки.
– Сара, это выход для тебя.
– Выход из чего?
Она никогда не считала свою жизнь ужасной. В отличие от Папá.
– Такого будущего я хочу для тебя.
Она сглотнула.
Он взял в руки коробочку от видео:
– У меня есть письмо от Жака Варжюса, моего старого друга из Сомюра. Он пишет, они приняли двух женщин. Сотни лет в академию не принимали женщин, даже не рассматривали их кандидатуры. Сейчас принимают. Военная служба не играет роли. Нужно быть лучше всех. Сара, это шанс. – (Она растерялась от его напора.) – У тебя есть способности. Тебе нужна дисциплина, и только. Не хочу, чтобы ты напрасно растрачивала время. Не хочу, чтобы ты общалась с этими imbéciles[19]19
Придурки (фр.).
[Закрыть] и оказалась с ребенком в коляске. – Он махнул рукой в сторону парковки за окном.
– Но я…
Он поднял руку:
– Мне нечего тебе дать, кроме этого. Моих знаний. Моих усилий. – Он улыбнулся, пытаясь смягчить свой тон. – Моя девочка в черном. La fille du Cadre Noir[20]20
Девочка из Кадр-Нуар (фр.).
[Закрыть].
Она молча кивнула. Дедушка нечасто выражал свои чувства и сейчас выглядел беззащитным, кающимся. Ей стало страшно. Все дело в вине, объяснила она себе. Он редко выпивал. Вино подогрело их эмоции. Она крутила бокал в руках и избегала смотреть ему в глаза.
– Отличный подарок.
– Non! – Он вернулся из мира грез и вновь взял себя в руки. – Un demi cadeau[21]21
Нет! Это половина подарка (фр.).
[Закрыть]. Не хочешь увидеть вторую часть?
Она облегченно улыбнулась:
– Пицца?
– Фу! Пицца! Non, non – regards[22]22
Нет, взгляни (фр.).
[Закрыть]. – Он достал конверт и протянул ей.
– Что это?
Он кивнул.
Она открыла конверт, осмотрела содержимое и обмерла. Четыре билета. Два – на автобус с пересадкой на паром. Два – на представление Кадр-Нуар.
– Это от Варжюса. En novembre[23]23
В ноябре (фр.).
[Закрыть]. Мы едем на каникулы.
Они ни разу не ездили за границу, даже когда Нанá была жива.
– Мы поедем во Францию?
– Пора. Пора тебе увидеть. Мне вернуться. Мой друг Варжюс теперь Le Grand Dieu. Знаешь, что это значит? Он самый важный, самый опытный наездник в Кадр-Нуар. Non. Во всей Франции.
Сара смотрела на рекламную брошюру: на наездников в черной форме, лоснящихся лошадей.
– Я заполнил анкеты на паспорта. – Казалось, Папá загорелся новой идеей. – Нужны только твои фотографии.
– Где взять деньги?
– Я кое-что продал. Pas du tout[24]24
Не все (фр.).
[Закрыть]. Ты довольна? Хороший день рождения?
Она обратила внимание, что на нем нет часов. Часы фирмы «Лонжин» были свадебным подарком Нанá. Они были ему так дороги, что, когда Сара была маленькой, ей не разрешали даже их трогать. Она хотела спросить, но не решилась.
– Сара?
Она встала и оказалась в его объятиях. Уткнувшись в его старый мягкий джемпер, она позабыла все слова. Даже не смогла поблагодарить его.
Глава 3
Не подходите к ней, когда вас обуревают чувства. Гнев, нетерпение, страх… любая человеческая эмоция препятствует эффективному общению с лошадью.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Когда получалось рассуждать об этом здраво, Наташа могла бы сказать, с долей черного юмора, что ее замужество началось за здравие, а кончилось за упокой. Как ни странно, она сама помогла ускорить такое развитие событий, но как вышло, так вышло.
Ирония заключалась в том, что на момент ухода Мака Наташа с Конором даже не целовалась. Хотя нельзя сказать, что у них не было возможности. Когда ее брак стал трещать по швам, ланчи с Конором, его шутки, его внимание приносили облегчение. Он не скрывал, как к ней относится.
– Ты выглядишь опустошенной, старушка. Это ужасно, – говорил он с присущим ему обаянием. Он накрывал ее руку своей ладонью, она всякий раз освобождала руку. – Тебе необходимо привести свою жизнь в порядок.
– И закончить тем же, чем ты?
Его тяжелый развод стал легендой в офисе.
– Да ладно. Всего лишь острая, изнуряющая боль. С ней быстро свыкаешься.
Но тяжелый опыт давал ему возможность понять, через что вынуждена проходить она. Уже одно это отличало его от других.
В мире ее родителей браки распадались из-за смерти супруга, домашнего насилия или многочисленных и нескрываемых измен. Они распадались, когда терпеть побои было больше невмоготу и сопутствующий ущерб был слишком велик. В том мире браки не умирали, как у Наташи, медленно, от отсутствия внимания. В последние месяцы она часто себя спрашивала, а была ли вообще замужем. Он все чаще уезжал в зарубежные командировки и отсутствовал физически, а не только эмоционально. Когда он был дома, их не предвещающие ничего опасного разговоры заканчивались жесткими, мстительными обвинениями. Оба так боялись быть оскорбленными или, еще больше, отвергнутыми, что было проще не общаться вовсе.
– Счет за газ надо оплатить, – говорил он.
– Намекаешь, что я должна его оплатить, или сообщаешь, что собираешься это сделать сам?
– Просто подумал, тебе это интересно.
– С какой стати? Потому что практически здесь не живешь? Хочешь получить скидку?
– Не будь посмешищем.
– Тогда просто оплати его сам и не вешай это на меня. Да, кстати, снова звонила Катрина. Та самая, которой двадцать один год и у которой силиконовые сиськи. Она еще называет тебя Маки. – Наташа передразнила низкий, с придыханием голос модели.
После этого он обычно хлопал дверью и удалялся в дальнюю часть дома.
Они встретились семь лет назад, в самолете по пути в Барселону. Наташа была в компании друзей по юридическому факультету: праздновали чье-то вступление в коллегию адвокатов. Мак возвращался из короткого отпуска и забыл свой фотоаппарат в квартире подруги. Это должно было послужить Наташе предостережением, поняла она много позже, поскольку было символом его неупорядоченной жизни и отсутствия здравого смысла. (Похоже, он не подозревал о существовании почтовой службы DHL.) Но тогда она думала, ей несказанно повезло, что досталось место рядом с обаятельным мужчиной с короткой стрижкой и в куртке цвета хаки, который не только смеялся, когда она шутила, но и проявлял неподдельный интерес к ее профессии.
– И чем вы, собственно, занимаетесь?
– Я солиситор-адвокат. Это нечто среднее между солиситором и барристером. Представляю в суде людей, чьи дела веду. Специализируюсь на детях.
– Малолетних преступниках?
– В основном находящихся под опекой. Немного на разводах, защищаю интересы детей. После того как приняли «Акт о детях», эта сфера начала расширяться.
Она по-прежнему старалась добиться лучших условий для детей, пострадавших в результате развода родителей, заставить местные власти и иммиграционную службу найти им временный дом. Но, сталкиваясь с судьбой каждого доведенного до отчаяния ребенка, она встречалась с циничной попыткой получить убежище, а помещение в новую временную семью приводило к жестокому обращению и возврату ребенка. Она старалась поменьше об этом думать. И ей это удавалось. Считала, что, если хоть кому-то помогла, уже хорошо.
Мак ценил это. Говорил, что в ней есть стержень, в отличие от других людей, которых он знал по работе. Недовольная подружка, встретившая его в аэропорту Барселоны, бросала ревнивые взгляды, когда Наташа вежливо с ним прощалась. Через шесть часов он позвонил ей, сказал, что порвал с подружкой, и спросил, можно ли пригласить ее куда-нибудь в Лондоне. Весело добавил, чтобы не винила себя за этот разрыв: отношения были несерьезными. Как все в жизни Мака.
Свадьба была на ней: ему было все равно. К своему удивлению, Наташа поняла, что хочет свадьбы. Хочет определенности в отношениях. Предложения как такового Мак не делал.
– Если для тебя это так важно, я не возражаю, – сказал он, когда они лежали в постели однажды днем, сплетясь ногами. – Но организовывать все будешь ты.
В их браке он был не более чем участником.
Поначалу это ее не беспокоило. Она понимала, что была помешана на контроле, как в шутку называл это Мак. Так ей было спокойнее. Так она упорядочивала жизнь, которая иначе была бы хаотичной. Она выросла в тесном беспорядочном доме. Они с Маком знали свои слабости и подшучивали над ними. А потом будущий ребенок, о котором они и не помышляли, отдалил их друг от друга, а позднее создал между ними пропасть.
Когда случился выкидыш, Наташа всего неделю как узнала о беременности. Она объясняла себе задержку стрессом (работала над двумя трудными делами), а когда опомнилась, подсчеты были уже бесполезны. Мака новость шокировала, как и ее, поэтому она не рассердилась.
– Что будем делать? – спросила она, готовая к худшему.
– Таш, – он почесал затылок, – как ты решишь, так и будет.
И пока они думали, крохотный сгусток клеток, гипотетический ребенок, принял свое решение и исчез.
Она не ожидала, что будет так горевать. Надеялась, что почувствует облегчение.
– В будущем году, – решили они, когда она призналась, что хотела этого ребенка, – съездим в отпуск, отдохнем. Попробуем еще.
Им вскружили голову маячившие перспективы. У Мака намечалось несколько крупных проектов. Она устроится на работу в фирму, которая сможет обеспечить солидный социальный пакет по декретному отпуску.
Потом ей предложили место в «Дэвисон и Бриско», и они решили подождать еще год. А потом еще год, после того как купили дом в Ислингтоне и Мак начал в нем ремонт. Тот год ознаменовался двумя событиями: карьера Мака сошла на нет, а ее взлетела. Несколько месяцев они виделись лишь иногда. Наташа в ту пору вела себя осмотрительно, дабы не показывать, что она успешнее его. А потом Наташа снова забеременела. Скорее случайно, чем намеренно.
Потом, намного позже, он будет обвинять ее в том, что она отгородилась задолго до того, как начала отношения с Конором Бриско. Что она могла сказать? Она знала, что это правда, но считала своим правом не говорить об этом. А что еще ей оставалось? Три выкидыша за четыре года, ни один ребенок не дожил до стадии созревания. Врач сказал, ей нужно обследоваться. Как будто речь шла о каком-то достижении. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь к ней прикасался, не хотелось снова пережить те мрачные времена. Она не хотела подтверждения того, о чем сама догадывалась.
А Мак, вместо того чтобы ее пожалеть, поддержать, как она надеялась, преодолев ее слезы и гнев, просто отдалился. Похоже, не смог справиться с ее болью, с сопливой неряшливой Наташей, которая целую неделю отказывалась подняться с постели и плакала, когда видела младенца на экране телевизора.
Когда она все же собралась с силами, то почувствовала, что ее предали. Его не было рядом, когда она в нем нуждалась. Только много лет спустя она догадалась, что он тоже мог страдать. Но было уже поздно. Тогда она только видела, что он рвется в командировки, кричит на нее, если она жалуется. Он говорил, что иначе ничего не добьется, что она его подавляет. Секс практически исчез из их жизни. Наташа достигла совершенства в решении всех вопросов, проявляя ледяную выдержку, и злилась, когда он был на это не способен.
А девушки тем временем звонили постоянно. Кокетки со славянским акцентом, нахальные подростки, негодующие, когда не заставали его дома.
– Это просто работа, – уверял он. – Эти портфолио – мой хлеб с маслом. Ты же знаешь, мне это даже удовольствия не доставляет.
Учитывая отсутствие близости между ними, она не могла принимать его слова на веру. И все это время рядом был Конор, юрист с блестящим интеллектом, который понимал, что значит несчастливый брак, поскольку его собственный был именно таким.
– Мелкие интрижки с моей стороны, – говорил он. – Поражаюсь, до чего же некоторые женщины могут быть неблагоразумны.
За маской весельчака она видела боль, и это не могло не вызывать сочувствия, поскольку в ее жизни происходило то же самое.
Они стали обедать вместе так часто, что это заметили в офисе. Потом он начал приглашать ее в бар после работы. Что в этом предосудительного, если Мака все равно никогда не бывает дома? Иногда ей казалось, что ее флирт с Конором оправдан. Скорее всего, Мак тоже с кем-нибудь флиртовал в это время в каком-нибудь гламурном месте. Но когда однажды Конор перегнулся через столик и поцеловал ее в губы, она отодвинулась:
– Я все еще замужем. – Она сама удивилась, что прибавила это «все еще».
На самом деле ей очень хотелось ответить на поцелуй.
– Не суди строго одинокую душу за попытку, – ответил он и пригласил пообедать завтра.
Вскоре она привыкла на него полагаться. Вины своей она не чувствовала. Ей казалось, Мака это не касается. Они теперь даже не ссорились: совместная жизнь свелась к череде вежливых вопросов и препирательств с едва сдерживаемым раздражением, которое время от времени прорывалось наружу, после чего он либо отворачивался, либо выходил из комнаты, хлопнув дверью.
Они давно задумали вечеринку, чтобы отпраздновать окончание ремонта дома, проститься с чехлами от пыли и гипсокартоном и продемонстрировать результат трудов Мака – нечто не только красивое, но и незаурядное. К тому времени ей расхотелось устраивать приемы: казалось, и праздновать им по большому счету нечего. Но отменить ее было бы равносильно недвусмысленному заявлению, а она не была готова это сделать.
В саду играл квартет, сновали нанятые официанты. Со стороны хозяева дома, вероятно, казались идеальной парой. Гостями Мака были фотографы и модели с глазами газели, с ее стороны – друзья-юристы. Над высокими кирпичными стенами звенел веселый смех. Она подумала, что неплохо было бы использовать вечеринку для укрепления деловых связей. Сама удивлялась, что живет в таком большом и стильном доме, и знала, что присутствие главы адвокатского бюро или королевского адвоката ей не повредит. Шампанское лилось рекой, звучала музыка, лондонское солнце просвечивало сквозь большой шатер, который они поставили в конце сада. Воплощение мечты.
Но она чувствовала себя совершенно несчастной.
Мак весь день ее избегал. Он стоял к ней спиной в компании людей, которых она не знала, и громко смеялся. С горечью она отметила, что все приглашенные им женщины были ростом не ниже ста восьмидесяти сантиметров и интересно одеты: казалось, они набросили на себя первое, что попалось под руку, отчего выглядели модными и сексуальными. У нее не хватило времени погладить платье, которое она собиралась надеть, и кофта с юбкой, которые были на ней теперь, казались безвкусными и устаревшими. Мак не сказал, что она хорошо выглядит. Он теперь редко делал ей комплименты.
Наташа стояла на высоком йоркском крыльце и наблюдала за ним. Неужели их брак уже не спасти? А есть ли что спасать? Она видела, как он шепнул что-то на ухо высокой женщине: та прищурилась и озорно улыбнулась. Что он ей сказал? Что он ей сказал?
– Эй, – произнес кто-то у нее за спиной. – У тебя же все на лице написано. Пойдем выпьем.
Конор. Они спустились в сад и смешались с толпой гостей. Теперь на лице у нее висела приклеенная улыбка.
– Ты в порядке? – спросил он, когда они нашли тихий уголок в шатре.
Она только покачала головой.
Конор посмотрел на нее внимательно. Не стал шутить.
– «Маргарита», – заявил он, – лекарство от всех известных болезней.
Потом попросил бармена сделать четыре коктейля и заставил ее выпить два подряд.
– Ну и ну! – Через несколько минут она повисла у него на руке. – Что ты со мной сделал?
– Помог слегка расслабиться. Ты ведь не хочешь, чтобы люди перешептывались: «Что это с ней такое?» Сама знаешь, какие они все сплетники.
– Конор, что ты со мной сделал? – Она рассмеялась. – Чувствую себя на семьдесят градусов крепости.
– Наташа Маргарита, – проговорил он. – Красивое сочетание. Пойдем общаться с гостями.
Каблуки туфель увязли в траве, и она сомневалась, что удержит равновесие, если попытается их вытащить. Увидев заминку, Конор протянул ей руку, за которую она с благодарностью ухватилась. Они направились к юристам из адвокатского бюро, в которое часто обращались.
