Текст книги "Чужие дети"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава 12
Надин звонила каждый день. Иногда – дважды. Она выведала у детей привычный распорядок жизни на Баррат-роуд, поэтому могла звонить именно тогда, когда кто-нибудь в страшной спешке уходил утром в школу или через десять минут после того, как Джози с относительным успехом собирала всех шестерых за столом на ужин. Если Надин звонила во время ужина, то разговаривала с каждым из своих детей по очереди. Они уходили в гостиную, а когда возвращались, напускали на себя такой вид, что никто даже не осмеливался расспрашивать, о чем шла речь. В большинстве случаев Рори после возвращения выглядел замкнутым, а Клер, похоже, готова была пустить слезу. Потом девочка сидела на своем месте на кухне, глядя в тарелку, словно старалась изо всех сил не разреветься. Только Бекки опрометью выбегала из гостиной, светясь от радости, и часто отказывалась снова садиться за стол. Она с вызовом шествовала мимо них по кухне и шла наверх, или вообще уходила из дома.
Джози посмотрела на еду в тарелке Бекки, всю перемешанную, но не съеденную, и решила, что Мэтью надо пойти за ней и привести обратно.
– Нет.
– Но ты спускаешь ей это с рук!
– Ты полагаешь, – сказал Мэтью, – что ссора из-за выхода из-за стола дважды в день, в итоге, предпочтительнее?
– А как же я?
– А что ты?
– Мэт, я трачу часы, делая покупки и готовя еду для детей. А потом раздается звонок телефона, и их отрывают от еды. Или они не хотят есть, потому что звонит телефон. Или не приходят к столу вообще. Причем, говорят, что им не нравиться то, что я приготовила. А позже я выясняю, что в доме съедены все крекеры или печенье…
– Я знаю, – сказал Мэтью.
– Прекрасно, тогда сделай что-нибудь!
Он посмотрел на нее:
– Что ты предлагаешь, мне надо сделать?
– Поговорить со всеми! Встань на мою сторону! Скажи, что не хочешь, чтобы со мной так обращались!
– На самом деле, – ответил муж, – я так и делаю. Я не гоняюсь за ними. Я не реагирую, я продолжаю есть с тобой и Руфусом. Я делаю вид, что мне безразлично их поведение.
– Безразлично?
– Да, безразлично.
– Мэт, – сказала Джози, и ее кулаки сжались, – это – неприкрытая враждебность в доме. Все твои дети настроены против меня. И ты говоришь, что тебе безразлично?
Когда Джози узнала, что получила работу, все оказалось гораздо лучше, что она предполагала. Учительница, которая ушла в отпуск по рождению ребенка (ее предстояло заменить), решила остаться дома с новорожденным, и ее место предложили Джози.
Чтобы отпраздновать получение работы, она купила бутылку австралийского шардоне и поставила ее на стол за ужином.
– Это для чего? – спросил Руфус.
– Чтобы отпраздновать.
– Что?
– Мое поступление на работу. Я получила работу.
Мэтью с улыбкой окинул стол.
– Это здорово, верно? И к тому же с первой попытки. Ты – умница.
Бекки встала, слегка толкнув свою тарелку:
– Я не хочу этого.
Джози, держа за горлышко бутылку вина, ровно сказала:
– Это запеканка с курицей.
– И что?
– Ты же любишь запеканку с курицей.
– Нет, не люблю.
Клер опустила вилку. Она произнесла шепотом:
– Я тоже. – И посмотрела на Мэтью.
И посмотрела на Мэтью.
– Сядь, – сказал отец, обращаясь к Бекки.
– Ты не можешь заставлять меня.
– Я и пытаться не буду, – ответил Мэт, – но хочу предложить тебе бокал вина в честь Джози.
Бекки презрительно сказала:
– Алкоголь – это наркотик.
Мэтью посмотрел на Рори. Тот уже ел, опустив голову, уплетая запеканку за обе щеки и едва ли обращая внимание на остальных. Руфус тоже начал есть.
– Хочешь немного?
Рори кивнул.
– Руфус?
Мальчик порозовел от удовольствия. Том и Элизабет дали ему полбокала белого вина, когда взяли с собой на ужин, – и ему понравилось. Ему хотелось и сейчас немного. А еще хотелось сказать матери, что он рад за нее. Руфус поглядел на Мэтью и тоже утвердительно кивнул.
– Итак, больше всего мне и тебе, – сказал Мэтью, обращаясь к жене. Он взял у нее из рук штопор и встал, чтобы вытянуть пробку из бутылки.
– Я не буду есть, – заявила Бекки. – И я не останусь.
– Пожалуйста, останься, – проговорила Джози. В ее голосе не звучало приказа.
– Почему?
– Так мы можем поужинать вместе.
– Я не хочу ужинать, – настаивала Бекки. – И я не буду сидеть вместе…
– Тогда уходи, – ответила Джози.
Мэтью перестал вывинчивать пробку.
– Джози…
– Уходи, – повторила Джози снова. – Просто уходи.
Бекки сильно отпихнула назад свой стул, так что он полетел на пол и ударился о ближайший буфет. Потом она развернулась и направилась ко входной двери, которая оказалась запертой. Она ударила по ней пару раз кулаком, а потом, чувствуя, что все взгляды прикованы к ней, как лучи прожекторов, развернулась, метнувшись через дверь в холл, и взлетела по ступенькам. Позади Бекки услышала, как отец сказал сердито: «Зачем, черт побери, тебе понадобилось это говорить?» Потом кто-то хлопнул дверью, и девочка расслышала только сбивчивое бормотание.
Она открыла дверь в комнату, которую делила с Клер, бросилась на кровать сестры – на ту, что стояла ближе к двери. Бекки уткнулась лицом в одеяло, забив рот тканью – так крепко были сжаты ее зубы. Потом она мутузила подушку Клер, пнула ее ногой о ближайшую стену. «Коза, – говорила себе Бекки, – чертова коза со своей проклятой работой! Как она посмела? Как она может хвастаться своей проклятой работой перед нами, словно хочет, чтобы мы одобрили это? И почему меня должно волновать, что происходит с ней? Почему меня должны волновать ее дела, ее проклятая стряпня и уборка, все старания быть миссис Само Совершенство?» Бекки подкинула подушку сестры и швырнула к противоположной стене. Подушка ударила по краю картины, сбросив ее на пол.
Бекки села. Она не включала свет, когда пришла, но в вечерних сумерках могла видеть осколки стекла и обломки рамы, лежащие на ковре. Это была картина, которую она всегда хотела видеть – репродукция Климта. Там была изображена экзотичная, опасная, похожая на змею женщина. Но именно Джози повесила ее в комнате для Бекки, и, поступив так, одним махом лишила картину всей былой привлекательности. Мачеха старалась дать Бекки то, о чем девочка страстно мечтала, и, тем самым, вторгалась в пределы ее личной зоны, поглядывая свысока. Это было вторжением – вкусная еда, выстиранная одежда, работа по дому, которую делала мачеха, все слова, которые Джози, сдерживаясь, не говорила вслух.
Бекки поставила ногу на ближайшие кусочки разбитого стекла и раздавила их. Потом встала на колени, нагнувшись, и выложила круг из осколков…
– Со мной все в порядке, – говорила Надин всякий раз, когда Бекки ее и не спрашивала. Голос матери внешне бодрым и наигранным. – Со мной, правда, все в порядке.
Она занималась лепкой горшков. Тим нашел ей подержанную печь для обжига. У нее появился радиоприемник – какая-никакая, но компания.
– А ты как? – спрашивала она. – Вот что я на самом деле хочу знать. Как ты? Тебя достаточно кормят? Все ли в порядке в школе? Расскажи, что вы делаете. Расскажи обо всем…
Бекки медленно подняла голову. Снизу она слышала звук телевизора. Возможно, Рори включил его. Большинство вечеров брат включал «ящик», когда улучал момент, причем так громко, что, когда Джози просила убавить звук, ей приходилось кричать. Иначе не было слышно. Потом начал звонить телефон. При этом звуке в животе у Бекки закололо, и ее охватил новый порыв гнева – столь сильного, что она физически почувствовала, как злость закипает в груди, застилает глаза.
Она неуверенно встала. Стекло лежало под ногами, мерцающее и зловещее. Бекки неуклюже переступила с ноги на ногу и начала топать по разбросанным осколкам. Кто-то должен заплатить за это, кто-то должен страдать за всю несправедливость, за давление, за напряжение, за мучительное разочарование и боль. «Кто-то, – думала Бекки, топая ногами, – должен быть наказан».
Мэтью позволил Клер делать домашние задания в комнате на чердаке. Она часами сидела там наверху. Иногда, когда отец возвращался домой после школы – всегда позже, чем кто-либо, девочка уже была там. Она приходила из школы мимо мачехи, обычно не говоря ни слова, и поднималась сразу на чердак. Там и сидела в отцовском кресле, иногда надевая один из его джемперов. Когда он приходил, Клер бежала к нему, пытаясь забраться на колени. А если Джози что-нибудь говорила, Клер отвечала: «Ты не моя настоящая мать» И обнимала Мэтью.
Бекки велела ей говорить: «Она – не твоя настоящая мать. Она не может заставить тебя что-нибудь делать. Скажи ей так».
Если они оставались одни – только Клер и Джози, – то падчерице не хватало смелости сказать такое. Но на коленях у отца она могла говорить все, что угодно.
– Она знает, что не твоя мать, – сказал Мэтью, пытаясь сгладить ситуацию. – Бедная Джози – иметь такую обузу как ты!.. Вот уж ужасная мысль!
– Я и не хочу быть твоей матерью, – вступила в разговор Джози. – И даже не пытаюсь быть…
– Она делает то, что раньше делала мама, – сказала Клер. – Разве не так?
– Кто-то же должен это делать, как, по-твоему?
– Наша настоящая мама, – ответила Клер.
Она крепко держалась за Мэтью. Если она хваталась за отца достаточно крепко, то ей не надо было думать о матери, коттедже и туалете в сарае. Когда девочка вспоминала об этом, то испытывала отчаяние. А проще всего было не думать о грустном или на коленях у отца, или на его чердаке. Там хранилось так много вещей из ее детства, что иногда девочка могла притворяться, что ничего не изменилось и не разрушено. Она сосчитала фотографии. На них есть все трое – она, Рори и Бекки. Но не было фотографии матери. На самом же деле, когда Клер рассмотрела снимки повнимательнее, стало заметно – у нескольких фотографий оказались странные края, словно их неровно обрезали. Когда Клер смотрела на эти обрезанные снимки, то вспоминала кое-что из того, что мать говорила об отце, о том, что он сделал, как он себя вел. Эти воспоминания лишали девочку желания покинуть чердак, даже когда Джози звала ее, отнимали способность двигаться, пока отец не поднимался по лестнице и не находил ее здесь, в его кресле, одетой в его джемпер. Своим присутствием Мэтью возвращал дочь в мир реальности.
– Я хочу, чтобы она не так цеплялась за тебя, – услышала Клер слова Джози. – Я хочу, чтобы ты не позволял ей…
– Ей только десять…
– Дело не в возрасте, Мэт. Это отношение…
Клер не знала, что значит отношение, но слово звучало как комплимент. Она была страшно рада делать то, что не нравилось Джози, причем – делать вместе со своим отцом. Бекки настраивала Клер вести себя вызывающе по отношению к мачехе, как и сама поступала из принципа. Но, хотя сестра и слушала, она почти не понимала, о чем говорила Бекки. Так было и с домашними заданиями. Она сидела на коленях Мэтью не для того, чтобы досадить мачехе – просто ей этого хотелось, так было нужно. Она не отказывалась от приготовленных Джози ужинов, чтобы позлить жену отца, отказывалась, потому что те блюда, так правильно приготовленные, такие полезные, вызывали у нее чувство вины перед матерью. Иногда она ощущала себя предательницей. Если Джози не понимала этого, то Клер ничего не могла с собой поделать. И проявляла бурную радость, когда Мэтью приходил домой.
Она смотрела с безопасной позиции на коленях у Мэтью на мачеху, которая сортировала вещи для стирки на кухонном полу.
– Я не хочу, чтобы стирали мой спортивный костюм, – сказала Клер.
Джози лежала на своей с мужем постели. Она была полностью одета и лежала совсем неподвижно, сложив руки на животе и глядя в окно. Лучи заходящего солнца и резкий оранжевый свет уличных фонарей казались неестественными и неприятными. В спальне стояла тишина – достаточная, чтобы слышать звуки внизу: телевизор приглушен, с кухни раздаются крики – Мэтью заставлял детей мыть руки, причем без особых проблем. Голоса Бекки не доносилось. Она сидела в своей комнате за закрытой дверью, куда ушла в шесть часов после звонка матери.
Надин звонила на сей раз по поводу денег. Она разговаривала сперва с Бекки, а потом потребовала к телефону бывшего мужа. Джози терла сыр на кухне и слышала, как Мэтью сказал: «Но теперь я плачу за детей, и тебе должно хватать, должно». Разговор затянулся, и когда Мэт положил трубку, его жена слышала, как Бекки говорит со страхом и яростью в голосе:
– Ты не можешь позволить ей умирать с голоду.
– Она не умирает с голоду, – ответил Мэтью. – Она просто потратила все, что ей полагается, за один месяц, а теперь хочет получить еще.
– Тогда ты должен давать ей больше денег.
– Я даю ей все, что могу, – возразил отец. Джози поняла по его голосу, как он устал. – Теперь она должна сама позаботиться о себе.
– Верно! – закричала Бекки. – Верно! И чья в этом вина?
Джози услышала шаги Мэтью, идущего по направлению к двери кухни, и склонилась над теркой.
– Я не буду с тобой разговаривать об этом, – сказал Мэтью. Он открыл дверь в кухню. – Это не твое дело.
Бекки побежала за ним. Она быстро встала на кухне, сверкая глазами в сторону мачехи. Рука Джози соскользнула на терке, и тут же яркая струйка крови потекла из ее указательного пальца. Она сунула его в рот.
– Здесь мы в недостаточно узком кругу, – заявила падчерица, по-прежнему сверкая глазами, ее голос стал глухим от сарказма. – Не так ли?
– Успокойся, – сказал Мэтью. Он взглянул на жену. – С тобой все в порядке?
Та утвердительно кивнула, не вынимая палец изо рта. Бекки фыркнула и зашагала по направлению к двери.
– Я не хочу ужинать.
– Чудесно, – ответил Мэтью.
Дверь с грохотом закрылась за Бекки. Муж подошел к Джози и обнял ее.
– Прости.
Она уткнулась ему в грудь.
– Все в порядке.
– Джози…
– Да?
– Я собираюсь положить на ее счет немного денег еще раз. Я знаю, что не должен так поступать, знаю, у нас теперь здесь дети…
– Что? – сказала Джози, поледеневшим голосом.
– Я просто сказал. Я должен снова снять немного денег для Надин. Я дал ей меньше, потому что дети здесь, но я должен прибавить.
– Потому что твоя дочь велела тебе это сделать?
Он вздохнул:
– Отчасти да, если быть честным. И к тому же, теперь, когда у тебя есть работа…
Джози высвободилась из его объятий.
– Я не могу поверить в такое.
– Что случилось?
Она ухватилась за край раковины и смотрела вниз – на струйку крови, медленно стекающую с ее пальца.
– Ты говоришь мне, что мои деньги помогут платить за твоих детей, так что ты сможешь дать больше своей бывшей жене, которая отказывается работать?
– Я заплачу за Руфуса, – ответил Мэтью. – Если это будет необходимо.
Джози открыла кран с холодной водой и сунула палец под струю. Она дрожала всем телом.
– Я не прошу у тебя ни пенни для Руфуса.
– Я знаю.
– И он вежлив с тобой. Он мил. Ты знаешь, какой он. И, несмотря на то, что…
– Не надо, – сказал муж, обнимая ее сзади. Джози прижалась к раковине.
– Прошу, не прикасайся ко мне.
Он убрал руки.
– Я веду себя порядочно, – проговорил Мэт. – Я приноравливаюсь ко всем этим требованиям и делаю все, что в моих силах.
– За исключением того, что касается меня, – сказала Джози. Она закрыла кран и завернула свой палец в кусок бумажного кухонного полотенца. – Я ничего не требую. Потому ничего и не получаю. Я делаю все для всех, и никто даже не думает, что нужно мне. А такое отношение меня обижает.
– Я думаю…
– Но ты ничего не говоришь им. Ты просто ждешь от меня, чтобы я посочувствовала тебе, ждешь, чтобы я представила, что приятно тебе. А сам даже не пытаешься хоть раз подумать, что будет хорошо для меня.
Дверь на кухню открылась. Там стоял Руфус, держа свой учебник по математике. Он посмотрел на них.
– Ой, – сказал мальчик.
Джози проговорила:
– Заходи, дорогой.
– Это математика, – сказал Руфус. – Я не могу решить… – он замолчал.
Мэтью отошел от Джози.
– Тебе помочь?
Руфус с сомнением посмотрел на него. Отчим уселся за кухонный стол.
– Давай сюда.
Мальчик медленно подошел к столу. Он положил учебник перед Мэтью и отступил назад.
– Я тебя не укушу, – сказал Мэтью. – Я разбираюсь в математике. Пожалуй, только в этом.
Руфус подошел немного ближе. Джози наблюдала за ними.
– Покажи мне.
– Тут, – сказал Руфус. Он наклонился вперед, показывая ему пример, почти коснулся плечом отчима. Это была сцена, о которой Джози так долго мечтала – возможно, первый спокойный и незаметный шаг на пути к некоторому подобию отношений между двумя людьми, которые были ей дороже всего на свете. Но сейчас она оставалась равнодушной, наблюдая за ними и ничего не ощущая. Ничего. Душа была опустошена, не способна воспринимать в этот момент ничего хорошего, лишена способности чувствовать радость, даже любовь. На лице Джози отразилась не любовь, а ярость и отчаяние, которые переполняли ее теперь с такой силой.
– У меня болит голова, – сказала она.
Ни сын, ни муж никак не прореагировали. Их головы были наклонены.
– Думаю, ты понял это задание неверно, – сказал Мэтью. – Вот что поставило тебя в тупик…
– Я иду наверх спать, – заявила Джози. – Если ты посыплешь тертый сыр на то блюдо и разогреешь его десять минут в духовке, то ужин готов.
Руфус быстро взглянул наверх, выражение его лица было отрешенным.
– Верно, – проговорил он.
– Увидимся позже, – сказала Джози. Она вышла из кухни и поднялась по лестнице мимо закрытой двери Бекки в свою спальню. Потом легла, не снимая обуви, и дала себе вволю наплакаться.
Должно быть, прошло часа два. Она, видимо, заснула сразу, потому что слегка замерзла, а слезы на щеках засохли солеными полосами. Это были слезы жалости к себе, возможно, слезы гнева и, конечно, же – бессилия.
Джози лизнула свой непораненный палец и стерла им следы слез. Потом повернула голову. На маленьком прикроватном столике со стороны Мэтью стоял телефон. Она могла дотянуться до него и взять трубку. Можно позвонить своей матери или подруге Бет, а потом потребовать и, вероятно, получить от них и время и участие, – по крайней мере, пока говорит, изливает все мысли и чувства, которые пришли на ум. Эти мысли овладели ею полностью с тех пор, как появились они – дети Мэтью.
«У меня не было выбора, – скажет Джози, представляя, как ее мать, Элейн, слушает ее. – Разве он есть? Только взять их к себе. Я так и поступила. И мы не могли по настоящему поговорить о них, ведь не было времени подготовиться, во всяком случае, для меня. Я так боюсь быть несправедливой, но я все время несправедлива. Я люблю Руфуса, я не люблю их. Не могу любить! Как можно полюбить детей, если каждое их действие направлено на то, чтобы проигнорировать или обидеть меня? Раз они так настаивают на любви родной матери – порочной матери? Почему они настаивают? Почему всю свою преданность они дарят ей, а не мне – и так каждый день? И теперь, – Джози слышала, как внутри нее поднимается гневный голос, – я должна ухаживать за ними, заботиться о них, как мать! О, боже, не как настоящая мать, а лишь ее замена. А расплачиваюсь перед ними за все. Мэтью не может и не хочет этого понять, ведь они – его дети. Он не видит, как я страдаю».
Слезы снова полились у нее из глаз. Она перевернулась на бок и прижалась лицом к подушке. Нельзя, нельзя снова плакать. Нельзя даже звонить по телефону. Не следует выплескивать этот котел чувств даже перед испытывающей сочувствие матерью. А если рассказать обо всем только Бет, будет еще хуже.
«О, – скажет Бет. – Мне жаль. Какое это для тебя разочарование!»
В ее голосе будет особая нотка, та интонация, которую Джози не любила. Ее можно принять за легкий намек на триумф, превосходство. «Ты же знала, что у него дети, когда выходила за него». Элейн начнет сразу волноваться: «Мне стоит приехать, родная? Ты хочешь ко мне на пару дней? С Руфусом все в порядке? Как дела у внука?»
Джози достала из ящика прикроватной тумбочки платок и высморкалась. Потом села на постель. Она не просто чувствовала оцепенение и небольшой озноб. Было ощущение нечистоплотности, неопрятности, словно касалась чего-то грязного, гнусного.
Женщина опустила ноги на пол и сунула их в тапки. Она пойдет в ванную, прежде чем все дети поднимутся наверх, примет душ и вымоет волосы. А потом спустится вниз в домашнем халате и приготовит чай, попытается быть приятной, ровной.
Она встала и потянулась. Бекки включила музыку в своей комнате. По крайней мере, девочка была жива.
Джози вышла на галерею. Дверь в комнату Бекки была открыта, свет включен. Дверь в ванную возле ее комнаты плотно затворена, оттуда и исходил звук музыки вперемешку с шумом воды. Бекки оказалась в душе.
Рори прижал ладонь к включенному под одеялом фонарику, сжав пальцы. Вспышка сверхъестественно загоралась огненно-красным. Он убрал ладонь от фонарика и посветил им из-под одеяла на кусок стены, потом выше – над своим футбольным плакатом – на потолок. Там зигзагом шла трещина.
– Руфи? – позвал он.
Тишина. Он направил луч фонарика от потолка по дугообразной траектории, пока не осветил кровать Руфуса, мальчика под одеялом, его голову с густыми прямыми волосами, которые торчали, как если бы их хозяин не причесывался.
Руфус лежал, как обычно, спиной к Рори. Луч фонарика выхватил его шею, ухо и темно-синий воротник пижамы.
– Ты спишь?
Тишина. Рори не знал, почему, но просто хотел разбудить Руфуса. Он думал, что может что-то сказать. Правда, не знал, что именно, но просто думал, что будет хорошо, если сводный брат проснется тоже и перевернется лицом к нему. Он всегда думал о Руфи как о маленьком плаксивом ребенке, по сегодня вечером на кухне за ужином с ним, отцом и Клер, брат оказался нормальным и клевым. Все они ели то, что оставила Джози, и немного дурачились. А Мэтью, несмотря на то, что выглядел усталым, не обращал на них внимания и никого не одергивал. Все в этот вечер без Бекки и Джози ощущалось по-другому. Казалось, можно говорить, что хочешь, и неважно, будешь ты есть или нет. И они съели все, что оставила мачеха. Рори и Клер даже поссорились из-за последней печеной картошки, и когда Мэтью отдал ее Руфусу, тот сказал, что не может съесть. Тогда отец усмехнулся, разрезал ее надвое и отдал им. Потом они устроили водную баталию, когда мылись. Папа заставил их вытереть пол, и Рори не слушался. Точнее, не то что не слушался, а просто толкал швабру по сторонам и пытался намочить ноги Руфусу. А Руфи орал и попрыгивал, но по нему было видно, что он тоже не против забавы. Все прекратилось только тогда, когда пришла Джози – в своем домашнем халате, с распущенными по плечам волосами, отчего ее лицо выглядело белым как бумага. Мачеха была раздражена, это стало видно. Будто бы без нее сделалось все, что ей не удавалось. Мэтью показал ей пустые тарелки, и она кивнула головой. Потом поставила чайник и стояла спиной к ним – ждала, пока закипит. На кухне вдруг стало как-то по-настоящему тихо. И неловко.
Рори пустил луч фонарика по лежащему Руфусу, потом – еще раз. Сводный братишка казался расслабленным, словно он действительно спал, а не притворялся. Его мокрая обувь стояла возле батареи, а рядом висел свитер Рори с «Ньюкасл Юнайтед», который тоже намок.
Рори выключил фонарик. Этот вечер был необычен, поскольку оказался нормальным. Не отличным, просто нормальным.
Мальчик развернулся и взбил свою подушку. Было весело.
