355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джо Холдеман » Миры обетованные » Текст книги (страница 10)
Миры обетованные
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 23:11

Текст книги "Миры обетованные"


Автор книги: Джо Холдеман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 25. ИЗ ДНЕВНИКА ШПИОНКИ

(Написано мелким почерком на папиросной бумаге, хранящейся на дне коробки из-под тампонов, между двумя листами картона. Эту технику О'Хара позаимствовала у маркиза де Сада.)

29 октября. Вчера вечером в том же здании, где состоялась наша первая встреча, я представила Джеймсу отчет о проделанной мною работе. Казалось, он и слушал меня с большим интересом, и отнесся ко мне очень доброжелательно, что можно, впрочем, сказать и о других присутствующих, и согласился со мной, когда я высказала предположение о существовании алгоритма, который, увы, мне не дано было отыскать, но который будет, вероятно, найден математиком посильнее меня. Бенни здорово нервничал. Окружающие, по-моему, ничего не заподозрили. Аронс доложил о том, что ему удалось сделать, и был удостоен похвалы и теплых поздравлений. Понятно, что Джеймс предварительно ознакомился с копиями писем, которые сочинил Бенни. Законопроект должен был быть принят «во втором чтении» на следующей неделе – тогда-то мы и выясним, приведут ли письма Бенни к желаемому результату. В целом атмосфера встречи была удручающей, люди говорили тихо, помня о смерти Кэтрин. Дэймон – мусульманин, как и Кэтрин, – прочел короткую молитву по-арабски. Это был чистой воды фарс. Кто из них убил Кэтрин? Джеймс? Дэймон? Я предъявила Джеймсу свой «ультиматум», и он принял его без разговоров. Он лишь заметил, что на моем месте поступил бы точно так же. Под занавес встречи тон общения прямо-таки убаюкал меня. Это было сплошным кошмаром. Джеймс и его соратники казались обаятельнейшими людьми, заботящимися о ближнем и о социальном благе, словно о самих себе. Должно быть, кто-то из этих очаровашек и поставил под кровать Бенни «жучка», а также, не исключено, отправил на тот свет своего коллегу изза того, что человек сел не на тот поезд. В глубине моей души поселился страх, но я сидела, завороженно слушая этих людей, и не могла выйти из оцепенения. До конца четверти оставалось семь недель – придет срок, и я уеду в Европу, не вызывая никаких подозрений у Джеймса и его компании. Но что будет с Бенни?

30 октября. Сегодня мы с Бенни обсуждали вопрос, к каким уловкам нам надлежит прибегнуть, если обстоятельства вынудят нас. Бенни был напуган даже больше, чем я. Мы убили уйму времени, рассматривая всевозможные варианты, и в результате пришли к тому же, с чего начали. Аронс был очень оживлен, вернее, возбужден, – ему не терпелось поверить в лучшее. Не достался ли электронный «жучок» Бенни в наследство от предыдущего жильца? До Бенни квартиру занимала мелкая торговка наркотиками. Отчего бы её хозяину-оптовику или полиции не заняться подслушиванием разговоров в такой квартире? Что же до Кэтрин… Что я знала о ней? То, что её энергии хватило бы на всех? Алварес, автор «Дикого Божества», как-то заметил, что каждое самоубийство «имеет свою внутреннюю логику и неповторимый оттенок отчаяния», – мне все хотелось спроецировать этот тезис на жизнь и смерть Кэтрин. Да и вообще, она ли была той женщиной, которую видел на эскалаторе Бенни? И мало ли двойников, не ведающих о существовании пары, обитает в таком гигантском городе, как Нью-Йорк!

6 ноября. Ну, ей-богу, не знаю, что и думать. Теперь мы с Бенни наперебой пытаемся убедить друг друга, что все наши страхи суть проявления прогрессирующей шизофрении. По отношению к властям, к закону мы все, включая Джеймса, вели себя на встрече практически безупречно. Не было сказано ничего такого, что заставило бы, скажем, завсегдатаев «Виноградной Косточки» хоть бровью повести. Но чувствует сердце – столько дерьмовых тайн вокруг всей этой, на первый взгляд, невинной возни! А сегодня, например, совершенно незнакомый мне человек вдруг уселся в ресторане за мой столик и затеял со мной беседу. Когда мы остались с ним за столиком вдвоем, он передал мне просьбу Джеймса: не соглашусь ли я выступить перед небольшой аудиторией с лекцией? В ней желательно дать сравнительный анализ: как обстоит дело с обеспечением прав человека граждан в Мирах и на Земле? Речь не получит общественного резонанса. Нечего бояться, придет-то человек сорок – считайте, частная беседа. Я согласилась выступить. По правде говоря, такие вещи всегда были мне в радость. И Джеймс, помоему, догадался об этом.

12 ноября. А хорошо, что мои записи не разбросаны по комнате, а собраны воедино и хранятся в надежном месте.

О том, где и когда состоится мое выступление, меня предупредили менее чем за сутки. Это сделал Дэймон, встретив меня в «Виноградной Косточке».

Лекция, на мой взгляд, была не так интересна, как реакция на нее. Коммунистам старой закалки, похоже, не понравилась та часть моей речи, где я рассказывала о Мире Циолковского. Приверженцам – назовем условно – Народного Капитализма пришелся явно не по душе рассказ о системе социального неравенства Мира Девон. Среди этих «приверженцев», полагаю, было немало атеистов. Да, власть на Девоне фактически принадлежит церкви. Лично меня это не слишком тревожит. Кстати, антиклерикалом я себя не считаю. А работа есть работа. На выступлении меня почтил вниманием Уилл. Однако не сказал мне ни слова. Смотрю на них с Джеймсом и удивляюсь: кто из них кому начальник? Или они равны по своему положению в организации? Как я уже отметила, они даже не поздоровались со мной. Бенни не было в зале, его не пригласили, но мы с ним обговаривали тезисы моей речи перед лекцией. Итак, среди слушателей я обнаружила лишь три знакомых лица – Джеймса, Уилла и Дэймона. В зальчике царила весьма своеобразная атмосфера – я сделала вывод, что выступала перед лидерами, перед руководящим звеном. Мне кажется, там собралось около шестидесяти человек; ну, уж никак не сорок. Очень хотелось бы расспросить кого-нибудь о составе группы, об истинном количестве слушателей – но, как только я попыталась это сделать, вокруг меня возникла стена неприязни и отчуждения.

13 ноября. Сидящая рядом со мной на семинаре по религии женщина тихонько опустила записку мне на колени: «Делайте вид, что не узнаете меня». Ну, я и так её не узнаю – мы не знакомы. Должно быть, она присутствовала вчера вечером на моей лекции. Но я очень нервничала, выступая перед незнакомой аудиторией, и в основном разглядывала публику, сидящую в первых двух рядах.

17 ноября. Вечером ко мне в общежитие явился Уилл. Мы беседовали с ним в течение двух часов. Он держался гораздо раскованнее, нежели обычно.

Основной темой дискуссии стал вопрос о необходимости соблюдения конспирации членами организации. Уилл считал, что я могла бы наконец-то и понять те причины, что заставляют группу работать в режиме секретности. Здоровые консервативные силы есть в каждом лобби. Есть они даже в Трудовом лобби, среди тех, кто в качестве идеального либертарианца, то бишь – сторонника доктрины о Свободе Воли, видят в первую,очередь своего «рубаху-парня»: профсоюзного босса с кнутом в руке. Эта речь Уилла несколько удивила меня. В свете моих представлений об американской истории: кто как не консерваторы поддерживали доктрину о Свободе Воли? Но жизнь идет своим чередом, одни отношения развиваются, другие угасают, и термины наполняются новым содержанием, я полагаю. Джефферсон входил в историю как выдающийся либертарианец, что не мешало ему быть обыкновенным, рабовладельцем. Впрочем, куда большее раздражение вызывало у меня утверждение Уилла о том, что где-то здесь существует маленькая и чрезвычайно засекреченная террористическая группа, в прямом смысле слова занимающаяся подрывной деятельностью – тщательно спланированными, диверсионными актами и убийствами, – и деятельность этой группы тайно направляется, мол, правительством, которое и «прикрывает» террористов. Уилл не открыл мне источник информации и не привел в подтверждение сказанному никаких доказательств, за исключением, пожалуй, одного – слишком много политиков умирают неожиданно и довольно-таки молодыми. Он также обратил мое внимание на то, что ни один эксперт, инженер-электрик, не сумел до сих пор дать мало-мальски вразумительного объяснения: отчего это на прошлой неделе весь Бостон остался без света – об этом удивительном факте я слышала во вторник в «Космос-клубе». Волна заказных убийств прокатилась по Вашингтону, где правительство, в сущности, напрямую управляет средствами массовой информации. Уилл верил, что эта террористическая группа подчинена правительству, может быть – могущественному лобби, а может быть, она находится под тайным контролем ФБР и ЦРУ. Если у него и была цель – в чем-то убедить меня, то, кажется, он добился прямо противоположного результата. Если и существовала в моем воображении какая-то одна безымянная террористическая группа, то теперь их стало две.

Глава 26. НА ЧАШЕ ВЕСОВ

Когда бы все литераторы обладали Бенниной склонностью потреблять алкоголь, литература являлась бы самым легким из всех изучаемых в школах и колледжах предметов. Просто этой литературы было бы, что называется, – кот наплакал.

В среду днем мы с Бенни сидели в кафе возле дома Рассела, решив, что лучше немного переплатить за вино и печенье, но зато уж подальше убраться от «Виноградной Косточки» и от всего, что с ней связано. Вино и здесь оставляло желать лучшего, но если бы даже оно оказалось отменным, я все равно не могла бы позволить себе выпить много – вечером мне предстояло идти на семинар по менеджменту. Я выпила самое большее стакан, а Бенни прикончил все остальное меньше чем за час. Для него это было – в порядке вещей, так он расслаблялся.

Сейчас он находился в одном из своих странных полушизофренических состояний, когда спиртное на него практически не действовало. Он прихлебывал вино, словно чай. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как его работы появились на выставке в Вашингтоне. От тех денег, что заплатили Аронсу владельцы галереи, у него оставалось ещё около половины.

Он сделал знак официанту, заказывая еще.

– Но ты представляешь? Это сработает любой идиот, у которого достаточно крепкая рука, а под этой рукой найдется чертежная доска, – сказал Аронс.

– Да ладно тебе, Бенни, – возразила я. – Мне не сработать. А что касается руки, так она у меня покрепче. За этим столиком, сегодня по крайней мере.

– Не-а.

Он положил свою руку передо мной, ладонью вниз. И прежде чем я сообразила, что ответить, из-под ладони выплыла пятидолларовая купюра. Он покатал её в пальцах, перевернул ладонь, подбросил купюру, щелкнув пальцами и поймал.

– Силой не хочешь помериться? – повернулся ко мне Аронс.

– Если честно, мне скоро на занятия. Так что я тебя здесь оставлю. Допьешься до того, что ктонибудь из этих типов поволочет тебя домой. – Я оглядела зал кафе. – Типов или шлюх.

Мы находились в двух кварталах от Бродвея. Публика в кафе была весьма специфическая, куда ни глянь – ярко-раскрашенное трепло неопределенного пола в окружении свиты с довольно-таки определенными запросами.

– Может, и придется кому-нибудь заплатить, – кивнул Бенни.

– Что? – изумилась я.

– Заплатить, звездунья, заплатить. Чтоб до дома довел, – сказал Бенни. – Кое-кто из этих ещё способен оказать вам услугу за деньги.

– Тыл есть? Тогда дерзай, – разозлилась я. – Пока не выдуешь литра четыре. И не надоедает, а, Бенни?

Я ожидала, что сейчас он выдаст нечто нецензурное насчет вина и шлюх. Вместо этого он снова кивнул и пробормотал тихонько:

– Сегодня мне звонили из галереи. Просят ещё двенадцать работ.

Это было вдвое больше, чем у него купили в октябре.

– Замечательно… – начала я.

– Когда я отказался, – оборвал меня Аронс, – они предложили мне, что сбросят комиссионные до пятнадцати процентов.

– И ты все равно отказался?

Официант принес вино. Бенни дотронулся до бутылки, но наливать вино в стакан не стал.

– Искусство там и не ночевало, – сказал он. Насколько я могла понять, он говорил чистую правду. Что он писал-рисовал? Маленькие вещицы, так, чтобы оживить чей-нибудь интерьер. Одна из его картинок висела у меня в комнате.

– Лучше работать приходящей няней? – спросила я.

– О, приходящей няней! – воскликнул он. – Конечно, много свободного времени, я могу читать. Кроме того, я умею ладить с детьми.

– С карандашом и кистью ты тоже умеешь ладить, – сказала я. – Сколько времени потребовалось бы тебе, чтобы сделать дюжину картинок?

– Дня два. Три. Если совсем разленюсь – неделю.

– Неделя труда, и ты обеспечен деньгами на три месяца! И ты отказываешься? Да ты лунатик…

Он засмеялся, разлил вино по стаканам.

– Ты хоть пригуби, – попросил он и добавил: – Должно быть, и Джеймс в восторге от моих творческих успехов.

– Нельзя так просто посылать ко всем чертям то, что просто плывет к тебе в руки. Глядите, какая примадонна у нас объявилась! Тебе же нужны деньги, – заметила я.

– Нет, – возразил он, – прежде всего мне нужно самоуважение.

– Что дурного в том, что ты немного потрудишься не головой, а руками? – спросила я.

– Ничего дурного. – Он залпом выпил подстакана и долил вино в стакан. – Я рисую и без заказов. Вот пойду, как обычно, в парк, расставлю свои картинки на скамеечке, буду продавать их прохожим. Может, и надую кого-нибудь.

– Получив за картон в лучшем случае десятую часть того, что тебе платит галерея, – вздохнула я. ч

– О, намного,меньше, чем десятую часть, – поправил меня Бенни. – Но послушай… Ты бы это видела! Они отгрохали афишу с моим портретом; у меня на нем такой глубокомысленный взгляд – закачаешься. А рядом – моя биография, нечто изысканно-путаное, но восхваляющее до небес молодого поэта – никто и не считает мои рисунки за искусство, даже за поделки молодого ремесленника они не идут. Но их раскупают. Раскупают как нечто курьезное, может, как выдумки изобретателя. Кто? Люди, которые легко, словно пригоршню бобов, готовы в любую минуту выбросить на ветер пару тысяч долларов. Просто так…

– Вот именно! – воскликнула я. – Они могут себе это позволить. Если уж им приспичило швырять деньги на ветер, отчего бы этому ветру не дуть в твою сторону?

Бенни покачал указательным пальцем у меня перед носом:

– Это звучит не по-коммунистически.

– Да я и не коммунистка, – возмутилась я.

– Извини. – Он сделал глоток из стакана. – Ты живешь в государстве…

– В Мире.

– Ты живешь во Вселенной, где есть такое государство – твой Мир, и этому государству принадлежит все, что есть там у вас ценного, и оно дает тебе жилье и кормит, взяв тебя на довольствие, и одаривает такими пустячками, как поездка на учебу на Землю, если кому-то кажется, что тебе не мешало бы подучиться в земном университете. Прости, но для меня это – претворенный в жизнь принцип: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям».

Я попыталась говорить спокойным, ровным голосом:

– Одно дело коммунизм – как общечеловеческий идеал. Другое – марксизм. Да и нет на орбите никакого коммунизма. Кроме того, Маркс не мог предвидеть, что в космосе возникнет поселение с самостоятельной экономикой.

– Все правильно, Марианна. – Он взял мои руки в свои теплые ладони. – Но когда мы видим нечто, потребляющее овес и выдающее в качестве отходов дерьмо, и ты при этом утверждаешь, что это не лошадь, а «бьюик», я согласен – пусть оно называется «бьюиком». От перемены названия суть явления не меняется.

Я с трудом подавила в себе желание вылить вино Бенни на штаны.

– Ты у нас поэт, – сказала я. – Витаешь в облаках – витай на здоровье. Но сделай милость, не снисходи до меня, грешной, со своими заумствованиями.

– Это ты снизошла до меня, – сказал Аронс.

– Ты всерьез так думаешь? Сожалею, – вздохнула я. – По-моему, у тебя каша в голове.

– Вот сейчас ты близка к истине. – Бенни оставил в покое мои руки, допил вино из стакана и откинулся на спинку стула. Судя по его спокойному, задумчивому взгляду, он собирался с мыслями. – Да, каша в голове! Но отчего? Каждый, кто видит мир таким, каков он есть, повсюду видит хаос. А искусство – это способ, это попытка хоть как-то, на время, упорядочить хаос. Способ, конечно, несовершенный, поэтому-то искусство и вечно. Каждый, кто берется творить, не испытывая в душе чувство растерянности, смятения, – проходимец в искусстве.

– По отношению ко многим – в высшей степени несправедливо, – сказала я.

– Ничего не имею против дилетантов, – скороговоркой объяснил Бенни. – Их увлечение – самолечение, и оно им обходится дешевле, чем лечение у психотерапевта. Но когда метры уверяют, что им известно, что собой представляет Человек и в каких отношениях он находится с Мирозданием, это не что иное, как обман, поденщина на потребу публике. Пропаганда ложных ценностей.

Дабы заткнуть ему рот, я наполнила его стакан вином.

– Даже если это и правда, какое отношение все это имеет к твоему рисованию? Оно имело бы отношение к твоей литературе, когда бы ты выпендривался, перегружая, к примеру, стихи аллитерациями, чтобы поднять их коммерческую или не знаю уж какую иную стоимость. Но ты вот здесь только что сам меня уверял, что не относишься к своим картинкам серьезно, – вполне логично развивала я мысль. – . Здесь-то ты – дилетант!

– Именно так. Я рисую от скуки или чтобы расслабиться, и мне нет дела, что станет с моими картинками потом. Мне нравится дарить их друзьям, – сказал Бенни. – Мне приятно отдавать их прохожим за мизерную цену. Иногда хватает на ужин, иногда это – квартплата за пару дней. Галерея же собирается фактически оплачивать все мои счета, мою жизнь.

– Ну и что в этом плохого? – спросила я. – У тебя будет легкая жизнь!

– Ладно. Ты любишь давить на людей. Ты умеешь их дожимать. Почему бы тебе самой, однако, не одеться повульгарней и не присоединиться к тем дамам, что посиживают в баре в юбках с разрезами до пупа? Ночь в неделю – и ты вернешься в Ново-Йорк с суммой, в два раза превышающей ту, с которой ты ступила на Землю.

Я схватилась за край стола. Я набрала полные легкие воздуха.

– Но ты не продаешь свои ноги, – мягко сказал Бенни. – Ты даришь их друзьям. И тебе доставляет удовольствие, когда ты видишь, что друзья оценивают твои дары по достоинству.

Прежде чем я успела решить, не пора ли поставить наглеца на место – никакой другой аналогии, кроме секса, он, конечно, провести не мог, – я услышала, что в соседней с нами кабинке кто-то наливает пиво или вино, и оглянулась. Там сидел Хокинс. Я помахала ему рукой.

– Веди себя как ни в чем не бывало, – посоветовала я Аронсу. – Здесь сотрудник ФБР. Тот, о котором я тебе как-то говорила.

– Боже! – занервничал Аронс. – Есть в этом заведении служебный выход?

– Не будь идиотом, – зашипела я на Бенни.

– Никакого идиотизма, – обиделся Бенни. – Естественно прогрессирующая шизофрения. Ты что, на все сто процентов уверена в том, что за нами и здесь не приглядывают?

– Ты думаешь, у них на службе столько народу, что они к каждому столику каждой забегаловки готовы приставить по офицеру ФБР? – спросила я. – Но даже если и так. Что подозрительного в том, что Джефф по пути на занятия заглянул в кафе?

– А ему не покажется подозрительным, что мы тут сидим? – прошептал Аронс.

– Говори громко, четко. Нам с тобой не о чем шушукаться, – приказала я.

Он откашлялся. ;

– Но отчего у меня ощущение, что на моем горле затягивается петля? – спросил он.

– Нервы на взводе, – сказала я. – А теперь заткнись.

Прежде чем войти к нам в кабинку, Джефф сделал остановку у стойки бара, прихватил с собой вино. Несмотря на всю свою внешнюю, а может, и внутреннюю холодность, он держался с людьми неизменно вежливо, тактично. Вот и сейчас Джефф не изменил себе.

Я предложила Хокинсу стул, представила мужчин друг другу.

– Никогда прежде не встречался с поэтом, – сказал Хокинс. – Что вами опубликовано?

Он сразу взял верный тон, задал правильный вопрос. Обычно люди спрашивали: «Вами чтонибудь опубликовано?», и Бенни, когда бы он хотел уклониться от разговора, мог ответить: «Нет. Я пишу в стол. Просто мне нравится называть себя поэтом».

Бенни перечислил Джеффу названия своих книг.

– Последнее время я мало пишу. Какие-то строки приходят на ум, я их не записываю. И приходят другие.

Хокинс кивнул:

– Поэт. Пожалуй, я вам не завидую. Должно быть, ваш образ жизни сильно отличается от того, который ведут остальные.

– Он куда ближе к норме, к обыденности, чем ваш. По крайней мере, в том смысле, что поэтов не убивают на дежурстве, – ответил Бенни.

Хокинс улыбнулся:

– О, тут мы могли бы поспорить. Мне кажется, среди поэтов очень много тех, кто покончил жизнь самоубийством. Смертность высока, не так ли?

– Вы положили меня на обе лопатки, – сказал Бенни. – Туше. Да, если взглянуть с этой точки зрения, у нас немало общего. Издержки профессии.

– На самом же деле я нечасто попадаю в ситуации, когда мне угрожает опасность. Моя работа в основном заключается в ходьбе пешком и сидении за письменным столом над бумагами. Драки, угрозы… С этим мы сталкиваемся нередко, но все это не очень серьезно. За последние четыре года я был вынужден применить оружие лишь однажды.

– Ну и работенка, – протянула я. – Безопаснее, чем ездить в подземке.

– Вы стреляли в ответ? – спросил Бенни. Хокинс кивнул. – Убили? – Хокинс снова кивнул. – Не представляю, как бы я жил после этого, – сказал Бенни.

– Дело вовсе не в том, что вас обучили стрелять по убегающей мишени. Это чистый рефлекс, – сказал Хокинс. – И система подготовки офицеров ФБР тут ни при чем.

Над его бровью обозначилась морщинка. Джефф плеснул себе полстакана вина.

– Я вышел на один товарный склад, где делались большие дела, и следил за ним часами, имея, естественно, для этого все основания. В ту ночь на складе объявился вор. Двор был ярко освещен. Я стоял за горой пустой бутылочной тары, и вдруг рядом, в трех метрах от меня, возник человек. В руке он держал направленный на меня пистолет. Если б у него была секунда для того, чтобы прицелиться, он, без всякого сомнения, уложил бы меня наповал. Но вместо этого он принялся лихорадочно палить в мою сторону и сделал пять выстрелов, дважды ранив меня, прежде чем я успел вытащить оружие из кобуры и открыть огонь на поражение.

– А у вас-то было время прицелиться? – спросил Бенни.

– Мне-то зачем? С трех метров. Из табельного оружия.

– Ты был серьезно ранен, Джефф? – спросила я. !

– По мнению экспертов – да, – ответил Хокинс. – Ранения в грудь и в живот. Но я не потерял сознания до тех пор, пока не добрался до телефона и не позвонил в «Скорую помощь». По дороге в больницу у меня дважды останавливалось сердце. Но когда меня наконец довезли… короче, опасность миновала. Ты ведь знаешь, Марианна, какие наши врачи мастера вытаскивать нас из такого рода передряг.

– Знаю, они мастера, – сказала я, пытаясь угадать, что кроется за его беспристрастным тоном.

– Тогда-то я и решил заняться учебой и оставить «полевую» службу. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, – сообщил нам Джефф.

– Не думаю, что врачи так же рьяно боролись за жизнь того вора, как за вашу жизнь, – сказал Бенни.

– Они совсем не боролись, они отвезли его труп в морг, – кивнул Джефф. – Мои слова могут показаться вам словами бесчувственного человека, но что поделаешь? Ученые творят чудеса, но все же они ещё не знают, как из яичницы сделать сырые яйца.

Я содрогнулась.

– А нельзя ли…

– Тебя это не выводит из себя? – повернулся ко мне Аронс.

– А может вывести? – Хокинс с наслаждением потягивал вино, поглядывая на Бенни поверх ободка стакана. Бенни умолк, и Хокинс счел нужным добавить: – Понимаю, тот человек не родился вором. И не собирался им становиться. Понимаю, у него не было возможности годами учиться в спецшколе искусству, как убивать сотрудников ФБР. Знаю, существует целый клубок причин, связанных с социальным расслоением общества, который толкает людей на скользкий путь. Вдобавок от парня отвернулась удача, все это и привело его на товарный склад. То, что воришка увидел меня первым, – игра судьбы, рулетка, слепой случай. Если бы я первым заметил его, я бы отступил в тень, заснял бы парня на пленку, позволил ему завершить работу и отпустил бы с Богом. Я ведь охотился за дичью покрупнее! Когда он нажимал на спусковой крючок, он фактически совершал акт самоубийства. Если вы пытаетесь найти какую-то нравственную подоплеку инцидента, то её или нет, или вся она лежит на поверхности, там, на свету, во дворе склада.

– Я так понимаю: вы полагаете, что нет никакой вашей вины в его смерти, – усмехнулся Бенни.

– Лично моей – нет, и лично его – тоже нет, – сказал Джефф. – Я только тот человек, каким стал. И он был лишь тем, кем был. И если вы проиграете эту сцену ещё тысячу раз, то тысячу раз убедитесь – там было лишь два варианта развязки. Все зависело от того, сумел бы он убить меня до того, как я выхватил оружие из кобуры. – Джефф взглянул на меня. – С моей стороны вины нет. Он дважды попал в меня прежде чем я нажал на спусковой крючок. Хотел бы я видеть такого святого, который при подобных обстоятельствах не выстрелил бы в ответ.

Бенни налил себе вина. Его речь стала быстрой; обычно это случалось, когда разговор захватывал Аронса.

– Мне понятен ход ваших логических рассуждений, – заявил Аронс. – Не думаю, однако, что мы под одним и тем же углом оцениваем происшедшее. Поинтересовались ли вы, например, тем, что за семья была у этого человека?

– А про мою семью не хотите услышать? – спросил Хокинс, – С моей мачехой случился нервный припадок. Одна из моих сестер по клану поклялась, что до тех пор, пока я не уйду из ФБР, она не скажет мне ни слова. Никогда. И не говорит. А была ли у него семья… мне не известно. Я полицейский, а не профсоюз и не служащий из отдела соцобеспечения. – Джефф жестом указал на нож, висящий на поясе Бенни. – У вас нет разрешения на ношение оружия. А нож вы носите. Означает ли это, что вы намерены убивать?

– Я не стремлюсь убивать, – пояснил Ароне. – Это на случай, если кто-нибудь посягнет на мою жизнь. Прежде я никогда не носил нож. Не носил до тех пор, пока два года тому назад мне не проломили череп. В основном же оружие для того, чтобы отпугнуть потенциального нападающего.

Хокинс тихонько засмеялся.

– Но где гарантия того, что в следующий раз вы не устремитесь с этим ножом на вашего потенциального обидчика?

– В принципе эту возможность я допускаю. Но вообще-то я уверен в себе.

Не допускал! Совсем недавно не допускал! По крайней мере, пытался меня в этом убедить. Я чуть было не напомнила Аронсу его слова, но сдержалась.

– Тебе бы тоже не мешало носить с собой нож, – посоветовал мне Джефф. – Хотя бы для вида – помогает. А ты ведь фехтуешь уже достаточно прилично для того, чтобы защитить себя в случае необходимости.

– У меня всегда при себе, в сумке, газовый баллончик, – ответила я. Я приобрела его после того, как на меня напал маньяк. – Но, быть может, мы поговорим о чем-нибудь более приятном?

Я постаралась направить беседу в иное русло, и очень скоро мы заговорили на политические темы. Бенни вел себя весьма сдержанно, хотя и очень чутко реагировал на все наши с Джеффом высказывания, а Джефф был настроен очень критически по отношению к правительству, и в его голосе звучала нескрываемая горечь.

Через полчаса мы с Хокинсом отправились на занятия, а Бенни остался в кафе допивать свое вино. После прокуренной атмосферы кафе морозный воздух показался мне просто изумительным. Над мостовой, над потоком машин кружили редкие снежинки.

– Ты всегда настроен так радикально, когда снимаешь форму? – спросила я у полицейского.

На нем был плащ с капюшоном. Я заметила, как дрогнула грубая ткань, когда Джефф пожал плечами.

– Ну, я, наверное, слегка переборщил. Хотел, чтоб Аронс чувствовал себя посвободнее. А что касается Бюро… у нас мало интересуются политическими взглядами сотрудников, пока эти взгляды проявляются лишь на уровне симпатий к той или иной партии, к какому-то движению. Другое дело – я не имею права присоединиться к какой-либо политической группировке. Даже к лобби.

– Даже к лобби? Как же ты голосуешь? – спросила я.

– А ты не знаешь? – Хокинс с удивлением посмотрел на меня. – А никак. Мы не имеем права. Полицейские и военные не принимают участия в голосовании. Исключение – референдумы по каким-то локальным или иным вопросам, не касающимся политики. Впрочем, военные не участвуют и в них.

– Как же так?

– Это, собственно, не закон. Это отлаженный механизм. Если ты не принадлежишь к какомулибо лобби, ты не можешь, используя бюллетень, высказывать свое «за» или «против» по общегосударственным вопросам. Но я – коренной житель города Нью-Йорка, и у меня есть возможность решать вопросы, касающиеся, например, уборки мусора в Нью-Йорке… А солдат не является постоянным жителем города или штата, в которых он служит, вне зависимости от того, как долго он там живет. Все, что ему позволено, – написать свое мнение по той или иной проблеме при заполнении ежегодного бланка переписи населения. И все. Это несправедливо, но логика – для чего запущен такой механизм – абсолютно ясна.

Так как я не сказала ни слова в ответ, Джефф продолжил свою мысль:

– После Революции люди, пришедшие к власти, были весьма признательны тем силам, что вознесли их наверх. Признательны, но не более того. И те из лидеров, что оказались достаточно смекалисты, должны были как-то застраховать себя от неожиданностей, чтобы при любом раскладе сохранить за собой руководящие кресла. А партия Народного Капитализма, ещё до Второй Революции, опиралась, как ты знаешь, на простых людей, на самые широкие слои, то есть на средний класс.

Кое-что и я помнила из истории.

– Инфляция поставила средний класс примерно в те же условия, что и богатые слои населения, – сказала я. – Но в период инфляции огромные состояния обесцениваются куда в большей степени, нежели мелкие.

– Правильно, – похвалил меня Джефф. – А кто составляет основу вооруженных сил и полиции? Тот же средний класс, выходцы из него. Командиры могут принадлежать к высшим слоям, но что стоят их приказы, когда сержанты и рядовые отказываются эти приказы исполнять?

Мы шли по узкому тротуару Десятой авеню.

– Вот и разразилась эта «короткая» война. Все речи высоколобых риторов пошли побоку, когда выяснилось, что все оружие сосредоточено в руках у Ковальского, причем ещё задолго до четырнадцатого сентября. А когда солдаты и офицеры присоединились ко Всеобщей забастовке трудящихся, дело было кончено, – пояснил мне Джефф. – И уже не играло роли – продержится ли Вашингтон ещё месяц или падет сразу.

– А потом лоббисты пожелали обезопасить себя от подобных повторений истории, – догадалась я. – Все верно, я понимаю. – Джефф тронул меня за локоть, и мы побрели по тротуару под руку. – Дабы подстраховаться, они лишили военных избирательных прав. Непонятно только, как после всего этого им удалось выйти сухими из воды? – спросила я.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю