Текст книги "Сделай погромче"

Автор книги: Джо Мено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Может, ты споешь ей сегодня, Брайан, – ухмыльнулась Гретхен.

– Может, ты отъебешься со своими комментариями. Это, между прочим, были самые долгие отношения в моей жизни, – сказал я, надувшись.

Мы кружили по длинной, извилистой дороге, обсаженной по краям деревьями, пока наконец не нашли нужный дом. Мы припарковались у входа, я и Гретхен, ее розовые волосы подняты вверх иглами и блестят, на шее – черная удавка с шипами, серебряные цепи свисают с запястий, черная тушь и черная помада и перламутровые тени на веках. Она выглядела секси – не миловидно, а как порно-звезда, что ли, – но ей хотелось еще разок посмотреться в зеркало. Мы сидели в блистательном «эскорте», и Гретхен подправляла на губах помаду, и больше всего на свете мне хотелось схватить ее и поцеловать; мне хотелось тискать и ласкать ее прямо в машине, но я не стал. Вместо этого я наблюдал, как она вытаскивает из сумочки бумажный платок, кладет между губ, а затем сминает его, отпечаток своих горячих губ, поцелуй, который, может, достался бы мне, не будь я таким слюнтяем. Но вот и все – я проебал неплохой шанс. Мы вышли из машины и направились к дому, а я засунул руки в карманы на хрен.

Что до этого пригородного дома: он был белый и большой – этажа три, кажется, – с гаражом на две машины плюс идеальный свежезасеянный газон с навороченной встроенной системой орошения, которую я заметил сразу, потому что, эй, я ведь стриг газоны, а это был как раз тот самый пригород и все такое. Порядка двадцати паршивых панковских машин было припарковано у дома вдоль улицы, которая представляла собой замкнутое пространство, с обеих сторон окруженное этим толстым, черным, отливающим металлом, забором. Еще машин восемь было припарковано на подъездной дорожке, и какие-то ребята вытаскивали с задних сидений и из багажников усилители, гитары, ящики с пивом. Дверь гаража была поднята, и за парнем лет одиннадцати на вид – маленьким, тощим, прыщавым, с оранжевыми волосами – мы проследовали через гараж, мимо новенького черного «лексуса» в маленькую прихожую и дальше вниз, в недостроенный подвал.

Он оказался в точности таким же, как все остальные подвалы, в которых мне доводилось бывать: деревянный лестничный пролет, несколько одиноких лампочек, свисающих на проводах, и стиральная машина с сушилкой позади развешенных в линию простыней. Там уже тусовалось с полсотни человек, и было жарко – конкретно жарко, – хотя под потолком и крутилось несколько вентиляторов, воздуха от них не прибавлялось.

Как я уже сказал, я был знаком с хозяйкой вечеринки, Эсме. Я не знал, настоящее ли это имя, но всегда думал, что нет, она училась в Макколи и типа дружила с Гретхен, и у нее были волосы, покрашенные в красный цвет и постриженные под Челси – знаете, длинная челка, а все остальное выбрито. Еще она носила такие крутые кошачьи солнечные очки, думаю, потому что немножко косила. Как я говорил, я с ней однажды пообжимался, типа по воле случая. Мы были на какой-то вечеринке, около года назад, и сидели на диване, болтая о всяких группах, и она сказала, что ее первой пластинкой был Appetite for Destruction Guns n' Roses, и я сказал, что это моя самая любимая пластинка, и довольно-таки скоро мы перешли к поцелуям. Потом она хихикнула и сказала: «Тебя не Даррен зовут, нет?», и я сказал: «Нет, Брайан», и мы оба засмеялись, и она записала свое имя и телефон на тыльной стороне моей ладони, а потом, как я сказал, я позвонил ей и разнервничался и соврал. Тогда больше всего на свете мне хотелось потрогать ее грудь, потому что у нее была очень маленькая грудь, и она никогда не носила лифчик, а только очень облегающие футболки, и это сводило меня на хрен с ума. Не знаю. Сейчас я думаю, что Эсме интересовалась только парнями из панк-групп, как обычно и бывает с такими девчонками. Я думал, что для того чтобы пробиться к сердцу такой вот телки, нужно быть кем-то, а я и близко не был. В смысле, блядь, я играл в школьном оркестре, если это о чем-нибудь вам говорит.

Вот и она, в точности такая, какой я ее запомнил: Эсме, сидящая на стиральной машине, пьющая пиво прямо из бутылки, с этой милой красной челкой, болтающая с Ким, которая пришла с Бобби Б, который, в свою очередь, напустил на себя, как обычно, скучающий вид. Все они помахали нам и улыбнулись, а Бобби Б. показал мне средний палец. Пока мы спускались, было слышно дребезжание гитары, вырывающееся из старых усилителей, и приглушенный далекий звук жестяных барабанов. Сначала я подумал, что кто-то вставил кассету в магнитофон со сломанными колонками, но когда мы спустились, я увидел, что это уже играют музыканты.

Группа называлась «Морлоки!» С восклицательным знаком и все такое. Это была группа того парня Джима, которого мы все знали, старшеклассника из государственной школы в Эвергрин-парк. Название «Морлоки!» они взяли из «Машины времени» Герберта Уэллса, я сам ее читал. Вообще-то они толком не умели играть и у них не было басиста – только вокалист, гитарист и барабанщик, – и настоящего оборудования у них тоже не было, и все равно, по-моему, они были группой, потому что, по-моему, группа – это не что иное, как идея, плохая или хорошая, и если у тебя есть идея, это уже только вопрос времени, будет у тебя группа или нет. Я представлял себя в металлической группе годами, и для меня это было почти такой же реальностью, как если бы это действительно случилось. У Джима была идея, и это были «Морлоки!», и он написал название «Морлоки!» на своей джинсовой куртке, и на рубашках, и даже на своих белых кедах черным маркером. Я всегда думал, что это круто, вот так повсюду писать название своей группы, несмотря даже на то, что едва ли кто-нибудь о них слышал. «Морлоки!» сыграли семь песен, одну за другой, три из них принадлежали Ramones, а остальные Джим написал об этой девчонке, Шерил Лэндри, которая застрелилась пару лет назад, песни с такими изысканными названиями, как «Крошка Рикошет» и «Я хочу быть твоей пулей!». В основном эти песни были конкретно плохие, совершенно неинтересные, но Джим с драйвом поливал пивом ребят, которые стояли поближе. Добрых десять минут я испытывал зависть, глядя, как они играют. Не потому, что они были хороши, а потому, что они были плохи, а людям все равно нравилось. Особенно девчонкам. Особенно Гретхен.

В общем, это типа разбило мне сердце, но я оглянулся и увидел Гретхен, которая держалась близко к тому углу, где они играли, и типа танцевала, закрыв глаза, как будто была одна, подняв руки над головой, и она не бесилась, как некоторые – в основном, парни, которые, имитируя карате, пихали друг друга; почти все они были моложе нас, со свежевыкрашенными волосами и цветными пятнами от краски на шеях, потому что никто не посоветовал им воспользоваться вазелином, или скейтеры в футболках своих любимых групп, типа Naked Raygun или Circle Jerks, с одной-единственной длинной прядью, свисающей на лицо. Все они были потные и смеялись, и усиленно танцевали. Я никогда не танцевал на таких подвальных вечеринках, потому что не знал, как это блин делается, так что я присоединился к Ким и Бобби Б. у стиральной машины, как обычно, просто наблюдая.

Как я уже сказал, вечеринка не была бы вечеринкой, если бы Бобби Б. не попытался устроить драку. Видите ли, Бобби Б. ненавидел панк-музыку. Он постоянно ворчал. «Где блин гитарные соло? Этим гребаным группам надо бы поучиться играть на своих инструментах», – говорил он обычно, ковыряясь в своем фургоне. Он пришел только из-за Ким, с которой снова помирился / поссорился. Панк-музыка была для них просто еще одним предметом спора, так я думаю. Я повернулся узнать, что Бобби Б. думает о «Морлоках!», и он снова показал мне фак, а затем опустил вниз большой палец, закатив глаза. «Хренов шум!» – прокричал он так громко, как только мог. Ким закрыла его рот рукой, покачав головой, но два качка с бритыми головами, блестящими от пота, успели это услышать. Эти ребята были правильные: нет наркотикам, нет курению – нет сексу? Не уверен насчет последнего. Они относились к тому типу людей, которые всегда ведут себя вызывающе, но никогда не получают за это по морде. Они были в одинаковых футболках «Minor Threat», что выглядело странно, и в штанах s&m с четырьмя сотнями молний, сходящимися у армейских ботинок. Еще у них на затылках и на ладонях черным маркером был выведен «икс», чтобы ты знал, видимо, с кем имеешь дело. Типа быть панком недостаточно, так что им поневоле пришлось сколотить собственную группу внутри целой группы на хрен. Раздражали меня эти ребята. Ну и два этих качка обернулись и злобно посмотрели на Бобби Б., толкая друг друга локтями и скрещивая на груди руки; а Бобби Б., глядя на них, только рассмеялся. Он отодвинул руку Ким и встал, оттолкнувшись от стиральной машины и пригладив волосы, которые отрастали и из-за этого все время топорщились. «У вас что, с глазами проблемы?» – спросил он, указывая пальцем то на одного, то на второго. Я сидел прямо, не шевелясь и только наблюдая.

– Да нет, это у тебя проблемы, приятель, – сказал тот, что был повыше, снова злобно взглянул на Бобби Б. и отвернулся, продолжая наблюдать за группой. Бобби Б. засмеялся, оглядываясь вокруг, и сунул руку в задний карман грязных джинсов. Вытащил правый кулак, надел кастет и стал его разрабатывать, с силой ударяя им по второй ладони. Сделав широкий шаг к тому, что был повыше, он обернулся на меня, а затем – БАЦ! – нанес ему быстрый удар в затылок. Парень осел, как будто у него разом перегорели все пробки; один удар – и все, он был в нокауте. Второй, намного ниже ростом, чем Бобби Б., сделал движение, будто собрался его ударить, но не сделал этого. Несколько незнакомых девчонок собрались вокруг лежащего парня, глаза которого закатились и подрагивали, а Бобби Б., подмигивая мне, вернулся на свою позицию к стиральной машине.

Такие драки случались на вечеринках не слишком часто, потому что в большинстве своем панки были слабаками. К ним придирались и их доставали в школе, так что большинство из них были паиньками. А Бобби Б., напротив, всю жизнь был хулиганом. Я считал его неплохим парнем, но на фоне всех этих занудных панков он вроде как превратился в отморозка. Ким и Бобби Б. начали ссориться, при этом она обиженно скрестила руки на груди, а он улыбался, пожимал плечами, качал головой, а затем закатил глаза и подмигнул мне. Как будто то, что он только что ударил кого-то кастетом в затылок, было просто одним из пунктов в программе вечера.

К тому моменту некоторые ребята уже стянули с себя футболки, потому что стало очень жарко; эти панки были совсем еще дети, тощие, еще даже без волос под мышками, но им было все равно, они бесились, танцевали, прыгали под крики Джима из «Морлоков!», бросающегося на гитариста, мулатика по имени Даррен, у которого, как говорили, очень богатые родители. Потом кое-кто повязал футболки вокруг лба, некоторые хлестали ими друг друга, а некоторые подбрасывали их в воздух, и тогда Гретхен, все еще с закрытыми глазами, стянула с себя футболку и бросила ее на пол, продолжая танцевать, и я никак не мог блин поверить в то, что вижу. Гретхен, черт возьми, раздевалась, и вот она уже танцевала в своем белом лифчике в синий цветочек, и я заметил, что отхожу от стены, чтобы лучше видеть. Но вокруг было столько людей, что невозможно что-либо разглядеть – что-либо кроме призрачных мягких лямочек ее лифчика, спускающихся по кремово-белой спине.

Я повернулся к Ким, чтобы понять, видит ли она это, но она уже целовалась взасос с Бобби Б., который засунул ей руку сзади в штаны, и мне было видно ее тонкое кружевное красное белье, и они вроде как трахались всухую, прямо там. Казалось, весь мир уже обнимается и целуется, прижавшись к гладким бетонным стенам, или сидя на ступеньках, или за вывешенными сушиться простынями. Эсме, проходя мимо меня, предложила бутылку будвайзера, и я сказал: «Да, черт возьми», и мгновенно осушил ее, и стал танцевать в одиночестве, и целую минуту чувствовал себя прекрасно в этом своем гребаном одиночестве. Когда я обернулся, Гретхен танцевала с каким-то чуваком – хрен знает кто такой – и я тут же остановился, и Джим из «Морлоков!» развернул микрофон к толпе на последней песне, Rock'n'Roll Radio, еще одной мелодии Ramones.

Вот, потом я увидел это. Я увидел, как этот парень – этот хрен знает кто с длинной скейтерской волосней и в мешковатых скейтерских джинсах, с узкой безволосой грудью и грязными паршивыми ручонками – обнимает Гретхен, целуя ее взасос, и как она активно отвечает на его поцелуй, и какие они оба потные, с закрытыми глазами, и он трогает ее грудь и все такое, и она просто позволяет ему, у всех на глазах. И казалось, все вокруг меня занимаются петтингом – Ким и Бобби Б., потом эта долговязая девчонка прильнула к какому-то новому чуваку, которого я и не видел никогда, и они практически ели губы друг другу – и я больше не мог этого выносить, так что я вытащил из холодильника бутылку пива и направился вверх по лестнице из подвала, через кухню и через заднюю дверь на улицу, чтобы выебать себя самостоятельно. По полной программе.

Я не знал, который час, но снаружи было довольно тихо, все еще очень тепло, и когда я вышел через кухню, то обнаружил красивый серебряный бассейн, и если не считать звук бегущей через фильтр воды, здесь было тихо и уединенно и абсолютно пустынно. Чудесно пахло хлоркой, и я снова почувствовал себя мальчишкой в середине лета. Было слышно, как внизу, в подвале, Джим кричал: «Ладно, ладно, на этот раз эта песня последняя», и они начали играть Last Caress, песню Misfits, которая очень мне нравилась, только они ее извратили, но это ничего, уж больно хорошая была песня. Я взглянул вверх, уже появились звезды, и во всей округе стояла мертвенная мать ее тишина, и я подумал, а не прыгнуть ли в бассейн и не утопиться ли прямо здесь, но я не хотел умирать, так и не занявшись с кем-нибудь сексом, поэтому я открыл вторую бутылку и стал пить. Не знаю почему, я чуть не заплакал. Я подошел к шезлонгам и только тогда заметил, что в одном из них лежит Эсме в одном лишь белом полотенце, обернутом вокруг ее маленького тела. Глаза ее были закрыты, она курила. Внезапно она открыла глаза и заметила меня, и подскочила, испугавшись, наверное.

– Ты напугал меня, Брайан Освальд, – сказала она.

– Прости, – ответил я.

– Что ж, Брайан Освальд, сюда вообще-то нельзя, – сказала она.

– Прости, – сказал я.

– Не хочу, чтобы соседи, ну, узнали.

– Чувиха, у тебя же машин восемь на подъездной дорожке, – сказал я.

– Ты прав, Брайан Освальд, – сказала она и кивнула, а потом засмеялась. Она села, надела свои кошачьи очки и прикурила еще одну сигарету. Она была босиком, ноги ее были вытянуты. Ее плечики тоже были совершенно голые. На пальце ноги у нее было крошечное серебряное колечко, вот и все, собственно. Я уставился на него, и она это заметила, но мне было наплевать, она потянулась и взяла у меня пиво. Она сделала глоток и вернула мне его, и я сел на пластиковый стул напротив нее, дав себе обещание помалкивать, что бы ни случилось.

– И что же ты здесь делаешь, Брайан Освальд? – спросила она.

– Ничего, – сказал я.

– Тебе не нравятся вечеринки, Брайан Освальд?

– Ну не знаю. Слушай, ты чего все время меня по имени-фамилии называешь?

– Не знаю. Это забавно. У тебя забавное имя. Брайан Оссссвальд, Звучит как смешное имя.

– Да уж, точно.

– У твоей группы какие-нибудь концерты намечаются, Брайан Освальд? – спросила она, улыбаясь.

– У меня нет группы, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она. – Брайан Оссссссвальд.

Я распрямился, нахмурившись.

– Уж кому-кому, а не тебе издеваться над именами.

– Почему, тебе что, мое имя не нравится? – спросила она, обороняясь, изгибая свои тонкие брови с подозрением.

– Нет, мне нравится, – сказал я. – Но оно довольно забавное.

Я взяла его из рассказа Сэлинджера.

– Ух ты, – сказал я. – Круто.

– Да уж. Я собираюсь заменить свое, когда мне стукнет восемнадцать, официально.

– Круто, – сказал я. – Я тоже подумывал сменить имя.

– На что?

– Винс Нейл, – сказал я, стараясь изо всех сил быть смешным.

– Ты очень смешной, Брайан Освальд, – сказал она, кивая и отпивая еще глоток из моей бутылки.

– То есть Винс Нейл, – поправил я.

– Хочешь знать мое настоящее имя? – спросила Эсме, наклоняясь ко мне. Я почувствовал ее запах: яблочный аромат ее волос, приглушенный сигаретным дымом, сладкий запах какого-то геля для душа на ее коже и даже ее пот, соленый, маленькие капельки вдоль шеи.

– Давай, – сказал я, придвигаясь еще ближе. Эсме поднесла маленькие розовые губы к моему уху, и я услышал и почувствовал ее дыхание.

– Глейдис, – пробормотала она, хихикая мне в шею. – Так зовут мою бабушку.

– Глейдис? – прошептал я. – Правда, что ли?

– Никому не говори, Брайан Освальд, – сказала она, и теперь мы смотрели друг на друга, и мы были очень близко, и я подумал, вот сейчас мы точно поцелуемся, но этого не произошло. Мы сидели рядом, наши ноги вытянуты, лицом к лицу, и мы были так близко друг от друга, что я мог видеть, как от дыхания шевелится ее нос. Затем она подошла и сделала самую восхитительную вещь на свете: она подошла и сняла очки и аккуратно сложила их, а потом, подавшись вперед и встав на цыпочки, она сделала то же самое с моими очками. Я опустил глаза и увидел свои очки и ее очки, аккуратно сложенные на подлокотнике шезлонга – почему-то немного влажного, – и затем она слегка поджала губы и сказала: «А теперь не смейся», и вытащила пластинку для зубов, маленькую, твердую, розовую, и положила ее рядом с очками.

– Теперь я готова, – сказала она, и я чуть не закричал. И мы начали обниматься и

...из ниоткуда мы обнимались и я чувствовал ее губы у своего рта и ее язык у своих зубов и мы наклонились вперед и нам было неудобно и когда она схватила меня за футболку...

...мягкий запах детской пудры от ее щек и сладкий персиковый сок в ее поцелуе и странная хлорка ее волос и бассейн и летний вкус ее рта и слюны...

...врммхххх, продолжал бассейный фильтр и пела жара и цимбалы из Last Caress звенели и внизу кричали и маленькая собака где-то лаяла и влага и касанье губами губ...

...вот вот оно вот как это – нравиться кому-то по-настоящему и мне по-настоящему нравится эта девочка и надеюсь я по-настоящему нравлюсь ей и надеюсь я делаю это правильно...

И Эсме заставила меня лечь на нее, и мы целовались, целовались по-настоящему, и я чувствовал, как ее рука обвивает мою шею, и мы приближались к этому, как парочка кроликов, и тогда она остановилась и взглянула на меня, и один ее глаз, левый, действительно вроде как не поспевал за правым, и она вытянула губы в линию, и посмотрела очень серьезно, и сказала: «Ты с Гретхен?», и я сказал: «Я пришел с ней», и она сказала: «Нет, ты встречаешься с ней?», и я сказал: «Нет, мы просто друзья», и она сказала: «Если ты скажешь мне правду, обещаю, не буду злиться», и я подумал об этом секунду, и сказал: «Мы просто друзья», и она кивнула, и мы продолжили.

Спустя одну горячую минуту какой-то длинноволосый готический парень прошлепал через кухню, огляделся, кивнул и крикнул: «Бассейн!», затем стащил туфли и прыгнул в воду, даже не сняв свою черную робу. Через пару минут все эти потные панки срывали с себя остатки одежды и подскакивали в воздух, выполняя всякие трюки, – может, около шестидесяти людей бесились блин в бассейне, и кто-то кричал: «Марко!», и кто-то отвечал: «Поло», и девчонки на плечах у парней устраивали петушиные бои, и все снова целовались и обнимались, и Эсме сказала: «Хочешь пойти в дом?» Я кивнул, и мы встали, и кто-то показывал на нас пальцем, и только тогда я огляделся в поисках Гретхен, и не смог найти ее, и начал думать о самом плохом, типа она с этим скейтером, но затем она вышла, стряхивая пепел с сигареты в банку из-под пива, вроде как грустная. Должно быть, Эсме заметила, куда я смотрю, потому что она отпустила мою руку и сказала: «Иди поговори с ней, Брайан Освальд, если хочешь», и затем, вот так просто, исчезла в своем хреновом доме, и на этом все и закончилось.

Правда была в том, что я действительно хотел поговорить с Гретхен, но не знал, что сказать, и поэтому я пошел туда, где она стояла в одиночестве, прислонившись к крошечному сараю, который кто-то распахнул, чтобы стырить плоты и матрасы.

– Ну и что случилось с твоим приятелем? – спросил я, чувствуя себя полным дерьмом.

– Сказал, что ему на работу пора.

– Может, ты даже имя его спросила?

– Ага, – сказала она. – Его зовут Джереми. Он вон в ту школу ходит.

– О, да он богатенький, – сказал я.

– Тебе какая хрен разница? – спросила она.

– Никакой, – сказал я.

– Вот и прекрасно, – сказала она. – Слышала, что ты снова обжимался со своей шлюшкой?

– Она не шлюшка.

– Ну если ей пришлось соврать, что ты в рок-группе играешь, значит все-таки шлюшка.

– Ну у тебя тоже вроде не все как по маслу?

– Я знаю. Не думаю, что когда-нибудь еще увижу этого парня. Тоже мне огорчение.

– Не знаю, не знаю, – сказал я типа шепотом.

– Чего? – крикнула она.

– Не знаю, не знаю, – снова сказал я, на этот раз еще тише, и в этот самый момент мы с Гретхен стояли у бассейна, очень близко, очень близко, и пахло хлоркой и лосьоном для загара, и кто-то где-то курил траву – вон те парень с девчонкой на том краю бассейна, что ли, – и голубая ночь искрилась, и некоторые ребята полностью обнажились, и звезды отражались и текли по дну бассейна, и не знаю, я только сказал себе: На хуй. На хуй. Почему не сейчас? И мгновенно я задержал дыхание и схватил Гретхен за лицо обеими руками и поцеловал ее, вонзив язык ей в рот на одно короткое мгновение, и почувствовал ее зубы и жвачку и язык, и она ударила меня в солнечное сплетение, затем вытерла рот рукой и снова ударила меня и сказала: «Ты что блядь напился, что ли, тоже?», и я сказал: «Нет». Из меня все еще выходил воздух, и я посмотрел на нее, и она все еще вытирала лицо, а затем сказала: «Что ж, тогда прекрати блядь тупить».

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

Итак, у меня не было какой-то особенной песни, так что я был в дерьме. Потому теперь, все что мне оставалось – коллекция песен. Но чтобы коллекция была безупречной, ты должен показать, как ты крут, как интересен, не раскрывая при этом того секрета, что по уши влюблен в человека, для которого записываешь эту кассету. Во всяком случае, так говорила Гретхен.

– Вся фишка в том, чтобы не быть как на ладони, – предупредила она, рисуя черным маркером на коробке ухмыляющийся череп, из глазных отверстий которого, размером с блюдца, выглядывали ножи. Мы сидели в ее комнате, работая над нашими кассетами. Я пытался сделать для нее еще одну, но все равно получалось что-то чересчур сентиментальное, а она свою делала не для кого иного, как – вы уже догадались – Тони Дегана. Я наблюдал за ее работай и думал, сколько еще пройдет времени, прежде чем она закончит ее, подарит ему, и он в конце концов «испортит» Гретхен, в сексуальном смысле.

– В этом-то и проблема, – сказал я, глядя на нее, и возбуждение приклеилось ко мне, как вонь. – Я как на ладони.

– Какие ты песни выбрал?

– Не знаю. Не могу ничего хорошего придумать.

– Давай посмотрим, что ты уже записал, – сказала она. «У каждой розы есть шипы»! «Дом, милый дом»! Да что блин с тобой? Да какой девчонке это дерьмо понравится?

– Не знаю. Не могу придумать подходящей песни без того, чтобы не пустить розовые слюни.

– Для кого ты это делаешь-то? – спросила она, прищурившись.

– Для одной девчонки из школьного оркестра, – соврал я.

– Она что, шлюха?

– Нет, – сказал я. – Ей просто рок нравится.

– Вся фишка в том, чтобы показать ей, что ты крутой, и не быть каким-нибудь блин слюнтяем. Тогда это получается как бы секрет, что она тебе нравится.

– Ну, Тони Деган все равно узнает, что нравится тебе, – сказал я.

– Вовсе нет, у меня свои методы.

– Какие это?

– Я записываю очень быстрые, очень громкие песни.

– И?

– И это не какая-нибудь любовь-морковь.

Гретхен нажала кнопку записи и начала новую песню, the Dead Kennedys, Holiday in Cambodia. У нее было несколько из London Callings, еще немного из раннего Black Flag – Wasted и так далее – и вся вторая часть Operation Ivy. Дверь комнаты распахнулась, и мы посмотрели на Ким, которая вошла, улыбаясь, в черной футболке «Misfits» и красной фланелевой юбке. Ее герпес еще не прошел, и она явно постаралась скрыть его большим количеством косметики. Она прыгнула на кровать и резко ущипнула Гретхен за бок.

– Вы готовы идти, придурки? – спросила Ким.

– Похоже на то. Как ты сюда так быстро добралась? – в свою очередь спросила Гретхен.

– Знаешь этого парня с ирокезом, Майка, ну который в кинотеатре работает в торговом центре? Он меня подбросил.

– Да ты что? Он классный? – спросила Гретхен.

– Ну да. Ну, не знаю, он вроде пидор. Правда он, ну, потерся о мою ногу.

– Кажется, он милый.

– Я думала, может, он в кино может меня пустить без билета и все такое, но он там типа просто подметает. Ну так что, вы готовы или как?

– Ага.

– Я, наверное, домой пойду, – сказал я. Я встал и натянул свою джинсовую куртку.

– А что с тобой такое, детка? – спросила Ким.

– Что-то не хочется.

– Там Бобби и Тони ждут. Вы, ребята, можете посмотреть, как я отпизжу эту Лору, – сказала Ким.

– Зачем? Я думала, она нам нравится, – сказала Гретхен.

– Она мне нравилась, пока я не застала ее целующейся с этим говнюком Бобби.

– Я думал, вы, ребята, расстались и встречаетесь с другими и все такое, – сказал я.

– Ну да – в смысле, вроде как. Мы все еще вроде как встречаемся, но не разговариваем друг с другом. И я сказала Лоре, знаете, что мы с Бобби опять не разговариваем, и она такая типа: «Ну, ребята, вы должны поговорить. Все наладится» – а потом этот урод Бобби приходит и говорит мне, что он ее лапал в своем фургоне.

– Я думаю, вам двоим просто надо оставить друг друга в покое раз и навсегда, – сказала Гретхен, кивая, натягивая свои черные ботинки.

– Я бы так и сделала, если бы он не умел трахаться, но черт возьми... В смысле, знаешь, Бобби вроде как полный урод, но когда дело доходит до траха... я уже не знаю. Да, Тони Деган опять о тебе спрашивал.

Я снова уселся на пол, приготовившись слушать. Я стал перебирать записи Гретхен. Хотелось услышать, что скажет Ким, и какие, ну, у меня шансы, что ли.

– Он спрашивал обо мне? – спросила Гретхен шепотом.

– Да, спрашивал. Он сказал, что хочет снова тебя «увидеть». Как ты думаешь, что это может значить?

– Ну не знаю.

– Ты тут с ним обжималась по полной программе, на стоянке. А я-то думала, что ты, как все эти бебиситтеры, типа «я ненавижу парней, я храню свою девственность для Гленна Данцига или Йена Маккеи» – и все такое дерьмо.

Я почувствовал, что сердце мое стало маленьким и съежилось, как птенец, которого бросили сгорать на солнце. Я повернулся и посмотрел на Гретхен, заливающуюся краской. Она так блин прелестно выглядела, краснея, что мне захотелось ударить кулаком в стену.

– Не знаю. Тони такой тихий, знаешь. Он очень нежный. Глядя на него, ни за что этого не скажешь, но он как ребенок. Он сказал мне, что иногда готовит для мамы, когда она устает, знаешь. Ну, не знаю в общем, не знаю.

– Ну и что? Что? Он же чудовищно сексуален.

– Не знаю. В смысле, он же, ну, он же расист. Это же полное дерьмо.

– Ну ты же ведь не черная, а? Какая тебе хрен разница?

– Нет, ну, в смысле...

– Какого тогда хрена? Он же прелесть, и он клевый, и он сказал, что втрескался в тебя. Я говорю, господи, Гретхен, я сама его выебу, если ты этого не сделаешь, придурочная.

– Наверное. Наверное, я типа боюсь.

– Господи, Гретхен, помнишь, ты была по-настоящему жирной? Помнишь, по выходным ты сидела дома и делала домашнее задание? Помнишь? Я вот помню. Ты же была настоящей занудой. Теперь ты отлично выглядишь, и у тебя есть сексуальный парень, который влюблен в тебя по уши, а ты ведешь себя, как полная уродка. В чем блин проблема-то?

– Ни в чем, – тихо сказала Гретхен.

– Прекрасно. Слушай, если там эта Лора, я надеру ее жирную задницу. И посмотрим, на чьей стороне будет Бобби. – Ким повернулась и уставилась на меня. – Ты идешь, Брайан?

– Не-а, – сказал я. Я взял свою кассету и, надувшись, засунул ее в карман.

– Ладно, увидимся. Ну пошли уже.

После этого я прошел мимо дома Рода. Я даже не поднялся и не постучал в дверь. Я только постоял и прошелся вдоль дома, и прислушался, и кто-то, может быть, папа Рода, слушал какой-то громкий, буйный джаз, и надрывалась труба, а затем вдруг стало очень тихо, и я решил, что обязан что-то сделать. Я не знал что, но что-то должен был. Все что у меня было – это гребаная коллекция песен, тайно составленная для Гретхен, и я положил кассету на его окно с освещенными из комнаты красными занавесками и постучал, убегая, прежде чем он смог меня заметить.

На следующий день после школы я приехал во Дворец Йогурта, где работала Джессика, сестра Гретхен, и сказал:

– Мне кажется, я влюблен в твою сестру.

– Да брось ты.

– Я серьезно.

– Да брось ты.

– Я хочу составить для нее коллекцию, и мне нужно знать, какая у нее любимая песня. Так какая песня у нее самая любимая?

Джессика посмотрела на меня, сощурила глаза и нахмурилась.

– Мне кажется, ты ей не нравишься, – сказала она, перегибаясь через стойку, чтобы похлопать меня по руке.

– Это я уже знаю. Но я, ну, хочу пригласить ее на выпускной вечер. Что мне делать?

– О Брайан, – сказала она, снова похлопывая меня по руке. – Ты ведь и понятия не имеешь, да?

– Видимо, нет, – сказал я.

– Единственное, что ты можешь сделать – это капитулировать прямо сейчас, – сказала она, убирая руку.

Тем вечером я снова пошел к Роду за помощью.

– Что? Что тебе нужно? – спросил он, стоя на крыльце, мрачно хмурясь.

– Мне нужна твоя помощь, Род.

– Что еще? Ты не под кайфом, нет?

– Нет, не в этом дело, приятель, – сказал я.

– Что тогда?

– Мне нужна идеальная песня.

– Чего?

– Идеальная песня: мне нужна идеальная песня.

Если бы я смог выбрать для Гретхен верную песню, если бы мы смогли припарковаться у кладбища и я смог бы выключить фары и вставить нужную кассету, тогда, может быть, ну, может быть, у меня появился бы шанс. Но Роду тоже не удавалось придумать верную песню. Мы сидели в позе лотоса посреди его комнаты, и вокруг нас были повсюду разбросаны всевозможные пластинки и кассеты.

– Как насчет Come Sail Away? – спросил он.

– Не годится, это же песня для официальных школьных балов.

– А как насчет Surrender? – спросил он.

– Слишком быстрое. Надо что-то поспокойнее.

– Как насчет чего-нибудь типа Элтона Джона? – снова спросил он.

– Он же пидор. Я не могу включить с этой девчонкой пидорскую музыку.

– Ну я тогда не знаю, – сказал Род. – Это безнадежно.