Текст книги "Сделай погромче"

Автор книги: Джо Мино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Восемнадцать

«Хронология жизни Бостонского душителя» – которую я нарыл в книге, что дала мне Дори, потому что Майк был то ли слишком подавлен, то ли слишком занят, сюсюкая с Эрин Макдугал, и весь выпускной проект лежал на мне, – не предоставила особой пищи для размышлений.

4 янв. 1964 – мисс Мэри Салливан, девятнадцати лет, последняя из одиннадцати жертв, найдена мертвой, предположительно убита в своей квартире в квартале Бикон-Хилл в Бостоне.

4 марта 1965 – Альберт Десальво, рабочий, отбывающий срок за вооруженное ограбление и различные преступления сексуального характера, признает себя виновным в совершении одиннадцати убийств, приписанных Бостонскому душителю, а также двух других. Однако он так и не был осужден ни за одно из убийств.

25 нояб. 1973 – Десальво убит в тюрьме сокамерником.

Но затем я нарыл вот что:

Еще будучи мальчиком, Альберт Десальво хвастался тем, что может эякулировать пять или шесть раз в день. Впоследствии он женился на женщине, которая не в состоянии была удовлетворить его постоянную потребность в сексуальном контакте. Бостонский душитель совершал свои убийства в 1962–1964 годах. Жертв обычно находили убитыми в их собственных квартирах, изнасилованными и связанными предметами собственной одежды. Для стиля Бостонского душителя была характерно то, что он оставлял обнаженные тела в очень тщательно продуманных и зачастую непристойных позах, с завязанными на их шеях в декоративной манере орудиями удушения.

Как это изменило Америку? Вот уж не знаю. Я думал, может быть, люди вынуждены были, ну, подавлять сексуальные желания и, типа, боялись, и были такие мужчины, такие люди типа животных с этими яростными сексуальными порывами, знаете, потому что, если честно, именно так иногда чувствовал себя я. Чувствуя себя безумным, я все время думал о сексе и мастурбировал как сумасшедший. В смысле, иногда мне становилось страшно, правда, как будто это психическая болезнь или что-то в этом роде, и я боялся что, может быть, люди видят, о чем я фантазирую, видят, какой я выродок, потому что думаю обо всяком непотребстве. В общем, еще я нашел вот какую странную информацию о серийных убийцах вообще, из другой книжки Дори:

Подавляющее большинство серийных убийц – гетеросексуальные мужчины европеоидной расы, в возрасте от двадцати до сорока лет, имеющие проблемы в сексуальной сфере и низкую самооценку.

Ну точно как мы с Майком! Еще я нашел вот это:

В детском возрасте серийные убийцы могут получать удовольствие от истязания животных, поджогов и обычно страдают хроническим энурезом. В подростковом возрасте многие серийные убийцы переносят травму головы и страдают от алкогольной и/или наркотической зависимости. Также для них характерно сильное чувство отчуждения, отсутствие непосредственного окружения.

И опять-таки это вполне мог быть Майк, я, или даже Дори, не знаю. Думаю, в этом было все дело. Как будто эти серийные убийцы чувствовали себя неприспособленными к жизни, и им было за это стыдно, что только ухудшало ситуацию, и вроде как, поскольку эти серийные убийцы были одиночками и убивали людей и все такое, это, вероятно, сделало Америку более недоверчивой, знаете, вроде как люди стали тогда более замкнутыми и отчужденными и все такое. Принадлежать чему-то, чувствовать себя частью чего-то, или быть с кем-то, кто по-настоящему тебя понимает, было очень важно, наверное, и, может быть, вот как это изменило Америку – заставив людей не доверять друг другу, беспокоиться, и в результате, вероятно, ослабив их связь друг с другом, а потому все ухудшалось и ухудшалось, пока вся Америка не стала такой, как наш район, где люди друг с другом даже не разговаривают. Может, это идиотизм – думать о таких вещах, типа серийных убийцах и одиночестве и обо всем прочем, не знаю. Может, лучше об этом не знать. Может, лучше просто продолжать верить, что все в порядке, даже когда каждую минуту может случиться что-то по-настоящему страшное.

Девятнадцать

По ошибке я взял футболку Дори. Сейчас я понимаю, что это и стало причиной. Я испугал ее, потому что случайно взял ее футболку, и, может быть, это заставило ее думать, что у нас все серьезно, даже не знаю. Мы были в ее комнате, и я целовал каждую родинку на ее спине, одну за другой, будто давая им имена, когда пришла ее мама. Мы услышали, как она звенит ключами и отпирает дверь, и распахивает ее. Потом она, должно быть, уронила пакет с продуктами, раздался звук бутылок и банок, падающих на пол, и она пробормотала: «Черт, черт, черт!».

Ровно через секунду я уже стоял посреди комнаты, штаны застегнуты, ботинки обуты, носки в карманах, но я никак не мог найти свою белую футболку. Мама Лори кашлянула и снова выругалась, роняя внизу банки.

– Моя футболка, – сказал я.

– Вот, – прошептала Дори, вручая мне свою футболку, серую футболку «Iron Maiden», с надписью «Где-то во времени». Я натянул ее через голову, Дори открыла окно, подняла жалюзи и подтолкнула меня.

Два дня спустя мы сидели у Майка в подвале и смотрели старый сериал, вдвоем с ним, и пришла Дори, очень грустная, глаза маленькие и сощуренные. Она села рядом со мной и вздохнула, ткнула меня в бок и сказала:

– Надо поговорить.

– Хорошо, – сказал я, ткнув ее в ответ. – Говори.

– Нет, наедине.

– Ладно, – сказал я. Я взял свою куртку и пошел за ней наверх. Было прохладно, хотя стояла уже середина апреля, влажно и дождливо, темнело.

– Ну? – сказал я.

– Отдай мою футболку.

– Чего? – спросил я. – Почему?

– Она не может быть у тебя, – сказала она.

– Ладно, – сказал я тоном обороняющегося.

Дори опустила глаза, и поскольку она была высокая, мы встретились взглядами. И она заплакала.

– О боже, – сказала она.

– О боже – что? – спросил я.

– О боже, боже, боже, – и она прямо-таки разрыдалась. Я хотел было взять ее за руку, но она скрестила руки на груди, покачав головой. – Боже, боже, боже, прости.

– За что? Дори, ты меня пугаешь.

– О боже. Ладно. У меня есть парень. В смысле, у меня был парень, и я собираюсь к нему вернуться. О боже, прости меня.

– Что? Кто? Кто он, черт возьми?

– Кен. Его зовут Кен.

– Чувак с тачкой? С твоей работы?

– Он там больше не работает. Он учится.

– Черт! Вот черт, я не могу поверить, черт возьми, что все это со мной происходит, – сказал я, закрывая лицо руками.

– Прости, Брайан. Правда, прости. Я хотела сказать тебе раньше.

– Это когда же, интересно? Когда мы трахались?

Дори опустила глаза, краснея, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

– Этого не должно было случиться. Он, он ничего об этом не знает.

– Какого хрена ты тогда до сих пор с ним встречаешься? – спросил я.

– Я не знаю, – сказала она. А потом она сказала самую странную вещь из всех, что мне доводилось слышать от девчонки: – Он сказал, что женится на мне. – И она убежала, вот так вот просто. Вот так вот тупо, быстро, нелепо, вот просто блин так.

Позже мы с Майком сидели, накурившись, в подвале, и пришла Эрин Макдугал, и когда я увидел, как они целуются, меня затошнило. Мы все сидели на полу, и я пытался сам с собой гадать на спиритической доске, спрашивая ее: «Нравлюсь ли я все еще Дори?» и «Будем ли мы с Дори снова вместе?», но хренова стрелка всякий раз неотступно скользила к «нет».

Двадцать

Дня два спустя Майк напрочь остриг волосы, потому что у Эрин Макдугал умер папа, и нам всем предстояло идти на похороны. Никто не мог поверить в то, что он постригся, может быть, даже он сам. Когда на следующий день я увидел его в школе, то не мог, черт возьми, удержаться от смеха. В смысле, я понимал, почему он это сделал, но когда я увидел его таким – темно-рыжие волосы не были больше ровной волной, сбегавшей к лопаткам, а были короткими и расчесанными, с прямым пробором, как у какого-то отличника из пригорода с мирным названием Лесной парк или Фруктовый сад или Родниковая поляна, какого-то блин пай-мальчика, у которого имя и фамилия начинаются с одной и той же буквы, типа Джон Джастис или Гари Грант, в общем, когда я увидел его уши, которые годами никто не видел, – я не мог не подавиться от смеха. Без своих длинных волос он выглядел в точности как все они. Которых всех в жопу.

Я имею в виду, Майк постригся по очень уважительной причине. Как я говорил, они встречались с Эрин Макдугал, и довольно регулярно, ну знаете, «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год». В смысле, у них все было типа серьезно. И случилось это, понимаете, за одну ночь. Как-то вечером мы с Майком сидели у него в подвале и обсуждали, кого лучше было бы трахнуть, Спящую красавицу или Литу Форд, и почему, и уже на следующий день, как по волшебству, мы, казалось, нашли девчонок, которые были абсолютно точно так же одиноки, как и мы. В смысле, я нашел кое-кого, но, как сказать, Дори бросила меня, и теперь у нее был настоящий будуще-прошлый бойфренд, некий чувак по имени Кен, у него имелась офигенная тачка и работа и все такое, так что со мной было покончено. Но у Майка и Эрин Макдугал все, похоже, было серьезно – они «встречались», или как это там называется. Ее знали как девочку с «невидимыми» родителями. Знаете, потому что ее мама работала по ночам, а папа был прикован к постели. Как я уже сказал, у папы была эмфизема, и он был прицеплен ко всевозможным кислородным резервуарам и сердечным датчикам, и случись чего, бедняга едва ли смог бы сам спуститься со второго блин этажа.

В общем, Майк постригся, потому что папа Эрин умер, что не стало ни для кого особым сюрпризом, я уверен. Я видел его всего лишь однажды, да и тогда лишь одно мгновение: мы с Майком за несколько недель до этого зашли к Эрин, и я взглянул наверх, где кончалась лестница, и увидел седого мужчину в белом халате, направляющегося с капельницей в ванную оттуда, где, по всей видимости, должна была находиться его спальня. Он не видел меня, и у меня осталось чувство, что вот так, наверное, наблюдают за каким-нибудь очень тихим животным, занятым своим делом, вроде очень хрупкой птицы, строящей гнездо, понимаете, или чистящей перышки. Возможно, то, что я смотрел на него снизу, заставило меня тогда подумать, что он как будто житель какого-то иного места, понимаете, не отсюда, он был частью чего-то древнего, чего-то неуловимого, чего-то такого, с чем мне еще не приходилось сталкиваться, к чему я только-только начинал приближаться. Лори разбила мне сердце, и теперь я ощущал все и думал обо всем по-новому, грустно и странно.

Майк, Ларри с чудовищными угрями, я и парень по имени Эдди, который вообще не знал Эрин или ее папу, но уговорил нас помочь ему сбежать с уроков, – всех нас отпустили после третьего урока по уважительной причине. Забавно было, что этот Эдди пошел с нами на похороны не потому, что ему хотелось, а потому, что в последнюю минуту он осознал, что поскольку ему не надо возвращаться на занятия, то и заняться ему больше нечем.

Заупокойная служба проходила в церкви святого Кахетана, со священником и всеми делами. Собралась вся многочисленная ирландская семья Эрин, все было очень быстро, очень напыщенно и очень неловко – во всяком случае для нас. В конце, когда родственники усопшего стали расходиться и гроб покатили к выходу, Эрин завопила. Она стояла где-то впереди, и Майк посмотрел на меня в ужасе. Никто из нас не знал, что делать. Я потянул Майка, и мы стали пробираться вперед, и Дори – моя Дори – была уже там, она гладила волосы Эрин и говорила: «Ты справишься с этим, ты справишься с этим», и я подумал: Откуда она знает?Дори была всего лишь ребенком, как и все мы, пусть высоким, грубым и распущенным, но ребенком. Но почему-то, услышав, как она говорит это, и увидев выражение ее карих глаз, и как ее рука гладит мягкие светлые волосы Эрин, я понял, что она права. Ты справишься с этим. Ты справишься с этим.

После службы мы вместе со всей процессией поехали на кладбище в синей «тойоте» Ларри с чудовищными угрями, в которой вместо заднего стекла был установлен кусок прозрачного пластика. У машины этой было только два достоинства, первое из которых – то, что она принадлежала Ларри с чудовищными угрями. По всей видимости, он накопил на нее, проработав все лето в том же месте, что и Майк, в «Дибартола пицца». Ларри с чудовищными угрями вынужден был терпеть свои ослепительные прыщи. Он упустил шанс переспать с Каролин Стибер, которая из-за родимого пятна над правым глазом – сама она считала его непростительным, я же находил красивым – была одной из самых доступных девочек из католической школы. Хуже того, чтобы накопить на машину, Ларри с чудовищными угрями вынужден был снова и снова выслушивать, как его босс, который играл в группе, перепевающей Kiss, описывает всех траханных им женщин в деталях, например «Она могла бы отсосать весь хром с бампера».

Второе достоинство машины: в ней была исправная магнитола. Ларри с чудовищным прыщами вставил кассету, и зазвучал тихий, печальный реквием «Металлики» Fade to Black.Все промолчали. Это был саундтрек к худшему дню на свете, и после вида воющей Эрин от такой песни всем сделалось жутко. Ларри перемотал вперед, и началась другая песня.

«Хочу тебе сказать!» Дан-дан! «Я убил твою малышку!» Дан-дан! «Не так уж много она значит, она уже мертва!»

Это была Last CaressMisfits, песня, которую так часто в полном отрыве слушала Гретхен, она была очень мажорная и в каком-то смысле даже жизнеутверждающая.

«Милая сладкая смерть, я жду твоего дыханья, одна сладкая смерть, последняя ласка».

В эту секунду, пока Ларри парковал свою «тойоту» в один ряд с остальными автомобилями, мне пришла в голову чудовищная мысль: Я все еще жив.

Я все еще жив. Майк Мэдден, мой друг со своей ужасной стрижкой, все еще жив. И Ларри с чудовищными угрями, со своими чудовищными угрями и дерьмовой машиной, и даже этот Эдди. Мы все еще живы.

Меня охватил невыразимый восторг, радостная дрожь пробежала от шеи до самых пальцев, и сердцу захотелось заорать: Мы – молоды! Мы победили эту штуку – смерть! Вы ушли, и вы были храбры и добры, и вы были лучше нас почти во всем, но каким-то чудесным образом мы нашли тайный путь! Это не конец! Дори не разобьет мне сердце, потому что мы нашли выход! Мы все еще живы, и мир жив, и все мы должны петь!

В это мгновение «тойота» въехала в ворота кладбища, и в лязганье их металла звучало: Этот мир – сплошное безумное кладбище, во всех на хрен смыслах. Но вы все еще живы.

И вот именно с этим чувством я прожил еще с неделю после того, как Дори меня бросила.

Двадцать один

В общем, не знаю, с чего бы это, но я решил пройти мимо дома Гретхен. Чувствовал я себя с переменным успехом – в основном, надо сказать, погано. Майк все возился с Эрин Макдугал, а она была какая-то нервная после смерти папы, и все такое, и Майку приходилось следить за тем, как он блин выражается, и, короче, я снова почувствовал себя одиноким и в результате решил пройти мимо Гретхен, и увидел перед домом ее отстойный «форд-эскорт», и сказал себе: Какого хера,и поднялся на крыльцо и позвонил в дверь.

Мистер Д. открыл дверь и, просияв, хлопнул меня по плечу и сказал: «Боже ты мой, приятель, где же ты пропадал?», и я кивнул и усмехнулся, на нем был все тот же фартук «поцелуй повара», и он спросил, не хочу ли я пива, и я сказал: «Спасибо нет», и он подмигнул мне и указал наверх, и я стал медленно подниматься по лестнице, вслушиваясь в песню Christmas VacationDescendents, орущую в комнате Гретхен, и когда я постучал, никто не ответил, так что я просто взял и вошел.

А Гретхен лежала на животе, лицом к стене, и ее магнитофон орал на полную, и я решил подкрасться к ней и заорать что есть мочи в самое ухо. Гретхен подскочила в постели, матерясь и размахивая учебником, и вдруг замерла.

– Господи боже, Брайан, ты не можешь вот так вот входить ко мне в комнату. Черт, тебе повезло, что я не дала тебе по яйцам. Я уж решила, что это какой-нибудь извращенец-педофил.

– Ну прости, прости. Я стучал вообще-то, – сказал я, смеясь. – Мы, кстати, давно не виделись.

– Мне было некогда, – сказала Гретхен, возвращаясь к домашнему заданию. Волосы у нее были теперь платиновые, в смысле, розовый почти совсем смылся.

– Да, мне тоже. Я тоже, наверное, был занят. Типа того, – сказал я, нервно глядя в пол. – Ну, я так зашел, проведать тебя.

– Я же сказала, мне некогда, – сказала она как-то зло.

– А, ну ладно, круто. Как Тони? – спросил я, глядя в пол.

– Полагаю, отлично, – сказала она.

– Вы все еще… ну… встречаетесь?

– Типа того, – сказала она. – Когда он звонит мне.

– Конечно. Ладно. Ну, вот собственно, все. Я просто, ну, зашел сказать привет.

– Ладно, – саркастически сказала она. – Привет.

– Ладно.

У двери я остановился и обернулся, улыбаясь. Сложив указательный и средний палец в V, я приблизил их к лицу и снова улыбнулся. «Да здравствует планета Нав-о-нод!» – сказал я.

– Это еще что за хрень? – спросила она.

– Ну помнишь, планета Нав-о-нод и все такое.

– А, да. – Гретхен сделала тот же жест и улыбнулась в ответ. – Да здравствует планета Нав-о-нод.

Уже выходя, я остановился и сказал:

– Эй, Гретхен, ты чем-то занята вот прямо сейчас?

– Я делаю чертово домашнее задание, – сказала она, вздыхая.

– А. – Я постоял еще мгновение, не говоря ни слова.

– А что? – спросила она.

– Ну не знаю, – сказал я. – Может, покатаемся? – Она взглянула на меня и хрен знает почему я почувствовал, что вот-вот заплачу, и подумал: Если она скажет: отвали, я больше никогда не заговорю с ней, это будет конец, потому что тогда она мне никакой не друг и никогда не была им,и она вроде как грустно мне улыбнулась и сказала:

– Я слышала, эта Дори бросила тебя, – и я сказал:

– Да. Бросила.

– Хорошо, – сказала она. – Дай мне только одеться, – и я вышел в коридор и закрыл дверь, чувствуя, как только что Гретхен от чего-то спасла меня. Наверное.

Двадцать два

Ладно, решил я в конце концов, пошло все на хрен, стригусь.

Я сидел у Майка, дожидаясь, пока Дори придет за своей чертовой футболкой «Iron Maiden», и сказал себе: Блин, чего я тут рассиживаюсь, как придурок?и вытащил машинку для стрижки волос, снял с нее пластиковый предохранитель, вставил вилку в розетку и нажал на пуск. Я сидел напротив идиотского коллажа, выигранного Майком в луна-парке, на котором был изображен Рэнди Роадс, бывший гитарист Оззи, ныне покойный, зашедшийся в бешеном соло на гитаре, охваченной огнем. Я поднес машинку к волосам и почти уже приступил, когда вошла Дори. Она огляделась и спросила: «Где Майк?», и я указал в сторону его обитой деревянными панелями комнатки, где он совершал ежедневную процедуру телефонного сюсюканья с Эрин Макдугал.

Дори посмотрела на меня, прищурилась и спросила: «Принес?». Я, кивнув, отложил машинку, вытащил футболку из рюкзака и протянул ей. Мама выстирала ее и аккуратно сложила, решив, что это моя, но футболка все равно почему-то пахла, как Дори. Она взяла ее и сказала:

– Спасибо, что постирал.

– Да не за что. Это мама.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Я в порядке? – прошептал я. – Нет. А ты как думаешь? Я в порядке? – пробубнил я себе под нос.

– Мне это тоже нелегко, – сказала она, глядя в пол. Такая высокая, такая красивая, волосы идеально обрамляют лицо.

– Тогда забудь, – сказал я. – Давай считать, что мы все еще встречаемся.

Дори продолжала стоять, полуулыбаясь, затем покачала головой.

– Мы никогда не встречались. Я должна была встречаться с ним.

– Что, он там снаружи тебя ждет? – спросил я.

– Нет, он за мной заедет.

– Когда?

– Ну не знаю, через десять минут.

– Почему через десять минут? – спросил я.

– Потому что я так ему сказала.

– Но почему ты сказала своему парню заехать через десять минут, если ты живешь в полминуте отсюда?

– Не поняла вопроса, – сказала Дори.

– Почему ты сказала десять минут, если ты только зашла за своей дурацкой футболкой?

– Ну не знаю. Просто сказала.

– Чтобы забрать футболку, хватит и минуты, верно?

– Не знаю, – сказала она, чуть не плача, вроде.

– Так почему ты сказала десять минут?

– Хотела поговорить с тобой и убедиться, что ты в порядке.

– Хотела убедиться, что я в порядке? На это не надо десяти минут.

– Ладно. Я хотела убедиться, что мы по-прежнему друзья, – сказала она.

– О, конечно, мы по-прежнему друзья, – резко сказал я.

– Зачем ты так со мной? – спросила она.

– Зачем ты так со мной? – сказал я, и на глаза у меня навернулись слезы.

– Я не знаю, что мне делать, – сказала она. – Правда. Ты мне нравишься, и Кен мне нравится, и он был моим парнем почти год, так что, наверное, я должна быть с ним.

– Отлично, – сказал я. – Рад за Кена.

– Отлично, – сказала она, вытирая слезы.

– Так почему ты сказала ему десять минут? – снова спросил я.

– Почему ты все время спрашиваешь?

– Потому что, мне кажется, тебе захотелось прийти сюда, а вовсе не ехать с ним.

– Чего-чего?

– Мне кажется, ты не хочешь быть с ним. Ты хочешь быть со мной, но ты трусишь.

– Мне надо идти, – сказала она и стала подниматься по лестнице.

– Дори, постой, – сказал я.

– Что?

– Просто постой.

– Зачем?

– Пожалуйста, – сказал я, и она посмотрела на меня и покачала головой, и взбежала наверх. Я немного постоял, уставившись в точку, где она только что стояла, и мне хотелось расплакаться, и тогда вошел Майк и положил руку мне на плечо, и сказал: «Мне жаль, приятель», и уставился в ту же точку, что и я.

– Майк, – сказал я, поворачиваясь к нему, – сделай для меня кое-что.

– Конечно, что?

– Окажи мне услугу.

– Разумеется, приятель, что ты хочешь?

– Мне нужно, чтобы ты помог мне выбрить на голове полосы.

– Чего? Чувак, это же будет уродство.

– Я серьезно, – сказал я. – Мне нужны полосы на голове.

– Зачем? – спросил он.

– Потому что так поступают друзья, Майк.

– Это будет глупо выглядеть, – сказал он.

– Мне плевать.

– Мне тоже плевать, – сказал он. – Хрен с тобой, я попробую.

Я подошел к столу и вручил ему машинку для стрижки волос, и уселся на металлический складной стул.

И он сделал это за какие-нибудь пять минут, прямо у себя дома, роняя мои волосы на пол меж двух диванов, и не знаю почему, я чуть не плакал, и когда он закончил, это было просто охуенно: по три прямые линии на каждом виске. Я долго смотрел в карманное зеркальце, которое Майк стащил у мамы, и наконец сказал: «Если хочешь, я дам тебе пару баксов». И он сказал: «Просто вспомни об этом в следующий раз, когда мне понадобится занять у тебя денег». И я сказал: «Я не забуду, приятель», и снова посмотрел в зеркальце, и одна из линий на левой стороне была вроде как кривовата, но это ничего, подумал я, наверное.

На следующий день в школе люди обалдели. На первом уроке, религиоведении, брат Лор-бус избегал смотреть на меня, а на втором брат Хэнлан, учитель химии, нахмурившись, покачал головой и сказал: «Не уверен, что такая прическа соответствует понятию «надлежащий внешний вид», и я ответил: «Но она короткая», – и он сказал: «Дело не только в этом», – и сразу же после второго урока меня вызвали к мистеру Грегору, руководителю профподготовки, усатому, с черными зачесанными назад волосами, который объяснял все в терминах какой-то аллегорической футбольной игры, и уследить за ним было невозможно. Он посмотрел на меня и спросил: «У тебя в домашней команде все в порядке?»

– Все отлично, – сказал я, хотя, как я говорил, папа с мамой вот уже месяцы не спали в одной постели. – Все отлично, – повторил я.

Мистер Макгрегор кивнул, сделал какие-то пометки в моем личном деле и отпустил меня. Когда я широким шагом, улыбаясь, вышел из его кабинета, флуоресцентные лампы в коридоре ярко высветили тонкие наголо выбритые полоски на моей голове. Какой-то новичок уставился на меня, вроде как усмехаясь, я послал ему угрожающий взгляд, и он, кажется, испугался. По пути на третий урок меня остановил брат Карди, злодей, отвечающий за дисциплину. На нем была черная сутана с белым воротничком, седые волосы коротко по-армейски острижены, а мясистые руки скрещены на груди, пока он разглядывал меня, качая головой.

– Нет, сэр, – сказал он, закончив инспекцию. – Такая прическа не пройдет.

– Но волосы же короткие, – сказал я.

– Вы выглядите, как член банды, – сказал он.

– Я не член банды. Это как у футболиста, Брайана Босворта.

– Футбольный сезон давно закончился.

– Но я только что так постригся, – сказал я.

– Мне жаль, молодой человек. Либо вы сами как-то избавитесь от этих полосок, либо я побрею вашу голову целиком, в своем кабинете прямо сейчас.

Я уставился на этого хрена, самодовольного и благочестивого, скрестившего огромные руки прямо перед моим лицом, и подумал о том, как отчаянно мне хотелось эту чертову прическу, о том, как она могла изменить меня, спасти все, и как в результате Дори ушла от меня к парню, с которым была и так, и о том, что прическа моя не продержалась блин и дня, потому что никакая прическа не спасла бы меня и не сделала бы из меня кого-то, кем я не был, и вдобавок я чувствовал себя уже достаточно униженно, так что когда он сказал: «Мне жаль, молодой человек. Либо вы сами как-то избавитесь от этих полосок, либо я побрею вашу голову целиком, в своем кабинете прямо сейчас», я только кивнул и сказал:

– Валяйте, брейте, – и вот что случилось с моими волосами. Вот так вот просто. Они все исчезли. Вот так вот просто.