Текст книги "(не)хорошая девочка (СИ)"
Автор книги: Джина Шэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
5. Полымя
Честно говоря, я не успеваю устроить скандал. Я вообще никак не успеваю среагировать и даже прочувствовать собственными голыми ногами ноябрьский легкий минус, который вообще-то поддувал мне, пока я болталась на балконных перилах. Дягилев просто хватает меня в охапку, торопливо слетает с гостиничного крыльца, делает несколько шагов, а после запихивает на заднее сиденье уже стоящей у отеля машины, благо дверцу перед ним услужливо распахнул один из беллбоев.
– Что вы себе позволяете? – вскрикиваю я. Паника? Да что вы знаете о панике? Я вот сегодня познала оттенков восемьсот этой “дивной” эмоции.
– Я спасаю твою сладкую попку, зайка, – ухмыляется мужчина, падая на сиденье со мной рядом. – Или ты хотела остаться под камерами, выйти из роли и спалиться?
Ну… Примерно это я и хотела, наверное, желательно без палева, но было у меня подозрение, что “выйти из роли” и “не спалиться” под камерами было маловыполнимо. Либо то, либо другое. Все сразу бывает только в сказочной стране радужных пони, а я слишком взрослая и циничная, чтобы меня туда пустили.
– К твоему сведению, малышка Софи, твой новоиспеченный благоверный всегда пялится на моих девочек, – сообщает мне Дягилев таким тоном, будто это очень страшный секрет. – Наверняка пялился и на тебя. И если бы ты вдруг решила выйти из образа у входа – он бы все понял. И вполне мог нас догнать. Еще и с ментами какими-нибудь. А по закону я тебе никто и удерживать права не имею. Хоть мне и очень хочется. А Баринов – тебе муж все-таки. Ему бы тебя и отдали. Боря, двери заблокируй.
Я запоздало дергаюсь, соображая, что могла выскочить из машины, но замки щелкают, и все, я в западне. Мою же мать… Все что я могу – это забиться в угол на заднем сиденье и затравленно уставиться на Дягилева.
Он разглядывает меня и усмешка не сходит с его губ. Опасная, хищная, по крайней мере, именно такой она мне кажется.
Позорище. Такой шанс на побег упустила. А ведь я уже прочувствовала, насколько у него сильные руки, так что вряд ли смогу отбиться. Плюс у него еще и водитель имеется, так что рыпайся, не рыпайся, все будет так, как захочет Дягилев. Еще и стекла затонированы, фиг привлечешь внимание хоть кого-нибудь. Нет, побрыкаться, конечно, можно, но… Был бы прок… Ну, когда хоть этот дебильный марафон неприятностей закончится вообще? Только чуть-чуть выдохнула, а оказывается, что пиздец не перешел на запасный путь, не сменил конечную станцию назначения, он мчит ко мне на всех парах, и я сама дура, сама в него вляпалась.
– Смотришь на меня, будто это я тебя по кругу пустить собираюсь, – ехидно замечает Дягилев. Ни единого поползновения в мою сторону он не делает, но это только пока! Наверное…
– А вы не собираетесь? – Мой голос такой тонкий, как у мыши. – Не собираетесь меня…
Сил договорить слово “насиловать” у меня не хватает. Впрочем, кажется, Дягилев понимает это и так. Закатывает глаза.
– Знаешь, зайка, я могу, конечно, тебя все-таки трахнуть, – насмешливо и с легкой вкрадчивостью тянет он, – так и быть, тем более что ты вполне в моем вкусе. Но я это сделаю, если только ты меня очень хорошо попросишь.
Офигеть как это звучит. Настолько бесстыже, что у меня загораются не только уши, мне, кажется, даже кончикам пальцев на ногах неловко от такой откровенной пошлости.
– Не буду я об этом просить, – отчаянно огрызаюсь, стискивая руки на собственных коленях. Да и колени тоже стискивая еще теснее. Капец. Вот как у него вообще язык поворачивается. Он же знает, кто я, и я знаю, кто он, он же должен понимать, что я ни за что… с ним – так точно!
– Значит, придется тебе обойтись без оргазма сегодня, малышка, – пожимает плечами мужчина, – я слишком дорого себя ценю, чтобы брать силой всех дурочек подряд.
– Как нибудь обойдусь, – тихо шепчу я, как-то по инерции, хотя спорить с ним особенно и не собиралась. Но все-таки мне становится чуточку легче. Или не чуточку… Сильно легче.
Дягилев смотрит на меня… Странно. Будто бы даже слегка недовольно.
– Укоротить бы язык твоему благоверному, Софи, – вздыхает он с легким разочарованием. – Если бы он со своими реверансами не полез, ты бы сейчас уже сидела на моих коленях, а я бы уже тебя разогревал.
– Не сидела бы, – без особой убедительности выдавливаю я.
– Ну-да, ну-да. – Он смотрит на меня, насмешливо щурясь, будто видит, что даже я сама себе не верю.
Я бы и рада себе поверить, но, увы, слишком хорошо помню свои мысли в лифте отеля. И до лифта – тоже. Почему? Почему именно Дягилев добился от меня такой реакции? Вот хоть каким-нибудь другим богатеньким придурком был бы, не Дягилевым, о котором мне и думать-то страшно. И о том, что папа узнает, перед кем я ходила на поводке – еще страшнее.
– Что вам от меня нужно? – отчаянно пищу я, пытаясь преодолеть еще один приступ этого наваждения. Не буду я о нем так думать. Не буду, я сказала!
– Я обещал, что помогу тебе добраться до дома, зайка, – напоминает мне мужчина. – Никто и никогда не упрекнет Дягилева в том, что он не выполняет обещаний. Еще вопросы есть?
Не может быть все так просто. Вот не может. Я же знаю, сколько лет они с отцом пытаются утопить друг дружку. Буквально столько же лет, сколько Дягилев вообще присутствует на рынке московских рестораторов. Мне было десять, а о нем уже говорили на ужинах как о каком-то сопливом выскочке, понаехавшем в Москву из Америки. И вот, минуло двенадцать лет, а этот выскочка оказался совершенно непотопляем, а отец почти чернеет, когда при нем упоминают фамилию Дягилева.
– Может, ты все-таки свой адрес скажешь, зайка? Или может все-таки ко мне поедем, соорудим твоему папочке повод для инфаркта? – мягкий голос Дягилева заставляет меня очнуться. Но эту фразу мне приходится осознавать пару минут. Он все-таки намерен меня отвезти? Куда я скажу?
– Лучше остановите машину, – слабо выдыхаю я. – Как-нибудь сама доберусь.
– Сама? Это как? Пешком пойдешь? В таком виде? – смеется Дягилев. – Все-таки хочешь, чтобы тебя кто-нибудь оприходовал по дороге? Так принципиально наставить муженьку рога перед разводом? Так в этом и я тебе пригожусь. Или может, ты передумала разводиться? Если так, можешь снять масочку, мы еще можем развернуться прямо сейчас и отвезти тебя в горячие объятия господина Баринова. И его друзей.
Как же он меня бесит, этой своей самоуверенной улыбочкой, взглядом свысока. И тем, что я сейчас от него завишу.
– С чего мне вам верить? – едва слышно шепчут мои губы.
– А я тебя хоть в чем-то обманул? – брови у Дягилева вздрагивают, в лице проступает довольно красноречивая холодность. – Вот скажи еще, что я ничего не сделал, чтобы ты вышла из отеля незамеченной. Ай-яй-яй, зайка, кажется, ты совершенно не умеешь быть благодарной. Так руки и чешутся тебя за это отшлепать.
Меня бросает в жар, потому что… да, у меня ужасно богатое воображение, я, черт побери, представила… И да, вообще-то он действительно сделал немало, чтобы на меня даже внимания не обратили. И дело не только в предоставленной одежде, которой от меня явно никто не ожидал. Именно Дягилев закрывал меня от охраны, а после вывел из поля зрения Баринова при прямой встрече. Даже окликнув его второй раз, Дягилев меня не выдал, но – я была в этом сейчас точно уверена, хотел заставить меня струсить еще сильнее.
Адрес я называю, и оставшийся путь сижу с прямой спиной, стараясь даже не коситься в сторону развалившегося рядом со мной Дягилева. Проблема только в том, что я кожей чувствую его пристальный хозяйский взгляд. И да, он меня бесит, но что-то во мне вздрагивает, будто заново переживая минуты, когда я шла по коридору отеля на поводке. Впрочем, когда его машина останавливается у отцовского дома – мне становится уже наплевать и на этот его взгляд, и на его самоуверенную ухмылочку. Сейчас я выйду и всё это останется позади! И я забуду Дягилева, как страшный сон, дурное наваждение и больше никогда так не потеряю над собой контроль…
Впрочем, я размечталась, выйти просто так мне не удается. Дягилев вновь ловит кончик моего поводка и подтягивает меня к себе, настолько близко, что у меня ладони упираются в его голую грудь. Пытаюсь его отпихнуть, но с тем же успехом я могла бы потолкаться с кирпичной стеной.
– Ну что ж, мы с тобой очень вкусно поиграли, зайка, – шепчет Дягилев, а кажется, что передает мне эти слова из губ в губы. – Папе не скажу, не бойся, но с удовольствием буду вспоминать. Не ожидал, что ты так вживешься в роль покорной, ушастая моя.
– Я не ваша, – раздраженно шиплю я, пытаясь выпутаться из этих проклятых сильных рук. Проблема была еще и в том, что он на меня смотрел. И я… Я чувствовала странную слабость.
– Ой ли? – Тяжелая ладонь Дягилева ложится мне на талию, придвигая меня к нему еще теснее, причем я довольно ясно ощущаю его эрекцию, и от этого меня почти трясет. Нет, он, конечно, мне обещал, что меня не тронет, но… Верю ли я ему окончательно? Может, ему тем прикольней будет это сделать под прицелом камер видеонаблюдения, что торчат на заборе отцовского дома.
– А мне вот показалось, что тебе пришлась очень по вкусу наша с тобой прогулка, заюшка. Губешки свои ты чуть не съела от возбуждения, – продолжает мужчина, глядя мне в лицо и отчаянно меня своим взглядом деморализуя, – а в лифте я мог ладошки подставить, ты бы в них стекла.
– Вам показалось, – хрипло выдыхаю я. И все-таки он заметил… Капец!
– Ай-яй, папочка не научил тебя всегда говорить правду? – Дягилев цокает языком. – Столько пробелов в воспитании, а попка до сих пор нетронутая?
Я не нахожусь что ответить. Я вообще ужасно лажаю, потому что, даже зная, кто передо мной стоит, прижимая меня к себе, к голой, мать его груди, я чудом не дурею. Я с трудом слышу весь остальной мир, даже гул мотора машины – будто сквозь вату. Дягилев просто смотрел на меня, а я ощущала себя бабочкой, запутавшейся в липкой паутине. Хорошо, что я в маске, иначе было бы видно еще больше моей реакции, и он бы знал еще больше о том, насколько я дура.
– Отпустите меня, – тихо выдыхаю я. – Пожалуйста.
– Воля дамы – закон, – без особого разочарования откликается Дягилев. – Передай от меня привет папе, зайка.
Его пальцы, сжимающиеся на цепочке поводка у самой моей шеи, разжимаются. И я все-таки соображаю, что это самое подходящее время, чтобы выскочить из его машины.
Дягилев меня не ждет. Его машина трогается с места, и едет дальше по улице – видимо, в поисках места, чтобы развернуться. Фух… Ну, наконец-то отстал…
Ноги, мои босые ноги тут же начинают мерзнуть, как только я ступаю на асфальт. Блин. Я и забыла про такую мелочь как ночной ноябрьский холод. Пулей лечу к воротам, по пути расстегивая зябнущими пальцами ошейник на шее. Все остальные детали моего "образа" тоже, конечно, вряд ли папу порадуют, но ошейник – это уж совсем. Избавившись от него, нажимаю на кнопку звонка, мысленно умоляя, чтобы отец не спал уж очень крепко. Так-то он крепко отмечал сегодня мою свадьбу… Представляю его “восторг” от моего появления, и уж тем более от новости о грядущем разводе с Бариновым и распаде отцовского союза с его мамочкой…
На самом деле – нет, я совсем не представляю того, что меня ожидает…
6. Бел лицом, да худ отцом
– Ты в курсе, который час, София?
Избежать столкновения с отцом у меня вообще никак не получилось бы, даже если бы я очень постаралась это сделать.
Отец не спит. Отец ждет меня в холле дома, стоит напротив дверей и его лицо довольно красноречиво говорит о его злости…
Ох, лучше бы я не видела это его лицо никогда в жизни.
Но я вижу, и очень жалею, что не отказалась серьезно обдумывать идею с залезанием в свою комнату по стене дома. Ну а что, у нас там плющ и кирпич лежит не идеально, и комната моя всего лишь на втором этаже. Еще бы пальцы так не мерзли, и… Нет. Не полезла. Зря!
Я замираю почти на пороге, отцовский разъяренный взгляд служит самым лучшим красным светом на моем пути. А как хочется забраться в горячую ванну, потом в самую закрытую из всех пижам, потом под одеяло, и уже там свернуться калачиком и разреветься. Когда будет можно, когда не будет зрителей – лишь тогда я получу право дать себе волю. Не раньше.
Но между мной и отцом был всего шаг, и он одним только убийственным взглядом заставил меня вытянуться будто по команде “смирно”.
Итак, в курсе ли я, который час?
– Честно говоря, нет, не в курсе, папа, – устало отвечаю я, зябко поводя плечами, пока мои ноги радуются после ледяного асфальта теплым полам.
– Почему ты в таком виде? – свистящим шепотом уточняет отец, каменея всем лицом.
Меньше всего сейчас я хочу оправдываться. Но я прекрасно понимаю, что мне придется делать именно это. У моего отца характер был… Не самый легкий. И… Нет, ему вряд ли будет приятно узнать, что я намерена развестись с Бариновым. Капец как быстро я наигралась с ним в семью.
В принципе, я могу понять. Маску я сняла перед тем, как войти в дом, и сейчас опустила её вниз, к колену. Но это мало спасло положение.
На мне по-прежнему надето черное боди, ноги возмутительно открыты, да еще колготки эти… Есть от чего бомбануть отцу, который не унимаясь требовал, чтобы все мои юбки как минимум прикрывали колени.
– Потому что в другом виде мне из гостиницы было не уйти, – честно откликаюсь я. Тут я оправданий придумать не успела. Да я вообще почти ничего придумать не успела, сколько у меня времени-то на это было?
– Как ты доехала? – На долю секунды мне кажется, что отцовский голос прозвучал все-таки обеспокоенно. Вот только эта ледяная яростная гримаса с его лице никуда не изчезает. Нет, кажется, если его что-то и волнует, то только не то, случилось ли со мной что-то по дороге или нет?
– Подвезли девочки с той вечеринки. Я спрыгнула на этаж ниже, там переодевались танцовщицы, несколько из них уже уходили. Они дали мне одежду и маску и довезли. – Я очень надеюсь, что эта история, сочиненная на чистом глазу за те пару минут, что я шагала до дому, прозвучала достоверно. Не то чтобы я не умею врать. Просто я очень не люблю этого делать. Но не могла же я рассказать отцу настоящую правду… Ту самую, про помощь Дягилева… Нет, я слишком хочу жить, да и не такой уж поборницей правды я являюсь.
Отец с пару минут молчит, явно обдумывая эту версию, затем бросает взгляд на наручные часы, и снова уставился на меня.
– Прекрасно, – холодно произносит он. – Третий час ночи. Моя замужняя дочь является ко мне домой в наряде профессиональной шлюхи. Да еще и ехала она в компании шлюх. Восхитительно. Представляю, что будет, когда это окажется в соцсетях.
– Не окажется, – тихо возражаю я. – Я не снимала маску. Никто ничего не докажет, даже видеонаблюдение не может обеспечить такое разрешение, чтобы опознать меня в девушке в маске.
– Ты прекрасно знаешь, никому нахер не нужны никакие твердые доказательства, – выдыхает отец, глядя на меня как на законченную идиотку. – Это просто будет утром во всех газетах, а я буду считать убытки из-за пятна на имидже всей сети.
Увы… Увы, если это все-таки просочится – вред, разумеется, будет. Отец строит имидж сети семейных аутентичных ресторанчиков, стараясь избегать громких скандалов. Для общества – он семьянин, воспитывающий дочь, не торопящийся привести домой вторую жену. В принципе – мой разлад с Бариновым грозит закончиться громким скандалом, а то, в каком виде я сбежала из отеля – было очень отягчающим обстоятельством.
– Ты в курсе, что Сергей уже оборвал мне телефон? Он уже весь отель перерыл в поисках тебя.
Ну, допустим, я догадываюсь. И догадываюсь, что Баринов уже понял, что я убежала, но вполне допускала, что еще не понял как. А может, был уверен, что я спряталась в каком-нибудь чуланчике и рыдаю.
– А почему я сбежала, тебе не интересно? – тихо уточняю я.
– Я знаю, почему ты сбежала, – хладнокровно откликаюсь отец. – Сергей мне уже в подробностях обрисовал суть вашего семейного конфликта. И то, что я ему впарил “некондицию” уже мне рассказал.
У меня звенит в ушах. Даже от пощечин Баринова мой мир не наполнялся таким неприятным звоном, и так не пустело в моей груди. Он знает. Он знает, что меня хотел пустить по кругу не кто-нибудь, а вовсю распиаренный мне и со всех сторон одобренный папочкой муженек. И… И плевать папочке триста раз. А вот имидж – имидж ему важнее, да. Ради имиджа меня можно было положить под троих-четверых-десятерых мужиков и спокойно плюнуть на это. Добро пожаловать в реальный мир, Сонечка.
– Некондиция? – негромко произношу я, потому что все мое нутро требует немедленно ощетиниться. – Скажи мне, папочка, а тебе за мою девственность заплатили сколько, что ты про меня как про товар рассуждаешь?
Я едва успеваю договорить. Сила у отцовской пощечины была такая, что я вполне могла покатиться кубарем по полу. На ногах я удерживаюсь сущим чудом.
Ударил! Отец меня ударил! Никогда в жизни не было – и вот на тебе! Господи, да неужели я действительно должна была остаться с ублюдком Бариновым, неужели он – то чего я заслуживаю, и ничего больше? Не хочу! Не хочу так даже думать!
– И когда я успел воспитать такую наглую дрянь, – шипит отец, сужая глаза. – Ведь поворачивается язык хамить!
У меня! У меня язык поворачивается! Родной отец меня в глаза именует некондицией, а хамила тут я. Чудесность зашкаливает.
– Ты хоть понимаешь, насколько меня подвела? – негромко поинтересовался отец, поднимая на меня свой тяжелый взгляд. – Ничего не хочешь мне объяснить, София?
– Например? – я медленно выдохнула. – Например, почему мой отец называет меня некондицией, будто я какой-то просроченный йогурт?
– А что, ты что-то большее, доченька? – Презрительный взгляд отца скользит по мне от макушки до босых пяток. – Ты? Я думал, что воспитал нормальную, хорошую девочку, а не очередную потаскушку, которых и так как нерезанных кур по улице бегает.
У меня на эту реплику даже цензурные слова заканчиваются. Мало мне гадостей Баринова, мало мне оплеух и пощечин, мало мне угроз.
На самом деле я четко ощущаю, как поступает ко мне со спины кипучая, злая ярость. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так мерзко. Самое паршивое… Ну как ругаться с отцом? Ну последнее же дело! Но… Терпеть? Ага, а может мне еще упасть на колени, раскаяться, посыпать голову пеплом и поскакать обратно к Сереженьке? Нет. Никакой мир с отцом не стоит того, чтобы так класть на саму себя.
Нет, я была в курсе, что Олег Петрович Афанасьев – мой отец, никогда не отличался легким нравом. В семейном быту он был почти тираном, но даже при том, что он терпеть не мог хоть какие-то споры, но… Но смогла же я когда-то выбить у него право учиться не на экономическом факультете, а на юридическом. Были же какие-то границы моего личного, которые он никогда не нарушал. И никогда он не оскорблял меня, а сейчас – еще и делал это с вопиющей вульгарностью, от которой меня подташнивало.
Хорошая девочка, папина дочка, та самая, что в рот ему смотрела с самого их развода с матерью – потаскушка.
Из отцовских уст это звучит куда более хлестко и обидно, чем из уст Баринова. Меня прошибает аж до слез, таких злых, горьких слез, когда уже не было сил сдерживаться, хотелось только яростно ощериться и вцепиться зубами в горло обидчику.
И обидчик – мой отец. Мой любимый отец, чьего одобрения я действительно добивалась столько лет. Сколько турниров, конференций, конкурсов было выиграно, лишь бы увидеть папину одобрительную улыбку.
Папа любит конкур? Ездит посмотреть на соревнования? Вот тебе папочка чемпионский кубок по конкуру, и можешь не сомневаться – наша с тобой фамилия там не по ошибке выгравирована.
Все для него, лишь бы папа гордился, лишь бы папа одобрил. И вот оно что, я в его глазах всего лишь потаскушка. Теперь-то он точно не улыбается. Соня, какая же ты дура!!! Аж зло берет!
– С кем из тех голозадых солабонов, что ты приводила в мой дом, ты спала? – Бьет меня по лицу еще одна злая, безумно обидная реплика. – Кому ты дала, говори?!
Мой дом. Второй раз уже звучит эта фраза. Такая четкая фраза, которая прям очень красиво подчеркивает, что я тут никто и звать меня никак. Вот это, кстати, действительно любимая фразочка моего драгоценного папочки. Её я слышу с завидной регулярностью, к ней успела отрастить иммунитет.
– Никому! – яростно рычу я, потому что сил держаться больше нет. – Никому я не давала, папочка, ни с кем не спала. Просто, видимо, я у тебя в принципе родилась без целки. Некондиция же! От рождения!
Плевать на все. На вульгарность, на корректность. Я сейчас исключительно зла – на отца, на Баринова, на весь этот проклятый мир, который с какого-то хера швырялся в меня слишком неприятными обвинениями.
Отец замирает, разглядывая меня и досадливо морщась, будто что-то прикидывая в уме.
– Знаешь, могла бы соврать и получше, – наконец произносит он. – В это оправдание для малолетних шлюшек не верю даже я, не поверит и твой муж.
– Мне плевать, – я скрещиваю руки на груди. – Мне плевать, папа. Не хочешь, не верь. Значит, я у тебя потаскушка. Значит, я кому-то дала, если вам так проще думать.
Может, меня кто-то и осудит. Но меня сейчас почти трясет. Он меня слушать не хочет. Даже эти мои слова игнорирует, всем своим видом демонстрируя едва ли не отвращение.
И больно, как же больно, что мнение Баринова ему куда важнее меня.
– Значит так, София. – Глаза отца от ярости превращаются в узкие щелочки. – Сейчас ты сядешь в машину и поедешь к мужу. Как хочешь, так и умоляй его о прощении. И будь любезна приумерить свой гонор и делать все, как скажет тебе Сергей. Может, он и простит такую мелкую потаскушку, как ты.
Вернуться? К Баринову? Все-таки подстелиться под его дружков? Понадеяться, что это он пошутил так? Хотя я-то знала, что чувство юмора – это совсем не то, что является достоинством Сергея Баринова.
– Никуда я не поеду, – тихо откликаюсь я, глядя в точку над плечом отца. – И с Бариновым я мириться не буду. И вообще, я завтра подам на развод.
– София, ты, кажется, думаешь, что у меня железное терпение? – разъяренным тоном интересуется отец. – Мне плевать, что за повод ты нашла для этого идиотского цирка. Ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу твоих капризов, а сейчас ты совершенно не в том положении, чтобы показывать свой характер.
Капризов? Охренеть, каприз, сбежать от ушлепка, что вознамерился устроить мне групповое изнасилование. И… Нет, это стоило озвучить, на самом деле, просто я никак не могла набрать в себе силы для этого. Хотя… Кажется, папе и в самом деле было плевать. Вот говорят, что саможаление – это отвратительная привычка, но кому вообще сейчас было меня жалко, кроме меня самой? И неужели я не имела на него прав сейчас?
– Я не поеду к Баринову, – повторяю я твердо, изо всех сил стараясь не разрыдаться прямо сейчас. – Мне не нужна такая семья и такой муж.
– Ну, раз так, – холодно произносит мой отец, скрещивая руки на груди. – Такая дочь, как ты, мне тоже не нужна. Ты взрослая совершеннолетняя кобыла, я не обязан держать тебя на своей шее. И я не буду.
– То есть? – я моргаю, получив очередной нокаут от услышанного.
– То есть убирайся из моего дома, София, – рычит мой отец. – Немедленно!
