Текст книги "Договор с вампиром"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Я совершенно не боялся за свою жизнь, когда лезвие ножа коснулось запястья, вспороло нежную кожу и надрезало вену. Я слышал, как отец шептал: – Прости меня. Когда-нибудь ты поймешь... Так надо для блага всех... для блага нашей семьи, деревни, края...

Резкая, обжигающая боль вывела меня из благодушно-отупелого состояния. Я сердито закричал и не закрывал рта, пока отец собирал в чашу мою кровь, обильно вытекавшую из ранки.

Я делал слабые попытки вырваться, но отец не отпускал мою ладонь, пока дно чаши не заполнилось юной темно-красной кровью. Потом он достал из кармана чистый носовой платок, перетянул рану и еще некоторое время держал мою руку на весу, чтобы прекратилось кровотечение.

Убедившись, что кровь больше не идет, отец встал и подал дяде чашу, после чего вернулся ко мне. У меня слегка кружилась голова. Я растянулся на полу. Отец положил мою голову себе на колени, гладил меня по волосам и шептал слова извинения и утешения. Дядя держал чашу обеими руками. Он находился в состоянии наивысшего блаженства и даже закрыл глаза. Он медленно опустил лицо в чашу, вдыхая запах моей крови, так тонкий знаток наслаждается ароматом старого, выдержанного вина.

Затем дядя открыл глаза (они светились в предвкушении наслаждения) и сказал:

– Аркадий, этим ритуалом я связываю тебя узами подчинения. Сейчас ты пойдешь домой и забудешь о том, что здесь произошло. Но наступит время, и ты обязательно вернешься ко мне. Наступит время, и я верну тебе твою волю, и ты узнаешь обо всем. Клянусь тебе: пока ты верно служишь мне, ни с тобой, ни с твоими близкими не случится никакой беды. Наоборот, и ты, и они будут пользоваться щедрым моим покровительством. Твоя кровь соединяется с моей кровью. Таковы условия договора.

Меня вновь захлестнуло волной непередаваемой любви к дяде. Сидя на отцовском колене, я видел, как дядя поднес к губам чашу и выпил мою кровь.

Я вскрикнул и схватился за голову... Железные когти глубоко впились мне в мозг.

* * *

Я вновь был взрослым Аркадием. Да, ко мне вернулись эти страшные воспоминания, долгие годы таившиеся в самых глубинах моей памяти. Все произошло в одно мгновение, пока я открывал дверь.

Сегодня я шел в дядины покои один.

Я миновал холл и вышел в громадный зал, в котором не был двадцать лет. Справа по-прежнему высился подиум с троном. Трон был пуст, хотя в одном из высоких, почти вровень со мной, канделябров горели свечи. За троном по-прежнему висел древний щит. Не было только чаши, в которую отец тогда собирал мою кровь. Я узнал и дверь в дальнем конце зала, скрывавшую неведомые мне тайны. А слева…

Черный бархатный занавес был отдернут, открывая то, чего не видели глаза пятилетнего мальчишки.

В стену было вделано несколько пар черных железных кандалов. Неподалеку от них стояли четыре деревянных густо смазанных кола с затупленными концами, длиной своей вдвое превосходящие человеческий рост. Еще дальше находилась дыба. С потолка свешивались ее толстые металлические цепи, позволявшие поднимать жертву за руки. Под кандалами и дыбой стояли деревянные корыта Их стенки и днища покрывал несмываемый красновато-коричневый налет. Сколько же веков сюда беспрестанно стекала человеческая кровь?

Возле этих орудий пыток я увидел толстую деревянную колоду, на каких мясники рубят мясо. Там же лежало не менее двух дюжин разнообразных ножей и тесаков. Рядом стоял крепкий стол высотой в половину человеческого роста. Своей длиной и формой он походил на гроб.

На столе лицом вниз лежал обнаженный герр Мюллер, белизной своей кожи напоминающий алебастровую статую. Впрочем, лежал – это не совсем правильно, поскольку лежала только верхняя часть его туловища, а нижняя – свешивалась со стола. Ноги у немца оказались весьма длинными и потому были слегка согнуты в коленях. Лица я не видел, его скрывала растрепанная грива вьющихся волос песчаного цвета. Руки герр Мюллер выбросил вперед, будто ныряльщик. Поначалу я решил, что он держится за край стола.

Но нет, пальцы его рук были разжаты. Мне тут же вспомнилась фарфоровая кукла, опрокинувшаяся на смятые простыни. Тело Мюллера выглядело таким же безжизненным. Он явно был мертв. Мертв и... двигался.

Мюллер двигался! Мертвое туловище скользило взад-вперед по столу, золотистые кудряшки вздрагивали, голова покачивалась из стороны в сторону, мертвые ладони слегка приподнимались, а бесчувственные подушечки пальцев поглаживали тускло блестевшую столешницу. Движения мертвеца ужасали своей ритмичностью. Еще более ужасало то, что их вызывало другое тело, вполне живое.

Ласло находился в состоянии экстатической полудремы. Его веки были плотно смежены, рот приоткрыт. Он приник к спине Мюллера, держа мертвеца за ляжки. Штаны Ласло были расстегнуты и спущены, подол длинной крестьянской рубахи прикрывал ягодицы покойника, ставшие предметом извращенных наслаждений кучера.

Я еще раз взглянул на тело Мюллера. Лица юноши я не видел, но не сомневался: на нем был написан такой же неописуемый ужас, какой навеки исказил черты Джеффриса.

Не раздумывая, я прицелился негодяю прямо в голову и крикнул:

– Немедленно прекрати, или я буду стрелять!

С поразительной быстротой Ласло оторвался от мертвеца, схватил с колоды внушительный тесак и швырнул в меня. Ручка огромного ножа попала мне прямо в запястье, револьвер, выпав, звонко ударился о каменные плиты пола. Ласло перемахнул через стол и оказался рядом со мной.

В тусклом свете догорающих свечей я со всей отчетливостью увидел разительную перемену, произошедшую с лицом кучера. Передо мной стоял не тупой и злобный человек, а разъяренный зверь. Он бросился на меня, как волк, что напал тогда, в лесной чаще, где я обнаружил кладбище черепов. Я загородился руками, весьма сомневаясь, что Ласло не причинит мне зла и что, подобно тому волку, он должен лишь попугать меня и сломить мою волю.

Я пятился, Ласло наступал. Мы походили, должно быть, на экстравагантных танцоров: правая рука мерзкого извращенца вцепилась в мое левое запястье, а моя правая рука сдерживала левую руку кучера, норовившего вцепиться мне в горло. Мы находились настолько близко друг от друга, что со стороны нас можно было, наверное, принять за влюбленную пару. Мне в нос бил едкий запах его пота, перемешанный с более слабыми запахами кала и мертвечины.

Мы продолжали двигаться. Наши руки дрожали от напряжения. Ласло все дальше оттеснял меня от жуткого места, где Мюллер и Джеффрис нашли свой конец. Споткнувшись о выщербленный камень в полу, я потерял равновесие и упал.

От удара спиной о холодные камни у меня перехватило дыхание. Я сразу же попытался подняться и схватить негодяя за горло, но он придавил мне левое плечо. Я вспомнил тяжелые волчьи лапы, вот так же прижимавшие меня к мокрой земле в лесу. Несомненно, тому волку очень хотелось меня убить, но он не посмел.

Зверю в человечьем обличье было не до щепетильности. Пытаясь встать, я на какую-то секунду выпустил Ласло из виду, но этого было достаточно. Сморщившись от напряжения, оскалив зубы, он прорвал мою оборону и сдавил мне горло.

Я испустил короткий негодующий вопль и вцепился в его запястья, сражаясь за воздух, которого он меня лишил. Я со страхом подумал, что битва проиграна и теперь меня ожидает такое же посмертное надругательство, какому подверглись Джеффрис и Мюллер.

Не прошло и нескольких секунд, как справа от меня раздался резкий, похожий на взрыв, звук. Я было решил, что это случайно выстрелил револьвер, и, потратив остатки сил, повернул голову в том направлении...

Дверь во внутренние покои, от которых нас отделяло не более пяти футов, была широко распахнута. На пороге стоял В., но на сей раз он не сиял величием, а полыхал гневом. Темные брови были сдвинуты к переносице, черты лица исказила жуткая гримаса. И все же в его облике ощущалась странная красота, какая бывает у испепеляющего солнца или карающего ангела. Его волосы стали совсем черными, осталось лишь несколько седых прядей. Кожа заметно порозовела. Мне подумалось, что я смотрюсь в свое отражение. Наши взгляды встретились. На сей раз он не стал изображать заботливого и любящего дядюшку – похоже, мое вторжение в святая святых замка его несказанно удивило.

– Уж не научился ли ты крестьянскому колдовству? – сердито прошипел В. – Слишком рано ты очнулся. Ты никак задумал разрушить мои замыслы?

Я ошеломленно смотрел на него, не зная, что отвечать и отвечать ли вообще. В. прищурился. Похоже, мое недоумение показалось ему вполне искренним. И в ту же секунду В. оказался возле нас. Он не шагнул и не подбежал к нам. Он просто переместился.

При виде В. мой недавний душитель бухнулся на колени, словно кающийся грешник. Я лежал на полу, растирая горло и хватая ртом воздух. Я ощупал шею – вроде ничего не повреждено. Ласло тем временем всхлипывал и бубнил:

– Не сердитесь, домня та[36]36
  Обращение, представляющее собой нечто среднее между «ты» и «вы». Эквивалента румынскому domnea ta в русском языке нет, наиболее близки по значению «добрый господин» или «добрый барин».


[Закрыть]! Он пытался меня убить...

В. снизошел до ответа кучеру, и его негромкий голос в безмолвии громадного зала прозвучал словно громовые раскаты, рев ветра и (не побоюсь сравнения) глас Божий:

– Зря ты ему противился.

В. вытянул руки, двумя пальцами – большим и указательным – схватил Ласло за шею и рывком поднял дрожащего кучера вверх. Ноги Ласло молотили воздух, а его синеющее лицо находилось теперь на фут выше головы самого Влада.

– Смерть – вот чего ты заслуживаешь! – прошипел В., и его глаза вспыхнули ослепительными изумрудными звездами. – Когда ты впервые явился ко мне, разве я не заставил тебя поклясться страшной клятвой, что ты никогда не причинишь ему зла? Что ты никогда не осмелишься даже косо взглянуть на членов моей семьи, и в первую очередь – на моего племянника? И ты мне клялся, на коленях стоял! Я не препятствовал ни одному твоему гадкому желанию, и ты все равно осмелился своевольничать? Этого я тебе не прощу!

В. встряхнул задыхающегося кучера, словно тряпичную куклу. Ласло отчаянно дергал руками и ногами, безуспешно пытаясь вырваться из пальцев своего благодетеля. В. молча сдавил ему горло.

Из легких кучера с шипением и свистом вырывались остатки воздуха. Пальцы В. смяли кожу, кости и хрящи горла словно ненужный лист бумаги.

– Нет! – хрипло закричал я. – Остановитесь!

Я бросился на В. Он мельком взглянул на меня, приподнял вторую руку и слегка взмахнул ею, будто прогонял назойливую муху. От этого взмаха я отлетел к стене, где располагался пыточный арсенал. На пути у меня оказался стол с телом Мюллера. Я больно ударился плечами и спиной. Неспособный шевельнуться, я полулежал, упираясь в стол, и слушал предсмертные хрипы Ласло.

Придя в себя, я опустился на пол и принялся искать револьвер. Я понимал всю никчемность своих усилий, но не желал быть равнодушным наблюдателем того, как на моих глазах убивают человека. Злого, грешного, но все-таки человека.

Я опоздал. С губ Ласло сорвался последний стон, больше похожий на кошачье мяуканье, и кучер затих навсегда. Собравшись с духом, я посмотрел на убийцу и его жертву. Тело Ласло безжизненно висело во все еще поднятой руке Влада; выпученные глаза кучера бессмысленно пялились в пространство, из раскрытого рта вывалился распухший язык. Пальцы В. так сильно впились в шею покойника, что я удивился, как они не прорвали кожу.

Двигаясь на четвереньках, я пополз прочь от всего этого кошмара и даже не обернулся, когда тело Ласло с глухим стуком ударилось о каменный пол. Я страстно хотел убежать от самого себя, от своего сознания, оказаться вместе с убитым кучером во тьме, где нет ни слов, ни мыслей, ни ощущений. Я полз, пока не свалился в проеме двери, ведущей во внутренние покои. Прижавшись пылающей щекой к холодному камню, я почувствовал, что силы оставили меня. Я хотел остаться здесь, в темноте, и ни о чем не думать... И вдруг заметил впереди узкую полоску света. Любопытство заставило меня вытянуть шею в поисках его источника.

На миг меня ослепила яркая белая вспышка, которую сопровождал... негромкий женский стон. Я сразу же подумал о своей несчастной Мери, и сердце у меня бешено заколотилось. Держась за дверной косяк, я с трудом поднялся на ватные ноги и двинулся в сторону источника звука. Мое сердце переполнял ужас.

Сначала я попал в крохотную и довольно странную переднюю, одна из стен которой частично загораживала дальнейший проход. Получалось, что даже если дверь в эту переднюю случайно оставалась открытой, находившиеся в "тронном зале", заглянув в проем, не видели ничего, кроме глухой стены. Чтобы пройти дальше, нужно было сделать несколько шагов вправо. Там стена заканчивалась, и взору представала еще одна комната. Я не стал туда входить, а остановился возле самой границы темноты и света.

Комната была раза в три меньше "тронного зала". Она не имела ни окон, ни вентиляции. Как и в семейном склепе, здесь пахло камнем, землей и тлением. Помня о вспышках, которые видел, лежа на пороге маленькой передней, я ожидал, что эта комната будет хорошо освещена. Однако я ошибся: тусклого света едва хватало, чтобы различить очертания двух стоящих рядом абсолютно черных гробов. Один из них был заметно больше, и его украшало знамя с изображением крылатого дракона. Рассмотреть второй гроб я не успел. Моим глазам предстало более впечатляющее зрелище.

Перед гробом стояло создание с лицом девочки-школьницы и цветущим телом молодой женщины. Я сразу понял, что вижу юную супругу покойного герра Мюллера. Платье на ней было расстегнуто и приспущено к талии. Голова фрау Мюллер склонилась набок. Как и фарфоровая кукла, ее хозяйка оказалась брюнеткой. Длинные волосы струились по перламутрово-розовым плечам, частично прикрывая грудь. Но ее нежная кожа блекла в сравнении с белоснежной, мягко сияющей кожей другой женщины, стоявшей рядом с ней.

Этой красавицей была моя сестра. Она не успела сбросить погребальные одежды, в которых я видел ее в склепе. Но на ней они обрели элегантность бального платья. Припав губами к розовой шее фрау Мюллер, Жужанна нежно сосала ее кровь. Одной рукой она обнимала немку за талию, другая, сложенная чашей, находилась чуть ниже пышной груди несчастной жертвы. Прядь иссиня-черных волос Жужанны ниспадала со лба и терялась в складках одежды фрау Мюллер, напоминая струйку темной крови.

За спиной Жужанны, у стены, стоял алтарь высотою в половину человеческого роста. Он был покрыт черной материей. Стоявшая на алтаре черная свеча освещала разложенные там предметы: золотую чашу, серебряный нож с черной, испещренной письменами рукояткой и перевернутую каменную пентаграмму[37]37
  Пентаграмма (пятиконечная звезда) – важнейший магический символ, обозначающий человека. Перевернутая пентаграмма символизирует извращенную власть над ним.


[Закрыть].

Лицо фрау Мюллер ничего не выражало, словно она находилась во сне. Алые губы были чувственно изогнуты. Чуть запрокинув голову, она тихо стонала. Похоже, женщина испытывала одновременно боль и наслаждение.

Я довольно шумно вздохнул, отчего глаза сестры сразу же открылись. Фрау Мюллер вскрикнула и дернулась – на этот раз явно от боли и страха. Однако ее сопротивление было вялым – она по-прежнему оставалась во власти чувственного экстаза и не открывала глаз. Будто предугадав короткую вспышку сопротивления, Жужанна сильно сдавила ей грудь, после чего взглянула на меня.

Губы, подбородок, даже шея сестры были перепачканы ярко-красной кровью. Кровь струилась и из двух маленьких ранок на шее немки. Один алый ручеек стекал по ее груди прямо в подставленную руку соблазнительницы, другой, пока сестра не подняла голову, пропадал у нее в волосах.

Восставшая из гроба Жужа смотрела на меня горящими глазами. В них не было ничего, кроме животного голода, а взгляд полыхал свирепостью львицы, кровавому пиршеству которой осмелились помешать. Сестра не узнала меня; ни на лице, ни в глазах не мелькнуло даже проблеска каких-то человеческих чувств. Должно быть, она сочла меня вполне безвредным и потому сразу же вернулась к своей жертве. Блеснули острые зубы; я видел, как они вонзились в шею немки и углубили ранки. Фрау Мюллер отчаянно завопила и забилась в руках сестры, но Жужанна уже приникла губами к ранкам и начала сосать кровь.

Фрау Мюллер мгновенно затихла.

Первой моей мыслью было броситься спасать эту живую куклу. С прежней Жужанной я легко бы справился. Но я уже прочувствовал на себе силу вампира и потому решил вернуться в зал и отыскать оброненный револьвер. Меня остановила чья-то рука, опустившаяся на плечо.

– Аркадий, не мешай ей.

Я оглянулся. Рядом стоял В. – уже не карающий ангел, а совершенно обыкновенный живой человек, говоривший со мной отцовским голосом и глядевший на меня отцовскими глазами. В правой руке он держал отцовский кольт.

Не раздумывая, я вырвал у него оружие и бросился к сестре. Жужанна продолжала свое страшное пиршество, обняв жертву обеими руками. Я подбежал сзади и приставил холодное дуло револьвера к шее сестры так, чтобы выстрел не задел немку.

– Жужа, умоляю тебя, прекрати!

Жужанна продолжала пить кровь своей жертвы.

Она лишь негромко зарычала и чуть приоткрыла глаза. В них я увидел чувственное наслаждение, звериную сытость и надменное отсутствие страха.

– Ради всего святого, остановись! – закричал я, хотя прекрасно знал, что все мои просьбы напрасны.

Я сомневался, что револьвер окажется действенным оружием против вампирши, но все-таки нажал курок... Раздался выстрел. Отдача отбросила мою руку назад, от едкого порохового дыма у меня защипало в горле и в носу, глаза начали слезиться.

Жужанна пошатнулась. Прекрасное лицо исказилось от ярости, однако ее руки по-прежнему крепко держали жертву. Дым рассеялся. В шее сестры зияло черное отверстие, оставленное пулей, и из него хлестала ярко-красная, горячая кровь. Не ее кровь, а несчастной немки.

Я думал, что Жужанна ослабеет и упадет, но мои надежды не оправдались. Рана почти сразу перестала кровоточить и... начала затягиваться. За считанные секунды от отвратительной дыры не осталось даже воспоминания, если не считать маленького пятнышка пороховой гари. Жужанна опять приникла к шее фрау Мюллер и возобновила прерванную трапезу.

Я бросился к сестре и попытался силой оттащить ее от жертвы, в глубине души понимая, что и это делаю больше для успокоения совести. Всю жизнь я знал Жужанну хрупкой, болезненной девочкой. Она с трудом передвигалась по дому, а лестницы были для нее сущим проклятием. Помнится, когда мы с Мери приехали сюда, Жужанна едва сумела спуститься к нам с крыльца. И вот эта слабая Жужанна, одной рукой удерживая свою жертву, другой ударила меня.

Легким движением она отшвырнула меня к стене. Выпавший револьвер покатился по полу, но сам я все же сумел устоять на ногах. Привалившись к стене, я тихо застонал. Не от боли, а от своего полного бессилия.

Я был не в состоянии спасти жизнь молодой немке. Мне оставалось лишь смотреть, молча роняя слезы, как Жужанна высасывала из нее жизнь. Приближающаяся смерть фрау Мюллер еще больше взбудоражила мою сестру. Она пила кровь, громко и жадно чавкая. Так продолжалось, пока жертва не испустила протяжный стон и не обмякла. Жужанна подхватила ее на руки, словно новорожденного младенца, и торопливо стала всасывать в себя остатки крови. Наконец фрау Мюллер испустила громкий предсмертный хрип и затихла.

В., с молчаливым одобрением следивший за этой отвратительной сценой, подошел к Жужанне и отобрал у нее тело немки.

– Довольно! Ты уже насытилась. Избыток тебе только повредит, особенно теперь, когда она мертва.

Лоб Жужанны покрывали капельки пота. С губ капала кровь. Она не стала перечить. Лениво, будто сытый зверь, который собирается после трапезы вздремнуть где-нибудь на солнышке, Жужанна опустилась на холодный пол перед алтарем и закрыла глаза.

Держа на руках бездыханное молочно-белое тело немки, В. повернулся ко мне и приказал:

– Идем.

– Где моя жена? – спросил я, с ужасом думая, что ее может постичь участь бедной фрау Мюллер. – Что вы сделали с Мери?

– Идем, – повторил В., и по его тону я понял, что должен повиноваться, иначе Мери мне больше не видать.

Он направился к двери. Подобрав отцовский револьвер, я двинулся следом. Мы прошли мимо смердящего трупа, который еще совсем недавно был живым человеком по имени Ласло, и остановились у единственного в "тронном зале" стола, а затем В. опустил тело фрау Мюллер рядом с телом ее мужа.

И выжидающе посмотрел на меня.

– Где моя жена? Где Мери? Немедленно говорите, что вы с ней сделали? – выкрикнул я, размахивая совершенно бесполезным револьвером.

Улыбка тронула его губы. Протянув руку, В. играючи вырвал у меня револьвер, однако оружие на меня наводить не стал.

– Похоже, ты пришел в себя.

– Где моя жена?

– Я же говорил тебе: ребенок должен родиться здесь, в замке. У твоей жены начались схватки, но все идет, как нужно. С нею Дуня, так что можешь не волноваться.

– Дуня?

Я хотел крикнуть: "Дуня сидит в коляске и дожидается нас!" – но вовремя сдержался. В. довольно ухмылялся. Значит, и я, и эта девчонка-горничная оказались игрушками в его руках?

Ухмылка в его глазах погасла. В. понизил голос до торжественного шепота, будто собирался поведать мне величайшие тайны:

– О твоей жене мы поговорим потом. А сначала... Сегодня ты узнал обо мне правду. Да, Аркадий, я таков. Прими это и не бойся нас.

– Я никогда не приму подобную жестокость, – прошептал я в ответ.

Я склонился над мертвыми супругами, но закрыл глаза, не в силах смотреть на их обескровленные тела.

– Подобная жестокость присуща самой природе, – заявил В. – Мы – хищники. Мы боремся за выживание. Кто решится обвинять хищников в том, что они такие? Ястребы убивают свою добычу, и львы тоже. Разве кто-то называет это грехом, а их – убийцами?

– Ястребы не истязают своих сородичей и не истребляют себе подобных, – дрожащим от негодования голосом возразил я. – И львам не свойственно убивать львов. Только люди способны убивать других людей и придумывать этому разные оправдания.

– Аркадий, мы уже не люди, – негромко ответил мне В.

И это было правдой. Я отвернулся от стола, чтобы не видеть несчастных жертв жуткого двойного убийства.

Голос В. вновь зазвучал величественно и торжественно:

– Ты помнишь ритуал, связавший нас с тобою двадцать лет назад? Помнишь, что я тогда сказал о договоре?

– Помню.

Я с тоской глядел в пол и видел отцовские глаза, в которых застыло безграничное горе.

– Совершив ритуал, двадцать лет назад я забрал твою волю в качестве гарантии твоего возвращения. Таковы условия договора. Ты должен помогать нам добывать пищу. Во имя блага нашей семьи и нашей деревни ты должен препятствовать появлению новых стригоев. За это я никогда не причиню вреда ни тебе, ни твоим близким, но буду всячески заботиться о них и следить, чтобы ни ты, ни они ни в чем не нуждались.

– Но вы уже нарушили договор! Вы причинили зло Жуже!

В. величественно поднял голову.

– Я подарил ей жизнь, о которой она не смела и мечтать. Из любви к ней я сделал ее стригоицей, дабы она смогла разделить со мною счастье. Я полностью взял на себя заботу о ней. Но сейчас речь о тебе. Ты согласен помогать нам?

Сказав это, он поднял револьвер. Мне вдруг подумалось, что он выстрелит в меня, но вместо этого В. взял револьвер за дуло и всунул оружие мне в руку. Мои пальцы обхватили рукоятку кольта. Я непонимающе глядел на В.

– Я возвращаю тебе свободную волю, Аркадий. Зная, кто я и что от тебя требуется, ты должен сам решить, принимать мою любовь или же отвергнуть ее.

В. помолчал, разглядывая трупы немцев, и вдруг спросил:

– Ты слышал крестьянские россказни про то, как помешать появлению новых стригоев?

Я тоже взглянул на двоих ни в чем не повинных людей, нашедших свой конец в трансильванской глуши, и прошептал:

– Не только слышал, но и видел. Они надругались над телом отца.

В. кивнул и перевел взгляд на мясницкую колоду, словно любуясь лежащими там орудиями убийства. Среди ножей и тесаков я увидел молоток и несколько коротких кольев. Мне сразу стало ясно, какой помощи ждет от меня В., и я закричал:

– Нет! Не могу!

Если бы у меня был хоть ничтожный шанс расправиться с этим чудовищем, я бы, не задумываясь, воспользовался им, не гнушаясь никаким оружием из имеющегося арсенала. Но шанса не было ни одного, даже самого призрачного.

В. глядел на меня спокойно, жестко и даже с некоторой скукой, как будто речь шла об обыденных делах, которыми я из-за своего упрямства не желаю заниматься.

– Твоему отцу это тоже было невыносимо, и он перепоручил сей труд Ласло. У того, как ты видел, имелись свои, весьма личные, отношения с мертвецами. Ты тоже можешь найти себе подручного. Мне все равно, кто будет исполнителем. Но сейчас, кроме тебя, просто некому, а закончить надо быстро. Мне бы это, конечно, не составило труда, но по понятным тебе причинам я не могу. Давай, Аркадий. Ты должен это сделать.

– Нет!

Я повернулся и бросился вон. По залу пронесся порыв ветра. Дверь захлопнулась перед самым моим носом. Я слышал, как со стороны гостиной скрипнул засов. За спиной у меня послышался голос В.:

– Если ты этого не сделаешь, они превратятся в новых стригоев. Учти, в отличие от нас с Жужанной, их не будет сдерживать договор. Они причинят вред кому угодно. Например, твоей жене. Или вашему ребенку, который вот-вот должен родиться.

– А если я откажусь играть уготованную мне роль? Вы говорили, что у меня есть свобода воли и я могу решать сам. Но какая же это свобода воли, если вы откровенно шантажируете меня?

Лицо В. было бесстрастным, как гипсовый слепок.

– Ты свободен. Но и я, как всякий хищник, свободен наилучшим образом заботиться о своем пропитании. Ты забыл, что я – воевода и не церемонюсь с теми, кто меня предает?

– Это вы убили Стефана, – тихо сказал я, чувствуя, как страх отступает под напором закипающей внутри ненависти. – И мою мать убили тоже вы...

Я вспомнил о собаке-полукровке, загрызшей Стефана... о волке, погубившем Раду... о другом волке, который едва не впрыгнул в спальню и не убил Мери... У меня затряслись колени, и, чтобы не упасть, мне пришлось ухватиться за край стола.

Выражение лица В. ничуть не изменилось, и его голос по-прежнему оставался бесстрастным:

– Поверь, мне было невыразимо тяжело это делать. Но твой отец иногда выказывал чрезмерное упрямство. Он не пожелал мне подчиниться, и чем это кончилось? Трагедиями в его семье.

Взяв с мясницкой колоды молоток и кол, В. подал их мне.

– Теперь этот выбор встал перед тобой. Аркадий, неужели тебе недостает силы духа? Неужели ты не способен пожертвовать какими-то книжными принципами ради блага своей семьи? Ради блага всей деревни?

– Вы угрожаете моим жене и ребенку? – шепотом спросил я.

Колосажатель едва заметно улыбнулся.

– Угрожаю, Аркадий. Какой смысл угрожать тебе самому? Твоя голова набита романтическими бреднями о героизме и самопожертвовании.

Я смотрел в его изумрудные глаза, сознавая, что совершенно свободен от их гипнотического воздействия. Колосажатель сказал сейчас правду, и мой разум действительно принадлежал сейчас только мне.

Я только не понимал, на что жертве шантажа свобода воли? Вероятно, у В. существовали какие-то свои, извращенные представления о чести.

– Если я соглашусь, вы отведете меня к Мери? Вы поклянетесь, что не причините зла ни ей, ни ребенку?

В. церемонно кивнул.

– Пока ты верен условиям договора, я верен своим обещаниям.

Я принял его правила игры исключительно ради Мери. И в то же время я понимал опасность появления новых стригоев. Я не сумел спасти чету Мюллеров, даже не успевших насладиться своим медовым месяцем. Теперь я хотя бы уберегу их от участи, худшей, нежели смерть.

Я взял молоток и кол. В. перевернул тело герра Мюллера лицом вверх. Остекленевшие, безжизненные глаза немца уставились в темный потолок. Вампир внимательно следил за мной. Его глаза полыхали злобным торжеством.

Трясущимися руками я упер острие кола в грудь покойника, выбрав место чуть выше сердца. Затем я замахнулся молотком и одним сильным, звонким ударом вогнал кол в тело.

Тело Мюллера колыхнулось, будто мешок, и вдруг... ожило. Из посеревших губ вырвался душераздирающий вопль. Я выронил молоток и отскочил.

– Он жив! – в ужасе воскликнул я.

– Не волнуйся, ему осталось недолго.

В. поднял молоток и указал им на несчастную жертву экзекуции. От первого удара кол вошел в сердце Мюллера больше чем на дюйм. Такая рана должна была бы вызвать практически мгновенную смерть. Но Мюллер жил! Все его тело корчилось в судорогах.

– Посмотри, как он страдает! Не мешкай, избавь его от боли!

Я оцепенел и только всхлипывал. Мне одинаково невыносимо было видеть страдания жертвы и добивать ее собственными руками.

Еще один вопль Мюллера не оставил бы равнодушным даже самое черствое сердце.

– Давай! – велел В., перебросив мне молоток. – Быстро! И бей сильнее!

Я схватил молоток, поточнее прицелился и ударил вторично. Мюллер содрогнулся, будто крупная умирающая рыба, и взвыл.

Я ударил снова, потом еще несколько раз, пока кол не пробил его грудь насквозь. Слезы градом катились по моим щекам. Из нанесенной мной ужасной раны не вытекло ни капли крови. Глядя на искаженное ужасом лицо немца, я постоянно вспоминал Джеффриса. Сейчас мне предстояло сделать то, что здесь, на этом столе, проделали с несчастным англичанином. Я взял самый крупный тесак и в несколько приемов отсек голову от туловища.

Это было жуткое и тошнотворное действо, и я не позволю себе описывать его здесь. Но самым тошнотворным для меня оказался безумный огонь в глазах В., следящего за тем, как я исполняю роль палача.

Потом настал черед фрау Мюллер. Мне было неловко глядеть на ее обнаженную грудь, и я наставил кол почти ощупью. Я молил Бога лишь об одном – чтобы немка была окончательно мертва и не изведала той жуткой боли, которая стала чудовищной пыткой для ее мужа. И потом, разве В. не остановил Жужанну, сказав, что кровь мертвых пить уже нельзя?

Мысленно подбадривая себя, я ударил молотком... Кошмар повторился: фрау Мюллер тоже оказалась жива. Я думал, что упаду в обморок от ее криков и стонов.

Значит, В. намеренно меня обманул, заставив убить живых людей? Но ради какой гнусной цели он это сделал? И зачем разыграл изумление?

– Как такое могло случиться? – вопрошал В., когда оба трупа были обезглавлены. – Я был абсолютно уверен, что они мертвы, по крайней мере женщина.

Я ответил ему взглядом, полным ненависти. Может, он хотел уничтожить мою "свободную" волю и заставить меня беспрекословно ему подчиняться?

– Я сделал все, о чем вы просили, – глухо сказал я. – Теперь отведите меня к Мери.

– Конечно, – ответил он и жестом велел следовать за ним.

За троном находилась еще одна, совершенно незаметная дверь. Мы прошли по узкому темному коридору и остановились перед тяжелой дубовой дверью. За нею слышались слабые стоны моей жены. В. взялся за ручку, помедлил, потом обернулся ко мне. Он умело прятал свое торжество, позволив лишь полуулыбку.