Текст книги "Князь вампиров"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Мой приказ погрузил Харкера в столь глубокий транс, что его пальцы разжались и дневник с пером упали на кушетку. Кончик пера, на котором было еще достаточно чернил, вонзился в старинную парчовую обивку, мгновенно поглотившую непривычную влагу. Вскоре от чернил осталась лишь маленькая черная клякса, которую уже не отмоешь никаким мылом.

– Ах, эти беспечные гости! – воскликнула я тоном рассерженной хозяйки. – Никакого уважения к чужим вещам!

Схватив перо, я сунула его англичанину в карман жилетки. Затем я раскрыла дневник, надеясь обмануть Дуню и заставить ее поверить, будто впервые вижу этого благовоспитанного джентльмена.

– Тьфу ты! Что за каракули? Писал, как курица лапой. Почему он не желает писать на нормальном английском языке?

Я опустила руку, в которой держала его дневник, и, взглянув на спящего мужчину, тоном гипнотизера приказала:

– Отныне, сэр, вы будете только думать, что пишете на этом тарабарском языке, но в действительности вы будете писать по-английски, разборчиво и понятно, так, чтобы я смогла удовлетворить свое любопытство.

Наклонившись, я запихала дневник в тот же карман, что и перо.

Дуня, не отрываясь, глядела на Харкера. Ее рот был приоткрыт, обнажая блестящие острые зубы, а глаза горели таким нестерпимым голодом, что мне стало ее искренне жаль. Однако невидимая стена страха удерживала Дуню от вожделенной трапезы.

– Нельзя мне! – шептала она, обращаясь не к Харкеру и не ко мне, а к себе самой. – Нельзя! Он меня в порошок сотрет...

"Он", естественно, относилось к Владу. Мне захотелось ей сказать: "Глупышка моя, хватит бояться Влада. Этот человек – твой. Бери его!" Но прежде чем произнести эти слова, я почувствовала (именно почувствовала, а не услышала) цоканье острых каблучков... В дверном проеме возникла Элизабет. Почему же я так поздно ощутила ее приближение? Или она намеренно двигалась бесшумно почти до самой двери?

У меня отлегло от сердца, когда я заметила, что Элизабет больше не сердится. Она весело улыбалась. Приподняв подол платья, Элизабет быстро вошла в комнату и с любопытством поглядела на Харкера.

– Ого! Наш англичанин решил прикорнуть на новом ложе.

Я оставила Дуню вздыхать над запретным плодом и подошла к Элизабет. Та обняла меня за талию и поцеловала в щеку, словно и не сердилась вовсе. Видя ее благодушное настроение, я решилась заговорить о Дуне и обратилась к Элизабет на английском, чтобы верная горничная ничего не поняла:

– Мне больно смотреть на то, как она мучается. Она изнемогает от голода, а этот дурацкий страх перед Владом не пускает ее. Пожалуйста, дай ей насытиться, как и мне тогда, – чтобы не осталось следов.

Честно сказать, я сильно опасалась, что моя просьба вновь рассердит Элизабет либо мне придется выслушать уже известную песню про ее нежелание понапрасну тратить силы, которые она приберегает до момента нашего отъезда.

Но Элизабет только шутливо нахмурилась и потрепала меня по щеке. Уголок ее рта дрогнул, отчего на подбородке образовалась чудесная ямочка.

– Дуня, дитя мое, – обратилась она к несчастной горничной, – можешь спокойно утолить голод. Этот человек – твой. Только не погуби его, иначе Влад разъярится, а я не сумею тебя защитить.

Дрожа от желания и ужаса одновременно, Дуня недоверчиво поглядела на Элизабет.

– Доамнэ, если я его возьму, Влад непременно заметит следы от укуса!

Я приблизилась к ней.

– Не бойся, не увидит. Элизабет умеет удалять такие раны.

Ох, моя бесхитростная Дуня! Вся несложная гамма чувств была написана на ее милом лице. Конечно, она сразу насторожилась, когда я сказала ей про способности Элизабет, и догадалась, что я уже видела это своими глазами. А значит... я тайком от нее – своей верной и преданной спутницы – насыщалась кровью англичанина. Но высказывать мне свое недовольство Дуне сейчас было некогда, поскольку ей предоставлялась чудесная возможность вдоволь насытиться кровью Харкера, не опасаясь возмездия.

Как всегда бывает в таких случаях, голод оказался сильнее гнева. Она наклонилась над англичанином. Веки Харкера дрогнули. Он открыл глаза и уставился на Дуню с тем же вожделением, как в тот раз взирал на меня. Его губы сладострастно приоткрылись. Чем ближе наклонялась к нему Дуня, тем сильнее разгорался внутри меня знакомый огонь.

До чего же медленно она приближалась к его шее. Такого трепета страсти, но не безудержной, а почтительной, я еще не видела. С удивительной нежностью Дунины зубы коснулись его шеи, именно коснулись (мне казалось, она с жадностью вопьется в его едва заметно пульсирующую вену). Дуня была сейчас красива, как античная статуя: чувственно полуопущенные веки, бледное хрупкое лицо на фоне более грубого, раскрасневшегося лица Харкера. Локон волос, выбившийся из ее косы, упал англичанину на щеку и свернулся черной с рыжим отливом змейкой.

Дуня замерла и медленно закрыла глаза, наслаждаясь экстазом, который породило в ней ожидание.

Но зато я была голодна! Голодна! Голоднее, чем когда-либо. Но теперь я уже знала, что одной крови для утоления моего голода недостаточно. Прижав руку к вздымающейся груди, я взглянула на свою Элизабет.

Она так же, как и я, была опьянена предвкушением. Моя возлюбленная стояла с полуоткрытым ртом. Ее кожа, как и у Харкера, блестела капельками пота. Но в отличие от него, синие глаза Элизабет были широко распахнуты и в них пылало откровенное желание.

Только желала она не меня и не англичанина.

Меня захлестнуло волной жгучей ревности. Как смеет Элизабет бросать такие взгляды на Дуню? Как смеет она испытывать страстное влечение к кому-то еще, кроме меня?

Но вскоре эти мысли отступили, сменившись удивлением. Худенькая Дунина спина изогнулась. Это движение плеч было мне хорошо знакомо – характерная поза вампира, приготовившегося к удару.

Удара не последовало. В застоявший воздух гостиной ворвался ураган.

– Оставь его! – загремел Влад.

Дуня испуганно вскрикнула. Кинув на пол большой холщовый мешок, Влад бросился к ней. Раньше чем мы с Элизабет сумели опомниться, Влад сжал Дунину шею большим и указательным пальцами, поднял бедняжку с колен и отшвырнул с такой силой, что она, пролетев по воздуху, с громким шлепком ударилась о стену.

Дуня, естественно, не пострадала (она лишь боязливо забилась в угол), но зверское обращение с моей горничной взбесило меня. А если бы на месте Дуни оказалась я или Элизабет? Осмелился бы он поднять на нас руку?

Мой гнев разгорелся еще сильнее, когда Влад заорал, обращаясь к нам:

– Как вы посмели дотронуться до него? Я ведь запретил даже смотреть в его сторону! Этот человек принадлежит мне!

И тут я не выдержала.

– Зато мы не принадлежим тебе, и мы голодны! Каким же тираном надо быть, чтобы морить голодом своих близких, а потом набрасываться на обессилевших женщин, когда у них появляется возможность немного насытиться? Говоришь, он принадлежит тебе? Но не мы привели его сюда – он сам забрел в эту гостиную. Судьба позаботилась о нашем пропитании, раз тебе нет дела до нас!

От моей дерзости у Влада налились кровью глаза. Наверное, не будь рядом Элизабет, он попытался бы меня убить. Но, как ни странно, Влад вопросительно поглядел на нее, она же ничего не сказала, а только ответила странной полуулыбкой. Глаза Элизабет оставались холодными и жесткими, полными такой же дикой ярости.

Думаю, Влад боится Элизабет, ибо, помолчав, он медленно произнес:

– Когда Харкер выполнит все, что мне нужно, я отдам его вам. А пока хватит с вас и этого.

Он кивнул на грязный холщовый мешок. Оттуда слышались резкие звуки, напоминавшие кошачье мяуканье. Однако запах был вполне человеческим – пахло теплой кровью.

Подняв англичанина на руки (к счастью для Харкера, он находился в обморочном состоянии), Влад удалился столь же быстро, как и появился. Воспрянувшая Дуня выбралась из угла, подбежала к мешку и развязала веревку. Мокрая холстина осела на пол, и мы увидели чумазого малыша. Мальчишке было не больше года. Его чумазые щеки блестели от слез. Малыш взглянул на Дуню и сразу же успокоился, крики сменились громкой икотой, от которой забавно вздрагивало все его тельце.

Элизабет повела носом и, брезгливо поморщившись, поднесла к лицу кружевной платочек.

– Как от него пахнет!

Я шутливо погрозила ей пальцем.

– Нет, дорогая. Вспомни Александра Поупа: "Ты пахнешь. Все остальное – воняет"[11]11
  Александр Поуп (1688-1744) – великий английский поэт, сатирик, философ. Многие меткие и остроумные строчки его произведений давно превратились в английском языке в афоризмы и пословицы.


[Закрыть].

Дуня, не понимавшая тонкостей английской поэзии, сказала с простонародной откровенностью:

– Обмочился со страха. Велика важность!

Избежать наказания и получить кое-что на ужин – моя бедная горничная сияла от радости. (Когда донимает голод, первыми исчезают восприимчивость к запахам и брезгливость.) Малыш, думая, что она улыбается ему, в ответ тоже заулыбался и протянул к ней пухлые пальчики.

– Иди ко мне, маленький, – проворковала она.

Подхватив ребенка на руки, Дуня закружилась с ним, одновременно щекоча ему животик. Ребенок урчал от удовольствия. Потом она начала щелкать пальцами возле его ушей. К этому развлечению малыш остался равнодушен.

– Наверное, глухой, – пробормотала Дуня.

Еще один подарок нашего "щедренького" Влада: грязный, воняющий мочой, глухой ребенок. Скорее всего, родители с радостью избавились от него.

– Он весь твой, – сказала я Дуне.

Дуня не удивилась тому, что я не собираюсь участвовать в пиршестве. Прижавшись к детской шейке, она с голодной страстью поцеловала ребенка. Малыш захихикал: ему было щекотно. Но смех мгновенно сменился ужасающим криком, едва Дунины зубы прокусили его кожу. Крики быстро стихли. У ребенка стекленели глаза. Дунины челюсти безостановочно двигались. Через минуту малыш обмяк. Тогда Дуня подсунула ему под голову локоть, чтобы сосать кровь, не слишком нагибаясь.

Зрелище это странным образом сочетало в себе умиротворенность и распаляло страсть. Мне захотелось присоединиться к Дуне и тоже обнять этого малыша, из которого неотвратимо уходила жизнь. Я взглянула на Элизабет и поймала схожее желание. Ее глаза вновь пылали от страсти.

Неужели я ревновала ее к Дуне? Да, как ревную и сейчас, когда Дуня спит в объятиях Элизабет. Но вчера ревность моя была недолгой: поймав на себе мой взгляд, Элизабет соблазнительно улыбнулась. Ее улыбка подействовала на меня, как волшебный бальзам, и вместо ревности я наполнилась любовным огнем. Я не стала противиться, когда Элизабет положила мою руку себе на грудь, прижала своей ладонью и подвела меня к Дуне.

До сих пор не могу понять, какой бес в меня вселился. Я даже плохо помню подробности того, что иначе, как оргией, не назовешь. Мы все втроем предались безудержной страсти, подогреваемой детской кровью. Я несколько раз входила в них обеих, а они – в меня. Только одна картина четко запечатлелась у меня в памяти: обнаженная Элизабет стоит на коленях и исступленно кричит: "Еще, еще!", а мы с Дуней, держа умирающего ребенка за пятки, трясем его тельце, чтобы последние капли крови упали на грудь и лицо этой необычной женщины. Она лихорадочно втирает их себе в кожу, будто целебный эликсир.

Когда все закончилось, Дуня была не в состоянии двигаться. Наши тела стали липкими от детской крови. Элизабет понесла Дуню к себе, я потащилась следом. Там мы все трое рухнули на громадную постель. Я провалилась в сон и проспала до рассвета.

Как все это странно. Я в замешательстве. Время от времени на меня накатывает ревность к Дуне и злость на Элизабет. Но проходит минута-другая, и я готова смеяться над своими глупыми чувствами. Знаю только одно: я должна уговорить Элизабет немедленно увезти меня в Лондон.

Глава 6

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

17 мая

Утром Элизабет вновь куда-то исчезла без всяких объяснений. Я отправилась в комнату к Харкеру и, к своему удовольствию, обнаружила, что мое внушение сработало. В дневнике он продолжает писать "куриным почерком" (потом я узнала, что это вовсе не какой-то диковинный язык, а стенография), но затем расшифровывает записи на отдельных листах почтовой бумаги. Меня искренне позабавил взгляд Харкера на то, что происходило 5 мая, то есть на наше совместное купание.

Оказывается, его внимание было целиком приковано к Элизабет, он называл ее "златовласой девушкой" и восторгался ее пышными сияющими локонами. В затуманенном мозгу Харкера все смешалось, и он от восхищения несчастными служанками постоянно переходил к возмущению недостойным поведением "графа". Я не собираюсь защищать Влада, но писанина Харкера отличается предвзятостью и весьма оскорбительна. Откуда, например, он выудил фразу: "Ты никогда и никого не любил"? Впрочем, здесь надо спросить, откуда он взял и все остальные реплики? Насколько я помню, мы между собой говорили по-румынски. Стыдно, мистер Харкер, заниматься подобными выдумками!

Но еще оскорбительнее были строчки, которые он написал до нашего появления. Они настолько рассердили меня, что невольно врезались в память: "Итак, я сижу за старинным дубовым столиком. Должно быть, в давние времена за ним сидела какая-нибудь мечтательная красавица и, краснея, мучительно сочиняла любовное письмо, полное романтических бредней и грамматических ошибок..."

Подумать только – "полное романтических бредней и грамматических ошибок"! Я уж умолчу, сэр, о ваших жалких потугах в изящной словесности, которые мне довелось прочесть, и не стану писать в своем дневнике о вашей далеко не безупречной орфографии. Должно быть, вы уже пришли к скоропалительным выводам, что женщины из рода Цепешей (или Дракул, а то и вообще все румынки) – безграмотные дуры, которые только и могут часами сочинять пустые любовные послания. А известно ли вам, сэр, что моя мать была талантливой поэтессой? Я одна обладаю большими литературными способностями, чем вы со своей невестой и всеми вашими будущими детьми (если, конечно, они у вас появятся), вместе взятые. И знайте: я с детства пишу без единой ошибки и на своем, и на вашем родном языке.

В качестве наказания за дерзость я немного полакомилась кровью Харкера, дабы предотвратить голод. На этот раз я обошлась без любовных игр – после недавней оргии с Элизабет и Дуней у меня что-то пропал к ним интерес.

Подкрепившись (это гораздо меньше, чем требуется мне для насыщения), я оставила Харкера спать и вышла в коридор. Мне захотелось немедленно разыскать Элизабет и сказать ей, что я больше не в силах ждать, когда же мы наконец отправимся в Лондон. Но Элизабет как сквозь землю провалилась. Оставалась единственная часть замка, куда я не заглянула, поскольку испытывала неодолимый страх, – покои Влада.

Но, собрав всю свою волю, я заставила себя отправиться в это ужасное место. По пути я решила: если Элизабет вновь откажется увезти меня из этой тюрьмы, я отважусь на то, о чем прежде не смела даже помыслить, – я прикончу Влада, пронзив его колом. И хотя на протяжении многих лет он убеждал меня, что вампиры не в состоянии убить друг друга, я собственными глазами видела, как он расправился с Аркадием, швырнув его на кол. Так почему я не могу проделать то же самое с Владом? Учитывая поддержку Элизабет, у меня хватит сил, чтобы уничтожить даже его, Влада Колосажателя. Когда-то я верила в то, что если погибнет он, сгину и я. Но теперь мне прекрасно известно, что это ложь.

Однако прежде, чем войти в его "святилище", мне необходимо было стать бесшумной невидимкой, ибо даже во сне Влад способен почуять угрозу и нанести смертельный удар. Я произнесла все необходимые заклинания и, убедившись, что он не заметит моего присутствия, двинулась дальше.

Я легко, почти не касаясь ступеней, взбежала вверх по лестнице, в два прыжка преодолела коридор и очутилась перед знакомой дверью. Массивные дубовые створки, дополнительно укрепленные железными накладками, были заперты изнутри. Сейчас я вполне смогла бы отодвинуть внутренний засов и войти. Но тогда Влад сразу догадался бы о моей возросшей силе. Я избрала другой способ: сплющившись до толщины бумажного листа, протиснулась в щель и оказалась в "тронном зале". Его убранство полностью повторяло главный зал бухарестского дворца Влада тех времен, когда он был господарем Валахии.

По левую руку от меня располагался "театр смерти" – единственное нововведение, которого не было в прежнем дворце. Из стены, ставшей бурой от потеков крови, торчало несколько пар черных ручных и ножных кандалов. С потолка свисали зловещие цепи дыбы, позволявшей поднимать жертву над полом. Внизу стояло тяжелое деревянное корыто. Оно было выдолблено из дуба, но внутри больше напоминало черное дерево. В этот цвет его окрасила кровь, которую собирали в него в течение не одной сотни лет. Чуть поодаль находился стол (на таких мясники разделывают туши), весь в щербинах и зазубринах от ударов лезвий. К столу примыкала стойка, где в идеальном порядке размещались ножи, тесаки и топоры всех видов и размеров. Вторая стойка предназначалась для деревянных кольев. Некоторые из них были толщиной с мужскую руку, а длиной превосходили мой рост, другие – тоньше и короче (эти использовали для более изощренных пыток). В спокойные времена (пока в наш мир не ворвался Ван Хельсинг) весь этот арсенал служил для кровавых развлечений Влада и последующего уничтожения трупов, дабы мертвецы не превратились в новых вампиров.

"Театр смерти" давно бездействовал, покрываясь пылью и плесенью, но я не сомневалась, что именно на его "подмостках" нашему англичанину суждено было сыграть последний акт своей жизненной драмы. В щедрые посулы Влада я не верила.

Меня подмывало выбрать подходящее оружие и войти в узкую дверь, ведущую в спальню Влада (я безошибочно чувствовала, что он там). Нужно действовать, пока решимость полыхает во мне. И вдруг я почувствовала, что в соседнем помещении кто-то есть.

Я не сомневалась: это Элизабет. Но сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась, вокруг царила мертвая тишина и даже воздух оставался недвижим. Я посмотрела на трон Колосажателя, стоявший на специальном возвышении. К нему вели три ступени, украшенные золотыми буквами, которые складывались в старинный девиз Влада: "Justus et pius". Пусто. И все же я была уверена: Элизабет здесь, невидимая и неуловимая, как и я. Вот только любовь сильнее даже самой изощренной магии.

Мои же глаза были полны любви. Я медленно шла по "тронному залу", пока не коснулась границы, возведенной ее заклинанием. Только что я стояла подле ступеней, ведущих на возвышение, и не видела ничего, кроме пустого трона. Но достаточно было сделать еще один робкий шаг, как воздух задрожал и заклубился подобно облакам, подхваченным ураганом. Потом завеса поднялась, открыв Элизабет.

Напротив трона моя возлюбленная воздвигла алтарь, поставив друг на друга два блестящих куба из оникса. Пространство вокруг него она оградила защитным кругом, сквозь который я незаметно проникла и теперь созерцала тайный ритуал.

Облаченная в простую черную мантию и откинув свои золотистые волосы назад, Элизабет стояла перед алтарем, разведя поднятые руки наподобие буквы V. На самом алтаре была нарисована пентаграмма, а рядом располагались хорошо знакомые мне предметы: нож, чаша и свеча. Чуть правее лежало несколько черных локонов и мертвое, перепачканное кровью тельце ребенка.

Да это же мои волосы! И не только мои – Дунины тоже! Меня охватил ужас. Локоны лишь казались одинаковыми, но стоило присмотреться, и становилось понятно, что одна прядь иссиня-черная, а другая имеет рыжеватый оттенок. Какое же зловещее действо Элизабет намеревалась совершить против нас? И при чем тут мертвый ребенок?

Я терялась в догадках. Элизабет стояла лицом ко мне и нараспев произносила явно какое-то заклинание. Я напряженно вслушивалась в ее речь, но не поняла ни единого слова. Возможно, это был какой-то древний язык. Однако среди потока незнакомых слов я отчетливо услышала свое имя и имя моей горничной.

Я очень хотела разорвать круг, войти внутрь и потребовать у Элизабет объяснений. Но я до ужаса боялась непременно последовавшей бы вспышки гнева неумершей женщины, обладавшей могуществом, границ которого мне до сих пор обнаружить не удалось. И поэтому я замерла на месте, смотрела на происходящее и надеялась понять смысл ритуала, хотя и отдавала себе отчет в том, что все равно он останется скрыт от меня. И тем не менее что-то (а может, кто-то) побуждало меня стоять и смотреть.

А потом я увидела Его.

Элизабет произнесла последние слова и замерла. Она опустила руки, сложила их на груди и склонила голову, словно кающаяся грешница. За ее спиной, невидимый ею и недоступный другим органам чувств, высился великан...

Какими словами мне описать Его? Он был абсолютно черным, подобно густой тени, и в то же время не казался бестелесным. Я не видела черт Его лица, но у Него, несомненно, было лицо. И Он улыбался мне. Глаз Его я тоже не видела, хотя и смотрела в них.

Он улыбался, поскольку узнал меня. И в это мгновение я поняла, что всегда знала Его. Я не испытывала глупого страха, его не было вообще, ибо в Его глазах читались понимание, сострадание и истинная любовь. Настолько истинная, что она захватила меня и понесла, словно приливная волна, в бесконечную тьму, в бесконечный свет... в Его глаза. Мы с Ним одновременно были ничем и всем сущим, созиданием и разрушением, мышлением и полным отсутствием мыслей. Все, что было в мире, состояло из нас, и среди крупиц мироздания не находилось двух одинаковых. Я испытывала экстаз, не идущий ни в какое сравнение с желаниями и удовольствиями тела... Раздумывая об этом сейчас, могу со всей искренностью сказать: если смерть такова, я с радостью готова убить себя.

Все, о чем я написала, длилось не более мгновения. Должно быть, потом я упала в обморок, а когда очнулась, ни Элизабет, ни алтаря, ни удивительного существа уже не было. Неужели это и есть Владыка Мрака? Нет! Он – светлый ангел или высочайший белый маг. То, что мне было известно о Владыке Мрака, то, что я сумела подслушать во время их встреч с Владом, рождало в моей душе лишь безграничный страх. А это создание... это существо... от Него исходила только бесконечная доброта.

Естественно, все это – не более чем мои умозаключения. Очнувшись, я поспешила к себе, чтобы подробно описать случившееся, иначе время сотрет отдельные нюансы столь судьбоносной встречи. Элизабет еще не появлялась, и я очень боюсь увидеться с ней. Если только она узнала, что я находилась тогда в "тронном зале", мне не миновать новой вспышки ее гнева.

Но я все равно должна узнать, зачем она совершала этот ритуал. Если она вознамерилась меня предать и моя смерть предрешена, пусть конец наступит мгновенно. Это лучше, чем день за днем терзаться сомнениями.

* * *

19 мая

Она мертва! Мертва! Как такое возможно? Ведь бессмертного может убить только смертный!

У меня дрожит рука, того и гляди, перо выпадет из ослабевших пальцев. Если это случилось, значит, отныне и я не могу чувствовать себя в безопасности.

Сегодня, когда я шла к ее гробу, меня уже обуревали дурные предчувствия. Три дня назад утром Дуня чувствовала себя более или менее сытой, но ей очень хотелось спать. Выбравшись из кровати Элизабет, она побрела в людскую, где улеглась в свой гробик и со слабым стуком закрыла крышку.

Когда вампиры после долгого голодания наконец насыщаются, они вполне могут проспать целые сутки и даже больше, после чего встают бодрыми и отдохнувшими. Со мной так часто бывало. Поэтому, когда шестнадцатого вечером Дуня не проснулась, я ничуть не встревожилась. Так и не увидев ее позавчера, я сказала себе: "Она спокойно и крепко спит, и завтра утром поднимется помолодевшей и полной сил".

Но и вчера Дуня не встала. Элизабет старалась меня успокоить. (Она ни словом не обмолвилась про ритуал. Следовательно, мои заклинания сработали, и она меня не заметила. Во всяком случае, со мной она на удивление добра.)

– Не бойся, – утешала меня Элизабет. – Дуня бессмертна. Ну кто может причинить ей вред?

В самом деле, кто?

Сегодня утром я проснулась еще до восхода солнца. Осторожно, чтобы не разбудить Элизабет, я вылезла из постели и пошла к Дуне. В замке было сумрачно и как-то печально. Снаружи раздавались веселые трели раннего жаворонка, но само утро казалось мне бесконечно грустным и даже скорбным.

Я ненадолго задержалась в гостиной, вспоминая, как несколько дней назад усыпила Джонатана Харкера. Нанести визит в его спальню я не решилась. Кушетка по-прежнему стояла там, куда он ее передвинул, – возле большого окна. В сером утреннем свете пока еще не было видно ни пропасти, ни леса, только неясные очертания далеких гор.

Я буквально заставила себя пойти в людскую. Когда я подходила к двери, у меня возникло странное ощущение: Дуни в людской нет. Ее вообще нет! Я всегда чувствовала ее присутствие, поскольку Дуня была совершенно несведуща в магии и не умела окружать себя защитным барьером (Влад настрого запретил мне учить ее подобным вещам).

На мгновение я даже возликовала. Значит, Элизабет полностью вернула Дуне силы, и та сумела выскользнуть из замка навстречу утру. Но ликование сейчас же сменилось леденящим ужасом. Я боялась, что... Мой разум упорно противился этой мысли, а сердце сжималось от страха. Разрываемая противоречивыми чувствами, я быстро вошла в людскую и одним движением откинула крышку гроба.

Кости и прах!..

Кости и прах. Маленький желтовато-белый Дунин череп был совершенно гладким. Кожа полностью исчезла, вместо знакомых темных глаз на меня смотрели пустые глазницы. Волосы тоже исчезли, если не считать единственного длинного волоска, прилепившегося к белой атласной подстилке. Казалось, что Дуня умерла еще двадцать с лишним лет назад и ее труп давным-давно истлел. Череп отделился от шейных позвонков и стоял, опираясь на кости верхней челюсти (нижняя рассыпалась), и словно глядел на жалкие останки того, что некогда было его телом. Кости рук лежали крест-накрест, будто Дуню специально готовили к погребению. Полурассыпавшиеся кости ног почему-то откатились в сторону.

Наверное, я закричала. Определенно, закричала. Но вот не знаю, насколько громкими и продолжительными были мои крики. Страх пропал, осталось только жгучее горе. Крики сотрясли воздух, и часть Дуниного праха поднялась вверх, а затем медленно осела на пол, напоминая пепел от сожженной бумаги.

Я вдыхала ее прах, кашляя и давясь рыданиями. Потом я залезла в гроб. Я судорожно хватала Дунины кости, целовала их и поливала слезами.

Милая Дуня, моя безропотная служанка и верная подруга! Моя неизменная спутница на протяжении всех этих долгих лет! Я с болью вспоминала, сколько раз несправедливо обижала ее, срывая на ней свою досаду или гнев. Не уберегла я Дуню, не сумела защитить...

Но я недолго горевала в одиночестве. На мое плечо нежно опустилась теплая рука. Возле меня стояла Элизабет. Судя по ее мокрому от слез лицу, она была безмерно потрясена случившимся и глубоко скорбела вместе со мной. Наверное, услышав мои стенания, она примчалась сюда, даже не успев одеться. Нерасчесанные волосы золотистым облаком окутывали ее голые плечи.

– Жужанна, дитя мое!

Голос Элизабет звучал так нежно и проникновенно, что мое глупое сердце едва не выпрыгнуло из груди, но я не поддалась чарам моей коварной возлюбленной.

– Дорогая, – продолжала меж тем она, – я не могу поверить своим глазам! Это... все, что осталось от бедной Дуни?

Элизабет опустилась перед гробом на колени и принялась заламывать руки.

– Да будь он проклят! Мерзкий злодей! Будь он проклят!

Я села, забыв, что подо мной – Дунины кости. В тот момент я могла бы испепелить своим гневом весь мир. Я хлестала словами наотмашь, совершенно не думая о последствиях. Я не боялась ни Элизабет, ни Влада, ни Владыки Мрака, даже если он – сам дьявол. Я не боялась, что за подобную дерзость могу разделить Дунину участь и тоже превратиться в жалкую горстку праха.

– Ты еще спрашиваешь? Да, это все, что осталось от бедной Дуни! Ты сама знаешь, поскольку это ты... ты убила ее! А я так верила тебе, всем твоим лживым словам! Но теперь...

Лицо Элизабет потемнело от ярости, однако ее гнев длился не более секунды. Она тут же совладала с собой.

– Жужа, дитя мое, как ты можешь бросать мне такие чудовищные обвинения? – спросила она, всем своим видом и интонацией голоса показывая, насколько больно я ее ранила. – Откуда у тебя взялись мысли, будто я намеренно погубила твою служанку? Скажи, зачем? Чтобы заставить тебя страдать? У меня никого нет дороже тебя. Подумай, разве можно предать того, кого так нежно любишь?.. Это дело рук Влада!

Я не желала слушать. Спектакль, умело разыгранный спектакль. Это раньше я верила каждому ее слову.

– Ты убила ее, а теперь собираешься убить и меня! Я видела, как ты проводила ритуал. И видела волосы на каменном алтаре – Дунины и мои. Я видела Владыку Мрака...

При упоминании о Владыке брови Элизабет взметнулись вверх, а глаза вспыхнули ослепительным, яростным огнем. Значит, она даже не подозревала!.. Затем ее золотистые брови медленно опустились, лоб разгладился, а дыхание стало тише. Когда Элизабет наконец заговорила, ее слова были точными и продуманными.

– Если ты видела ритуал, то наверняка должна была понять его цель. Я намеревалась защитить тебя и Дуню, чтобы Влад не смог причинить вам вреда. Дорогая Жужа, я многого тебе не говорила, поскольку не хотела тебя пугать. Влад намеревается уничтожить нас. Мне пришлось употребить всю свою силу, использовать все свои знания, чтобы этот злобный монстр не смог добраться до тебя. Увы, я не уберегла твою верную Дуню, и теперь у тебя от горя разрывается сердце. Наверное, я допустила ошибку, окружив особой защитой тебя, которую люблю больше, чем кого бы то ни было.

Нагнувшись и роняя горячие слезы, Элизабет поцеловала мне руку.

– Все мои силы уходили на тебя, Жужанна. Себе и Дуне я оставляла только крохи.

Что я могла сказать после такого признания? Я тоже встала на колени (неизбежно ломая хрупкие Дунины кости) и потянулась к Элизабет. Рыдая, мы обнялись.

– Жужанна, дорогая моя, это я виновата, что у тебя сложились не совсем правильные представления о моих силах и возможностях. Опять-таки, не желая тебя пугать, я не раскрывала тебе всей правды. Да, Влад сейчас слаб. Я сильнее его. Но есть одно прискорбное для нас обстоятельство: он более изощрен в магии, и не потому, что умнее, а потому что занимается ею на двести лет дольше, нежели я. И отец его, и дед восходили на трон не без помощи Владыки Мрака. Думаю, сейчас он призвал Владыку, надеясь, что тот поможет ему покончить с нами. Влад боится нас, как боится любого, кто сильнее его. А он всегда уничтожал тех, кого боялся. Вот так он решил отплатить нам с тобой: мне за то, что явилась сюда и вернула ему силы, а тебе – за то, что на протяжении полувека оставалась его верной спутницей и сносила все унижения.