Текст книги "Князь вампиров"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Я умолк, рассчитывая перехватить взгляд седого монаха, все еще готового, если понадобится, прислуживать нам (правда, он переместился поближе к огню, чтоб его старым костям было теплее). Но лицо старика (и то, что на нем написано) скрывал клобук. А может, монах был глухим и вообще ничего не услышал. Или, наоборот, услышал, но у него хватило ума не показывать своего недовольства – знает поди, что я скор на расправу.

– Давай, Грегор, помолись за меня Господу нашему и Пресвятой Деве.

Что оставалось этой змее? Он молча повиновался. Мы оба встали из-за стола, и я повел его в молельню. Дверь ее была приоткрыта, и, даже сидя за столом, я мог видеть все, что происходило внутри. Остановившись на пороге, я перекрестился по православному обычаю (конечно же, монах это заметил), а Грегору велел войти внутрь и встать на колени перед иконой Богоматери. Небольшой коврик, покрывавший деревянный пол, напомнил мне мусульманские коврики, и я едва не усмехнулся.

Кряхтя, Грегор опустился на колени. Было слышно, как хрустнули его суставы (что ж, наши годы берут свое).

– Молись за нас, – тихо произнес я и махнул стоящему возле очага стражнику, чтобы тот взял меч Грегора и приблизился ко мне.

Вот он, коленопреклоненный Иуда. Мне хорошо был виден его профиль – как же Грегор похож на меня! Он вполне мог быть моим братом и... братоубийцей. Я следил за его обветренным горбоносым лицом с острым подбородком и видел, как под черными обвислыми усами дрожат тонкие губы. Я наслаждался зрелищем ужаса, разгоравшегося в его больших темных глазах (он всегда завидовал изумрудной зелени моих). Стражник стоял рядом со мною, держа меч наготове. Я вернулся за стол. Мне не впервой было посылать людей в эту молельню, но Грегору суждено стать последним в этом ряду. Глотнув сладкой, обжигающей сливовицы, я вновь обратился к предателю:

– Молись, друг мой. Молись за мое долголетие... и за погибель тех, кто посмеет меня предать.

Грегор всхлипнул и молитвенно сложил руки. Не вставая с колен, он повернулся ко мне, смяв коврик.

– Мой повелитель! Клянусь, я не обманывал тебя!

Я в полной мере насладился его отчаянием, а затем с наигранным удивлением спросил:

– Разве я в чем-то тебя обвинил?

Его глаза стали еще шире, он заморгал и плотно стиснул дрожащие губы. Сумей он дать мне достойный ответ (и не будь я столь уверен в своем магическом чутье), я бы, возможно, пощадил его. Но я был убежден, что все увиденное мной в Круге – истина, и не сомневался в правильности своей ворожбы. Впрочем, тут и колдовства не надо: вина Грегора была сейчас написана у него на лице. Блеснув, по щеке моего "верноподданного" скатилась слезинка.

– Ого! – воскликнул я. – Никак молитва заставила тебя прослезиться?

– Повелитель, прошу тебя...

– Повернись лицом к иконе! – крикнул я, жестом велев стражнику повыразительнее взмахнуть мечом.

Меня не на шутку начало злить малодушие Грегора.

– Ты слышал, что я сказал? Лицом к иконе! Молись Богородице, чтобы даровала тебе милосердие, а мне – победу над Басарабом!

Грегор послушно сплел руки и вновь повернулся к лику Богородицы. Коврик, на котором он ерзал, сбился в сторону, обнажив борозду в деревянном полу. Но мой незадачливый обманщик этого даже не заметил. Поднеся сомкнутые руки к самому носу и закрыв глаза, он забормотал слова молитвы:

– Боже милостивый, Пресвятая Богородица, явите ваше безграничное милосердие. Даруйте моему господину долгую жизнь и победу над врагами и укрепите его веру в то, что я его не предавал...

– Да, – достаточно громко прошептал я, – быть может, Бог и явит тебе Свое милосердие. Но со мною Он никогда не был милосердным, так что нам с Богом говорить не о чем.

– Владыка живота моего! – вскричал Грегор.

Глаза его оставались закрытыми, а лицо по-прежнему было обращено к иконе, и потому я не знал, к кому он обращается – к Богу или ко мне.

– Мой повелитель, я неповинен ни в каких преступлениях против тебя! Ну что мне сделать, дабы ты уверовал в мою преданность тебе?

– Храбро погибнуть, – ответил я. – Ты все равно обречен, Грегор. Так что молись, и поскорее. Я не собираюсь, подобно своему отцу, бесславно умереть от рук наемного убийцы где-нибудь в лесу под Бухарестом.

Грегор запрокинул голову, раскрыл руки, будто в них находилась книга, потом прижал их к глазам и зарыдал. Я внимательно следил, как он поведет себя теперь, когда все его надежды рухнули. Грегор был в полном отчаянии, казалось, он вот-вот свалится на пол. Его всхлипывания становились все громче и истеричнее.

Всю свою жизнь я изучал смерть и, глядя ей в лицо, надеялся понять ее суть. Но я никогда не думал о своей смерти и не был готов смиренно принять собственную кончину. Сколько же человек я отправил на тот свет? Тысячу? Нет, намного больше. Я хорошо знаю лик смерти, я видел, как более сотни пленных турок медленно умирали на кольях в лесу. Я слышал их крики и стенания. Я ни с чем не спутаю звук, который издает живое еще тело, когда медленно сползает под собственной тяжестью вниз по колу. Этот звук напоминает тихий вздох.

Я вглядывался в глаза умирающих, надеясь выведать тайну перехода в небытие. Я хотел знать, что чувствовали эти люди, когда перед ними уже разверзлась бездонная пропасть.

Наблюдая все новых и новых избранников смерти, я понял: Бог отнюдь не справедлив и в самой смерти нет никакого потаенного смысла – только бесчестие и страдание. Я не хотел становиться одним из этих несчастных. Возможно, будь моя жизнь спокойной и счастливой, я бы по-иному относился к смерти. Но я слишком часто лишался всего, что принадлежало мне по праву. Меня свергли с трона и изгнали за пределы княжества, которым правили отец и дед. Вместо надлежащего воспитания и приобщения к государственным делам, я всю юность провел в плену у турецкого султана. Еще восемь лет полнокровной зрелой жизни прошли в плену у венгерского короля. Дважды меня свергали с трона (один раз – по "милости" родного брата!). Теперь мне приходится оставлять трон в третий раз, но я щедро отплачу всем и за все. Я умнее и проницательнее многих. Я более достоин править своим народом, нежели Мехмед, Матьяш или Раду с Басарабом.

Никогда еще смерть не была столь близка ко мне, как сейчас. Только ни Бог, ни ангелы не исполнят моего желания и не сделают меня бессмертным. Но есть тот, в чьих силах даровать мне вечную жизнь.

* * *

Пока Грегор всхлипывал, тщетно моля Бога о пощаде, молоденький стражник (борода на его розовых щеках больше напоминала мальчишеский пушок) обернулся ко мне и вопросительно помахал мечом. Из этого парня выйдет великолепный убийца. Я понял это по его глазам – они горели желанием расправиться с гнусным предателем. Наши желания совпадали.

Я едва заметно покачал головой: рано. Поднявшись, я направился к своему усердному юному помощнику, стараясь как можно громче стучать каблуками по полу. Мой расчет оправдался: Грегор услышал шаги. У него одеревенела спина. Он чувствовал, что смерть вот-вот явится к нему в облике молодого стражника и нанесет удар мечом. Грегор не осмеливался повернуться ко мне лицом – он хорошо знал, насколько чутко я ловлю малейший звук. Он боялся вызвать вспышку моего гнева, а потому лишь слегка склонил голову к плечу и закатил глаза, стараясь увидеть, что происходит за спиной.

Таких побелевших от страха глаз я еще не видел. Мне они напомнили выпученные глаза быка, которого гонят на убой.

– Повелитель... господин мой... ты убиваешь невиновного!

– Да ну? – спросил я, вернув спокойствие своему голосу. – Грегор... – Теперь мой голос был сама искренность. – Я – жестокий человек и лжи не прощаю. Я безжалостно расправляюсь с предателями, но справедлив к тем, кто мне верен. Можешь ли ты поклясться перед Богом, что был верен мне всегда и во всем? Мне, своему господину?

– Клянусь перед Богом, мой повелитель!

Я помолчал, разглядывая его лицо, на котором обреченность боролась с надеждой. Выждав достаточно, я сказал:

– Что ж, мой друг, с тебя довольно. Нынче время опасное: никому полностью доверять нельзя, даже своим приближенным. Но тебе я верю.

Его лицо зарделось от радости. Из глаз вновь хлынули слезы, на этот раз уже слезы счастья. Он решил, что прощен, и приготовился подняться с колен.

– Однако, – продолжал я, одним жестом пригвоздив его к месту, – ты едва не сорвался с узенькой тропки. Так что молись за мою победу над врагами и благодари Бога за свое избавление.

Грегор принялся молиться. Его радостная улыбка стала еще шире, когда я велел стражнику отойти к очагу (чем немало огорчил парня) и встать рядом с молчаливым угрюмым монахом. Сам я оставался у входа в молельню. Как же быстро этот жалкий трус поверил, что спасен. Грегор полностью утратил бдительность. Кому и когда я прощал предательство? Меня захлестнула волна гнева. Некоторое время я сдерживал ее, потом шагнул к стене и с силой потянул на себя небольшую деревянную рукоятку.

Мягко заскользили доски невидимой западни... Взмах рук, удивленный возглас Грегора, сменившийся воплем страха. Я успел заметить звериный ужас на его лице. В следующее мгновение он провалился в преисподнюю. Нет, он не сгинул бесследно. Я подбежал к разверстой западне, чтобы полюбоваться на дело рук своих. В ушах звенело от неистовых криков Грегора.

То же испытывает и Бог, глядя в мертвые лица: Он ощущает силу власти, которая сладостнее любви. А какое пьянящее чувство дает эта сила!

Грегор провалился в неглубокую яму, упав прямо на колени. Но коленопреклоненным он не умрет. Яма была устроена так, что острые металлические шипы, поставленные через равные промежутки, принуждали жертву опрокинуться на спину. (Тем лучше, мне будет видно его лицо.) Один шип, скрытый в длинных волосах Грегора, впился ему в череп, отчего голова обреченного слегка наклонилась вперед, другой, окровавленный, торчал из правой половины груди. Торчащих шипов хватало: Грегор лежал на них подобно распятому Христу.

В его глазах застыло полнейшее недоумение, однако свет жизни в них быстро угасал. Полагая, что Грегор еще жив, я присел на корточки и тихо произнес, обращаясь к нему:

– Да отправит Бог твою нечестивую и мерзкую душу прямиком в ад! Сейчас умираешь ты. Пройдет время, умрет и Басараб, но я буду жить вечно.

Я склонился над Грегором и незаметно для монаха и стражника поднял безжизненную правую руку Грегора, на безымянный палец которой надел свое кольцо. Затем я выпрямился и велел стражнику встать на караул перед дверями трапезной. Когда парень вышел, я приказал старику, чтобы тот выбрал нескольких монахов помоложе и покрепче. Они должны будут отнести тело Грегора в Валашский лес и там обезглавить, а голову бросить под лед.

Охваченный страхом (ведь казнь Грегора свершилась у него на глазах!), старый монах молча поклонился и вышел. Возразить он не посмел, хотя представляю, сколь ненавистен был ему мой приказ – бросить обезглавленный труп на съедение хищникам.

Отправив монаха выполнять мое повеление, я позвал в трапезную ревностного юного убийцу.

– Я послал старика с несколькими монахами похоронить тело где-нибудь в лесу. Поднимись на сторожевую башню и дожидайся их возвращения. Внутрь ни в коем случае не впускай. Встретишь их у ворот и убьешь всех.

У стражника заблестели глаза. Ему не терпелось выполнить мой приказ. Он уже был готов побежать на башню, но я велел ему вначале поставить у дверей трапезной другого надежного стражника, дабы никто не потревожил мой ночной покой. Я не хотел, чтобы монахи видели мою ловчую яму, и потому вместе со сметливым парнем мы подняли еще теплое тело Грегора (не знаю, может, он до сих пор был жив), а затем завернули в измятый им коврик (пятна крови на полу мне были ни к чему). Взяв тело за ноги, стражник выволок его из трапезной и остался дожидаться монахов.

Теперь мне никто не мешал. Я заперся изнутри и приготовился сотворить Круг. Я перехитрил Басараба, расправился с иудой Грегором, теперь пришло время ускользнуть от смерти. Оставаться обычным человеком было бессмысленно – погибель могла поджидать меня на каждом шагу. Я жаждал перехода в иную ипостась, в которой нет смерти, но остается власть над людьми.

Я повернулся, намереваясь войти в молельню. Она служила мне не только местом казни, где многие мои враги нашли свой конец. Там же, в тайнике, хранились магические орудия, с помощью которых я собирался сотворить Круг и призвать Владыку Мрака, чтобы заключить с ним договор, а точнее – сделку.

Неожиданно я заметил возле очага маленького оборванца, ворошившего кочергой угли.

– Эй, пострел, как ты здесь очутился? – удивленно крикнул я ему.

Монастырь брал на воспитание сирот, с ранних лет приучая их к труду. Возможно, любопытный мальчишка незаметно проник в трапезную и... Но тогда он все слышал: и мое повеление бросить обезглавленный труп Грегора в лесу, и приказ расправиться с монахами. Судя по росту, ребенок был не старше пяти лет. Вряд ли он понял смысл моих распоряжений. Зато в таком возрасте дети все повторяют, как попугаи, а я не имел права рисковать.

Услышав мой окрик, ребенок лишь передернул плечами, с недетским спокойствием продолжая орудовать кочергой. Рассердившись, я подскочил к нему и выхватил из ножен саблю, готовый разрубить маленького наглеца пополам. Но прежде чем я замахнулся, ребенок повернулся ко мне и улыбнулся.

Кем же он был? Мальчиком? Девочкой? Этого я не знал. В то мгновение я лишь сознавал, что передо мной стоит необыкновенно прекрасное дитя. Его длинные вьющиеся волосы сияли, словно золото на солнце, кожа отливала перламутром, а губы двумя лепестками алой розы изгибались вокруг белого жемчуга зубов. Одежонка на его хрупких плечиках протерлась почти до дыр, а грязь и сажа не позволяли угадать, каков был ее первоначальный цвет. Однако замызганные лохмотья ничуть не умаляли великолепия этого необычного ребенка, а лишь подчеркивали его неземную красоту.

На целом свете не было никого прекраснее, чем это дитя. А его глаза! Синее моря и неба, синее прозрачного сапфира. Их обрамляли длинные золотистые ресницы, которые едва не касались пушистых бровей. Глаза ребенка светились необычайным умом, в них чувствовались мудрость и знания, недоступные земному человеку... и в то же время глаза эти отличала такая первозданная невинность, какую не встретишь ни у одного смертного ребенка. "Вот они, глаза Христа", – подумалось мне.

Турецкая сабля со звоном упала на пол. Вопреки себе я вздрогнул и только ценой необычайного усилия воли не преклонил колени (гордость не позволила уподобиться предателю Грегору). Нелегко сознаваться, но в то мгновение я испытал благоговение вперемешку со страхом.

Я понимал, что передо мною – Владыка Мрака. Впервые он явился ко мне сам, без магических ритуалов в Круге. До сих пор он приходил, лишь когда я его звал, до сих пор я сам управлял своей судьбой и условиями наших отношений с Владыкой. Круг давал мне власть над ним, и, будучи господином, я заставлял его подчиняться моим приказаниям. Так продолжалось, пока я приносил необходимые жертвы. Теперь, похоже, настал черед Владыки управлять мною. От этой мысли мне стало не по себе.

– Так вот ты каков, Владыка Мрака, – проговорил я, хотя на самом деле не видел никого, кто был бы чище и светлее этого улыбающегося маленького оборванца.

Часто он являлся мне просто сгустком тьмы или тенью, что чернее ночи. Дважды Владыка приходил в облике древнего бородатого старца с высохшим морщинистым лицом, но с такими же невинными и мудрыми глазами.

Кроток, аки голубь, и мудр, аки змий...

– Да, я перед тобой, – звонким колокольчиком прозвучал детский голос. – Я узнал о твоем намерении и решил явиться сам, чтобы ты понапрасну не тратил время, создавая Круг. Так что ты готов отдать в обмен на мой дар?

Странно было слышать столь разумную и последовательную речь из нежных уст, казалось бы, несмышленого дитяти.

– Если ты знаешь о моем намерении, ты знаешь и о том, что я готов отдать.

Он звонко рассмеялся.

– Назови мне еще раз главное условие нашего договора.

Я ответил не сразу.

Повторяю, я рано узнал предательство близких. Неудивительно, что родня не вызывала у меня никакой любви. Не любил я и свою вторую жену Илону. Ее высокое происхождение мне не льстило. Наравне с обращением в католичество и участием в походе на Сребреницу, брак с Илоной являлся частью моего долгосрочного замысла – мне нужно было завоевать расположение короля Матьяша, чтобы получить свободу и вернуть себе трон. Она родила мне двоих сыновей. Старший (как и меня, его звали Владом) был законным наследником Валашского престола (только, увы, отцовское имя еще не означает наличие отцовского же ума). Младший, Мирча, еще мальчишка, но уже сейчас он здорово напоминает моего вероломного братца Раду и внешностью, и откровенно бабьим жеманством.

Если и говорить об отцовских чувствах, они у меня сохранились лишь к Михне – сыну от первого брака, рожденному моей любимой и безвременно умершей Аной. Только он унаследовал и мой ум, и мое честолюбие. Признаюсь, меньше всего мне хотелось бы пожертвовать Михней. И в то же время... я ведь тоже когда-то был смышленым и честолюбивым мальчишкой, готовым учиться у отца и перенимать его опыт управления страной, но отец предал меня, без колебаний отправив в турецкий плен. Пусть же Михня поможет мне купить бессмертие.

– В обмен на бессмертие я готов отдать тебе душу самого старшего из моих сыновей, – твердо сказал я.

– Этого мало, – неожиданно суровым тоном возразил Владыка Мрака. – Бессмертие – это дар, который пребудет с тобой всегда, а душа Михни останется в моей власти лишь на какое-то время. Мы должны заключить вечный договор. Его условие таково: ты жертвуешь мне душу старшего сына в каждом поколении твоих потомков. И ты же будешь вручать мне их души.

Я понимал, на что обрекаю свой род, но раздумья мои были недолгими.

– Согласен. Я готов отдавать тебе души старших сыновей, родившихся в каждом поколении моих потомков. Теперь скажи, когда я обрету бессмертие?

– Твое превращение начнется вечером, после захода солнца, и закончится к утру. Хочу тебя предупредить: после восхода солнца ты должен будешь уединиться, дабы никто не потревожил твой сон. Ты не только обретешь бессмертие, но превратишься в иное существо.

– А как будет происходить превращение?

Дитя улыбнулось, но в его глазах я не заметил и тени презрения или снисходительности.

– Все зависит от твоего разума и сердца. У каждого превращение происходит по-своему. Ты станешь более могущественным, но у твоего могущества будут определенные условия. В мире нет ничего, что не имело бы условий. О том, каковы они, ты узнаешь сам.

– Условия?

Его слова обрадовали меня, восстановив былую уверенность, что мне удастся управлять Владыкой Мрака, а значит – и собственной судьбой.

– Значит, и твоя власть дана тебе на определенных условиях?

Вновь раздался звонкий детский смех, но ответа не последовало. Владыка Мрака (он же – малолетнее дитя в лохмотьях) глядел на меня с необычайной серьезностью.

– Остался последний, завершающий шаг нашего договора.

От этих слов кожа у меня на руках и затылке покрылась пупырышками. Вот он, долгожданный момент! Мысль о нем поддерживала меня во всех тяготах последних недель моего правления. Я знал, что лишусь трона, что враги будут угрожать моей жизни, но меня заботило только одно: успеть шагнуть за порог бессмертия.

– Поцелуй, – произнес Владыка Мрака. – Всего лишь один поцелуй.

Он приблизился ко мне, встал на цыпочки, прижав руки к бокам, и с готовностью раскрыл алые губы. Я шагнул ему навстречу и только сейчас понял, почему Владыка явился мне в облике ребенка: чтобы принять его дар, я должен был преклонить перед ним колени! Эта догадка наполнила меня гневом. Я не привык кому-либо кланяться. Единственными, перед кем мне пришлось склонить голову, были мой отец и Матьяш, но и тогда я делал это крайне неохотно. Гнев сменился мрачным предчувствием: теперь уже не я буду призывать Владыку Мрака, когда мне заблагорассудится, и повелевать им, а он распространит свою власть надо мной.

Но склониться перед властью смерти мне было еще ненавистнее. И потому я нагнулся и поцеловал Владыку. Едва мои губы коснулись его необычайно нежных, источающих бессмертие уст, в меня хлынул поток безудержной, ликующей силы.

Мой взгляд приковали глаза Владыки Мрака. Из синих они стали темно-синими, а затем черными, как ночь. Каждый, кому довелось заглянуть в них, не хотел уже ничего – только безотрывно смотреть в эти черные, сверкающие глаза. Погружаясь в них, я видел очи тех немногих, кто был мне дорог. Вновь мелькнул взгляд моей дорогой Аны – единственной женщины, которую я позволил себе полюбить. В следующее мгновение на меня уже смотрели глаза вероломного красавца-соблазнителя Раду, потом – моего отца, а дальше все застлала безграничная тьма...

Не знаю, сколько времени я провел в ее глубинах. Когда же я наконец пришел в себя, то обнаружил, что стою на коленях возле очага. Прекрасное дитя исчезло, в очаге догорали последние угли. Однако я не испытывал холода: в конечностях, в голове и груди появилось странное ощущение. Нет, вовсе не покалывание, какое бывает в онемевшей руке или ноге, а нечто, похожее на внутреннее движение. Мое тело словно избавлялось от всего, что было внутри, наполняясь взамен... роем жужжащих пчел. Я вдруг ощутил непривычную легкость. Встав на ноги, я не услышал хруста суставов и не почувствовал боли, донимавшей меня уже несколько лет.

У меня резко обострилось зрение. Тусклое мерцание углей в очаге теперь казалось очень ярким и было окрашено во все цвета радуги. Я обвел глазами трапезную. Находившиеся в ней предметы виделись куда отчетливее. Даже в юности у меня не было такого острого зрения. Каждая мелочь приобрела вдруг глубину и цвет. С детским восхищением я медленно поворачивал голову и громко смеялся от удовольствия.

Я видел каждое вкрапление в камнях, из которых был сложен очаг, каждую щербинку на них и бороздку.

Потом я перевел взгляд на свечи. Они наполовину сгорели и стояли в лужицах теплого воска. Их свет показался мне раздражающе ярким, и я оставил гореть всего одну, а остальные задул. Ее скудного света было более чем достаточно, и я по-прежнему видел все до последней пылинки, хотя за окнами стемнело. Крупными хлопьями валил снег.

Я бросился к зеркалу. Мне не терпелось увидеть, как меняется мое лицо. Увы! Вглядевшись в блестящую металлическую поверхность, я обнаружил лишь мутное отражение, исчезающее, словно призрак в ночи. Я боялся, что это происходит сейчас и со мною, ибо еще в детстве слышал от няньки и других слуг: лица умерших не отражаются в зеркалах. Неужели я обречен стать невидимым? Неужели это и есть одно из дополнительных условий нашего с Владыкой договора?

В дверь осторожно постучали. Я откликнулся и услышал учтивый голос юного убийцы. Он доложил, что мой приказ выполнен: все вернувшиеся из леса монахи убиты.

Мне не терпелось проверить, остался ли я видимым для смертных. Я распахнул дверь. Розовощекий стражник, гордый хорошо исполненным поручением, явно дожидался моей похвалы.

– Вот и замечательно, – кивнул я. – Надеюсь, все прошло тихо?

Мне не был важен его ответ. Меня занимало лишь то, как парень себя поведет: закричит, услышав голос, раздавшийся прямо из воздуха, или начнет озираться по углам, пытаясь найти меня взглядом. Еще хуже, если он увидит то же, что и я в зеркале – смутный силуэт, исчезающий прямо на глазах.

Но стражник лишь низко поклонился, не выказав ни испуга, ни удивления.

– Тише не бывает, мой господин, – с довольной улыбкой проговорил он.

Я велел ему приготовить мне коня и подвести к крыльцу, сказав, что не намерен ночевать в монастыре.

– Но все дороги засыпаны снегом, мой господин, – попытался возразить юноша. – Сейчас небезопасно пускаться в путь.

Я презрительно рассмеялся и повторил приказ. Стражник ушел. Знал бы он, что мне теперь не страшен ни холод, ни снег, ни Басараб. Единственный, кого я боюсь, – это Владыка Мрака...

Лошадь уже стоит у крыльца, но мне нужно дописать историю своего превращения, иначе через несколько столетий я забуду и подробности этого вечера, и ликование, не покидающее меня в эти минуты. Вскоре повсюду разнесется весть о гибели валашского господаря (я не зря надел Грегору свое кольцо!). Не сомневаюсь, что Басараб разобьет мою армию и сдуру учинит разгром в Куртя Домняске. Он будет упиваться победой, но настоящим победителем все равно окажусь я. Если Басараба не убьют, через пару десятков лет он все равно умрет, а я останусь жить. Жить вечно. Я уже отправил гонца с письмом к Илоне и сыновьям. Скоро я встречусь с ними в нашем новом жилище в предгорьях Карпат.

Вот и все. Я покидаю монастырь и отправляюсь на север... Еще каких-нибудь десять лет, и вымысел смертных заслонит правду обо мне.